Текст книги "Пять поэм"

Автор книги: Гянджеви Низами

Низами осыпает современников горькими упреками. Они не только не хотят признать его заслуг, но стремятся его опорочить. Поэтому лучше вообще замолчать, чтобы не подвергать себя больше нападкам.

Сокол потому пользуется почетом и сидит на царской руке, что он безгласен, а сладкогласный соловей живет в унижении и питается червями.

 
О писец, да пошлет тебе доброе утро Аллах!
Вот я узником стал, как перо у поэта в руках.
 
 
Этот род стихотворства превыше небесного свода.
Дал стихам мой калам все цвета, что являет природа.
 
 
Я алмазы расплавил, единым желаньем горя,
Коль не сделать кинжал, то хоть ножик сковать для царя.
 
 
Ибо в камне таилась руда для меча моих песен,
И кузнечный мой горн был для дела великого тесен.
 
 
Если б небо послало мне счастье, простив за грехи,
То полжизни своей не истратил бы я на стихи.
 
 
Сердце мне говорит, что я грех совершил в самом деле:
Под каламом моим этой книги листки почернели.
 
 
Здесь шатер новобрачных, и все, что таится внутри,
Под пером заблистало за три иль четыре зари.
 
 
Вот шашлык из ягненка – что ж дым ты глотаешь и ныне?
Что ты в вяленом мясе находишь, в сухой солонине?
 
 
Так иди же и сделай неспешность своим ремеслом,
А начнешь размышлять – размышляй с просветленным умом.
 
 
Если в слове моем отойти от добра – искушенье,
Это слово рукою сотри, я даю разрешенье.
 
 
Если поднял я стяг, где не истина знанья, а ложь,
То и слово мое, и меня самого уничтожь.
 
 
Если б я полагал, что мои сочинения низки,
То по всем городам я не слал бы в подарок их списки.
 
 
Стихотворчеством скован, я в этой сижу стороне,
Но все стороны света охотно покорствуют мне.
 
 
И сказало мне время: «Ведь ты не земля, – подвигайся!
Что бесплодно лежишь, как в пустыне земля? Подвигайся!»
 
 
Я сказал: «Сокровеннейшим, девственным мыслям моим
Не в чем выйти: по росту одежды не сделали им.
 
 
Есть лишь полукафтан, до колен он доходит, не боле,
Потому-то они на коленях стоят поневоле.
 
 
Им бы надо украсить нарядной одеждою стан,
Встать им было б прилично, забыли бы полукафтан».
 
 
Молодой или старый, в одном все окажутся правы:
Ничего до сих пор не добился я – разве лишь славы.
 
 
Ни волненья толпы, ни червонцев не вижу за труд,—
Знай торгуй на базаре! Добьешься ли большего тут?
 
 
Как петлею Гянджа захлестнула мне шею; однако
Я, хоть петель не плел, покорил все богатства Ирака.
 
 
«Эй ты, раб! – этот крик повсеместно был поднят людьми.—
Что еще за Гянджа? И откуда и кто – Низами?»
 
 
Богу слава за то, что дописана книга до точки
Прежде, нежели смерть отказала в последней отсрочке.
 
 
Низами эту книгу старался украсить как мог —
В драгоценных камнях утопил с головы и до ног.
 
 
Благодатно да будет, что светлую россыпь жемчужин
Подношу я царю, что не менее с щедростью дружен.
 
 
Книгу птица пера в высоту от земли вознесла,
Над бумагою птица раскрыла два легких крыла,
 
 
Головою ступая, жемчужины с губ расточала:
О сокровищах тайн драгоценную книгу кончала.
 
 
Эту книгу пометить, чтоб верно судить о былом,
Надо первым рабиа и двадцать четвертым числом.
 
 
Пять веков пролетело со времени бегства пророка,
Года семьдесят два ты прибавишь для точности срока.
 

Хосров и Ширин

Перевод К. Липскерова

Низами просит Аллаха благословить его на создание поэмы, повести его путем истины и дать ему успех, чтобы люди испытывали радость, читая его творение.

Глава содержит восхваление творца вселенной, единого и но познаваемого разумом.

В главе говорится о том, что причиной вращения небесных сфер может быть только первоначальный толчок, исходящий от творца, и что в поклонении ему следует предельно умалить себя, свое «я».

Низами молит бога о прощении всех проступков перед ним, и прежде всего греха непокорности его велениям, молит даровать ему правый путь.

Глава содержит восхваление пророка Мухаммеда – последнего и величайшего из всех пророков.

В главе рассказано о том, как иранский Сельджукид Тогрул II предложил Низами написать новую поэму о любви и обещал ему за ото награду.

Низами восхваляет своего первого заказчика Тогрула, его мощь, его обширные владения и желает ему удачи.

Глава содержит восхваление второго заказчика поэмы, правителя Гянджи из династии Ильдигизидов.

Низами продолжает восхваление Джахан-Пехлевана и далее говорит о своей уединенной, проходящей в молитвах жизни подвижника.

Глава содержит восхваление третьего заказчика поэмы – Кызыл-Арслана, брата Джахан-Пехлевана, вступившего на престол после смерти последнего.

В этой главе Низами излагает веления тайного внутреннего голоса, голоса сердца, повелевшего ему писать лишь должное, не тратя слов даром:

 
Писать не надо слов, идущих не от мысли,
Их говорить нельзя. Своими их не числи.
 
 
Не сложно нанизать слова свои на стих,
Но крепость дай стихам, чтоб устоять на них.
 

Далее Низами рассказывает, что он в уединении предался глубоким раздумьям о том, как же ему, праведному отшельнику, создавшему уже «Сокровищницу тайн», духовную поэму, писать теперь о любви:

 
«Сокровищницу тайн» создать я был во власти,
К чему ж мне вновь страдать, изображая страсти?
 
 
Но нет ведь никого из смертных в наших днях,
Кто б страсти не питал к страницам о страстях,
 
 
И страсть я замесил со сладостной приправой
Для всех отравленных любовною отравой.
 

То есть смысл поэмы гораздо глубже, чем простое повествование о любви.

Далее Низами говорит о выборе сюжета. Предание о Хосрове и Ширин было в его времена известно. Все знали изображение коня Хосрова Шебдиза на скале Бисутун, дворец Хосрова в Медаине, выдолбленное Фархадом в скалах русло, по которому текло молоко в замок Ширин. Низами узнал это предание во всех подробностях из древних хроник, хранившихся в городе Берда'а. Рассказано о Хосрове и Ширин и в «Шах-наме» Фирдоуси, но великий поэт, когда писал эту часть эпопеи, был уже стар, любовная тема его не привлекала, и он ее отбросил. Низами решает не повторять рассказанное Фирдоуси, а изложить лишь то, что он опустил.

 
Всех зовов сладостней любви всевластной зов,
И я одной любви покорствовать готов!
 
 
Любовь – михраб ветров, к зениту вознесенных,
И смерть иссушит мир без вод страны влюбленных. [112]112
  Любовь – михраб ветров, к зениту вознесенных,// И смерть иссушит мир без вод страны влюбленных. – Для Низами земная любовь – лишь отражение великого не познаваемого разумом мирового принципа, высшей реальности, истины. Только очигденная от всего земного, любовь к богу может приблизить человека к познанию истинной сущности бога. Низами пишет любовную поэму лишь потому, что сказание о благородной, самоотверженной человеческой любви может повести его читателей к познанию любви высшей (ср. выше). Вся эта глава развивает мысль о космической роли любви.


[Закрыть]
 
 
Явись рабом любви, заботы нет иной,
Для доблестных блеснет какой же свет иной?
 
 
Все ложь, одна любовь указ беспрекословный,
И в мире все игра, что вне игры любовной.
 
 
Когда бы без любви была душа миров,—
Кого бы зрел живым сей круголетный кров?
 
 
Кто стынет без любви, да внемлет укоризне:
Он мертв, хотя б стократ он был исполнен жизни.
 
 
Хоть над любовью, знай, не властна ворожба,
Пред ворожбой любви – душа твоя слаба.
 
 
У снеди и у сна одни ослы во власти.
Хоть в кошку, да влюбись. Любой отдайся страсти!
 
 
Дерись хоть за нее, ну что ж – достойный гнев!
Ты без любви ничто, хоть ты и мощный лев.
 
 
Нет, без любви ничьи не прорастают зерна,
Лишь в доме любящих спокойно и просторно.
 
 
Без пламени любви, что все живые чтут,
Не плачут облака и розы не цветут.
 
 
И гебры чтут огонь, его живую силу,
Лишь только из любви к полдневному светилу.
 
 
Ты сердце не считай властителем души, —
Душа души – любовь, найти ее спеши!
 
 
Любовь поет кыблу, но помнит и о Лате,
К Каабе льнет, горит в языческой палате. [113]113
  Любовь поет кыблу, но помнит и о Лате,// К Каабе льнет, горит в языческой палате. – Лат– идол в оазисе Таиф, недалеко от Мекки, которому арабы поклонялись до ислама. В этом бейте выражено суфийское положение о том, что поклонение идолу, проникнутое искренней любовью, ценнее поклонения Аллаху, лишенного жаркого религиозного чувства, основанного лишь на рассудив и обычае. Эта мысль была позднее развита Джалал ад-Дином Руми в его «Месневи».


[Закрыть]
 
 
И в камне – если в нем горит любовный жар, —
Сверкнет в добычу нам бесценный гаухар. [114]114
  …бесценный гаухар– непереводимая игра слов. Гаухар —значит драгоценный камень, жемчужина и вместе с тем суть, сущность (см. словарь – гаухар).


[Закрыть]
 
 
И если бы магнит был не исполнен страсти,
Железо привлекать он не был бы во власти.
 
 
И если бы весь мир не охватила ярь,
Не мог бы привлекать соломинку янтарь.
 
 
Но сколько есть камней, которые не в силах
Привлечь соломинку, – бездушных и застылых.
 
 
И в веществах во всех – а можно ли их счесть? —
Стремленье страстное к сосредоточью есть.
 
 
Огонь вскипит в земле, и вот в минуту ту же
Расколет землю он, чтоб вздыбиться наруже.
 
 
И если в воздухе и держится вода,
Все ж устремиться вниз придет ей череда.
 
 
Для тяготения в чем сыщется преграда?
А тяготение назвать любовью надо.
 
 
О смертный, разум свой к раздумью призови,
И ты постигнешь: мир воздвигнут на любви.
 
 
Когда на небесах любви возникла сила,
Она для бытия нам землю сотворила.
 
 
Был в жизни дорог мне любви блаженный пыл, —
И сердце продал я, и душу я купил.
 
 
С пожарища любви дым бросил я по странам,
И очи разума задернул я туманом.
 
 
Любовью одарить я всех людей готов,
Возжаждавший любви пусть мой услышит зов.
 
 
Не для презренных он! Мой стих о них не тужит.
Сладкочитающим, взыскательным он служит.
 
 
Вот сказ, но исказит мои стихи певец.
Страшусь: припишет мне свои грехи певец.
 

В этой главе Низами рассказывает о том, как к нему пришел его друг, отличавшийся фанатическим благочестием и ученостью, и стал его попрекать за то, что он, праведник, автор «Сокровищницы тайн», пишет стихи о царе, жившем давно, до ислама, о зороастрийцах, «неверных», пишет о «всякой падали» вместо прославления единства Аллаха. Низами прочитал ему уже готовое начало поэмы, и благочестивый был покорен сладостью стихов, благословил его на завершение труда, но попытался давать советы. На его похвалы и советы Низами отвечает речью, проникнутой сознанием своей правоты. Фанатизму он противопоставляет светлую радость, в которой не забывают о боге.

 
Так начал свой рассказ неведомый сказитель
Повествования о канувшем хранитель:
 
 
Когда луна Кисры во мрак укрылась, [115]115
  …луна Кисры во мрак укрылась… – Кисра– примененная здесь Низами ради соблюдения метра арабизированная форма имени «Хосров». Речь идет здесь о смерти деда героя поэмы, иранского шаха из династии Сасанидов, Хосрова I Ануширвана (531–579), после которого на престол вступил отец Хосрова Парвиза – Ормуз (579–590). Герой поэмы – Хосров II Парвиз (590–628).


[Закрыть] – он
В наследье передал Ормузу царский трон.
 
 
Мир озарив, Ормуз державно создал право,
И правом созданным прочна была держава.
 
 
Обычаи отца на месте он держал.
И веру с милостями вместе он держал.
 
 
И, рода своего желая продолженья,
Он посвящал творцу все жертвоприношенья.
 
 
Творец, его мольбы отринуть не хотя,
Дал мальчика ему. О, дивное дитя!
 
 
Он был жемчужиной из царственного моря,
Как светоч, он светил, светилам божьим вторя.
 
 
Был гороскоп хорош и благостен престол:
Соизволеньем звезд свой трон он приобрел.
 
 
Его отец, что знал судьбы предначертанье,
Ему «Хосров Парвиз» дал светлое прозванье.
 
 
Парвизом назван был затем царевич мой,
Что для родных он был красивой бахромой. [116]116
  Парвизом назван был затем царевич мой, // Что для родных он был красивой бахромой. – Непереводимая игра слов. Низами искусственно этимологизирует прозвание героя поэмы Парвиз как «парвиз» – «бахрома». Он хочет сказать этим, стихом, что Хосров был красивым и любимым ребенком, всегда у родных на руках, подобно тому, как всегда на руке, на рукаве – бахрома, золотая обшивка края рукава царского халата.


[Закрыть]
 
 
Его, как мускус, в шелк кормилица укрыла, [117]117
  Его, как мускус, в шелк кормилица укрыла… – Мускус хранили завернутым в шелк.


[Закрыть]—
В пушистый хлопок перл бесценный уложила.
 
 
И лик его сиял, все горести гоня,
Улыбка сладкая была прекрасней дня.
 
 
Уста из сахара та́к молоко любили!
И сахар с молоком младенцу пищей были.
 
 
Как роза он сиял на пиршествах царя,
В руках пирующих над кубками паря.
 
 
Когда же колыбель ристалищем сменилась,
Им каждая душа тем более пленилась.
 
 
Был в те года храним он сменою удач,
Всему нежданному был ум его – толмач,
 
 
Уже в пять лет все то, что дивно в нашем мире,
Он постигал, и мир пред ним раскрылся шире,
 
 
Парвизу стройному лет наступило шесть,
И всех шести сторон мог свойства он учесть. [118]118
  И всех шести сторон мог свойства он учесть. – В науке того времени большое значение придавалось мистическим свойствам шести направлений физического мира (верх, низ, перед – или север, зад – или юг, запад – или налево, восток – или направо).


[Закрыть]
 
 
Его, прекрасного, увидевши однажды,
«Юсуф Египетский!» – шептал в восторге каждый.
 
 
И к мальчику отец призвал учителей,
Чтоб жизнь его была полезней и светлей.
 
 
Когда немного дней чредою миновало, —
Искусства каждого Хосров познал начало.
 
 
И речь подросшего всем стала дорога:
Как море, рассыпать умел он жемчуга.
 
 
И всякий краснобай, чья речь ручьем бурлила,
Был должен спорить с ним, держа в руках мерило.
 
 
Он волос, в зоркости, пронизывал насквозь,
Ему сплетать слова тончайше довелось.
 
 
Девятилетним он покинул школу; змея
Он побеждал, со львом идти на схватку смея.
 
 
Когда ж он кирпичи десятилетья стлал, —
Тридцатилетних ум он по ветру пускал.
 
 
Была его рука сильнее лапы львиной,
И столп рассечь мечом умел он в миг единый.
 
 
Он узел из волос развязывал стрелой,
Копьем кольцо срывал с кольчуги боевой.
 
 
Как лучник, превращал, на бранном целясь поле,
Он барабан Зухре в свой барабан соколий. [119]119
  Как лучник, превращал, на бранном целясь поле,// Он барабан Зухре в свой барабан соколий. – Сложный образ. Зухре– планета Венера, покровительница музыки, она кругла, и иносказательно она – «обладательница барабана». Соколий барабан– барабанчик для приманивания охотничьего сокола. Планеты, по астрологическим представлениям того времени, управляют судьбами людей. Низами хочет сказать этим бейтом, что при стрельбе из лука Хосров покорял своим искусством веления судьбы – вероятность попадания в цель, и сама Венера была ему покорна, как соколий барабанчик.


[Закрыть]
 
 
Тот, кто бы натянул с десяток луков, – лук
Хосровов гнуть не мог всей силой мощных рук.
 
 
Взметнув аркан, с толпой он не боялся схваток.
Обхват его стрелы был в девять рукояток.
 
 
Он Зло пронзал стрелой – будь тут хоть Белый див. [120]120
  Белый див– чудовищный злой дух, побежденный богатырем Рустамом (об этом рассказано в «Шax-наме» Фирдоуси). В оригинале игра слов: див дрожал, как лист ивы перед, буквально, «иволистым» Хосрова – то есть перед копьем, наконечник которого имел форму ивового листа.


[Закрыть]
Не диво – див пред ним дрожал, как листья ив.
 
 
Коль в скалы он метал копья летучий пламень, —
Мог острие копья он вбить глубоко в камень.
 
 
А лет четырнадцать к пределу донеслись —
У птицы знания взметнулись крылья ввысь.
 
 
Он все укрытое хотел окинуть взором,
Добро и зло своим отметить приговором.
 
 
Один ученый жил, звался Бузург-Умид.
Сам разум – знали все – на мудрого глядит.
 
 
Все небо по частям постичь он был во власти,
И вся земля пред ним свои вскрывала части.
 
 
И были тайны тайн даны ему в удел.
Сокровищниц небес ключами он владел.
 
 
Хосров его призвал. В садах, к чертогам близким,
Тот речью засверкал, – мечом своим индийским.
 
 
Он в море знания жемчужины искал,
Руками он ловил, царевичу вручал.
 
 
Он озаренный дух овеял светом новым, —
И было многое усвоено Хосровом.
 
 
Кольца Кайвана свет и весь хребет земли —
Весь мир – именовать слова его могли.
 
 
В недолгий срок во власть морские взял он недра,
Все знал он, что открыл ему учитель щедро.
 
 
К Познанью дух пришел из безраздумных дней.
В своем пути достиг он царских ступеней.
 
 
Когда же для него – пределов звездных друга —
Открылись все круги крутящегося круга, —
 
 
Он понял: долга нет отраднее, чем долг
Служения отцу, и пред отцом он молк.
 
 
Отец его любил сильнее всей вселенной,
Да что вселенная! – сильней души нетленной.
 
 
Чтоб долголетие любимый сын узнал,
У длинноруких всех он руки обкорнал. [121]121
  У длинноруких всех он руки обкорнал. – Длиннорукие– грабители, насильники, правители, злоупотребляющие властью, грабящие подданных. То есть Ормуз установил справедливость.


[Закрыть]
 
 
И, укрощая зло, гласил стране глашатай:
«Беда злокозненным!» – и никнул виноватый.
 
 
Гласил: «Пасти коней в чужих полях нельзя,
К плодам чужих садов заказана стезя.
 
 
Смотреть на жен чужих – срамнее нету срама.
Не пребывай в дому турецкого гуляма
 
 
Иль кару понесешь достойную». Не раз
Шах в этом поклялся, – да помнят все наказ!
 
 
Он к справедливости не погашал стремленья, —
И в эти дни земля достигла исцеленья.
 
 
И выпустило мир из рук ослабших Зло.
Не стало злых людей, спасение пришло.
 

 
Был весел день. Хосров, в час утренней молитвы,
Поехал по местам, пригодным для ловитвы.
 
 
Всем любовался он, стрелял зверей, и вот
Селенье вдалеке веселое встает.
 
 
И тут над розами зеленого покрова
Раскинут был ковер велением Хосрова.
 
 
Пил алое вино на травах он, и, глядь, —
Златая роза [122]122
  Златая роза– солнце.


[Закрыть]вдаль уж стала уплывать.
 
 
Вот солнце в крепости лазоревой на стены
Взнесло свой желтый стяг. Но быстры перемены:
 
 
Оно – бегущий царь – алоэ разожгло. [123]123
  …алоэ разожгло. – Низами сравнивает заходящее солнце, окруженное облаками, с благовонным алоэ (см. словарь), горящим в курильнице и окружепным клубами дыма.


[Закрыть]
Раскрыло мрак шатра, а знамя унесло.
 
 
И под гору оно коня, пылая, гнало,
Мечами небосвод, ярясь, полосовало.
 
 
Но, ослабев, ушло, ушло с земли больной
И свой простерло щит, как лотос, над водой.
 
 
В селении Хосров потребовал приюта.
Для пира все собрать пришла теперь минута.
 
 
Он тут среди друзей ночную встретил тень,
Пил яркое вино, ночь обращая в день.
 
 
Под органона гул – о, звуков преизбыток! —
Пил аргаванный он пурпуровый напиток.
 
 
Во фляге булькал смех. Была она хмельна.
И сыну царскому с ней было не до сна.
 
 
С зарей Хосровов конь – безудержный по нраву —
Меж чьих-то тучных трав был схвачен за потраву.
 
 
А гурский нежный раб, [124]124
  …гурский нежный раб… – Гурский– от «Гур» – названия горной области, составляющей сейчас центральную часть Афганистана.


[Закрыть]всем услаждавший взгляд,
Через ограду крал незрелый виноград.
 
 
И вот лишь солнце вновь над миром засияло
И ночи голову от тела дня отъяло, —
 
 
Уж кое-кто из тех, что носят яд в устах,
Умчались во дворец, и там услышал шах,
 
 
Что беззаконие свершил Хосров, что, верно,
Ему не страшен шах, что шепот будет скверный.
 
 
Промолвил шаханшах: «Не знаю, в чем вина».
Сказали: «Путь его – неправедность одна.
 
 
И для его коня не создана ограда,
И раб его желал чужого винограда.
 
 
И на ночь бедняка лишил он ложа сна,
И арфа звонкая всю ночь была слышна.
 
 
Ведь если бы он был не отпрыск шаханшаха, —
Он потерял бы все, наведался бы страха.
 
 
Врач в длань болящего вонзает острие,
А тело острием он тронет ли свое?»
 
 
«Меч тотчас принести!» – раздался голос строгий,
И быстрому коню немедля рубят ноги,
 
 
А гурского раба владельцу лоз дают, —
Сок розы сладостной в поток соленый льют.
 
 
Оставили в жилье, где пили в ночь охоты,
Как дар, Хосровов трон искуснейшей работы.
 
 
Арфисту ногти – прочь, чтоб голос арфы смолк,
А с арфы смолкнувшей сорвать велели шелк. [125]125
  …с арфы… сорвать велели шелк. – Струны на Востоке делали из особых крученых шелковых нитей.


[Закрыть]
 
 
Взгляни – вот древний суд, для всех неукоснимый,
Суд, даже над своей жемчужиной творимый.
 
 
Где ж правосудье днесь великое, как рок?
Кто б сыну в наши дни подобный дал урок?
 
 
Служил Ормуз огню. Свое забудем чванство!
Ведь нынешних времен постыдно мусульманство.
 
 
Да, мусульмане мы, а он – язычник был.
Коль то – язычество, в чем мусульманства пыл?
 
 
Но слушай, Низами, пусть повесть вновь струится:
Безрадостно поет нравоучений птица.
 

 
Когда Хосров Парвиз увидел свой позор,
Он призадумался, его померкнул взор.
 
 
Он понял: для себя он в прошлом не был другом.
Он понял: прав отец – воздал он по заслугам.
 
 
Все дело рук своих! И вот руками он
Бил голову свою, собою возмущен.
 
 
Двум старцам он сказал, не ощущая страха:
«Ведите кипарис к престолу шаханшаха.
 
 
Быть может, вашему заступничеству вняв,
Шах снизойдет ко мне, хоть я и был неправ».
 
 
И саван он надел [126]126
  И саван он надел… —Когда идущий на суд царя хотел показать, что не будет защищаться и готов принять любую кару, он надевал саван. (Ср. притчу о справедливом старце в «Сокровищнице тайн».)


[Закрыть]и поднял меч – и в мире,
Как в Судный день, шел плач, звуча все шире, шире.
 
 
С мольбою старцы шли. Смотря смиренно вниз,
Подобно пленнику, за ними шел Парвиз.
 
 
Лишь к трону подошли, – не умеряя стона,
В прах, грешник горестный, царевич пал у трона.
 
 
«Так много горести, о шах, мне не снести!
Великим будь – вину ничтожному прости.
 
 
Юсуфа не считай ты виноватым волком. [127]127
  Юсуфа не считай ты виноватым волком… – то есть не считай меня, подобного красой Юсуфу, оскверненным, как волк, который якобы растерзал Юсуфа. Братья, продав Иосифа в рабство, сказали отцу, что его растерзал волк. По мусульманской легенде, волк потом получил дар речи и, придя к убитому горем Иакову, отцу Иосифа, сказал, что его оклеветали.


[Закрыть]
Он грешен, но он юн, он свет не понял толком.
 
 
Ведь рот мой в молоке, и все мне в мире вновь.
Что ж мощный лев испить мою желает кровь?
 
 
Пощады! Я – дитя! Сразит меня кручина,
Не в силах вынести Я гнева властелина!
 
 
Коль провинился я – вот шея, вот мой меч.
Тебе – разить, а мне – сраженным наземь лечь.
 
 
Я всякий гнет снесу на перепутьях жизни,
Лишь только б царственной не внять мне укоризне».
 
 
Так молвил чистый Перл и начал вновь стенать.
И голову свою склонил к земле опять.
 
 
Покорность мудрая толпу людей сразила,
И вновь раздался плач – его взрастала сила, —
 
 
И вопли понеслись, как шум листвы в ветрах,
И жало жалости почуял шаханшах.
 
 
Он видит: сын его, хоть молод он и нежен,
Уж постигает путь, что в мире неизбежен.
 
 
Он, для кого судьба не хочет вовсе зла,
Сам хочет одного – чтоб скорбь отца прошла.
 
 
Подумай: как с тобой поступит сын, – он то же
Увидит от того, кто всех ему дороже.
 
 
Для сына ты не будь истоком зла и мук,
Преемником ему ведь твой же будет внук.
 
 
И на сыновний лик склонился взор Ормуза.
Он понял: сын ему – целенье, не обуза.
 
 
Он благороден, мудр, и как не разгадать,
Что божия на нем почила благодать.
 
 
Целуя сына в лоб, обвив его руками,
Ормуз повелевать велит ему войсками.
 
 
Когда, сойдя с крыльца, на двор ступил Хосров,
Мир засиял опять: с него упал покров.
 
 
Гадал Хосровов лик – он был для взоров пиром, —
Дано ли в будущем сиять ему над миром?
 

 
Лишь кудри полночи разлили аромат,
Свет утонул во тьме и свет был тьмой объят,
 
 
И, ткани мглы развив, блеснул в выси кудесник, [128]128
  Кудесник– луна, по астрологическим представлениям, насылающая чары.


[Закрыть]
Не чародей дневной, а страстных игр предвестник, —
 
 
Вошел во храм Хосров, и там, склонивши стан,
Он на ступени сел, еще шепча: «Яздан».
 
 
Вчера из чаши сна не отпил он нимало,
И дрема сладкая на юношу напала.
 
 
И деда своего увидел он во сне.
Дед молвил: «Юный свет! Весь мир в твоем огне.
 
 
Ты четырех рабов утратил ненароком.
Четыре радости тебе пошлются роком.
 
 
За то, что ты вкусил столь горький виноград, [129]129
  …вкусил столь горький виноград… – То есть был огорчен потерей гурского раба, соблазнившегося незрелым виноградом.


[Закрыть]
Но горестным не стал и не померк твой взгляд,
 
 
Красавицу, о внук, обнимешь ты. Едва ли
Такую красоту созвездья создавали.
 
 
Затем: за то, что ног лишен твой лучший конь,
Но все ж тебя не жжет неистовый огонь,
 
 
Шебдиза обретешь. Его летучи ноги.
Следы его подков не врежутся в дороги.
 
 
А третья: твой отец дал бедному твой трон,
Но от несчастия в том счастью – не урон.
 
 
Утешен будешь ты сверкающим престолом.
Он деревом златым возвысится над долом.
 
 
Четвертое: за то, что, пылкий, не вспылил,
Хоть шах прогнал певца и струн тебя лишил,—
 
 
Барбеда ты найдешь; внимать ему услада,—
Припомнившим о нем сладка и чаша яда.
 
 
Утратив камешки – клад золотой найдешь,
Костяшки потеряв – ты перлов рой найдешь».
 
 
Стряхнул царевич тьму дремотного тумана
И встал, и вновь хвалой прославил он Яздана.
 
 
Он целый день молчал, был думой взор одет,
Он будто все внимал тому, что молвил дед.
 
 
И, мудрецов созвав, он рассказал им ночью
О том, что видел он как будто бы воочью.
 

 
И некий жил Шапур, Хосрова лучший друг,
Лахор он знал, Магриб прошел он весь вокруг,
 
 
Знай: от картин его Мани была б обида.
Как рисовальщик он мог победить Евклида.
 
 
Он был калама царь, был в ликописи скор.
Без кисти мысль его могла сплетать узор.
 
 
Столь тонко создавал он нежные творенья,
Что мог бы на воде рождать изображенья.
 
 
Он перед троном пал, – и услыхал Хосров,
Как зажурчал ручей отрадных сердцу слов:
 
 
«Когда бы слух царя хотел ко мне склониться,
Познанья моего явилась бы крупица».
 
 
Дал знак ему Парвиз: «О честный человек!
Яви свое тепло, не остужай наш век!»
 
 
Разверз уста Шапур. В струенье слов богатом
Он цветом наделил слова и ароматом.
 
 
«Пока живет земля – ей быть твоей рабой!
Да будет месяц, год и век блажен тобой!
 
 
Да будет молодость красе твоей сожитель!
Твоим желаньям всем да будет исполнитель!
 
 
Да будет грустен тот, кто грусть в тебе родил!
Тебя печалящий – чтоб в горести бродил!
 
 
По шестисводному шатру [130]130
  По шестисводному шатру… – то есть по земному миру, имеющему шесть направлений (см. выше).


[Закрыть]моя дорога.
Во всех краях земли чудес я видел много.
 
 
Там, за чредою гор, где весь простор красив,
Где радостный Дербент, и море, и залив —
 
 
Есть женщина. На ней блеск царственного сана,
Кипенье войск ее достигло Исфахана,
 
 
Вплоть до Армении Аррана мощный край
Ей повинуется. Мой повелитель, знай:
 
 
Немало областей шлют ей покорно дани.
На свете, может быть, счастливей нет созданий.
 
 
Без счета крепостей есть у нее в горах,
Как велика казна – то ведает Аллах.
 
 
Четвероногих там исчислить не могли бы.
Ну, сколько в небе птиц? Ну, сколько в море рыбы?
 
 
Нет мужа у нее, но есть почет и власть.
И жить ей весело: ей все на свете всласть.
 
 
Она – ей от мужчин в отваге нет отличья —
Великой госпожой зовется за величье.
 
 
«Шемору» видел я, прибывши в ту страну.
«Шемора» – так у них звучит «Михин-Бану». [131]131
  «Шемора» – так звучит у них «Михин-Бану». – Шемора, Шамира– древняя царица Семирамида, с именем которой связано много легенд. Михин-Бану– буквально: «Великая госпожа».


[Закрыть]
 
 
Для месяцев любых, в земли широтах разных,
Пристанищ у нее не счесть многообразных.
 
 
В дни розы Госпожа отправится в Мугань, [132]132
  В дни розы Госпожа отправится в Мугань… —то есть весной она едет в Муганскую степь – низменность к югу от нижнего течения Арак-са, покрытую в это время цветами.


[Закрыть]
Чтоб росы попирать, весны приемля дань.
 
 
В горах Армении она блуждает летом
Меж тучных нив и роз, пленясь их ярким цветом.
 
 
А осень желтая надвинется – и вот
На дичь в Абхазии вершит она налет.
 
 
Зимой она в Барде. Презревши смены года,
Живет она, забыв, что значит непогода.
 
 
Там дышит радостней, где легче дышит грудь,
Отрадный обретя в делах житейских путь.
 
 
И вот в ее дворце, в плену его красивом,
Живет племянница. Ее ты счел бы дивом.
 
 
Она что гурия! О нет! Она – луна!
Укрывшая лицо владычица она!
 
 
Лик – месяц молодой, и взор прекрасен черный.
Верь: черноокая – источник животворный.
 
 
А косы блещущей, – ведь это негры ввысь
Для сбора фиников по пальме поднялись.
 
 
Все финики твердят про сладость уст румяных,
И рты их в сахаре от их мечтаний пьяных.
 
 
А жемчуга зубов, горящие лучом!
Жемчужины морей им не равны ни в чем.
 
 
Два алых леденца, два – в ясной влаге – лала.
Арканы кос ее чернеют небывало.
 
 
Извивы локонов влекут сердца в силки,
Спустив на розы щек побегов завитки.
 
 
Дыханьем мускусным она свой взор согрела,—
И сердцевина глаз агатом заблестела.
 
 
Сказала: «Будь мой взор что черный чародей.
Шепни свой заговор всех дурноглазых злей».
 
 
Чтоб чарами в сердца бросать огонь далече,
Сто языков во рту, и каждый сахар мечет.
 
 
Улыбка уст ее всечасно солона. [133]133
  Улыбка уст ее всечасно солона. – «Соленый» в поэзии на фарси – и «привлекательный» и «остроумный».


[Закрыть]
Хоть сладкой соли нет – соль сладкая она.
 
 
А носик! Прямотой с ним равен меч единый,
И яблоко рассек он на две половины.
 
 
Сто трещин есть в сердцах от сладостной луны,
А на самой луне они ведь не видны.
 
 
Всех бабочек влекут свечи ее сверканья,
Но в ней не сыщешь к ним лукавого вниманья.
 
 
Ей нежит ветерок и лик, и мглу кудрей,
То мил ему бобер, то горностай милей. [134]134
  То мил ему бобер, то горностай милей. – Бобер– черные волосы, горностай– белое, прекрасное лицо.


[Закрыть]
 
 
Приманкою очей разит она украдкой.
А подбородок, ах, как яблоко, он сладкий!
 
 
Ее прекрасный лик запутал строй планет,
Луну он победил и победил рассвет.
 
 
А груди – серебро, два маленьких граната,
Дирхемами двух роз украшены богато.
 
 
Не вскроет поцелуй ее уста, – строга:
Рубины разомкнет – рассыплет жемчуга.
 
 
Пред шеей девушки лань опускает шею,
Сказав: «Лишь слезы лить у этих ног я смею».
 
 
Источник сладостный! Очей газельих вид
Тем, кто сильнее льва, сном заячьим грозит. [135]135
  …Очей газельих вид// Тем, кто сильнее льва, сном заячьим грозит. – Заячий сон– здесь: потеря сознания. То есть даже те, кто сильнее льва, при виде ее прекрасных глаз бывают очарованы до потери сознания.


[Закрыть]
 
 
Она немало рук шипами наполняла,
Кто розу мнил сорвать, не преуспел нимало.
 
 
Узрев нарциссы глаз, в восторге стал бы нем,
Сраженный садовод, хоть знал бы он Ирем.
 
 
Как месяц, бровь ее украсит праздник каждый.
Отдаст ей душу тот, с кем встретится однажды.
 
 
Меджнуна бы смутить мечты о ней могли,—
Ведь красота ее страшна красе Лейли. [136]136
  Меджнун и Лейли —герои арабского предания, послужившего основой третьей поэмы Низами.


[Закрыть]
 
 
Пятью каламами рука ее владеет [137]137
  Пятью каламами рука ее владеет… – Низами сравнивает здесь красивые пальцы с каламами – тростниковыми перьями.


[Закрыть]
И подписать приказ: «Казнить влюбленных» – смеет.
 
 
Луна себя сочтет лишь родинкой пред ней.
По родинкам ее предскажешь путь ночей. [138]138
  По родинкам ее предскажешь путь ночей. —В оригинале: «Ночи учатся черноте у ее родинок».


[Закрыть]
 
 
А ушки нежные! Перл прошептал: «Недужен
Мой блеск! Хвала купцу! Каких набрал жемчужин!»
 
 
Слова красавицы – поток отрадных смут,
А губы – сотням губ свой нежный сахар шлют.
 
 
Игривостью полны кудрей ее побеги,
А лал и жемчуг рта зовут к истомной неге.
 
 
И лал и жемчуг тот, смеясь, она взяла,
И от различных бед лекарство создала. [139]139
  И лал и жемчуг тот, смеясь, она взяла, // от различных бед лекарство создала. – В состав лекарства от меланхолии во времена Низами входили растертые рубины (гранаты) и жемчуга.


[Закрыть]
 
 
Луной ее лица в смятенье ввержен разум.
Кудрями взвихрены душа и сердце разом.
 
 
Красой ее души искусство смущено,
А мускус пал к ногам: «Я раб ее давно».
 
 
Она прекрасней роз. Ее назвали Сладкой [140]140
  Ее назвали Сладкой… – Ширин – значит «Сладкая», «Сладостная».


[Закрыть]:
Она – Ширин. Взглянув на лик ее украдкой,
 
 
Всю сладость я вкусил, вдохнул я всю весну.
Наследницей она слывет Михин-Бану.
 
 
Рой знатных девушек, явившихся из рая,
Ей служит, угодить желанием сгорая.
 
 
Их ровно семьдесят, прекрасных, как луна,
Ей так покорны все, ей каждая верна.
 
 
Покой души найдешь, коль их увидишь лики.
От луноликих мир в восторг пришел великий.
 
 
У каждой чаша есть, у каждой арфа есть.
Повсюду свет от них, они – о звездах весть.
 
 
Порой на круг луны свисает мускус; вина
Там пьют они порой, где в розах вся долина.
 
 
На светлых лицах их нет гнета покрывал;
Над ними глаз дурной в бессилье б изнывал.
 
 
На свете их красы хмельнее нету зелья.
Им целый свет – ничто, им дайте лишь веселья.
 
 
Но вырвут в должный час – они ведь так ловки —
И когти все у льва, и у слона – клыки.
 
 
Вселенной душу жгут они набегом грозным
И копьями очей грозят мерцаньям звездным..
 
 
О гуриях твердят, что ими славен рай.
Нет, не в раю они, – сей украшают край.
 
 
Но все ж Михин-Бану, владея всей страною,
Владеет не одной подобною казною.
 
 
Привязан в стойле конь. Дивись его ногам:
Летит – и пыль от ног не ухватить ветрам.
 
 
Его стремительность не уловить рассудком.
Он в волны бросится, подобно диким уткам.
 
 
Он к солнцу вскинется, – так что ему до стен!
Он перепрыгнет вмиг небесных семь арен. [141]141
  …небесных семь арен. —Семь небес семи планет, по астрономии времен Низами.


[Закрыть]
 
 
В горах взрыхлят скалу железные копыта,
А в море пена волн с хвостом волнистым слита.
 
 
Как мысли бег его, движенья – бег времен.
Как ночь – всезнающий, как утро – бодрый он.
 
 
Зовут его Шебдиз, им целый мир гордится,
О нем грустят, как в ночь грустит ночная птица [142]142
  …грустит Ночная птица. – Ночная птица– шебавиз (см. словарь).


[Закрыть]».
 
 
Умолк Шапур, чья речь свершила все сполна:
Покой свалился с ног, а страсть – пробуждена.
 
 
«Ширин, – сказали все, – должны почесть мы дивом»,
Охотно вторят все устам сладкоречивым.
 
 
«Все, что возносит он, – возвышенным считай:
Ведь живописью он прельстил бы и Китай [143]143
  Ведь живописью он прельстил бы и Китай. —Во времена Низами с Китаем связывали имя Мани (см. словарь – Китай, Мани), несравненного живописца. Под прекрасной «китайской живописью» подразумевалась, очевидно, роспись буддийских храмов на крайнем востоке мусульманского мира.


[Закрыть]».
 
 
В мечтах за повестью Хосров несется следом.
Стал сон ему не в сон, а отдых стал неведом.
 
 
Слов о Ширин он ждет, и в них – она одна,—
Уму давали плод лишь эти семена.
 
 
Дней несколько о ней он был охвачен думой,
Речами ублажен. Но час настал. Угрюмый,
 
 
Он руки заломил. Весь мир пред ним померк.
В тоске он под ноги терпение поверг.
 
 
Шапура он зовет, ему внимает снова,
Но после сам к нему он обращает слово:
 
 
«Все дело, о Шапур, кипучих полный сил,
Ты прибери к рукам, я – руки опустил.
 
 
Ты зданье заложил искусно и красиво. Все заверши.
Всегда твои созданья – диво.
 
 
Молчи о сахаре. Твой сказ не зря возник.
Будь там, где насажден сей сахарный тростник.
 
 
Иди паломником туда, где этот идол.
Хочу, чтоб хитростью ты идола мне выдал.
 
 
Узнай, добра ль, узнай, – мне сердца не томи,—
Общаться может ли со смертными людьми.
 
 
И коль она, как воск, приемлет отпечаток,—
Оттисни образ мой. Внимай! Наказ мой краток:
 
 
«Коль сердце жестко в ней, – лети назад, как шквал,
Чтоб я холодное железо не ковал».