Текст книги "Запертые двери (СИ)"

Автор книги: Игорь Бер М.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

   – Да, думаю, вы правы. Пожалуй, я сам поднимусь к ней.

   Миссис Уйнторп улыбнулась в ответ своей добродушной улыбкой и ушла выполнять поручения.

  7.

   Мэри Рирдон, двадцатидвухлетняя студентка факультета высшего сестринского образования, с ярко-рыжими волосами и бедной россыпью веснушек на носу, всегда придерживалась одного жизненного кредо: не лезь с расспросами о личной жизни к другим и тогда (может быть) не станут донимать и тебя. По этой причине многие ее сокурсники считали ее немного замкнутой особой, но никогда не ставили ее в ряд отверженных сверстников. Все дело было в обаяние. Мэри была способна расположить к себе почти любого человека, если тот сам этого хотел. Во многом по этому ее всегда ставили представительницей всей группы в разных мероприятиях, учиненных студенческими организациями. Преподавателям нравилась ее активность и самоотдача в исполнение возложенных на нее обязательств, а студенты не стеснялись этим пользоваться, перемещая всю ответственность на ее хрупкие плечи.

   По мнению самой Мэри, друзей у нее не было. Но было много приятелей, среди которых были самые популярные студенты училища: любимый всеми Ди-джей местной радиостанции Джим Роквелл, Звезда (немного потускневшая) Бейсбола Майк Доннахью, Хирург – будущий лауреат государственной премии – Уолтер Кэмпбелл, Гламурное Создание из высшего общества Мелинда Мерцер и многие другие.

   Вышеупомянутые имена были, все же, более приближены к ней, по причине того, что в каждое лето, по окончанию экзаменов, вот уже второй год они отправлялись в дорожное путешествие по живописным местам страны. И этот год не должен был быть исключением.

   Комната в студенческом городке, где жила Мэри Рирдон со своими соседками, ничем не отличалась от остальных, разве лишь тем, что в ней всегда было тщательно прибрано. С самого раннего детства она приучила себя к чистоте и порядку. Ее этому научила не мать, как многих других девочек, а отчим. Но это совсем не значило, что Тадеус Гришам – ее отчим – стал хорошей заменой ее отцу. Совсем наоборот, он был садистом и тираном, который считал единственным методом воспитания побои, а поощрения и ласка могли только навредить ребенку. Так он любил говорить матери Мэри – Инесс Рирдон, хотя Мэри была уверена, что к воспитанию все побои не имели никакого отношения. Просто Гришам был из той категории людей, у которых не хватало любви ни на кого, кроме самого себя.

   Мать Мэри – Инесс Рирдон, – в уходе мужа винила дочь. Она никогда не говорила об этом прямо, но девочке и так было все понятно, уж слишком охладела она к дочери. Не было больше поцелуев на ночь, не было ее любимой яичницы-глазуньи на завтрак, не было разговоров о том, как она провела очередной день в детском саде. Да и забирать из сада дочь, мать все чаше забывала, вследствие чего воспитательница сама отвозила ее домой. Как правило, после таких случаев миссис Альварес подолгу беседовала с Инесс Рирдон, а маленькая Мэри тихо сидела в своей комнате и вслушивалась в обрывки слов, которые доносились с кухни. Миссис Альварес твердила, что девочке (то есть Мэри) нужна заботливая мать и если Инесс не под силу уделять ей нужного внимания, тогда стоило обратиться в органы опеки. Инесс Рирдон, после таких слов, начинала плакать и умолять ее воспитательницу не делать этого. Миссис Альварес соглашалась с ней, говоря, что Мари будет все же лучше дома, чем в приюте, после чего отбывала.

   Около двух-трех недель Инесс Рирдон усердно исполняла роль хорошей матери, а затем все возвращалось на круги своя. Но это не были самыми худшими изменениями в ее жизни. Они настали тогда, когда ее мать впервые появилась дома пьяной. Мэри тогда уже исполнилось шесть лет. Мать явилась за полночь и передвигаться на своих ногах она не могла, а потому ее принесли двое незнакомых мужчин. Они положили Инесс на коврик в прихожей, с надписью "Добро пожаловать" и отбыли. Перенести мать на постель, Мэри не удалось, а потому она подложила матери под голову подушку, сняла с нее обувь и верхнюю одежду и затем укрыла одеялом. В эту ночь она тоже не спала в своей постели, так как ей казалось это непозволительным, неправильным по отношению к матери. А потому, она постелила себе на полу в своей комнате и улеглась спать.

   Следующим удар судьбы стало увольнение Инесс Рирдон с фабрики по переработке кожи, на которой та работала последние пять лет. Теперь ее мать сидела дома, но больше внимания дочери она не стала уделять.

   Затем к ним в гости все чаще начали наведываться мужчины, вначале только по вечерам, затем и круглосуточно. В таких случаях, если дело приходилось на субботу или же воскресенье, Инесс просила свою дочь прогуляться (если дело было днем) или просто закрыться у себя в комнате (в случая вечера).

   От приятелей ее матери всегда плохо пахло. От одних пахло табаком или чем-то еще хуже (позже Мэри узнает, что так пахнет "травка"). От других сгнившими фруктами (также пахло и от ее матери). От третьих сильно несло потом и сухим дезодорантом.

   Длилось все это, к счастью, недолго. Нечистоплотные мужчины перестали посещать их дом, а вскоре ее мать перестала пить и даже нашла работу. Мэри не знала о причинах повлекших к таким кардинальным изменения в жизни ее матери, но в каждую ночь она молилась Богу, в которого теперь уже не верила, чтобы Он помог матери больше никогда не возвращаться к прежней неправильной жизни.

   В один пасмурный день ранней весны, когда Мэри исполнилось уже двенадцать, Инесс Рирдон вернулась с работы домой пораньше в обществе незнакомца. Вначале это Мэри насторожило, но, увидев, что ни он, ни она не выглядят пьяными, а на лице матери сияла улыбка, Мэри слегка успокоилась. Мать представила мужчину как Тадеуса Гришама – "

Твой новый папа

". Мэри не смогла сдержать дрожь во всем теле, по большей мере не из-за сказанных матерью слов, а из-за того, что та разговаривала с ней как с маленьким ребенком.

   Конечно, Мэри в душе была против появления в их доме незнакомца, но радости было больше, так как вместе с Тадеусем Гришамом их жизнь вернулась впервые после стольких лет в прежнее русло. И даже подаренная им кукла, которая была не совсем новой и была игрушкой уже прошедшего ею возраста, привела Мэри в самый настоящий щенячий восторг, за которую она искренне поблагодарила отчима.

   От Тадеуса Гришема, как и от ее настоящего отца, пахло древесиной (обоняние всегда отрезвляет память), от чего Мэри еще спокойнее стало на душе. Но помимо древесины от него пахло и дрожжами. Как стало известно позже, Тадеус Гришам просто обожал пиво и выпивал его в огромном количестве, при этом не пьянея.

   После, о ней забыли и вспоминали лишь, когда надо было убраться по дому (Гришам был ярым аккуратистом), сходить за покупками (в основном за пивом и вяленым мясом) или постирать и погладить одежду. Как выяснилось, Гришам был плотником, работал только если у него были заказы от частных лиц и практически не имел друзей, а потому целыми днями просиживал дома, перед телевизором, сжимая в руке (а вернее в ручище, ведь человеком он был упитанным) очередную банку с пивом. По большому счету он не замечал Мэри, изредка отвечал на осторожно заданные вопросы Инесс и предпочитал говорить сам с собой, обращаясь к телевизору. Но почти в каждую ночь Мэри слышала за стенкой, в комнате матери и отчима, скрипы старенькой постели и редкие стоны.

   Вскоре начались побои. Все чаще сильные и безжалостные. Тадеус Гришам бил ее по любому поводу: "Почему пиво не холодное?!"; "Почему еда уже остыла?!"; "Почему на рубашке осталось мятая полоса?!". Затем шли сильные удары по лицу, ладонью или кулаком, от которых в глазах темнело, в ушах звенело, а место удара пульсировало от боли, из носа и треснутых губ текла кровь, а все тело равнялось с полом. Если Мэри начинала плакать от боли и отчаяния, на нее тут же сыпалась новая волна ударов.

   Отсутствие зашиты матери (которой тоже доставалось от Гришема), а также полное ее безразличие, заставило Мэри действовать. Не дожидаясь открытых переломов и тяжелых сотрясений мозга, она сбежала из дома в возрасте четырнадцати лет, сбежала из Эпсона, а через три недели и из самого штата Теннеси.

   Около трех недель она шла только вперед, напоминая себе, что с каждым шагом отдаляется от родного дома и от матери, и это придавало ей сил идти дальше, не думая о том, как сложится ее жизнь в будущем. Она просто шла, не имея ни цента в кармане, ни одежды на замену, ни знакомых у которых можно было остановиться. Когда голод ее слишком донимал, она стучалась в дома и просила еды. Кто-то давал в надежде ее больше не увидеть и тут же захлопывал перед ней двери. Кто-то (чаще пожилые старушки) приглашал ее к себе, кормили, и разрешал принять ванну, после чего дарили кое-какие вещи из тех, что оставались от давно выросших детей и конечно опрашивали ее: кто она, откуда и почему бродяжничает? Мэри всегда говорила правду, так как не видела причин для лжи. Ее слушали и качали от сопереживания головой, затем шли предложения позвонить в органы опеки бездомных детей (а однажды ей даже предложили остаться навсегда), но Мэри отказывалась, благодарила хозяев и спешила покинуть их дома.

   Она голосовала на хайвэе у западной границы штата, когда перед ней остановился не новый, но ухоженный "Форд". За рулем сидел парень, не старше возраста разрешающего ему иметь водительские права. Мэри открыла дверцу у пассажирского сиденья и спросила, не подвезет ли он ее.

   – Куда тебе, детка? – спросил парень, тщательно оглядывая ее с ног до головы. На нем были светло-синие джинсы, поношенные кеды, а также серая майка на тонких лямках, что не скрывала его костлявых плеч и крепких рук, явна привыкших таскать тяжести.

   – Мне все равно. Куда вам – туда и мне.

   Парень по-новому оглядел ее и, похоже, найдя ее привлекательной и вполне взрослой, одобрительно кивнул.

   – Залазь. Но знай, я еду в Омаху. Тебя это устраивает?

   – Вполне. – Мэри села и закрыла дверцу. Старый "Форд" заревел мотором. Звук был чересчур громким, что говорило о проблемах с выхлопной трубой. Парень вырулил на трассу и пристроился к заду грузовика с сеном.

   – Меня Стенном зовут, но друзья меня называют Суйт. – Парень закинул левую руку за голову и теперь рулил только правой. Эта его самоуверенность очень понравилась Мэри, и она ему улыбнулась. Парень был вполне хорош собой, да еще казался очень самостоятельным. Одним словом: Мэри, впервые в жизни, готова была влюбиться.

   – Я Мэри, – представилась она, и он тут же не упустил момента и сказал что у нее очень красивое имя, как и она сама. Банальный комплимент, но он очаровал девушку еще сильнее.

   Он довез ее до фермы, где-то на юго-востоке Омахи. Стен предложил ей пожить у него какое-то время, чему она была несказанно рада. Отец Стена оказался вполне добрым человеком, а вот мать оказалась довольно подозрительной на ее счет. Мэри не сомневалась, что та видит в ней только голодранку, решившею устроить себе жизнь за чужой счет. Нет, такая девушка была совсем не парой ее единственному сыну. Примерно через неделю, мать Стена, наконец, высказала свое о ней и потребовала, чтобы она искала "простаков" в другом месте, а об ее "сыночке" пусть даже не мечтает. Услышать такие слова было очень обидно, а увидеть, что парень не стал перечить матери и заступаться за нее, было вдвойне неприятно.

   Таким образом, Мэри вновь отправилась в путь, у которого пока что не было конца.

   Ее скитания длились еще около двух месяцев, во время которого города сменяли другие, пока ее путь не привел к дверям приюта для девочек при монастыре. Приют стал ее вторым домом, по крайней мере, на следующие четыре года.

   В один из начальных осенних дней две тысячи первого года, Мэри получила письмо от матери. Найти сама ее мать не могла, это говорило о том, что без помощи матушки настоятельницы здесь не обошлось. Сначала она хотела сжечь письмо, не вскрывая его, но после совета все той же настоятельницы, она решилась его прочесть.

   Мать писала, что ей плохо без нее и просила (умоляла) вернуться назад. Тадеус Гришам, как оказалось, в это время был уже мертв – его убили копы. После чего Мэри сбежала, отчим полностью переключился на Инесс Рирдон – он избивал ее в каждый день, стараясь сделать из нее "послушную во всем жену". А однажды так разошелся, что избил ее до полусмерти, при этом, повредив ей позвоночник, от чего ноги ее матери отнялись и теперь она жила в доме для престарелых и инвалидов. Услышав дикие крики, соседи решили вызвать полицию только через два часа (наверно, когда стоны и мольбы Инесс уж слишком стали им мешать смотреть телевизор), после чего твердили журналистам, о том, что давно уже хотели позвонить в полицию, так как крики в этом "дурном" доме были слышны постоянно. На дельно последовавший вопрос, почему они все же не позвонили ранее, что могло бы помочь избежать трагедии, соседи не смогли дать путного ответа.

   Увидев сине-красное свечение на занавесках, Тадеус Гришам испугался не на шутку и достал с полки свое охотничье ружье. После звонка в дверь, Гришам пальнул в нее без предупреждения и легкомысленный коп, стоявший за дверью был тяжело ранен, вследствие чего скончался, не приходя в сознание, в машине скорой помощи. Второй, чуть ли не с визгом ужаса, помчался обратно к машине, доставая на бегу пистолет из кобуры. Он вызвал по рации подмогу, которая прибыла в течение десяти минут. Дом был взят в кольцо, на штурм идти никто не торопился, ведь Гришам держал в заложниках мать Мэри. Тадеус грозился убить мать и пинал ее в спину, чтобы та кричала от боли, повторяя при этом: "Я не шучу! Попробуйте только войти в дом, и она умрет!". И все же, спустя три с половиной часа переговоров, дом взяли штурмом спецотряд полиции. Гришам успел ранить еще одного служителя закона в ногу, после чего его изрешетили с десяток пуль.

   После прочтения письма, Мэри пожалела, что послушала совет матушки-настоятельницы, а не сожгла письмо, как хотела этого в начале. А спустя два месяца, она собрала все свои вещи и покинула приют, а вместе с ним и Омаху, в надежде, что в этот раз мать ее уже не найдет никогда. Мать, которая вспомнила о ней только когда стала немощной и одинокой. Слова настоятельницы о силе прошения Мэри решила пропустить мимо ушей.

   Через полгода смены городов и двух штатов, она остановилась в Массачусетсе. А через год поступила в бостонский университет. Не смотря на столько лет скитаний и трудное детство, Мэри хорошо училась, а главное – ей это нравилось. Она была далеко от Теннеси и далеко от Омахи. Далеко от всех кого знала раньше и никогда не сожалела об этом.

   Но, конечно прошлое наложило свой отпечаток на ее дальнейшей жизни. Это привело к тому, что она перестала доверять сильной половине земного населения и никого не впускала в свой внутренний мир, держа даже друзей на безопасном расстоянии. Вначале ее часто приглашали на свидание, но она всем отказывала, вследствие чего, парни перестали тратить на нее свое время и переключились на других девушек, а Мэри стали воспринимать исключительно как друга.

   И хотя теперь над ней никто не тяготел, не заставлял прибираться, держать все в идеальной чистоте, Мэри все же трепетно относилась к порядку и наводила его в каждый день, если в ее распоряжение оказывалось больше свободного времени. Того же она просила и у своих сожительниц. Но если Фай Андерс была готова ей помогать и прислушивалась к ее словам, то Барбара МакОлифф была слишком независимой, а вернее слишком зависимой от вечеринок, веселья и мужского внимания. Отсюда и вечно разбросанные по всем углам вещи, от косметических принадлежностей, до нижнего белья. Сколько раз пыталась Мэри поговорить на эту тему с ней – все без толку. Вот и сегодня, сняв чулки, она бросила их под кровать и быстро натянула мини-юбку.

   – Барбара! – строго позвала Мэри сожительницу, когда та уже была готова скрыться за дверью.

   – Ой, Мэри извини, но у меня совсем нет времени. Фред и все остальные только меня и ждут.

   – Мне надо с тобой по...

   – Давай обсудим это после моего прихода, ладно? Все пока, целую всех!

   И дверь быстро закрылась, прежде чем Мэри смола еще что-либо произнести. И так всегда. Конечно, никакого разговора после ее прихода не будет, так как она либо приходила под утро, либо была слишком уставшей, и желание поговорить у нее напрочь пропадало, если такое и было ранее.

   Мэри в который раз подумала о том, чтобы взять все веши Барбары, что лежали не на своем месте и выбросить их. Мысль была заманчивой, но Мэри не решалась сделать этого. Уж слишком непредсказуема была Барбара в гневе.

   Мэри долго простояла, глядя на постель МакОлифф, пытаясь пересилить желание навести порядок, но не могла с собой ничего поделать, что было на руку Барбаре. И хотя Мэри никогда не признавалась себе, это помешанность на чистоте было напрямую связано с ее отчимом.

   Тадеусем Гришамом.

  8.

   Джим Роквелл был один в комнате кампуса. Лежа на постели, обутым и не раздетым, он смотрел блок новостей по CNN. Его сожитель, Бак Ноулз, учащийся как и он на стоматолога, уже час как ушел к своей подружке. Наверняка он опять явится лишь на рассвете, после чего проспит почти сутки.

   Часом ранее, Джим принял душ, заказал пиццу с грибами и после плотного ужина заглянул к соседу, выпросить пару DVD-дисков с фильмами. Владельца дисков и его сожителей, Джим застал во время курения и совсем не табака. Ему открыли не сразу, за дверью послышались приглушенные голоса, хриплый кашель, после чего раздался подозрительный голос: "

Хто

там?"

   – Полиция! – басовито ответил Джим. – Лейтенант Коломбо. Отдел по борьбе с наркотиками.

   – Коломбо служил в криминальном отделе, тупица! – раздался в ответ тот же голос, но теперь более уверенный и бодрый. Затем послышались щелчки замка и дверь, наконец, отворилась. -

Чё

надо, Джим?

   Перед ним стоял Фред Берд, а за его спиной все еще клубился дым. Джим заглянул ему через плечо, разглядывая всех присутствующих. Помимо двоих сожителей Берда, в комнате были еще два лица женского пола. Одна из девушек была Барбара МакОлифф, чернокожая длинноногая девушка, что жила с Мэри Рирдон в одной комнате. Они с Фредом встречались уже почти три месяца, но оба часто грешили на стороне. Второй была Лори Фриденс – среднего роста, средней внешности и средней упитанности. Единственный ее плюс был в том, что она не знала слова "Нет", этим она и нравилась парням.

   – У вас здесь весело, – подметил Джим. – Но и риску не мало.

   – Не хочешь забить с нами по косячку?

   – Заходи, Джим! – прокричала с места Фриденс. – На затяжку здесь всем хватит.

   – Замолчи, дура! – шикнул на нее Мирт Вудворт. – Ты еще через окно позови всех желающих.

   Барбара тут же прыснула со смеху, тыча пальцем в сторону Лори и повторяя "дура".

   – Нет, парни, я по другому делу.

   – Да? – без малейшего интереса протянул Фред.

   – Я хотел взять у тебя пару дисков с фильмами.

   Фред кивнул, сказав "сейчас" и запер перед Джимом дверь. Пока он ждал, мимо прошли две девушки. Одну из них он помнил, что зовут Зое, так как имена симпатичных девушек Джим узнал еще в начале первого учебного года в Бостоне. Имя второй он точно не помнил, но склонялся к имени Нэнси.

   – Привет, Джим, – почти в унисон произнесли они, замедляя ход.

   – Алоха, девчонки, – отозвался Джим, улыбаясь им в ответ.

   – У тебя отличное шоу и ты сам отличный ди-джей, – сказала Зое, замедляя шаг.

   – Спасибо, Зое. Мне очень приятны твои слова. – В этот момент, ему вспомнился суровый взгляд Джоанны, когда она сегодня вошла к нему в студию во время песни и по его телу прошлась легкая дрожь.

   Нэнси, постояла немного, после чего продолжила ход, но уже без подруги. Зое же, продолжала составлять компанию Джиму.

   – Я тут подумала, – начала она, немного нерешительно, – а что если нам пойти куда-нибудь сегодня вдвоем?

   Еще пару месяцев назад, Джим, не задумываясь, ответил на ее вопрос положительно. Но в последнее время его мысли были полностью одержимы другой девушкой.

   – Извини, Зое, но сегодня у меня намечены дела, которые не терпят отлагательств, – осторожно заговорил Джим, чтобы как можно меньше ранить чувства девушки.

   – Ясно, – кивнула она, с явной обидой в голосе. – Тогда, как ни будь в другой раз.

   – Да, в другой раз. – Но, только и он, и она, прекрасно знали, что другого раза не будет никогда.

   Зое ушла и в этот момент открылась дверь. Фред вышел в коридор и протянул Джиму два футляра с DVD-дисками.

   – Что это? – поинтересовался Джим, глядя на голых девиц изображенных на футлярах.

   – Это, называется порнухой, друг мой. А ты, что хотел?

   – Приятель, мне нужен приличный фильм. Одобренный цензурой.

   Какое-то время они простояли молча, глядя друг на друга. Джим – иронично улыбаясь, а Фред – с усталостью и раздражительностью на лице.

   – Слушай, входи и выбери себе сам приличный фильм. Если найдешь такой.

   Фред пропустил его в комнату и Джим не заставил себя долго ждать. Входить в комнату Берда было все равно что в туман, хотя обоняние резко отрицало данное сходство. Барбара подскочила к нему и попыталась всунуть самокрутку ему в зубы, но Джим осадил ее, добавив "Отстань". Дойдя до полки с дисками, он понял, что не сможет выбрать фильм, потому как его глаза заслезились.

   – Эй, Джим, а ведь твой прогноз не сбылся, – подал голос Джонни Лютер, парень с телом нападающего и с лицом третьеклассника.

   – А? – непонимающе откликнулся Роквелл.

   – Новичок, – пояснил Лютер. – Он вздул Доннахью – Новую Надежду Бейсбола.

   Джим предпочел промолчать. Он взял первые попавшиеся два диска и, поблагодарив Берда, вышел из комнаты.

   Выбранные фильмы оказались довольно удачными. Первым был "Пункт назначения-2", второй – "Гарри Поттер и узник Азкабана". Джим даже удивился, что в фильмотеке Берда нашлось место и поттериане. Что касается "Пункта назначения-2" – это был один из любимых фильмов Роквелла, но он не совсем подходил для его планов, так как в нем было слишком много крови. А вот история о взрослеющем волшебнике была очень даже кстати.

   Прибрав в квартире и открыв окна настежь, впуская ночной чистый воздух, Джим подготовился для романтического свидания. Вначале он решил поискать где-нибудь свечи, но быстро передумал: слишком много это займет времени. Оглядевшись по сторонам и расценив все как "удовлетворительно", Джим вышел из квартиры, в надежде вернуться вскоре, но уже не один.***

   Поправив кое-как волосы и выпрямив плечи, Джим постучал в дверь квартиры, что находилась в трех кварталах от его жилища. Ответа пришлось ждать энное время, а потому он уже собрался постучать вновь, когда услышал сонный голос:

   – Кто там? Кимми, это ты?

   – Не совсем, – бодро отозвался Роквелл, улыбаясь до самых ушей.

   – Джим? Каким ветром тебя занесло к моему порогу?

   – Может, ты прекратишь задавать вопросы и откроешь дорогому гостю дверь?

   Как показалось Джиму, Джоанна немного помедлила, прежде чем сняла цепочку. Дверь открылась, и Джим увидел усталое лицо Джоанны, но все же, как и прежде, прекрасное. Ее черные волосы свободно спадали ей на плечи, а одета она была в белоснежную пижаму.

   – Надеюсь, ты хочешь сообщить мне нечто очень важное, раз заявился ко мне в..., – она посмотрела на наручные часы, – ...без пяти минут полночь.

   – Это не только очень важное сообщение, Белоснежка, но и личное. Касающееся нас двоих.

   – Что-то со студией?

   – Да при чем здесь студия, неужели нас больше ничего не связывает?

   – К примеру? – ответила вопросом на вопрос Джоанна, скрестив руки на груди. – Если это твоя новая попытка приударить за мной, то тогда не стоит и начинать.

   – Как же с тобой сложно.

   – Главная причина всех сложностей в твоей жизни, Джим, полностью сконцентрирована в тебе самом. Моей вины здесь нет.

   – Что ты хочешь этим сказать?

   – Ты прекрасно понял, что я имела, введу.

   – Я понял лишь то, что ты обвиняешь меня. При чем, неизвестно в чем.

   – Ты пришел для того, чтобы завести этот нелепый спор?! – спросила Джоанна Престон. – Если так, то спокойной ночи. – Она уже хотела захлопнуть перед ним дверь, но он помешал ей это сделать. – Отпусти!

   – И не подумаю. Тебе не кажется, что мы с тобой еще не закончили разговор?

   – Я его не начинала и не вижу нужды в его продолжение.

   – А я надеялся, что мы посмотрим вместе один из твоих любимых фильмов – Джим с довольной улыбкой помахал перед ней диском с фильмом.

   – О Боже! – вздохнула Джоанна, оттолкнула Джима и, воспользовавшись тем, что тот пошатнулся, отступив назад, захлопнула дверь.

   Джим взялся за ручку, но дверь уже была заперта. Ему ничего не оставалось, как постучать в дверь вновь.

   – Джоанна... Только не говори, что ты не любишь этот фильм! Все любят "Гарри Поттера". – Он помолчал, дожидаясь ответа, но его не последовало. – Джоанна! Не поступай со мной так. Я ведь просто хотел общения с тобой и только. Я бы провел тебя обратно домой и не попросил бы чашечку чая, даже в шутку. Неужели ты позволишь завершиться этому дню, сохранив сложившееся между нами недоразумение? Я прошу, не поступай со мной так!

   Но ответ от Джоанны, Джим Роквелл так и не получил. Поняв, что монологу не стать диалогом, Роквелл тяжело вздохнул, потоптался на месте, лелея надежду услышать щелчок отворяемого замка и, повернувшись, пошел по коридору, в сторону лестницы.***

   О таком повороте событий он даже не задумывался. Конечно, глупо получилось и даже где-то смешно, но смеяться ему совсем не хотелось. Подсознательно, Джим чувствовал за собой вину, но он понятие не имел, в чем она состояла.

   Вернувшись назад в квартиру, Роквелл плюхнулся на постель как был одет и включил телевизор. Пройдясь пультом по нескольким каналам, он остановился на новостях CNN. Война в Ираке продолжалась, сыновья Саддама простились с жизнью, в то время как он сам продолжал скрываться.

   Казалось, сегодня бессонница ему была обеспечена. Вся его голова была полна мыслями лишь о неудавшемся свидании. И все же он заснул, в тот самый момент, когда меньше всего этого ожидал. Но сон был не спокойным, а из раздела кошмаров. Будь у него такая возможность, Джим бы с радостью согласился сменить его на бессонницу.

...Джим Роквелл стоял на зеленой лужайке на возвыше

нном плато, а на

д ним

нависал

старый дощаты

й двухэтажный дом, в котором когда-то он жил вместе с отцом и матерью, а до них его дед и бабка – родители отца.

Дом походил на шаткий зуб во

рту старухи, что оставался там,

в гордом одиночестве. Пять ступенек, что вели к двери, были изрядно помечены птичьим пометом, а белая краска на них, как и на всем доме, полупилась

и

кое-где даже сошла. Джим был уверен, стоит ему ступить по лестнице, сло

й

застарелой краски

обязательно пристане

т к подошвам его кед. Но ему совсем не хотелось проверять свою догадку, потому как знал, что в этом

доме его ничего хорошего не ждало

.

Над дверью висела

лампа, закрытая

стеклянным

колпаком, в котором, даже в дневное время суток (а в его сне был именно день)

,

он мог разглядеть несколько опаленных трупиков мотыльков. На полу веранды лежали ножками вытянутыми вверх два воробья и одна синичка.

– Около этого дома ничто не живет долго, – серьезней, чем хотелось, произнес Джим. В ответ на его слова раздался порыв ветра, сбив ему волосы в разные стороны. Был это сон

и

ли нет, но ветер ему показался вполне реальным.

Что-то заставило его посмотреть себе под ноги. Трава, до этого сочно-зеленого цвета, стала быстро жухнуть и

желтеть, а дерево, растущее рядом – такое же старое, как и сам дом – начало сбрасывать свою листву

и

теперь уже осенний ветер завывал в кирпичном дымоходе, нагнетая мысли об одиночестве.

Вместе с

неожиданно

быстро пришедшей осеню, на душе заскребли кошки, стало трудно дышать, а во рту появился неприятный привкус ржавчины,... или крови. И все же осен

н

яя пора приводила Джима в состояние полнейшего покоя и отрешенности от всего мира. Его тело стало податливым, Джим, расслабившись, прикрыл глаза. В такую минуту кажется, что ничего плохого с тобой просто не может произойти, даже если ты чувствуешь прибл

ижение Смерти за своей спиной, ч

увствуешь ее костлявую руку

, что опускается на твое плечо.

Мелом на двери

кто-то

н

аписал: «Дом Марстенов» -

явный почитатель таланта Стивена Кинга. Джим Роквелл

понимал, что все происходящее с ним -

всего лишь сон, но сон вещий. Если он завтра соберется в Пенсильванию, к дому своего детства, то обязательно найдет его таким же, разве что пора года останется началом лета.

Не

задумываясь о правильности своих действий, Д

жим поднялся по лестнице

,

и

попытался стереть правой рукой надпись

на двери.

Н

о как он не

старался, та не стиралась, так

же как и кровь в замке, где жило

Кентервильское привидение

. Поняв, что все попытки безнадежны, Джим оставил в покое надпись

. На его руке, все же осталась меловая крошка

,

и

Джим сунул левую руку в карман джинсов, чтобы достать платок. Вместо платка, в кармане он обнаружил связку ключей, которых там до сих пор не было. Это были ключи от дома, в этом у Джима не было сомнений.

Не смотря на долгие годы заброшенности, во время которых прошло огромное количество проливных дождей, огромное количество палящих лучей солнца

и

непрерывное дуновение ветра открытой местности, ключ легко вошел в скважину

и

также легко провернулся в ней. Дверь же отворилось с ужасным скрипом несмазанных петель. И как показалось Джиму, в этом скрипе потонули чьи-то голоса. Далекие, хриплые и высокие, вечно смеющиеся

, с нотками сумасшествия

.

По спине пробежалось стадо мурашек, держа путь к голове, после чего на его затылке поднялись вол

осы столбом. Хотя он ощущал, на

сколько холоден бьющий в спину ветер, его рубашка была полностью пропитана потом, а чувство, что с ним ничего не случится, улетучилось вместе с открывающейся дверью.

– Это всего лишь сон, – попытался успокоить себя Джим

и

возможно он бы преуспел в этом, но в ответ раздалось эхо.

– ...он!...он!...он! – послышался его искаженный голос, который принадлежал скорее

бездушным тварям, что перешептывались между собой, признав его.

Для полной картины оставалось запищать летучим

мышам,

и

бешено колотя своими перепончатыми крыльями,

вылететь

из дома.

Но бог сновидений Морфей, похоже, решил сжалиться на

д молодым парнем, заблудившимся

в его царстве. Или же он готовил

Джиму нечто

более ужасно

е...

В холле дома, по непонятной причине, было