Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– А ботинки? – спросил он Дегтяря. – Ты же говорил по телефону что-то про ботинки...

– Он у тебя дома был? – спросил деда Дегтярь.

– Кто? – переложил тот треух из руки в руку.

– Дед Пихто!

– А-а... Тот мущщина?!. Нет, не был. Он мине у городе устрел, возле рынку... Он сказал еще, што усе, как за мной слидять, они для хвильму снимають. Для юмора. Прозывается – скрытная камера!.. Я такое по своему телеку видал!

Дегтярь вспомнил телевизор-ветеран с линзой, вспомнил окурок и, встрепенувшись, попросил майора:

– Запроси своих, чтоб узнал, какие сигареты курит Михан!

– А ничего супротив закону я не сделал, – напомнил о себе дедок. – Ни украл, ни пальцем никого не тронул...

– "Кэмел", – перевел хрип рации на русский язык майор. – Это важно?

– Где ты ключ от сундука хранишь? – спросил деда Дегтярь.

– А тебе зачем?

Треух в руке деда замер.

– Где-нибудь в шкафу?

– А откуда... ну, про сундук ты это?..

– Значит, точно он был у тебя! – наконец-то склеил весь сюжет в одну ленточку Дегтярь.

– Кто? Ключ? – перепугался дед.

– Поехали ботинки посмотрим, – предложил майор.

Пустым невидящим взглядом Дегтярь провел по лицу следователя, потом на такое же неощутимое лицо деда и вдруг почувствовал, что вряд ли когда-нибудь увидит лицо хитреца, подкинувшего ботинки Кузнецова в сундук, а потом приведшего их к главарю березовских бандюг. Рука потянулась к нагрудному карману. Под пальцами хрустнули новенькие стодолларовые купюры. Их предстояло отдать. А отдавать не хотелось. Дегтярь стиснул зубы и ему почудилось, что кто-то сейчас следит за ним через окна кухни и громко-громко, ехидно-ехидно смеется.

Он резко обернулся, но окон не нашел. Их в кухне не существовало. Кроме одного – раздаточного. Из него был вид на перегородку. А на той перегородке висела картина красноярца Сурикова "Меншиков в Березове". От картины, от обледеневшего окошка, от тулупа Меншикова веяло вселенским холодом. Дегтярю тут же захотелось в Москву, захотелось под лучи солнца, и он с трудом сглотнул это желание. Он не знал, в каком именно Березове отбывал ссылку Меншиков, но явная похожесть на красноярскую Березовку напомнила о машине, оставленной напавшими на Кузнецова-младшего, напомнила о подкинутых ботинках, и Дегтярю еще сильнее захотелось уехать в Москву. Здесь, в Красноярске, конечно же был след, но его стерли, как стирают пыль с полки. Кузнецов-младший исчез и, скорее всего, навсегда.

Глава тридцать первая

ВСЕ КАРТЫ ВРУТ

Жора Прокудин смотрел на счетчик такси, выхлестывающий все новые и новые цифры, и совершенно не мог придумать, как бы не платить за проезд. В Москве это у него получалось в десяти случаях из десяти. Как правило, он убегал из такси на светофоре сразу после того, как красный свет сменится на оранжевый. Но мог и попросить таксиста подождать у подъезда какого-нибудь дома, а тем временем улизнуть через черный ход или крышу.

Обернувшись, Жора Прокудин окинул хмурым взглядом расположившуюся

на заднем сиденьи "Волги" троицу, и они все показались ему еще

противнее, чем до этого. Именно они мешали ему сбежать от

таксиста. Жанетка сидела с лицом пластиковой куклы. Странное

чувство жалости, которое Жора испытал к ней во время погони по переулкам Приморска в чужих "жигулях", было намертво уничтожено их ссорой. Топор, уронив опухшую голову ей на плечо, дремал. Таксист, посадивший компанию недалеко от их временного пристанища, так и не поверил в россказни, что у Топора аллергия на морскую соль. Жора бы сам не поверил, если бы ему наплели такую чушь. Справа от сладкой парочки гвоздем сидел бледный поэт по фамилии Бенедиктинов. Жанетка назло Жоре не отпустила его до утра, а утром этот чудик-рифмоплет, заикаясь и запинаясь, предложил свою помощь в отъезде. Помощи от него было не больше, чем от мухи, мечущейся сейчас по салону "Волги", но Жанетка все-таки посадила его в машину. Бенедиктинов символизировал ее победу над Прокудиным. Он был ее знаменем. А знамя победы всегда нужно держать на виду. Впрочем, Бенедиктинов по своей худобе скорее напоминал древко от знамени, чем весь стяг целиком. Он сидел с прямой спиной, с ладонями, плотно сжатыми коленями, и с каждой минутой все сильнее походил уже не на древко, а на сфинкса.

– А чего ты в объезд рванул? – удивил Жору Прокудина левый поворот "Волги" в узкий проулок. – К вокзалу же прямо!

За день лежки на раскладухе во дворе он не только сжег намертво пузо и бедра, не только сладко выспался и не только побывал во сне в царстве денег, но и почти наизусть выучил карту Приморска. В ночь перед отъездом ему больше ничего не снилось, кроме этой клятой карты. Улицы выглядели глубокими канавами, площади ямами, извилистая желтая полоса пляжей оврагом, а сам он, превратившись в муравья, ползал по этим канавам, ямам и оврагу, не в силах найти выход и выбраться к спасительной морской синеве. И только на рассвете, встреченном им все на той же раскладушке во дворе, только после пробуждения до него дошло, что муравьи погибают в воде. Ему стало до того страшно, что он решил уехать из Приморска. Тем более, что улиц, начинающихся на "Пр" и заканчивающихся на "я", здесь действительно не осталось.

– Ты чего, не слышишь? – так и не получил ответ Жора Прокудин. Какого ляда мы свернули?

– Ремонт дороги, – ответил таксист.

Каждое слово далось ему с неимоверным трудом. Чувствовалось, что таксисту легче разобрать свою оранжевую "Волгу" на детали, а потом опять собрать, чем говорить минут десять.

– Я за объезд платить не буду! – отрезал Жора. – Деньги – ум, честь и совесть нашей эпохи! Врубился?! Я совесть не разбазариваю!

Таксист молча вывернул на оживленную улицу и уперся в стоящий на остановке рейсовый автобус.

– Ты понял, не буду! Мы так не договаривались! Ты уши по вечерам моешь, гонщик века?!

– Жора, не жлобись, – тихо потребовала Жанетка.

– Одножнацьно, – добавил Топор.

По мере выздоровления его акцент менялся. Если вначале речь Топора напоминала говор то ли чукчей, то ли коряков, то теперь приблизилась к чему-то похожему на монгольский язык.

Бенедиктов ничего не сказал. Он права голоса здесь вообще не имел. Всего третий раз в жизни он ехал в такси, а рядом, всего через одного пассажира от него, сидела очаровательная, сладко пахнущая девушка, и в эти минуты он вроде бы даже утратил способность рифмовать.

– А здесь тоже объезд? – не сдержался Жора Прокудин в тот момент, когда таксист свернул вслед за рейсовым автобусом влево.

Таксист поерзал и отрывисто, одним словом ответил, но Жора ничего не услышал. Перед глазами плавала, то удаляясь, то приближаясь, маршрутная доска на заднем стекле автобуса. Справа от крупного номера тремя строчками тянулись названия: "Сан. "Алмаз" – пл. Большевиков – ул. Ленина – стад. Им. XXV с. КПСС – ул. Пр. Яблонского – сан. "Мечта" – п/лаг. "Зорька".

– Стой! – вскрикнул Жора.

Таксист подчинился, и доска поплыла от "Волги". Буквы слились и перестали читаться.

– Чего ты встал?! – еще громче вскрикнул Жора Прокудин.

– Ты же сам сказал, – ответила за таксиста Жанетка.

– Езжай за автобусом, – скомандовал Прокудин.

– Так он это... влево того... свернет, а нам это... вправо, – ответил шофер, и на его лбу блеснул пот.

– На автобусе написано: "ул. Пр. Яблонского", – вспомнил Жора. – Что такое "Пр"?

– Пырр? – издав звук извозчиков начала века, переспросил таксист. Ну, это как бы имя...

– Какое имя?

– Ну, Прохор...

– А кто такой Прохор Яблонский? – не останавливал допрос Жора Прокудин.

– Ну это... репрессированный.

Последнее слово весило не меньше тонны. Таксист выжал его из себя и опустил руки с руля.

– Такой улицы у вас не было! – распахнул дверцу Жора Прокудин и вынырнул на тротуар.

От таксиста таким манером уже сбегали не меньше десятка раз, и он, стремительно бросив взгляд в зеркало заднего вида, тоже выскочил из "Волги".

– Открой багажник! – совсем неожиданно для таксиста выкрикнул Жора.

Таксист подчинился. Открыть багажник было гораздо легче, чем бежать за должником по переулкам Приморска.

Из черной спортивной сумки, купленной по случаю отъезда, Прокудин выскреб измятую карту, разложил ее прямо на тротуаре и с корточек снизу вверх спросил водителя:

– Где находится эта улица?! Где?!

– Вот тут, – пальцем с черным ободом на ногте показал таксист.

– Где? – не понял Жора.

– Вот тут.

– Здесь же улица Свердлова! Пламенного революционера и убийцы царской семьи!

– Ага. Была Свердлова... А как демократия пошла, то ее это... перены... перена... перемы...

– Переименовали?

– Ага.

– В честь этого репрессированного?

– Ага.

Высунувшаяся из салона Жанетка потребовала:

– Жора, почему мы не едем? До отхода поезда – всего двадцать пять минут!

– Пыр... я... пыр... я, – забредил Прокудин. – А ведь улица длинная, провел он взглядом по карте.

– Ага, – уже привычно ответил таксист.

Слово получалось легко, без усилий. Оно было похоже на работу "дворников" на лобовом стекле в дождь. А-га... А-га...

– Поехали на этого Яблонского! – неправильно, совсем не по привычным сгибам сложил карту Жора. – В темпе вальса!

– Жора, осталось двадцать три минуты! – напомнила Жанетка.

– Ага. Поехали, – обрадовался таксист.

В маленьких городах все близко. Два поворота – и она нагнали рейсовый автобус. Жора про себя отсчитал номера домов и на цифре "17" сжал руку таксиста на рычаге.

– Стой! Приехали!

– Ты что, издеваешься? – змеей прошипела Жанетка.

– Одножнацьно, – с монгольским акцентом поддержал ее Топор и попытался сесть ровно.

Бенедиктинов вновь промолчал. Ему уже надоел затылок Прокудина, в который он упрямо смотрел всю дорогу, и не было сильнее желания, чем желание повернуться к Жанетке, но он не верил, что этот поворот никто не заметит.

– Я на секундочку, – пообещал Жора Прокудин и выбрался на вонючий асфальт.

– Ага, – согласился таксист.

После совместного осмотра карты он воспринимал главного из четверки пассажиров почти родным. Даже если бы Жора и вправду сбежал, таксист бы не обиделся. Просто немного удивился. Как удивился бы, если бы сбежал родственник, которого он и без того завтра увидит.

Судя по этажности домов, ровным асфальтовым дорожкам, скамейкам у подъездов и урнам, впервые увиденным в Приморске Жорой, бывшая улица Свердлова относилась к числу номенклатурных. Он не без трепета в душе вошел в подъезд. Записная книжечка сыщика, уже давно давившая на бедро в кармане брюк, наконец-то увидела свет. Стоя у лифта, Жора Прокудин пролистал ее до странички с последней записью, приблизил к глазам и "ул. Пр-я" медленно превратилась в "ул. Пр. Я". Неужели он принял точку за тире, а слишком великоватую букву "я" не смог раскусить как сокращенную фамилию? Неужели сыщик не ошибся?

Нумерация квартир на почтовых ящиках заканчивалась далеко за сотню. Шестьдесят четвертый выглядел таким же, как и остальные. Ящик пытался переубедить Жору Прокудина, что он заблуждался.

Несмотря на то, что лифт гудел и явно ехал вниз, Жора нажал на кнопку, зажег под нею желтую лампочку и тут же вздрогнул от истеричного окрика Жанетки:

– Мы едем на вокзал или нет?! Мне твои фокусы уже надоели!

Она стояла в дверях подъезда, солнечный свет обливал ее со спины, и оттого она как бы не имела лица.

– Едем, – назло себе сказал Жора, и дверь лифта с хряском открылась.

Из кабины вышел высокий парень с усталым, но благородным лицом.

Жора Прокудин взглянул на него и чуть и не задохнулся.

– Здравствуйте, – приветливо сказал парень.

"Гвидонов", – чуть не сказал вслух Жора и еле прожевал что-то похожее на "Зясьти".

Следом за Гвидоновым лифт покинул качок со шрамом на лбу. Его, видимо, в детстве не научили волшебным словам. Здороваться он даже не подумал, а на нового человека у лифта взглянул мутно и зло.

– Ты издеваешься?! – взвизгнула на весь подъезд Жанетка, заставив качка вскинуть правую руку под левую мышку. – У нас до поезда – двенадцать минут! Мы что же вечно будем жить в этом вонючем городе?!

– Не будем! – огрызнулся Жора Прокудин и жестом прижал себе ладонь ко рту.

– Ур-род!.. Мы уезжаем без тебя! – не поняла жеста Жанетка.

Она в ярости пнула дверь подъезда ногой, и Гвидонов с улыбкой обернулся к качку.

– Люблю энергичных женщин, – пояснил он сопровождающему.

Плечи качка даже не дернулись. Возможно, он никогда в жизни не думал, стоит ли любить энергичных женщин.

Они вышли вслед за Жанеткой из подъезда, и Жора Прокудин вынужден был последовать за ними. Жанетку он нагнал уже у дверцы "Волги".

– Стой! – с силой сжал он ей руку.

– А-а! – выкрикнула она. – Идиот!.. Ты...

– Падай в машину и заткнись, – прохрипел Жора Прокудин.

Она вырвала руку, нырнула под бок к Топору и с удивлением заметила, что Жора уже сидит на своем месте рядом с водителем.

– До вашего это... поезда совсем ничего, – подал голос таксист.

– Трогай за этим "жигулем", – почему-то шепотом приказал Жора Прокудин. – За синим. Вот этим, "девяткой"...

– А вокзал? – удивился таксист.

– Вокзал отменяется, – вновь прошептал Жора и сгорбился, ожидая удар по затылку нежным кулачком Жанетки.

_

Глава тридцать вторая

ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНЫХ МЕШКАХ!

Ползти по малиннику на исходе лета – редкая по изощренности пытка.

Жоре Прокудину хватило трех-четырех метров, чтобы навеки разлюбить свое любимое малиновое варенье. Шипы и шипочки, густо усеивающие ветки и нижнюю часть листьев, по-кошачьи исцарапали кисти рук, щеки, подбородок, нос и уши. Больше всего в жизни хотелось их расчесать, но он боялся, что после расчесывания порезы распухнут. Перед глазами стояло раздувшееся лицо Топора. Жора Прокудин совсем не хотел превратиться в его брата-близнеца.

После четвертого, а может, уже и пятого метра малинника, преодоленного им по-пластунски, в серых некрашеных досках забора мелькнуло отверстие от выпавшего сучка, и Жора жадно припал к нему правым глазом. За огородом в соседнем дворе, за рядами пыльных помидорных кустов белел стенами одноэтажный домик под шиферной крышей. Над домиком висела безмятежная тишина, а растущие справа от него могучие абрикосовые деревья делали завершенной идиллическую картинку. В таком домике хорошо коротать пенсионные дни, смотреть на синеющее вдали море, на безоблачное небо и думать о том, что жизнь прожита не зря.

– А-а... О-о, – долетели до жориного слуха отголоски слов.

Левый глаз сменил правый в дырке и первым разглядел людей. От калитки по оранжево-красной, выложенной из кирпичей, дорожке шел Гвидонов, а за ним тенью – охранник со шрамом на лбу. Впрочем, с такого расстояния шрам не просматривался, но Жора Прокудин был уверен, что все-таки заметил его.

– О-о... А-а, – ответил Гвидонову хозяин дома, маленький лысый мужичок.

Поздоровавшись за руку, они прошли в тень под самым раскидистым абрикосовым деревом, сели и почти мгновенно встали. Жора подумал, что от жары ему это почудилось и повернул к щели правый глаз.

– А-а... О-о... А-а, – вроде бы одновременно сказали Гвидонов и лысый хозяин, и перед ними вырос еще один невысокий, по-курортному – в шорты и майку одетый – мужичок.

Теперь уже они сели втроем, и Жора Прокудин пожалел, что не взял с собой Жанетку. Только здесь, у дырки в заборе, он бы смог убедить ее в своей правоте. Водитель, в отличие от нее, оказался на редкость догадливым мужиком. Когда лениво плетущаяся перед ними синяя "девятка" свернула в проулок между заборами частного сектора Приморска, он притормозил и по мере сил изобразил из себя гида:

– Эта дорога ведет в это... в тупик... Она это... вверх взбирается, до самой, значит, горушки... Если вы за теми, ну, на "жигуле", охотитесь, то они вас это... сразу засекут...

– А то уже не засекли! – огрызнулась с заднего сиденья Жанетка.

На поезд они уже опоздали, и успокаивало ее только одно: что они не взяли билеты заранее. Если бы у них были билеты, ни на какие преследования синих "жигулей" она бы не дала разрешения.

Когда Жора Прокудин убежал вверх по проулку, держась рукой за

обгоревшее бедро, она пояснила всем сидящим в машине:

– У него точно от этого Гвидонова крыша поехала!

– Одножнацьно, – поддержал ее Топор.

Таксист и Бенедиктинов промолчали. Таксист уже давно понял, что платить все-таки будет не всклокоченный сумасшедший, похромавший в гору, а девка с прической, напоминающей расползающихся из банки червяков, а, значит, говорить ничего и не требовалось. А поэт Бенедиктинов мучился, потому что никак не мог подобрать точную рифму к имени Жанна. "Странно", "туманно" и "осиянна" выглядели самыми заурядными словечками. К девушке, так сладко, так пьяняще пахнущей, могли подойти только божественные слова. Но таких он не знал.

Так и сидели они вчетвером в горячей душной машине и смотрели то на дергающийся счетчик, то на муху, которая вроде бы металась, чтобы вылететь из салона, а на самом деле никуда и не улетала.

А Жора Прокудин все лежал и лежал в чужом малиннике, следил за малоподвижной троицей и пока не мог себе представить, как без помощи Топора можно справиться с качком-охранником. Маленьких мужичков, с которыми беседовал Гвидонов, он почему-то всерьез не воспринимал.

Сзади зашуршал малинник, и у Жоры Прокудина помертвело все внутри. Когда он перелезал через забор, то не удосужился проверить, есть ли во дворе собака. Что делать теперь, он не знал. Собак ему еще не приходилось обманывать. Люди обманывались легко. С собаками могло не получиться.

Он лихорадочно вспомнил, что самое уязвимое место у собаки – нос, обернулся, чтобы не упустить из виду именно этот нос, и наткнулся взглядом на удивленную кошачью морду.

– Мя-ау? – спросил полосатый хозяин двора.

– Иди-иди... Гуляй, – ответил Жора Прокудин.

– Мя-ау, – согласился кот, метнулся к забору, процокал по нему когтями и, одолев доски, спрыгнул прямо в помидоры.

– Там кто-то есть, – отчетливо выкрикнул качок-охранник.

Только сейчас Жора заметил, что здоровяк стоит метрах в пяти от забора и застегивает ширинку.

– Где?! – еле различимо ответил кто-то из троицы.

– В помидорах... А-а, это кот!

На этот раз охраннику не ответили. Коты – животные безобидные. Они не так страшны, как люди.

– Иди сюда! – позвал охранника тот же голос. – Вопрос согласован! Надо грузить мешки!

Упоминание о мешках чуть не подбросило Жору над забором. Страницы за три до записи об адресе в книжечке сыщика была пометка о мешках. Что-то типа "Деньги вывезены в мешках".

Забыв о грязных досках, Жора Прокудин приник лицом к забору. Через дырку стал виден еще и сарай в правой части двора. Троица, встав, направилась именно к этому сараю. Телохранитель – тенью за ними.

Он вошел в сарай последним, а появился первым. Безо всякого напряжения он нес два черных мешка: по одному у каждого бока. Вслед за ним два коротких мужичка с натугой вытащили еще один мешок, точного близнеца двух предыдущих.

– Куда идти? – спросил, обернувшись, охранник.

– Держись за нами, – ответил кто-то из коротышек. – Там – тропинка... Загружаем на катер...

Мешки были черными-пречерными. И явно полиэтиленовыми. И явно плотными. И содержимое в них торчало мелкими острыми углами. Так могут торчать только пачки с деньгами.

Жора Прокудин попытался облизнуть губы и не смог. Язык был шершавее и суше забора. С той стороны вернулся, громко спланировав в малинник, кот, но Жора не услышал его прыжка. Для него в мире не существовало больше ничего, кроме черных мешков. Он готов был по-кошачьи перелететь через забор, пробежаться по огороду, раздавливая на бегу пузатые помидоры, вышибить из рук коротышек их единственный мешок, подхватить его и взапалку рвануть вниз по проулку к оранжевой "Волге". И он мысленно это сделал. Забор был преодолен легко, огород – тоже. Коротышек он сшиб на землю, мешок подхватил. И все. Дальше ничего не придумывалось, кроме пудовых кулачищ охранника и жориного обгоревшего бедра. Оно ныло на одной протяжной ноте, будто умоляло Прокудина не перелезать через забор и не гнаться за деньгами банка "Чага". А потом он представил, сколько пачек может лежать в мешке, и ему стало стыдно за свое предыдущее желание.

– Воровать – так миллионы, целовать – так королев, – напомнил он себе и пополз вдоль забора к углу двора.

Малинник провожал его так же недружелюбно, как и встречал. Забор – еще более негостеприимно. Доски были подогнаны с маниакальной точностью. В щели между ними не пролез бы даже человеческий волос.

На углу и вовсе не оказалось дырок от выпавших сучков.

Забор заставил Жору Прокудина приподняться. Под молотящееся в кадыке сердце он привстал и все-таки разглядел тропинку, о которой сказал один из коротышек. Вдвоем они уже поднимались по ней за новыми мешками, а внизу, у среза обрывистого берега, млел на штилевой воде прогулочный катер. У движка на корме сидел человек в светлом спортивном костюме-ракушке, и Жора Прокудин лишь по повороту головы, но уже заученному навеки, еще у лифта, повороту с испуганным нырком подбородком узнал Гвидонова. Он что-то крикнул, но даль растворила слова, не донесла их до слуха.

Обряд погрузки мешков через десять минут стал совсем невыносимым. Днище катера почернело. Охранник уже не ставил ногу на бортик, а прямо швырял и швырял мешки.

"За границу сваливают! – лихорадочно подумал Жора. – Как пить дать за границу! До Турции – рукой подать. Море – штиль. Пограничники катер не засекут. А может, они давно куплены?! Сколько же там "бабок"? Неужели это и есть два миллиарда? Неужели деньги уплывают?"

Ногтями Жора Прокудин по-кошачьи скреб по забору. Он уже не замечал, что загнал две тоненькие щепочки, и они иголками прокололи кожу под ногтями, выдавили наружу кровь. А он по-хищному все скреб и скреб, и вот-вот должен был завыть.

– Стоять! Руки вверх! – перепугал его кто-то окриком.

Обернувшись, Жора зачем-то присел и с удивлением обнаружил стоящего метрах в десяти от него небритого мужика с двухстволкой. В первое мгновение, еще перед поворотом, еще только по голосу Прокудин решил, что это охранник Гвидонова, и теперь при виде небритой запойной физиономии даже обрадовался.

– Извини, отец, – медленно выпрямился он и улыбнулся, рассмотрев черные семейные трусы мужика, висящие ниже колен. – Я это... туалет ищу...

– Руки вверх! – повторно скомандовал хозяин. – Я не шучу! Я тебе покажу, как чужое добро грабить!

– Какое добро? – с удивлением обвел Жора Прокудин взглядом покосившийся домишко, крытый рваной толью, сарай с висящей на одной петле дверью, деревянный гроб туалета.

– А щас узнаешь, какое!

Мужик решительно вскинул двухстволку, и Жора, совсем не понимая, что он делает, развернулся и прыгнул на забор. Выстрел и удар о землю совпали по времени. Как он сумел так быстро перелететь забор, Жора даже не мог представить. Наверное, он установил мировой рекорд. Но вокруг не было ни судей, ни телеоператоров, ни зрителей. Нет, зрители все-таки были. Люди на катере, обернувшиеся на выстрел, заметили его фигуру на желтом песчанике у забора.

Гвидонов рванул шнур мотора, охранник на ходу вырвал не просто из-под мышки, а как будто бы из тела, пистолет, прыгнул на мешки, поскользнулся, упал на них, а у кормы катера вскипел бурун, побелела, расширилась вода, и маленький человечек, стоящий у руля, вывернул катер влево, прочь от берега, прочь от Жоры Прокудина. Второй маленький человечек, лысенький, с покрасневшим лицом, бросился по тропинке к дому, и почему-то подумалось, что у него тоже там хранится двухстволка, словно все жители этой горушки больше ничего не хранили, кроме двухстволок. А увидев лысенького, Жора вспомнил и небритого, а вспомнив, вскинулся с песчаника и побежал, пригибаясь, вдоль забора.

Сзади бахнул еще один выстрел. Он был гораздо слабее предыдущего. Он ощущался игрушечным. Жора Прокудин не подумал, что это свист ветра в ушах забил звук, а если бы подумал, то, наверное, распрямился и получил заряд прямо в башку. А так пуля для охоты на кабана прошла сантиметрах в десяти над макушкой и оставила дырку в заборе. Уже чужом. Уже не принадлежащем небритому мужику.

– Стре... стреляют, – первым из сидящих в "Волге" понял Топор. Где-то недалеко...

– Ага, – ответил таксист и провернул ключ зажигания.

Он всего раз видел перестрелку возле пляжа, но ему хватило этого зрелища, чтобы раз и навсегда потерять интерес к американским кровопускательным боевикам.

– Погоди, – остановил его руку на рычаге Топор. – Там – Жорик...

– А мне это... все равно, кто там...

Оранжевая "Волга", взбив тучу желтой пыли, задом пролетела пять-шесть метров, таксист воткнул рычаг на первую скорость, и в этот момент в редеющую пыль вылетел из переулка Жора Прокудин.

– Стой, с-сука! – кулаком огрел таксиста по плечу Топор.

Если бы не подголовник на водительском сиденьи, попал бы ему по затылку. А так получилось что-то вроде дружеского похлопывания.

– Сто-ой! Там – Жорик! – брызнул таксисту по щеке слюной Топор.

– А... а... ага, – еле выдавил таксист.

Рядом с ним упал запыхавшийся Прокудин и беззвучно прокричал распахнутым ртом.

– Гони! – перевел его слова Топор, хотя таксисту этот перевод и не требовался.

Он уже и без того гнал по грунтовке, и отечественная машина, прыгая на отечественных буграх, выла и хрипела тоже по-отечественному, по-русски. Получалось что-то типа "У-ух!.. А-ах!.. Ы-ых!.."

Водитель уперся спиной в сиденье, а ногой – в педаль газа. Топор пытался сесть ровно, но его неодолимо валило на Жанетку. А та очумелыми глазами смотрела на несущиеся почему-то именно на нее почерневшие деревянные столбы и не могла понять, отчего это Топор норовит вытолкнуть ее из машины прямо на эти столбы. Бенедиктинов по-прежнему сидел прямо, будто радикулитчик, и про себя охал, когда бился теменем о крышу "Волги". Но хуже всех ощущал себя Жора Прокудин. Он безуспешно пытался захлопнуть дверцу и, наверное, раз десять бы уже вылетел на пыльную землю, если бы не левая рука, которой он, выдрав крышку "бардачка", удерживался за что-то горячее и шершавое.

– Сто-ой! – с пятой или шестой попытки сумел он все-таки оживить язык. – Сто-ой!

Таксист, очнувшись, отпустил педаль газа. Перепуганная "Волга" проехала еще метров сто по переулку и уперлась в кучу гниющего мусора. Муха, о которой все уже забыли, но которая тоже упрямо боролась за жизнь и билась о лица, сиденья и борта, с облегчением вылетела наружу и села на гнилой помидор. Ей было о чем рассказать другим мухам.

– Вы... вы... вылазьте, – через одышку прохрипел таксист. – Мине такие па... пассажиры без надобности... Вылазьте...

– Не ной, козел! – наконец-то сел ровно Топор. – Кто там стрелял?

– Шизик один, – пояснил Жора Прокудин и вынул левую руку из "бардачка". Пальцы не хотели разжиматься. – Тут все шизики... Все до одного...

– Вылазьте, – повернулся к нему всем корпусом таксист.

– Удерут, твари, – только сейчас вспомнил о катере Жора Прокудин. – Я же говорил, они здесь, здесь, здесь!

– Кто – они? – подал голос Топор.

– Гвидонов и его люди! Это был он, он, он!

– А кто такой, извиняюсь, Гвидонов? – голосом, совсем не соответствующим минуте, спросил Бенедиктинов.

– Что вместе с нами делает этот уродский поэт?! – выскочив из машины, наклонился в салон и заорал Жора. – Какого хрена он висит у нас на хвосте?! Откуда он вообще появился?!

– Не ори! – огрызнулась Жанетка.

Столбы все еще летели на нее. Она до сих пор не верила, что "Волга" остановилась.

– Мне твои истерики уже в печенках сидят, – чуть потише добавила она и действительно провела ребром ладони по правому боку. – Поехали на старую квартиру. Завтра свалим поездом...

– Они уйдут... Точно уйдут... Они на катере... И мешки... Там мешки...

– Вылазьте и вы, – попросил таксист остальных последовать за Жорой. Не надо мине таких денег...

– Точно уйдут... В Турцию... Два арбуза! Два арбуза! – нервно затанцевал на месте Прокудин.

Пыль, взбитая его кроссовками, на эти же кроссовки и садилась, будто хотела последовать за странным танцующим парнем и узнать, кто же там от него убегает с мешками.

– А кто такой Гвидонов? – впервые за все время повернулся к Жанетке Бенедиктинов.

– Уйдут, гады, уйдут!.. Отец, у вас где-нибудь катера в аренду сдают? – спросил Жора Прокудин у таксиста и тут же ответил за него: – Какие катера! Их теперь только на самолете можно догнать! На са...

И осекся.

– Пока не вылезете, не поеду, – демонстративно снял ладони с баранки таксист. – Даже за сто "баксов" не поеду!

– Далеко твой друг живет?! – испугал Бенедиктинова вопросом Жора Прокудин.

Он распахнул заднюю дверцу, и теперь его разгоряченное, сочно облитое потом лицо находилось всего в двадцати сантиметрах от бледного скульптурного лица поэта.

– Как... кой друг?

– Летчик!

– Он не летчик... Он техник самолета... Точнее, гидросамолета... Типа амфибия...

– Типа... чего? – удивился блатному словечку Жора Прокудин.

– Ам...фибия...

– Далеко это отсюда?

– Я не знаю... А если от центрального пляжа по берегу, то совсем рядом, сразу за каким-то санаторием...

– Они летают?

– Наверно... Саша, это мой однокашник, говорил, что один самолет на ходу. Он всегда на этом... на боевом дежурстве...

Прыжком Жора бросил себя на переднее сиденье, швырнул к лобовому стеклу две скомканные стодолларовые банкноты и, не глядя на таксиста, скомандовал:

– Гони, куда пацан сказал!.. К летчикам!

Трудное слово "вылезайте" прилипло к языку таксиста. Он бережно взял одну серо-зеленую бумажку, разгладил ее, посмотрел на просвет и с непривычной для него мягкостью ответил:

– Вы б это... так бы сразу и говорили...

Глава тридцать третья

ТЕРРОРИСТАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Штурман первого класса Вася Карванен сидел в одних плавках на табурете и сам с собой играл в шахматы. Точнее, сам у себя выигрывал, потому что тот невидимый Карванен, что сидел напротив, делал настолько сильные ходы, словно его консультировал сам Каспаров. Или Карпов.

В комнате дежурной смены стояла адская жара, но ее не замечал ни Вася Карванен, ни спящий на нижнем ярусе армейской кровати командир экипажа капитан Волынский, ни зубрящий английский язык на верхнем ярусе помощник командира старший лейтенант Коробов, ни воздушный радист прапорщик Погуляй, паяющий что-то на подоконнике.

Тяжко вздохнув, Вася Карванен сделал за себя довольно слабый ход и подумал, что пора эмигрировать на родину предков, в Финляндию. И хотя он ни разу там не был, языка не знал, а внешне по вине мамы-молдаванки походил скорее на итальянца, чем на финна, это желание после очередного сильного хода "противника" стало еще сильнее. Неделю назад в их полк, который и полком-то уже не был, а скорее свалкой ржавых гидросамолетов, пришла бумага. Сокращение, о котором так долго говорили по телевизору, докатилось и до берега Черного моря. Только теперь оно называлось секвестром, и под секвестр попадал весь полк. Из их экипажа квартиру, да и то служебную, имел лишь Волынский. Вася Карванен автоматически становился бомжом, а для бомжа что Россия, что Финляндия – никакой разницы. Даже климат одинаковый.