Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

А в ней стоял коротышка с землистым лицом. Клетчатая рубашка на его груди и армейские брюки цвета хаки да еще и с сними офицерским летчицким кантом смотрелись на нем смешно. Мужичок воспринимался слесарем местного домоуправления. как он сумел вышибить дверь, Жора Прокудин даже не мог представить, но на всякий случай посмотрел на кулачки гостя.

На левом из них синие буквы татуировки образовывали имя Вова.

– Здо-орово, Со-офрон, – с легким заиканием сказал он.

– А-а, это ты... Хрипатый, – нехотя встал Софрон.

Гость и без того смотрелся метром с кепкой, а когда Софрон встал, то вообще превратился в карлика.

– Ба-анкуешь? – все так же тихо спросил Хрипатый и наконец-то шагнул в холл.

И сразу у двери стало тесно. Сопровождающие его татуированные парни со стандартными землистыми лицами выстроились вдоль стены. Казалось, что они появлялись из воздуха и, если бы Хрипатый сделал еще пару шагов в холл, то свободное место за его спиной тут же заполнили бы другие татуированные люди с землистыми лицами.

Он не шагнул. Он сел на угол стола, за которым онемевшей статуей возвышался бледнолицый поэт Бенедиктинов. Хрипатый, впрочем, его даже не замечал.

– Куражным ре-ешил за-аделаться, Софрон? – спросил он и посмотрел на свои ногтики.

– Эту контору я застолбил, – от потолка пробасил гигант. – В натуре...

– Мы город с то-обой ра-азве не на-арезали?

– Ну, нарезали...

– Мо-ои в те-ебе в базар ны-ыряют?

– Не видел

– А чего ж тогда?

Он мягко опустил ручку. Ногти, видимо, ему понравились. А может,

и не понравились. Никогда не знаешь, что ощущает другой человек. И ощущает ли он хоть что-то в данный конкретный момент?

– Они – наши, – упрямо сказал Софрон.

– С ка-акой стати?

– Они, короче, контору на адрес в центре города

зарегистрировали. А тут на время застолбились. Они завтра ко мне переезжают...

Софрон соврал про переезд так ловко, что Жора даже не успел придумать, чем же ответить. Он просто чувствовал, что голос сейчас подавать нельзя. Все равно не заметят. Два дерущихся слона не думают о муравье у них под ногами. Это муравью нужно думать, как бы не затоптали.

– Вот переедет, то-огда и будешь ба-азар с ним вести. А се-ейчас он мо-ой. Въехал?

– Он мне должен, – просипел Софрон.

– Все. Ба-азар окончен. Этот ба-азар и так во-ода. Иди,

Со-офрон. Или ты не трекаешь?

Одним только шагом навстречу к Хрипатому Софрон сбросил своих грачей с подоконника. Кулаки в карманах их джинсов сжимали кастеты и финки с вылетающими лезвиями. Центровые угрюмо молчали и не могли понять, почему Софрон испугался такого шкета. Требовалось сложить в одно место шестеро Хрипатых, чтобы получить одного Софрона. Но он, кажется, не видел разницы в размерах.

Он считал головы. И когда оказалось, что пролетарских на пять человек больше, Софрон зло процедил зубы:

– Ну ты меня укусил!

– Все. Не ищи у та-атарина кобылу, – тихо произнес Хрипатый. – Базар за-акончен. Иди к своим тачкам. Мы даже ко-олеса не про-окололи. Мы до-обрые.

Обернувшись, Софрон чуть сгорбился и посмотрел на Жору Прокудина так, что у того волосы на ногах зашевелились. Астрологи для предсказания будущего фирме "Резиновые гвозди" уже не требовались. Оно и так было яснее ясного.

Молча Софрон вышел из холла. Грачи – за ним.

– Какой он хам! – неожиданно выкрикнула Жанетка, и Хриплый покровительственно улыбнулся.

– Жорик, я уезжаю! – уже в сотый раз за эти дни объявила она и вскочила из-за стола.

– Не на-адо, – положил на ее руку свою бледную ладонь Хрипатый. – У нас кру-утой го-ородишко. Здесь тебе понра-авится.

Она вырвала свои пальчики из-под ненавистного пресса и выбежала из холла в туалет.

– Люблю не-ервных, – опять улыбнулся Хрипатый.

Только теперь Жора Прокудин заметил, что в улыбке его лицо становилось точной копией черепа с пиратского флага. Не хватало только двух перекрещивающихся костей. И они появились.

Странным сложением рук у шеи крест-накрест Хрипатый оправил воротничок рубашки и бесцветным голосом спросил Жору:

– Где ты тут ква-артируешь?

– Что? – не понял Прокудин.

– Ка-абинет у тебя где? На-аверху? У ди-иректора?

– У... у зама...

– При-иглашаешь?

– Да-да, пожалуйста!

Согнувшись в пояснице, как половой в русских кабаках, Жора рукой показал на лестницу, и рука у него в этот момент располагалась так, будто на ней и вправду как у полового висело полотенце.

– Про-оверь улицу, – отрывисто скомандовал кому-то Хрипатый. – Что-о там центровые? Сва-алили?

– Тачки уехали, батя, – доложил кто-то безликий.

– А ты про-оверь. Софрон – го-овнюк. Он за-аконов наших не при-инимает. Ему еще на зо-оне ставили на пра-авило. Для него умат – это все-о...

– Ладно, батя...

Следом за прихрамывающим главарем Жора Прокудин прошел к кабинету, угодливо толкнул перед ним входную дверь. Со стола спрыгнул Топор и посмотрел на шкета с землистым лицом, как на последнего бомжа.

– Ты это... того, – то ли спросил он его, то ли решил прогнать.

– Познакомься, Толик, – предложил Жора. – Это Владимир Калистратыч... Хозяин, можно сказать, поселка шахты имени Пролетариата Донбасса...

– Сразу видно, что ты не ме-естный, – сказал Хрипатый.

Не-ету такого по-оселка. Ша-ахта есть. А поселков во-округ нее – целых три... На-ахаловка, Ры-ыгаловка и Го-олодаловка...

– Надо же! А вы в каком живете?

– На Го-олодаловке...

И замер от вида денежной кучи. В его мертвых маленьких глазках появилось что-то похожее на пропеллеры. Они завращались с такой скоростью, что показалось, будто ветер от этих пропеллеров зашевелил деньгами еще сильнее, чем ветер с улицы до этого.

– А почему такое странное название? – Жора очень хотел отвлечь Хрипатого от лицезрения кучи. – Это с древности?

– Что?

– Я про название... Откуда такое?.. С до нашей эры?

– Почему эры?.. Это как ша-ахту за-акладывали. В том ве-еке. Го-олытьба ж одна сюда при-иплелась. С го-олыми, считай, за-адницами...

Сделав усилие над собой, Хрипатый остановил вращение вентиляторов, прочапал к креслу и залез в него безо всякого предложения. Жора Прокудин с удивлением обнаружил, что в кресле гость выглядит уродливо. Так, наверное, смотрится соленый огурец на норковой шубке.

– Ты откуда, га-астролер? С ю-уга? – небрежно спросил Хрипатый.

– Нет, с севера, – не стал врать Жорик.

Все равно точного адреса гость не спрашивал.

– А я ду-умал, с юга... За-акопченый ты... Не-е наш за-агар,

не-е местный...

Топор и Прокудин одновременно обернулись на скрип двери. В ней возник безликий парень.

– Все хоккей, батя, – радостно сообщил он. – Срыгнули. С концами.

– При-инеси пакет... С ру-учками... Покрепше...

– Ща, батя...

– С севера, значит, – вспомнил Хрипатый. – Я тоже на се-еверах бывал... Ох, бы-ывал... А почему – "Резиновые гвозди"?

– Что? – не услышал вопроса Жора Прокудин.

Денежная куча все еще шевелилась, шелестела, шипела. Она будто бы хотела что-то подсказать Жорику, но слуху у того явно не хватало. Или куча не знала, что же именно хотела сказать и оттого лишь шипела.

– Чего та-акое резиновые гвозди? За-ачем они?

– Через неделю из Франции первая партия прийдет, – соврал Жора Прокудин. – Я покажу...

– Они это... че-орные?

– В основном. Но есть и цветные.

Если бы Хрипатый взглянул на вытянувшееся лицо Топора, он бы все понял, но зонами и братвой он был навеки приучен к тому, что когда говорят главари, остальные превращаются в мебель. Они есть рядом, но их уже нет. Потому и Топор был для него частью воздуха в кабинете, но только не человеком. Даже свернутый вбок нос, на который он по приходу бросил беглый взгляд, больше не интересовал его. Нос тоже был частью воздуха.

– А для че-его они это... ну, и-используются? – не унимался Хрипатый.

– Во многих отраслях, – не моргнув, сказал Жора Прокудин.

– На-адо же... Отстал я от жи-изни... О-отстал... Не-е слышал та-акого... Во-от те-елефон-мобилу с ви-идеопередачей ку-упил... Из пе-ервой па-артии что я-апонцы у се-ебя выкинули. Не-е видел?

– Нет, – на время стал честным Жорик.

– Сма-атри...

Приподнявшись на кресле, он достал из заднего кармана армейских

брюк черную пластиковую коробочку, размером с деревянный школьный

пенал времен социализма, развернул ее, сделав раза в полтора

длиннее, и протянул Прокудину:

– Секи... Во-от это – кно-опки... Как на-а обычном

те-елефоне... А во-от это серое – э-экран. На нем мо-орда того будет, с кем ба-азарю...

Он тоненько вздохнул. Как пискнул. И добавил:

– Токо ба-азарить не с кем... Ни-и у кого в го-ороде второй та-акой штуки не-ету...

Защелкнув японскую реликвию, он спрятал ее под задницу и снова напомнил о гвоздях:

– А твои шту-уки... ну-у, резиновые... Они за-ачем?

– Я ж говорил, в разных отраслях применяются... К примеру,

мебель собирать...

– В на-атуре? – скомкал тоненькие морщинки на лбу Хрипатый.

А ка-ак это?

– Ну, к примеру, нужно диван, значит...

– Вот пакет, батя! – протрубил безликий.

Плечи Жоры Прокудина вздрогнули, будто его со всей силы трахнули по спине.

– Ссыпай! – забыв обо всем сразу, ткнул пальчиком в направлении денежной кучи Хрипатый.

Купюры сразу перестали шуршать. То ли ветер спал, то ли испугались они насилия.

Татуированная лапища лопатой смахнула край цветного холма в черный целлофановый пакет, и холм сразу осел, с легким стоном завалился на бок.

– Шу-устрей, – поторопил Хрипатый.

Лапа-грабарка заработала быстрее. Через минуту на столе осталось несколько мятых сторублевок. Безликий бандит подумал-подумал и все-таки смел их в пакет.

Такого пустынного стола Жора Прокудин не видел еще никогда в

жизни. С него как будто содрали лак, хотя никакого лака на плахе

не было.

– Нам бы это, – еле вспомнил о способности разговаривать Прокудин. Ну, хоть немного денег из выручки на завтра. Нам же выдавать за работу. По двойной норме каждому кто прийдет...

– Они и сда-авать будут, – показал знание жориковой технологии

Хрипатый и шустрым кроликом выпорхнул из кресла.

– С утра всегда только берут, – не сдавался Прокудин.

– В на-атуре?

– Век воли не видать! – перекрестился Жора.

– На...

Сунув ручку в мешок, Хрипатый достал оттуда хилую щепотку денег, тысяч на пятьсот, не больше, брезгливо сбросил ее на пол, к ногам Прокудина, сложенными на груди крест-накрест ручками оправил воротничок рубашки и молча выскользнул из кабинета. Безликий, так и не продемонстрировав умение менять выражение лица, последовал за ним.

Под хлопок двери Топор удивленно спросил:

– Это как?.. А?.. Совсем, что ли?

– Ко-озлы! – с заикательной интонацией Хрипатого выкрикнул Жора Прокудин и футбольнул купюры.

Они даже не подумали разлетаться. Лишь перевернулись с шорохом. Как вздохнули по исчезнувшим братьям.

– Ну скажи, Толик, – надрывным голосом спросил Жора Прокудин,

– разве можно в этой стране по-нормальному набрать начальный капитал? Ну скажи, можно?!

– Я его одной левой уделаю!

Рука Жоры еле успела ухватить Топора за шиворот. С хряском на пол осыпались пуговицы.

– Пу-усти! – обернувшись, брызнул слюной Топор. – Я его убью!

Я таких шкетов на зоне по-черному мочил!

– Остынь, чумовой! – таким же брызганьем слюны ответил Жора Прокудин. – Ты до Хрипатого даже пальчиком не дотянешься, как они тебя завалят! Ты видел, сколько их?! Даже Софрон ушел с полными штанами!

– Пусти!

– Не дурей! Это тебе не мячики по мордам кидать!

Крутнувшись, Топор вырвался их жориных рук. С хряском оторвался воротничок его джинсовой рубашки. Прокудин смотрел то на воротничок, оставшийся в его пальцах, то на шею Топору. По ней синими точками лежали детские цыпки.

– Ты бы помылся, Толик, – укорил его Жора. – А то шея как...

– От тебя тоже несет как от...

Приподняв локоть, Прокудин посмотрел на почерневшие подмышки, и в этот момент за окном что-то лопнуло. Звук был очень необычным. Во дворе словно взорвался воздушный шар. Но только большой, с корзиной для людей.

Именно поэтому прилетевший к подоконнику Жора Прокудин попытался найти во дворе воздушный шар. Человечки, перебегавшие от кустов к кустам в дальнем конце парка, его не интересовали. Они были совсем не похожи на пассажиров, выпавших из корзины воздушного шара.

– Шу-ухер! – выдохнул за плечом Топор. – Это разборка! С мочиловкой!

– Ты думаешь? – присел по подбородок у подоконника Жора.

– Однозначно. Кто-то кого-то мочит!

– Я догадываюсь, кто...

– Серьезно?

– А ты еще не понял?

– Не-а...

От дальних кустов к деревьям парка перебежало несколько черных фигурок. Как будто матросы морской пехоты готовились идти врукопашную. Стоило им перебежать, и выстрелы вразнобой вновь проткнули воздух.

– По карлику бей! По шкету! – заорал кто-то с женской истеричностью в голосе. – Он – за машиной!

– Софро-он, батя на "стрелку" зовет! – заорали примерно от этой машины, хотя за деревьями Жора мог рассмотреть только капот джипа "Гранд Чероки".

Возможно, Хрипатый прятался вовсе не за ним.

– В аду будешь на "стрелки" ходить! – заорал один из черных пацанов, смело выскочил из-за клена с выставленным на двух руках пистолетом, и звук его выстрелов тут же слился со звоном стекол и визгом пуль.

– Чумовой у них мочила! – восхитился киллером Топор. – Весь в меня!

– Заткнись! – потребовал Жора и за руку потянул друга вниз.

Сядь, дурак! Пристрелят как куропатку! Им все равно, кого мочить!

Отстрелявший обойму парень прыгнул под защиту дерева, а слева от

него, метрах в пятидесяти ахнул взрыв и взлетели в воздух

смешанные с землею ветки кустов. В эту секунду Жоре Прокудину почудилось, что деньги, которые они нагребли сегодня у горняцких простаков, – заколдованные. Прикоснувшийся к ним обречен. Он в испуге обернулся и отыскал взглядом на полу деньги. Отсюда они почему-то выглядели черными.

С трудом сглотнув слюну, Жора подумал, что их нельзя ни в коем случае поднимать. Коснувшийся их – обречен.

– То-олик, – попросил он, – собери "бабки" с пола... Как стихнет, уйдем...

Топор нехотя оторвался от зрелища в коне, на четвереньках прополз

под стол, сгреб купюры за грудки и замер от крика за окном.

– Софро-она разорвало! – испуганно выкрикнул кто-то. – На хрен

разорвало!

Бешеный киллер опять выскочил из-за дерева, но на этот раз упал на грудь. Пистолет он все так же удерживал в двух намертво сцепленных руках. Наверное, они навечно приросли к оружию.

– Кого убили? – попытался встать Топор и со всего размаху врезался головой в стол. – Ой-йо-о!

– Со... Софрона... Амбала этого...

Визг пуль, рикошетирующих от асфальта, от машин и стен дворца культуры, вытеснил все звуки со двора. Упавший на живот стрелок бил по низу, бил под автомобили с самозабвенностью ударника производства. Скорее всего, он почти без потери времени сменил один пистолет на другой, а другой на третий... Жора Прокудин не мог представить, что есть модель пистолета с таким емким магазином.

– Ну-у чумовой! – опять не сдержал похвалы Топор. – Как пулемет лупит!

– Долби его! – долетел со двора чей-то животный нутряной крик. Долби!

У машин, где-то совсем близко, заработал "калашников". Трава перед киллером зашлась в брызгах. Он бревном катнулся влево и пропал из виду.

Взвизгнула дверь кабинета, и у Жоры пересохло во рту. Он медленно, как будто шли кадры рапидной съемки, и как будто вообще весь ход жизни замедлился, превратившись из обычной в рапидную, повернулся и вместо мужика с пистолетом увидел Жанетку.

Ее личико было еще более землисто, чем пожеваная физиономия Хрипатого. Она хотела что-то сказать и не смогла.

Топор подлетел к ней, усадил в кресло, налил из графина в граненый стакан воды. Ее меняли в графине не чаще раза в месяц. Для порядку. Жанетка выпила ее, удивленно ощутив, что еще никогда не пила такой вкусной воды. А Жорик смотрел на нее, а перед глазами все катился и катился по траве стрелок и, казалось, сейчас именно он вкатится через дверь в кабинет и продолжит свое страшное дело.

– Там... там... там, – ожили губы Жанетки.

– Мы знаем... Разборка, – налил второй стакан Топор.

– Нет... Там... там того заволокли в холл... Маленького... Что меня за руку нагло брал... Он... он...

– Что – он? – на корточках подобрался к ней Прокудин.

Дверь все не открывалась, и ощущение катящегося стрелка ослабло, превратилось в легкую боль в левом виске.

– Он... он... весь в кровище... Они орут... матюгаются... Бе... Бе... поэт по... потерял сознание... Я... я его в по... подсобку за... затащила. Он такой хо... холодный...

– А его это... не убило? – снизу вверх спросил Жора Прокудин.

– Дурак!.. Я ж говорю, сознание по... потерял... И все... А

ма... маленький хрипит... Его грудь... И еще два... Там кровищи!.. Кровищи!...

– Судя по всему, один – один, – подвел итог перестрелки Жора.

В голову упорно лезли мысли, что это все из-за него. Что если бы не позвал Хрипатого с его орлами, если бы не стравил их... Но потом он вспомнил о деньгах, и на душе стало чуть спокойнее. Стрельба шла не из-за ссоры, а из-за денег. Большие деньги – большая кровь. Для заштатного Горняцка двадцать – двадцать пять тыщ "зеленых" – ломовые деньги.

– Топор, – все еще не вставая с корточек, приказал Жора Прокудин, тащи поэта наверх! Уйдем через черный ход! Я не привык быть свидетелем. И потом это... вечером та бабка все-таки приезжает. Я должен ее увидеть...

Глава пятидесятая

ДЕВОЧКА С ФАНТИКА

Не чаще трех-четырех раз в год частный сыщик Дегтярь покупал газеты. Да и то делал это если требовалось узнать подробности какого-нибудь преступления. Впрочем, прочитав, он тут же эти подробности забывал. С милицейских лет он не верил газетам. Ни об одном преступлении, детали которого он знал, репортеры не писали правды. То ли ему не везло на хороших репортеров, то ли работа их состояла не в том, чтобы сиксотить, а в том, чтобы врать, сиксотя, но только он перестал доверять их словам.

– Мне "Спорт-экспресс", – протянул он бледному деду-продавцу пять тысяч рублей и сделал скорбное лицо. – А почему он такой дорогой?!

– "Спорт-экспресс" всегда дороже других, – безразлично ответил дед. Купите "Сегодня". Дешевле газеты нет.

– Ладно. Давай свой "Спорт-экспресс"!

Получив сдачу, он развернул газету прямо возле деда, просмотрел результаты и хмыкнул. Все ставки бывшего коммерческого директора Марченко сыграли: "Локомотив" уложил на лопатки "Факел", "Бавария" затоптала заштатный "Вольфсбург", "Метц" разорвал на куски середняка "Бордо", а Кафельников все-таки слил американскому греку Сампрасу на двух сетах на знатных кортах Цинциннатти. Невидимый калькуллятор в голове Дегтяря сплюсовал десятые доли ставок и вышло, что три миллиона Марченко, оставленные в кассе, превратились в шесть. "Ну-у, везунчик! Ну-у, лаки!" мысленно ругнулся на него сыщик и вспомнил позавчерашний визит в гараж. Хорошо еще, что это был не его собственный гараж, а одного подследственного, им же когда-то и пойманного. Иначе так спокойно Дегтярь не спал бы прошедшую ночь.

– Возьми газету, дед, – протянул он назад "Спорт-экспресс".

Я уже прочел...

– Как это? – опешил дед. – Так не положено!

– Я же не помял ее!

– Так не делается... Деньги все-таки...

– Ладно. Дай мне взамен твою самую дешевую... Как ее?

– "Сегодня".

– Давай-давай! И разницу в цене мне давай. Не жлобись.

Дед вытащил дрожащими пальцами из кармана пачку мятых и грязных стольников и двухсоток, отсчитал самые мятые и грязные и даже не заметил, как Дегтярь выхватил их.

– Прогоришь ты со своим бизнесом! – напророчил сыщик деду. – Жлобы в бизнесе погибают...

Дед еле сдержался, чтобы не плюнуть. Его обирали налоговые инспектора, милиционеры метрополитена и муниципальные, обирали бандиты и урки, но покупатели не обирали никогда.

А Дегтярь тут же забывший про деда с бескровным лицом, на ходу прочел полосу "Происшествия". Она была совершенно стандартной для нашего времени. Убийство банкира на лестничной площадке его дома, захват крупной партии наркотиков в трейлере из Средней Азии, бунт в какой-то колонии, взрыв и пожар на нефтеперегонной станции в районе Урала. Эта полоса показалась бы самой обычной и год, и два года назад. Страницы "Происшествий" во всех газетах за последние шесть-семь лет – близнецы-братья. В сегодняшней необычным было лишь одно: заметка о разборке с перестрелкой в провинциальном Горняцке. Столичные газеты редко уделяли внимание криминалу в глубинке.

Заметка называлась излишне длинно: "Группировка Степана поквиталась с группировкой Грибатова за старые обыды". В ней сообщалось, что местный завод со смешанным, в том числе, иностранным, капиталом "Резиновые гвозди" получил крупный заказ на изготовление сверхпрочных презервативов черного цвета для Африки. Узнавшие об этом бандиты обложили завод данью, но не поделили ее между собой. В результате оба главаря в перестрелке погибли, а местная милиция пытается разыскать генерального директора завода. Это тем более необходимо, что тысячи уже завербованных сотрудников предприятия пришли к местному дому культуры с банками, наполненными странной вонючей смесью и требуют возврата своих денег".

– Каких денег? – не сдержал вопроса самому себе Дегтярь.

Он впервые читал про то, что рабочие для того, чтобы быть принятыми на работу, должны оставлять залог. Потом он, правда, вспомнил, что где-то годик назад в Питере какие-то жулики набирали как бы на работу на рыболовецкие суда Норвегии, брали деньги якобы на оплату визы, а в один чудный дождливый день исчезли вместе со своими деньгами.

– Резиновые гвозди! – еще раз хмыкнул Дегтярь и на минуту остановился.

Он попытался представить, похож ли черный презерватив на гвоздь. Вышло с натяжкой. Больше подошло бы сравнение с почерневшим на морозе бананом.

– Придурки! – сунул газету в урну сыщик и, вскинув голову, сосчитал на доме четыре этажи сверху.

В нужном окне чернели стекла. Ни малейшего намека на шторы не было. В окне левее, принадлежавшем кухне, царила такая же чернота.

"Как в Голландии", – сравнил Дегтярь. Когда еще в милицейских чинах в конце перестройки он по чистой случайности попал с делегацией МВД в Голландию, его больше всего поразило не обилие велосипедов, не музей секса и не магазины, а отсутствие штор на окнах жилых домов. Улыбнувшийся парень-гид объяснил, что так было заведено со времен испанского владычества, чтобы полиция с улицы могла разглядеть через окна нет ли где заговорщиков. Испанцы ушли, традиция осталась.

"Как поймаю, скажу этой Насте, что она в душе – голландка",

ухмыльнулся Дегтярь, но потом вспомнил, что квартира – не ее, что

сняла она ее без мебели и штор, и в том, что она ничего не

изменила, он с тревогой ощутил временность ее пребывания здесь.

Соседка по площадке, ветхая старушенция из двухкомнатной

квартиры, долго выслушивала через цепочку объяснения сыщика, долго ничего не могла понять и встрепенулась только после того, как перед ее глазами появилась красная "корочка" сотрудника МВД. Удостоверения агентов частного сыска на наших граждан, воспитанных Сталиным, действовали примерно так же, как демонстрация пробитого автобусного билета. "Корочки" МВД и ФСК что-то еще пробуждали в подкорке мозга. Если не страх, то благоговение.

На виду у Дегтяря ровесница века изучила через мощную лупу его фотографию на удостоверении, роспись, печать, зачем-то понюхала красную обложечку и все-таки сдалась. Защелка под ее дрожащими пальчиками выскользнула из паза, и Дегтярь ощутил облегчение.

– Проходите, товарищ майор милиции, – пригласила она его под ширканье тапочек.

Сыщик проплелся за бабулькой на кухню, с интересом изучил сползшие со стен обои, сервант эпохи всеобщей коллективизации и индустриализации с сервизом этой же эпохи и фарфоровыми слониками, тупо бредущими по пыльной поверхности серванта.

– Вы одна живете? – считая слоников, спросил он.

– А что? – едко ответила она вопросом и с медлительностью падающего перышка опустилась на стульчик.

– Живете вдвоем с сестрой? Верно? – сосчитал слоников Дегтярь.

Их было четырнадцать. По законам ушедшешго времени их полагалось иметь семь на брата. Для удачи. Вторая семерка не могла быть мужской. Для семьи тоже полагалось иметь ровно семь слоников.

– Жили, – погрустнев, ответила старушенция. – Четырнадцать месяцев и три дня тому назад она померла.

– Вы так точно помните?

– Я веду дневник. С семи лет. С тысяча девятьсот семнадцатого года. С третьего февраля по старому стилю.

– Так вы, наверно, и Ленина видели?

– Не видела. И не желаю сейчас.

Дегтярь спрятал удостоверение в карман рубашки. Пауза неплохо оборвала тему. Такие музейные экспонаты, как старушенция, обычно с первых минут начинали рассказ о героическом прошлом. Дегтяря интересовало настоящее.

– Скажите, что вы знаете о вашей юной соседке? – с ходу

атаковал сыщик.

– Из однокомнатной?

– Из однокомнатной.

– Это шлюшковатая такая?

Дегтярь поневоле промолчал. Одного и того же человека разные люди воспринимают по-разному. Шлюшковатость как термин не проскользнул ни у одного из опрошенных им сотрудника магазина.

– А с чего вы взяли, что она, извиняюсь, такая?

– Мое поколение не обманешь! – погрозила Дегтярю пальчиком старушенция. – Ко мне молодой человек три года к проходной фабрики ходил. И я ему отказала. А у этой то один хахарь, то другой. Как с мусорным ведром на площадку вечером выйду, а от нее уже кто-нибудь уходит. И все время разные...

Сыщик вспомнил линзу над своей фотографией в удостоверении и бабке не поверил.

– Вы с нею общались? Разговаривали о чем-нибудь?

– Только раз. Мы ругались!

– Правда?

– Она музыку на всю громкость включала. В три часа ночи. У меня

в дневнике все записано. И что она говорила. И что – я...

– То есть она вышла на звонок в три часа ночи?

– А чего ей бояться! У нее очередной хахарь за спиной висел. Рожа, извините меня, как у Квазимодо!

– У кого?

– Вы Гюго читали? – сделала такое лицо старушенция, будто ей только что сказали, что майор милиции не знает букв.

– Что она вам ответила?

– Девица эта?.. Я могу по дневнику зачитать...

– Ну, давайте...

Дневникам сыщик не верил точно так же, как и газетам. Дневник – это не документ. Это субъективное восприятие мира. К тому же Дегтярь совсем не понимал людей, ежедневно ведущих дневник в течение многих лет подряд. У бабули таких лет набиралось не менее восьмидесяти. Применительно к себе Дегтярь бы воспринял такую обязанность, как наказание.

Старушенция принесла коробку из-под женских сапог, фыркнула, опустив ее на кухонный стол, долго перебирала пухлые тетради, лежащие в ней, что-то бормотала, обнаружив нужную, и тут же поднесла к глазам линзу.

– Вот. "Шестое июля. Сегодня отоварила по карточкам мыло. Мыло плохого качества. Не в пример тому, что мама приносила от купца Яблокова в тысяча девять..." Извините, это не та тетрадь. Это послевоенное..

Квартира пахла сундуком красноярского деда. Дегтярь поозирался на кухне, заглянул через дверь в одну из комнат, но сундука не увидел. А до того сильно казалось, что он есть, что он открыт и источает запахи двадцатых и тридцатых годов, смешанные с пылью всех последующих лет.

– Вот. "Шестое июля. Поругалась с соседкой. Мерзкая вздорная девчонка. Я ей сказала: "Выключите вашу гадскую музыку! Я не могу уснуть!" Она ответила: "Бабуля, это не музыка. Это – рэйв". Я мысленно согласилась, поскольку данное слово явно английского происхождения очень похоже по созвучию на рев. Затем я пригрозила милицией. А она ответила: "Бабуля, я через три дня сваливаю из этой говеной страны на Запад. Считай, что я с Родиной под музыку прощаюсь". Парень из-за ее спины добавил: "Не плачь, мамаша, пройдут дожди. Мы все слиняем. Ты только жди". Я запомнила эти мерзкие стишки и записала. Они хорошо характеризуют наше безнравственное время. На прощание я им сказала, что буду несказанно счастлива, когда они уедут. Парень в ответ произнес такое, что мне пришлось пересилить себя, чтобы записать эту гадость. Но поскольку я фиксирую все, случившееся со мной, то я записала. А сказал он так: "Какое ж счастье, мамаша?! Счастье в другом! Счастливые трусов не надевают!"

Гордо вскинув маленькую головку, старушенция добавила:

– Представляете, какой хам!

– Значит, она уехала? – с неприятным осадком в душе спросил Дегтярь.

В эти секунды ему подумалось, что он никогда не сумеет вернуть деньги Рыкову и, соответственно, получить свой процент. Все нити следствия ускользали из рук. Но те нити, прежние, были ложными, и он уже не жалел об их потере. В эти секунды исчезла настоящая, верная нить. Даже подушечки пальцев зачесались, будто она скользила в эту минуту именно по ним.

– Да, уехала, – бережно закрыла тетрадку старушенция. – На следующий день.

– Но вы же сами прочли, она говорила о чем-то типа... через три дня, не находил сыщик логики в поведении разгульной Насти. – правильно? Через три дня?

– Нет. Она уехала на следующий. Утром. Вместе со своим мерзким дружком. Я в окно видела, как они садились в попутную машину. С вещами. Очень торопились и даже переругивались...

– То есть они уехали с чемоданами?

– Да. Именно так.

– А вы не могли ошибиться?.. Все-таки немалое расстояние, – скосил глаза на чудовищную линзу Дегтярь.

– Молодой человек! – возмутилась старушенция. – Мне в два раза больше лет, чем вам. У меня дальнозоркость. Причем, немаленькая. Да, вблизи я ничего не вижу. Вот я у вас, к примеру, не пойму что на лице: борода или ожег.

– Борода, – с облегчение ответил Дегтярь.

Не хватало ко всем неприятностям последних дней еще и ожега.

– А вдаль я вижу очень даже!.. Они побросали чемоданы и сумки в багажник, сами сели вовнутрь авто и уехали. Вы не представляете, какое облегчение я испытала! Это... это сравнимо только с отменой продовольственных карточек и появлением вольного хлеба в продаже. Вы не помните этот момент?

– Не помню.

Говорить, что он родом из деревни, где отродясь никаких карточек не существовало, Дегтярь не стал. Так в разговоре он был почти на равных. А если бы отставная дворянка узнала о его плебейском происхождении, она вполне могла бы оборвать разговор. Одна такая свидетельница голубых кровей как-то проходила по одному делу у Дегтяря.

– Их квартирную хозяйку вы не видели после этого?

– Видела, – нервно бросила старушенция. – Я ее и без того

почти каждый день вижу. Пьянчужка! Вечно ей деньги нужны. Станет у моей двери и клянчит. Сразу видно, что денежки за проживание, что та девица дала, пропиты. А новые будут только тогда, когда она вернется...

– Она сказала, что девушка вернется? – вновь потеплело в груди

у сыщика.

– Этим она меня сильно расстроила. Так я расстраивалась в жизни только раз, в тысяча девятьсот сорок шестом году. Когда потеряла карточки на целый месяц. И потеряла, учтите, третьего числа. Всего лишь третьего числа данного месяца...

– Их украли, – поправил Дегтярь.

– Возможно. Шантрапы тогда было много.

– Ее всегда много... У вас замечательный дневник, – похвалой решил попрощаться сыщик. Это действовало безотказно. – Летопись, можно сказать, века. Его неплохо было бы издать. Мемуары...