Текст книги "Воровские гонки"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Где я?

– Он говорит, та-ащ подполковник! Идите сюда!

– Меня не убили?

Порывисто подошедший подполковник опять нагнулся к нему, по-докторски участливо заглянул в глаза и спросил:

Уже лучше?

– Это... Про... Пру... как его?

– Просюхин?

– Да!.. Он жив?

– нет... Три дырки. И все – в печени. После такого не выживают...

А сер... А-а, ну да... Он его...

– Да, к сожалению, сержант тоже мертв... Он и отслужил-то всего ничего. Только после армии.

– Он это... не связист был?

– Не помню. А это важно?

– Вообще-то нет...

От дома кто-то бодрый и службистский прокричал:

– Та-ащ подполковник, у него в подполе, в шерстяном чулке, доллары хранились!

– Много? – обернулся к горлану подполковник.

– Одна тысяча четыреста пятьдесят пять долларов. Разными

купюрами. И по сто, и по полтинику, и по двадцатке, и по...

– Еще что-нибудь интересное есть?

– Бутылок пустых много. Сплошной импорт. Коньяк, джин, ром, виски...

– Во допился, сволота!

– Еще вот куртку больно хорошую нашли. Кожаную. Не по размеру Просюхину...

Селиверстов попытался встать с носилок.

– Ты посиди, успокойся, – не дал ему этого сделать подполковник.

– Куртку... Прикажи, чтоб принесли...

– Это можно...

Через минуту Селиверстов держал ее на весу за плечи и медленно поворачивал, то заглядывая за спину ей, то изучая перед.

– Точно. Его куртка. Его...

– Просюхина? – удивился подполковник.

– Нет, – самому себе ответил майор милиции Селиверстов. – Это куртка Кузнецова-младшего...

Он только теперь понял, что убил не просто киллера, а убил самого важного свидетеля. Ниточка оборвалась. До клубка он так и не добрался. Заказчик убийства Кузнецова-младшего, разыгравший веселую сценку с ботинками и Миханом, растворился в солнечном воздухе Красноярска. Просюхин на такую инсценировку был не способен. Не те мозги.

В эту минуту Селиверстову жгуче, до боли в груди, захотелось на пенсию. У него всегда появлялось такое чувство, если он проигрывал.

– А ты молодец! – неожиданно похвалил его подполковник. – Мы этого Пролсюхина давно подозревали во всех делах банды... Ну, ты про суд слышал?

– Слышал.

– А теперь и улики есть, – обернулся он к вещам, которые выносил из дома и складывал на капоте "уазика" говорун-сержант. – Теперь хоть поселок вздохнет свободно...

Глава сорок вторая

ГОРНЯЦК – ГОРОД КОНТРАСТОВ

Дверь хлопнула взрывов, эквивалентным, как пишут в газетах, ста граммам тротила.

Вздрогнувшая Жанетка вскочила с раскладушки и в дверях единственной комнаты стандартной хрущевской квартиры лоб в лоб столкнулась с Жорой Прокудиным.

– Гребаный город! – выкрикнул он. – Теперь я понимаю, почему бастуют шахтеры! Здесь кругом бардак! Сплошной бардак и беспредел!..

– Жора, я уезжаю, – пытаясь еще плотнее запахнуть полы халатика, объявила она. – Мне до чертиков надоела эта гонка. За "бугром" у меня лежит "верняк" на сорок тыщ баксов. Мифические миллионы мне ни к чему...

– Забастовка? – уперевшись руками в дверной косяк и изобразив таким образом и шлагбаум, и распятие, иронично спросил Жора Прокудин. – На моей фабрике – забастовка? И уже выдвинуты политические требования? Может, мне в отставку подать?

– Жора, у меня нет сил...

– А я, думаешь, свеж как огурчик?

Она отвернулась, прошла к пустому, незанавешенному окну. От ее узенькой спины, от левой ножки, то выпрямляющейся, то расслабляющейся в коленке, от слипшихся волос веяло неприязнью. А может, даже ненавистью. Женщины редко бывают половинчаты в чувствах. Если уж любить, то на всю катушку, если ненавидеть – то до смерти.

– А где Гомер современности? Где будущий лауреат Нобелевской премии? спросил о Бенедиктинове Жора. – Уже свалил? Уже покинул наши ряды?

– Я послал его за едой.

– А Топора я тогда зачем послал?

– Кильку в томате я есть не буду!

– В Горняцке, милая моя, акульих плавников в кунжутовом соусе не бывает. Здесь жизнь струится в первобытном ключе: хлеб, картошка, водка. Семгу здесь считают сортом семечек, а киви – огурцом...

– У меня твои остроты вот где сидят! – показала она ребром ладони на затылок. – Отдай мне мою долю, и я уеду в Москву.

– Ты лучше скажи, почему этот бледный пиит шастает за нами по всей стране?! На работу я его не брал. В нашем штатном расписании нет свободных мест! Понимаешь, нет!

– Пусть хоть один нормальный человек будет рядом. – Ах-ах-ах!.. Какие мы изнеженные!.. С чего ты взяла, что он – нормальный? Да у него на фэйсе написано, во-первых, что он крейзи, во-вторых, что он – тунеядец...

– Ну ты...

– А что? Не тунеядец? Он сам говорил, что как из института свалил, так нигде и не работал...

– Сейчас нет термина тунеядец. Это при социализме. Сейчас – временно безработный...

– Можешь, не волноваться! Он будет вечно безработным. Временник – я!.. До тех пор, пока свое дело в Штатах не открою! Въехала, психолог?!

– Отдай мне мою долю...

– Твою долю?

Он оторвал отекшие руки от косяка, вытащил из кармана джинсов мятые десять тысяч и, подойдя к Жанетке, положил их на пыльный подоконник. Купюра смотрелась крупным куском грязи.

– Это ровно одна четвертая часть от нашего золотого запаса.

– Ты врешь! – повернула она к нему вспыхнувшее лицо. – Мы продали видеокамеру перед отъездом!

– По демпинговой цене. "Бабок" хватило на четыре билета до славного города Горняцка и квартплату за месяц вперед спившемуся местному аборигену.

– В этом хлеву?

– На гостиницу, милочка, у нас точно не хватит. Вопросы есть? Вопросы просьба подавать в президиум в письменной форме...

– Я все равно уеду. Продам платье и уеду...

– Иди – продавай. Здесь половина местных теток всю жизнь мечтала ходить в прозрачном шифоне от Альберта Ферретти. Но ты учти: в провинции свой масштаб цен. Больше трех килограммов картошки и литра самогона первача за эту тряпку не дадут. Здесь в большем почете фуфайки и брюки на ватине...

– Хамло!

– В ярости ты мне нравишься еще больше.

Она на мгновение замерла. Женщина не способна без последствий для себя пропустить мимо уха сладкое слово "нравишься".

– Все равно хамло!.. Дай мне денег! Мне надоел твой Гвидонов и его мифические миллионы!

– Почему же мифические? Ты письмо помнишь?

– Босс и так уже ищет нас по всей Москве...

– В письме банкир прямо указывает: деньги – в надежном месте. Зачем ему врать дядюшке?.. "Мой дядя самых честных правил..."

– Виза уже открыта, а мы до сих пор не в Америке...

– В горняцке – бардак. Они уже снесли те дома, где жила девочкой мать Гвидонова. Адресные книги утеряны. На кой ляд Сталин придумывал прописку! У нас даже по прописке не найдешь человека!

– Значит, мы возвращаемся в Москву?

В уголках ее глаз блестели слезинки. Жору Прокудина никогда до этого слезинки не трогали. А сейчас что-то оцарапало душу, и он даже посмотрел себе на грудь. На майке с гербом Приморска следов крови не было.

С хрупаньем и хряском провернулся ключ в замочной скважине. Не обитая дверь открылась со странным звуком. Наверное, так зевает голодный лев перед охотой. Выспаться выспался, а в желудке – ветер.

– Жанюсик, ты где? – под грохот двери спросил из прихожей Топор.

– Ты не можешь без этих звуков?!

– Чего?

– Не захлопывай дверь! Прямо по мозгам! У меня разваливается голова... Надвое... От всех вас...

На стол, сиротливо стоящий в углу комнаты в окружении сонма из четырех погнутых и засаленых раскладушек, Топор вывалил из сумки полиэтиленовые пакеты молока, две буханки серого хлеба, палку вареной колбасы диаметром с голову ребенка и семь банок кильки в томате.

– Идиот! – не сдержалась Жанетка. – Ты будешь кильки в томате запивать молоком?

– А что? – искренне удивился Топор. – Разве не вкусно?

Зубами он отгрыз угол синего, медузой переваливающегося на ладони пакета, и жадно отхлебнул.

– А вы уже здесь? – перепугал компанию поэт Бенедиктинов.

Никто даже не услышал, как он вошел. Будто сквозь замочную скважину просочился.

– Вот. Я принес, – бережно выложил он на стол банку крабов и пакетик с нарезкой германской солями. – Икры в этом городе, к сожалению, нет. Я не знаю, почему...

От вида банки с распластанным на этикетке алым крабом Жора Прокудин чуть не сказал: "На тебе, Жанетка, деньги на билет – и вали в свою Москву!" Но он пересилил себя.

– Без картошки не пойдет, – со знанием дела произнес он и сунул в холодную руку Бенедиктинова две мятые купюры. – Иди купи пять кило картохи, сковородку, бутылку подсолнечного масла и соли. Гулять – так гулять...

– Дай ему на водку, – попросил Топор, еле оторвавший рот от пакета.

– Молоко на губах не обсохло! – сказал правду Жора Прокудин.

Синие губищи Топора, лишь чуть-чуть опавшие после избиения, были с белым налетом.

– Дай хлебну, – забрал Жора у него пакет и с первого глотка чуть не поперхнулся. – Оно ж прокисшее!

– Разве?

От двери вернулся поэт Бенедиктинов и смущенно попросил:

– Извините, но, видите ли, здесь не хватит на все... Картофель, сковородка, бу...

– У тебя, что, своих денег нет? – не оборачиваясь к нему, спросил Прокудин.

– В какой-то мере, знаете ли, есть, но...

– Вот и добавь своих или ты где отдельно питаться будешь?

– Но у меня последние, а еще...

– Иди-иди. Родина тебя не забудет!

За спиной Жоры Прокудина не раздалось ни единого звука, но он и без этого почувствовал, что Бенедиктинов ушел. Всегда приятно повелевать людьми. Впрочем, таким, как бенедиктинов, не очень. Они слишком легко подчиняются.

– Где ж ты, Топор, такое молоко взял? Корова, которая его дала, умерла, наверное, еще при Хрущеве...

– Сказали, что свежее...

– Мел они, что ли, в него засыпали?

– Жора, мне нужны деньги, – напомнила о старом Жанетка. – Я не буду участвовать в ловле твоего банкира. Я выбываю из игры...

– Мел... Мел... Мел, – задумчиво повторил Жора Прокудин. – Мел и молоко... Возможность заработать пятьсот долларов в месяц каждому! На работу ходить не нужно! Приносишь банку и получаешь вдвое больше, чем оставил в залог!..

– О чем это он? – открыл рот Топор.

– Не видишь?.. С ума сошел, – тряхнула грязными, пахнущими поездным дымом волосами Жанетка. – Крейзи!

– Будут тебе деньги! – швырнул пакет на стол Жора Прокудин.

По хлебу, по банкам кильки и пакетику с нарезкой салями брызнула смесь сыворотки и кусочков свернувшегося молока. Особенно хорошо она смотрелась на неестественно красной колбасе.

– Без денег вообще жить тошно, – по-ораторски махнул рукой Жора Прокудин.

Получилось эффектно и к месту. Как на митинге перед стотысячной толпой Не хватало только девяносто девяти тысяч девятьсот девяносто восьми слушателей. Но два уже стояли перед ним. Топор с яростью голодающего вгрызался в горбушку хлеба, а Жанетка стояла с видом дочери, впервые узнавшей, что ее отец – это не отец, а отчим.

– Мне нужны деньги сегодня, – с вызовом произнесла она.

– Всем нужны сегодня... А будут – завтра. Но это я тебе точно обещаю! Я слишком хорошо знаю человеческую природу. Думаю, что черняковцы не слишком отличаются от остального земного народонаселения...

– А этот... Гвидонов, – вспомнил Топор. – Ты его не нашел?

– Найду! Обязательно найду! Только нужны две вещи: время и деньги, деньги и время...

– Время – деньги, – услужливо повторила за Топора память уже однажды слышанную им умную фразу.

– Это у капиталистов они – синонимы. А в России мы их разорвем!.. Время и деньги! Время и деньги!

Глава сорок третья

СКАЛА ИГРАЕТ В ФУТБОЛ... ПО-МЕЛКОМУ...

Дегтярь соврал Лялечке о сломавшихся "жигулях", У него вообще ложь получалась лучше правды. Правда требовала какого-то усилия над собой, требовала преодоления невидимого, но что-то уж очень прочного барьера. Ложь скользила будто шайба по льду. Легкий щелчок – и она уже на стороне собеседника.

Забравшись в свои "жигули" и выждав, пока отъедет Лялечка, Дегтярь тоже последовал за ней в офис. Затесавшись в толпу зевак, он отыскал среди случайных людей одного неслучайного, в этой же фирме работающего, и длинной цепью вроде бы бестолковых вопросов выудил у него главное: во время взрыва в офисе не было Марченко. Все остальные коммерческие директора Рыкова общим числом три присутствовали, а директора номер четыре, то есть Марченко, не было и в помине.

Его "ауди" шестой модели подъехал к толпе только когда она начала редеть. Вальяжно, по-барски Марченко выбрался из машины и даже не дрогнул лицом при виде обугленных останков рыковского "мерседеса", вокруг которого выписывали круги следователи и репортеры.

Проходя мимо дегтяревского знакомца, он скупо спросил:

– Шеф не погиб?

– Нет-нет!.. Ни одной царапины!

– А растрезвонили по "мобиле"! Сор-роки!

В его мощной размашистой походке, в посадке головы, в холодных глазах, насквозь пропитанных презрительностью, даже в распахнутом по-особому, как-то смело, пиджаке читалась недюжинная внутренняя сила. Дегтярь уважал таких мужиков. Он и сам себя к ним причислял. По-всему чувствовалось, что Марченко знал себе цену, знал, чего хочет от жизни и, скорее всего, именно это и получал.

Сквозь окна офиса, на которых были испуганно вздернуты жалюзи, Дегтярь разглядел, как он вошел в одну из комнат, небрежно пожал руку Барташевскому и отвернулся, как от пустого места. И тут же вокруг него, как волны вокруг скалы забегали клерки. Марченко подписывал какие-то бумаги, небрежно поджав нижнюю губу, отвечал на телефонные звонки и попеременно бросал взгляды то на обитую черным дермантином дверь, то на часы. То на дверь, то на часы.

Минут через двадцать из-за двери вышла Лялечка. У нее был вид разъяренной пантеры. Она не ответила на приветствие Марченко и молнией вылетела из кабинета. Наверное, где-нибудь в соседнем дворе стояла ее "вольво", но Дегтярю была безразлична и эта "вольво", и Лялечка.

Минут через пять после нее из-за двери появился еще более злой, но злой как-то странно, удовлетворенно, Рыков. Он на ходу причесал свой ежик большой красной расческой, и Дегтярь чуть не улыбнулся. Он впервые видел человека, пытающегося причесать ежик.

Клерков будто волной смыло. Барташевский встал, поневоле насупился, чтобы не отличаться от шефа, и теперь в кабинете высились три скалы: Рыков, Барташевский и Марченко. И как-то так сразу очертилось, что две первые из них стоят почти слившись, а третья – Марченко – в стороне. Вдвоем они пытались что-то доказать ему, но расстояние, судя по всему, не сокращалось.

Впервые Дегтярь пожалел, что не пошел в свое время на спецкурсы по чтению беседы на расстоянии, по губам. Но то, что Марченко слишком часто говорил "Нет", он понял сразу. Говорил "Нет" и смотрел на часы. Говорил и смотрел. Потом махнул рукой, словно заменив этим жестом еще не менее сотни "Нет", и вылетел из комнаты.

Сила силу ломит. Как ни казался могуч Марченко, но две сложенные вместе силы побороли его. Хотя, возможно, что хватило бы одного Рыкова. Но в закончившейся схватке как раз Рыков и не наседал. Он скорее поддакивал. А говорил и давил Барташевский.

К моменту, когда "ауди" с места рванула на всех ста кэмэ в час, Дегтярь уже сидел в "жигулях". Повторить маневр Марченко он не смог бы при всем желании. Барсук – не гепард. "Жигули" – не "ауди". Тем более шестой модели. Но прицепиться к нему он все-таки успел.

Впрочем, гонки не получилось. Марченко припарковал машину возле трансагентства у метро "1905 года" и нырнул вовнутрь стекляшки.

"Улетает... Или отъезжает..." – догадался Дегтярь и почувствовал, что в "жигулях" не усидит. Он должен был знать, куда берет билет Марченко. В одном здании находились и авиационные, и железнодорожные кассы, а сквозь грязные стекла не видно было, к какой именно кассе он подошел. К тому же справа от двери видимость закрывала бетонная лестница, ведущая на второй этаж.

Шагнув за дверь, Марченко как бы убежал от Дегтяря, исчез, а по законам наружки, или службы наружного наблюдения, даже секундная потеря контакта считалась провалом.

Одним нервным выдыхом выпустив из легких воздух, сыщик выбрался на вонючий асфальт и, так и не вдохнув, пересек пять метров тротуара и вошел в стекляшку. И сразу вдохнул полной грудью.

Контакт был восстановлен. Ссутулившийся Марченко стоял у самой крайней справа железнодорожной кассы с какой-то большой бумажкой в руке и, заглядывая через плечи двух джинсовых парнишек в газету, что-то быстро помечал на этой бумажке.

Дегтярь безмолвно занял очередь в хвосте у соседнего окошка и с радостью увидел, что холодный экран монитора в центре зала показывает вместо справок об отправлении поездов спину Марченко на фоне слишком оживленных, слишком непохожих на будущих пассажиров людей.

Ухо отсеяло все звуки зала, кроме тех, что доносились сзади, и Дегтярю поневоле пришлось поплотнее сжать губы. Люди, стоящие рядом с Марченко, говорили так сложно, так непонятно, будто они все были шпионами и теперь пытались доказать кто из них шпионистее.

– На "плюс три" не надо клевать. Будем в минусе...

– Может, рискнем на два и два?

– По какой позиции?

– Двадцать девятой...

– Не-ет... Лучше уж "верняк" по семнадцатой...

– На один и пять сотых? Это же слезы!

– Зато "верняк"!

– А если облом?.. А если они по нулям сгоняют?

– Думаете, "Динамо не забьет? – впервые подал голос Марченко, и Дегтярь разжал губы.

На темном экране монитора он наконец-то разглядел киоск в глубине зала. Над ним висела длинная вывеска, самым главным на которой были слова "Букмекерский отдел". Люди с горящими глазами и дрожащими пальцами делали ставки на игры.

Постепенно, если не врал монитор, и Марченко становился таким же взведенным, хотя и смотрелся на фоне остальных холодным скандинавом. Он сновал челноком от окошка кассы до прилавка у касс, где хрустели газетами джинсовые юнцы, внимательно прослушивал их разговор, опять возвращался к окошку, через плечо игрока, делающего ставки, следил за его выбором, что-то помечал на листке у себя и вновь бежал к юнцам.

За все время он задал лишь еще один вопрос кроме того, про "Динамо".

– А как сейчас Кафельников? Потянет? – спросил он у джинсовых юнцов.

Две прыщавенькие физиономии повернулись одновременно. Чувствовалось, что оба парнишки душой где-то на футбольном поле, а не на теннисном корте.

– Кафель-то? – первым очнулся ближний. – Мы вообще-то на теннис никогда не ставим. Они играют как попало. Но Сампраса Кафель, скорее всего, не пройдет. Он его, кажется, и не проходил ни разу в жизни...

– Проходил, – хмуро ответил Марченко.

– Ну его, этот теннис! Футбол или там хоккей – это сила!

Они опять зашелестели свежими номерами "Спорт-экспресса" и "Советского спорта", а Марченко, ссутулившись еще сильнее и на время как бы превратившись из волевого скалы-директора в робкого старикашку, подобрался к окошку кассы, наклонился и о чем-то спросил сидящую в киоске девушку.

Киоск съел его слова, и Дегтярь почувствовал, что пора рисковать. Он выскользнул из очереди, пристроился следом за Марченко и небрежно подхватил с подоконника новенький листок-ксерокопию со ставками.

– Три миллиона – это максимум? – спросил Марченко кассиршу.

– Да. Читайте правила на стекле... А-а, это вы? – явно узнала его девушка.

– Это – я, – смутился Марченко.

– Ну, как ваши дела? Как командировка? Избавились от лишнего груза?

– Какого груза?

– Ну, вы же сами в тот раз жаловались, что нужно от кого-то

избавиться... Или от чего-то... Я уже не помню... Избавились?

– Ну... да, – нехотя ответил Марченко. – Значит, три миллиона

– это максимум?

– А как там в Сибири? Тоже тепло? Как у нас?

– Что?

– Как погода в Сибири? Я ни разу не была в Сибири...

– Дожди там... Дожди... Много грязи... Слишком много грязи...

– Вы таким тоном говорите, будто дела у вас все так же плохи...

– Уже лучше... Несравнимо лучше... Дожди, кстати, помогли делам... Запишите мою комбинацию.

– Экспрессом?

– Нет-нет!.. Экспресс – это всегда риск.

– Извините. Я забыла, что вы не рискуете.

– Ничего с собой не сделаю. Характер... Значит, давайте так... Третья позиция – один, восьмая – один, двадцать восьмая – один...

Гелевая ручка Дегтяря еле успевала на бумаге за голосом Марченко. Сыщик старательно ставил галочки и не мог отделаться от ощущения, что над ним издеваются. Марченко голосом робота монотонно твердил: "Один... один... один". Двойки Дегтярь так и не дождался. Когда Марченко сунул руку в карман пиджака за кошельком, его острый локоть больно воткнулся сыщику в солнечное сплетение.

Коммерческий директор Марченко обернулся, чтобы извиниться, но сзади никого не было. Дегтярь успел шагнуть за киоск, несмотря на то, что задыхался и не знал, вернется ли к нему способность заполнять легкие воздухом.

Когда вернулась, Марченко уже подходил к двери трансагентства. Листок все еще белел перед его глазами. И только у порога он опустил его, тяжко вздохнул, выпрямил спину, словно вздохом сбросил с себя все тяжелое, что налипло на него у букмекерского киоска, и вышел вон...

У затора на Садовом Дегтярь еле нагнал его бордовую "ауди". Тонированные стекла скрывали от глаз ровный затылок Марченко. Впервые в жизни сыщик встретил человека, который за час с небольшим сумел побывать в трех ипостасях. Холеный барин в офисе, жалкий старикашка – игрок в трансагентстве и юморной парень, почти мальчишка на улице. Именно таким увидел его Дегтярь после выхода из стекляшки. Марченко "щечкой" отпасовал пацанам вылетевший к шоссе мяч, перекинулся с ними парой слов и после этого минут десять гонял в футбол, забыв о модных английских ботинках и итальянском костюме.

– Один... Один... Один, – с интонациями коммерческого директора изучил его ставки Дегтярь.

Машины стояли сбившимся голодным стадом. Могучий древний "КрАЗ" поливал их черными клубами выхлопа, а рейсовый "Икарус"– – гармошка сизыми. Смешиваясь, они создавали подобие речной дымки на рассвете. Только река была черная, асфальтовая, а дымка – ядовитая.

В московских заторах уже можно было читать в машине романы. Дегтярю хватило бумаги с букмекерскими ставками.

– Ну и жлоб! – только теперь понял он. – Он же поставил на самые стопроцентные результаты!

В чемпионате России по футболу он выбрал лишь пару "Локомотив" Москва – "Факел" Воронеж, где пятая по таблице команда не могла не выиграть дома у аутсайдера. В германской бундеслиге он поставил на победу "Баварии" в Мюнхене над середнячком "Вольфсбургом". Во французском первенстве обратил внимание лишь на один матч – лидера "Метца" дома со слабеньким "Бордо". А в теннисной паре американца Пита Сампраса и нашего Евгения Кафельникова, бодающихся на картах Цинциннати за два миллиона триста тыщ "зеленых" – на мирового лидера Сапраса.

Марченко не был жлобом. Он играл наверняка. И даже в "верняке" он не выбрал экспресс – систему, когда умножением коэффициентов можно получить лучший результат, чем простым сложением. Он не поставил ни на одну сенсацию. И от этого Дегтярь ощутил мурашки по коже. Такого осторожного и обстоятельного человека он встречал, наверное, впервые в жизни.

Может, и не ради ребяческой вспышки бросился он играть во дворе в футбол, а с умыслом? А если он проверял, какие машины останутся стоять припаркованными через это время? Дегтярь с раздражением подумал, что и сам не заметил, остался ли еще кто-то между бордовым "ауди" и его обшарпанным "жигуленком" шестой модели цвета сафари. Могли и не задержаться.

На Садовом, у троллейбусной остановки возле циклопической стройплощадки, Марченко неожиданно остановился и с резвостью мальчишки выскочил из машины.

– Ну-у, змееныш! – оценил его маневр Дегтярь, но тормозить не стал.

В зеркале заднего вида он рассмотрел на троллейбусной остановке низенькую девушку в платье красного горошка. Как только Марченко приблизился к ней, она отвернулась, и Дегтярь успел разглядеть белую сумочку у девушки на плече.

Расстояние съело фигуры, и раздражение вновь вернулось к сыщику. Сегодня все получалось не так, Как он планировал. Даже свидание с Лялечкой родилось в виде экспромта. А он страшно не любил экспромты.

Минут через десять марченковский "ауди" проехал мимо. Девицы в салоне не было. А может, и была. Матовые стекла мешали рассмотреть все точно, Дегтярь нутром почувствовал по нервному ходу машины, не было.

– За работу, Денисыч! – заставил он себя тронуть уснувший "жигуль" с места.

Не к месту вспомнился красноярский майор Селиверстов, его нефотогиничное рыхлое лицо, его отрывистая манера разговаривать. Из Селиверстова, подумал Дегтярь, получился бы хороший колхозный бригадир. Это раньше, до эры капитализма. А сейчас – фермер. Или грузчик на овощебазе. Но только не следователь.

На минуту Дегтярь даже ощутил желание позвонить ему в Красноярск и с легкой ехидцей спросить, нашел ли он похитителей или, точнее скажем, убийц Кузнецова-младшего. По опыту Дегтярь точно знал, что труп пропавшего парня найдут. Но по тому же опыту не хуже прочего знал, что убийцу поймают в одном случае из ста. И то, если сыщик – везунчик. Селиверстов на баловня судьбы не походил.

И Дегтярь передумал звонить в Красноярск.

– Опять тормознул! – обиженно отреагировал он на очередную парковку Марченко. – "Мост-банк"?

На этот раз сыщик угадал. Коммерческий директор и азартный игрок в тотализатор исчез за стеклянными стенами отделения "Мост-банка" и хоть этим одним успокоил его.

Появился он только через час с небольшим. За это время Дегтярь успел сделать несколько безуспешных попыток в поиске букмекерской логики Марченко. Сыщик решил, что продиктованные в окошечко цифры – не просто цифры, а шифр. И ставка – это не ставка, а сообщение о чем-то важном. Но кому и зачем? Девушка за окошком задавала слишком глупые вопросы, чтобы заподозрить и ее. Сибирь, командировка, дождь, грязь...

Догадка обожгла Дегтяря изнутри. Он смотрел на устало бредущего к "ауди" с папкой под мышкой Марченко и в мозгу сыщика начинала выстраиваться более длинная цепочка, чем он думал до этого. К звеньям: продавщица сестра – коммерческий директор Марченко – кредитные карточки Рыкова и Барташевского, – добавился новый ряд: Марченко – командировка – Сибирь грязь – избавление от какой-то помехи. Не от Кузнецова ли младшего?

Знакомая последовательность цифр на черной мыльнице "сотовика" набралась быстро. Даже как-то быстрее, чем это обычно получалось.

– Здравствуй, Иван, – поприветствовал Дегтярь генерала. – Керуешь?.. К министру надо бежать?.. Понятно... как там мой орел?.. Ну, из Шереметьево-два. Курьер с кредитками. Раскрутили?.. Ты премию получил?.. И часы?.. Поздравляю! Часы-то хорошие? "Сейко"? "Ролекс"? "Полет". Ну, тоже ничего. Не хуже их хваленых ролексов. Зато наше время показывают, московское... А негру чего-нибудь дали?.. Грамоту?.. Вот это по-нашему! Он всю жизнь мечтал нашу грамоту получить!.. Что?.. Да я не ерничаю. За державу обидно. Могли бы те же часы подарить... Что?.. Туго с фондами?.. Понятно... Что?.. Бежать надо?.. У меня к тебе всего одна просьба. Просто даже просьбочка. Для тебя – чепуха, а мне не осилить... Что?.. Ну да, одна просьба. Сегодня в "Мост-банке" совершил какую-то операцию с финансами некий Марченко Олег Феофанович. Мне нужно знать, что за операция. Записал его данные? Ну, и спасибо!.. Так я вечерком звякну?.. Ну, спасибо... У меня все. Беги. А то министр у вас строгий! Как по телевизору по кажут, так у него щеки аж лопаются от строгости!

Судя по гудкам, однокашник Дегтяря, выбившийся в генералы, последнее предложение не услышал. Может, и хорошо, что не услышал.

Бордовый "ауди" уже без спешки тронулся по горячему московскому асфальту, и Дегтярь решил, что на сегодня хватит. Другого "жигуля" у него нет. А если и дальше мозолить глаза Марченко, то он точно запомнит его номера. Уж слишком обстоятельным он оказался парнем. При прежней жизни такой уже точно дорос бы до секретаря обкома комсомола и не сам бы ездил, а возили бы его по Москве. Правда, не на "ауди".

"А не был ли я сегодня ближе всего к деньгам Рыкова и Барташевского?" – подумал Дегтярь, глядя на зеркальные стекла "Мост-банка". Они были с зеленым отливом. И почему-то напоминали доллары.

Глава сорок четвертая

РЕЗИНОВЫЕ ГВОЗДИ

На фасаде дворца культуры шахты имени Пролетариата Донбасса бронзовая вывеска. На крупных литых буквах – ни единой пылинки: "Российско-французско-итальянское предприятие – АОО "Резиновые гвозди".

За массивной дубовой дверью – два канцелярских стола. За одним из них восседает расфуфыренная Жанетка. За другим – поэт Бенедиктинов.

Перед каждым из них – посетитель. У Жанетки это – почерневший от угольного забоя рыжеусый шахтер неопределенного возраста, перед Бенедиктиновым – толстая тетка, завернутая в три халата сразу.

– А трудовую книжку не нужно? – первым подал голос шахтер.

– Не обязательно, – устало ответила Жанетка. – Закон фирмы – доверие к сотруднику.

Шахтер в третий раз отыскал глазами вывешенное на стену свидетельство о регистрации фирмы, с уважением изучил гербовую печать с двуглавым орлом-мутантом и все-таки достал из кармана тридцать тысяч рублей.

– Мне – на три нормы, – смущенно поморгал он черными ресницами.

– Хоть на все десять!

Отработанным движением Жанетка повернула по столу толстую складскую книгу и протянула шахтеру шариковую ручку.

– Распишитесь в получении!

Таким же отработанным движением Топор отсыпал из холщового мешка три почти одинаковые порции мела в три полиэтиленовых пакетика и бережно опустил их на стол рядом с деньгами.

– Значит, через пять дней принести сыворотку? – затаенно спросил шахтер у Жанетки.

– Да, ровно через пять. И получите за работу... а-а... у вас шестьдесят тысяч, то есть удвоенный залог за химический порошок.

– А что это? – понюхал пакетик шахтер.

Он пах побелкой и мышиным пометом.

– У вас в руках – тетрагидроканнабинол, – в тысячу первый раз назвала Жанетка слово, написанное ей пару дней назад на бумажке Жорой Прокудиным.

Слово звучало грозно и очень импортно. Особенно то место, где были "канны". Даже в Горняцке знали, что Канны – это что-то французское.

– А правда, в очереди говорят, что вы потом из этой сыворотки резиновые гвозди делаете?

Густо покраснев, Жанетка ругнулась про себя на Жору Прокудина, придумавшего такое дурацкое название фирме. Хотя, если глубоко копнуть, то что умного в "МММ"? Очень похоже на звук, издаваемый мужиком в туалете. Особенно при запоре. А "Властилина"? С ошибкой написано, а народ пер свои кровные, будто хотел поскорее от них избавиться.

– Да. Гвозди, – совладав с собой, зло ответила Жанетка. – Именно резиновые.

– А правда, в очереди говорят, что их сейчас западники для новых машин используют?

– Не просыпьте товар по пути, – ушла от прямого ответа Жанетка. Очень ценный порошок. Из Европы. Следующая партия будет только через месяц...

Встав с шаткого стульчика, шахтер прижал к сердцу три пакетика с самым обыкновенным мелом и вышел из дворца культуры.

– Сле-едующий! – впустил Жора Прокудин парнишку школьного возраста и подумал, взглянув на мавзолейную очередь, что люди даже глупее, чем он предполагал.