Текст книги "Пять поэм"

Автор книги: Гянджеви Низами

Глава начинается велеречивым традиционным посланием старика шаха Бахраму. Он стар, его томят тяготы царских забот. На трон он взошел только потому, что его упросили, сам он этого не хотел. Он завидует беззаботной жизни Бахрама, отданной охоте и пирам. Сам он не ведает сна от забот. Далее он говорит о тяжкой вине грешного отца Бахрама и советует ему не пытаться захватить престол – его все равно не примут вельможи. Он предлагает Бахраму выкуп. В конце письма он лицемерно соглашается стать наместником Бахрама… Бахрам в гневе, но он не теряет рассудка. Следует его мудрый ответ гонцам. «Трон принадлежал моему отцу, – говорит Бахрам. – Я признаю, что отец был грешен. Но нельзя упрекать сына за грехи отца, и не надо говорить дурно об умершем. Я – другой человек и править буду иначе, буду милостив, справедлив, разумен, не буду мстить за старое, не буду никого обирать, буду прислушиваться к советам мудрецов». Гонцы признают, что Бахрам прав, его речи – речи истинного шаха, к тому же происхождение его безупречно. Но они выдвигают новые препятствия: они присягнули старику и не могут нарушить клятву. Бахрам отвечает, что он сам силой лишит старика престола, и им не придется нарушать присягу. Пусть устроят испытание: выведут двух свирепых львов и положат между ними шахский венец. Кто сможет его взять – тот и будет шахом. Условие записывают и отправляют в Иран. Старик, прочитав его, тут же снимает с себя корону и отказывается от престола в пользу Бахрама. Вельможи и мобеды удерживают его. Пусть Бахрам попытается взять венец, говорят они. Если это ему не удастся, престол достанется старику.

Утро. Предводители арабских и иранских войск подъезжают к шахскому зверинцу. Выводят львов, между ними кладут царский венец. Бахрам, не дрогнув, подходит к львам, убивает их и завладевает отцовским венцом.

Бахрам вступает на престол. Звездочеты составляют гороскоп – он, как и гороскоп рождения Бахрама, оказывается счастливым. Бахрам добр и щедр; Даже свергнутый им старец восхваляет его. Мобеды нарекают его «Шахом мира». Весь народ его хвалит.

По обычаю иранских царей, Бахрам произносит тронную речь, которую Низами называет арабским словом «хутба» (см. словарь).

В этой речи он возносит хвалу богу, который даровал ему шахский венец, обещает быть справедливым, идти правым путем и карать всякую неправду и несправедливость. В заключение главы Низами говорит, что Бахрам следовал своим обещаниям.

 
Счастливо на трон Ирана шах Бахрам взошел,
Совершенством и величьем озарил престол.
 
 
На семи златых подножьях трон его стоял,
Поясом с семью значками стан он повязал.
 
 
Шах в румийских был одеждах белых и парчах,
Чинский шелк переливался на его плечах.
 
 
Он добром с пределов Рума подати взимал,
Благом он с хакана Чина обложенье брал.
 
 
Он законы правосудья учредил в стране,
Злобу покарал, а правду наградил вдвойне.
 
 
Справедливых и гонимых сам он ограждал,
Угнетателей унизил, алчных покарал.
 
 
И ключом к замку печалей стал его дворец,
Благоденствие настало в царстве наконец.
 
 
Государство процветало, обретя покой,
И при нем дышать свободно стал народ простой.
 
 
Овцы множились, богатый расплодился скот,
На полях лилось живое изобилье вод.
 
 
Всякий плод пошел обильно на деревьях зреть,
Чистым золотом монеты» начали звенеть.
 
 
Шах Бахрам вникал повсюду сам во все дела;
Если видел зло, искал он тайный корень зла.
 
 
И последовали шаху все князья земли,
И окраины Ирана также расцвели.
 
 
Все, что глохло в запустенье в дни его отца,
Расцвело и разрешилось у его дворца.
 
 
Стражи кладов и владельцы замков крепостных
Крепости ему вручили и ключи от них,
 
 
Дневники приказов свыше каждый обновлял,
Каждый жизнь свою на службу шаху отдавал…
 
 
Шах делами государства окружал себя,
Подданным добра желая, утруждал себя.
 
 
Разоренные хозяйства вновь обогатил,
Беглецов в родное лоно лаской возвратил.
 
 
Он овец своих от волка злого защитил,
Сокола своею властью с голубем сдружил.
 
 
Обольщенья старой смуты он изгнал навек,
Хищничество, лихоимство всякое пресек.
 
 
Сокрушил, разбил опоры он врагов своих,
Поддержал друзей надежных он в делах мирских.
 
 
Человечность он законом для себя избрал.
«Лучше благо, чем обида», – людям он сказал.
 
 
«Оскорбленье унижает. Лучше убивать
Ненавистников, но душу их не оскорблять.
 
 
Лучше смерть, чем оскорбленье. Коль нельзя простить
Нераскаянных злодеев, лучше уж казнить.
 
 
И бичи и униженье – гибели лютей».
Справедливостью своею он привлек людей.
 
 
Был он щедр. И по величью духа своего
Не оставил без вниманья в царстве никого.
 
 
Видел он: лишь пыль печали, скорби и забот
Древняя обитель праха мудрому несет.
 
 
Но душой своей в печали не поник Бахрам,
Предался веселью, неге, ласкам и пирам.
 
 
Да, в непрочности вселенной убедился он,
И душою в наслажденья погрузился он.
 
 
Он лишь день один в неделю отдавал делам.
Шесть же дней – любви и неге отдавал Бахрам.
 
 
Без любви теперь не мог он даже дня дышать,
В ворота любви стучал он. Как же не стучать?
 
 
Есть ли смертный, что любовью не был бы пленен?
Кто лишен любви, ты скажешь, жизни тот лишен.
 
 
И любви провозгласил он в мире, торжество,
И четы влюбленных стали свитою его.
 

 
Были в некий год жарою спалены поля,
И зерна не уродила щедрая земля.
 
 
Был такой во всем Иране страшный недород,
Что голодный пахарь начал есть траву, как скот.
 
 
Мир от голода в унынье голову склонил,
Хлеб у скупщиков для бедных недоступен был.
 
 
Весть о бедствии народном шаху принесли,
Молвили: «Простерся голод по лицу земли.
 
 
Смерть, страданья, людоедство на земле царят;
Словно волки, люди падаль и людей едят».
 
 
И Бахрам решил немедля бедствие избыть,
Двери всех своих амбаров он велел открыть.
 
 
А правителям окраин отдал он приказ,
Чтобы людям царских житниц роздали запас.
 
 
Написал: «Во всех селеньях пусть и в городах,
Люди хлеб берут бесплатно в наших закромах.
 
 
У богатого за деньги забирайте хлеб,
Голодающим бесплатно раздавайте хлеб.
 
 
А когда не будет ведать голода страна,
Птицам высыпьте остатки вашего зерна.
 
 
Чтоб никто в моих владеньях голода не знал,
Чтоб никто от недостатка пищи не страдал!»
 
 
А когда голодных толпы к житницам пришли
И домой мешки с пшеницей царской унесли,
 
 
Шах зерно в чужих владеньях закупать велел
И закупленное снова раздавать велел.
 
 
Он усердствовал, сокровищ древних не щадя,
Милости он сыпал гуще вешнего дождя.
 
 
Хоть подряд четыре года землю недород
Посещал, зерно от шаха получал народ.
 
 
Так в беде он истым Кеем стал в своих делах,
И о нем судили люди: «Подлинный он шах!»
 
 
Так избыл народ Ирана горе злых годин;
Все ж голодной смертью умер человек один.
 
 
Из-за этого бедняги шах Бахрам скорбел,
Как поток, зимой замерзший, дух в нем онемел.
 
 
И, подняв лицо, Яздана стал он призывать,
И о милости Яздана стал он умолять:
 
 
«Пищу ты даруешь твари всяческой земной!
Разве я могу сравняться щедростью с тобой?
 
 
Ты своей рукой величье малому даешь,
Ты величью истребленье и паденье шлешь.
 
 
Как бы я ни тщился, хлеба в житницах моих
Недостанет, чтоб газелей накормить степных.
 
 
Только ты – победоносной волею своей —
Кормишь всех тобой хранимых – тварей и людей.
 
 
Коль голодной смертью умер человек один,
То поверь, я неповинен в этом, властелин!
 
 
Я не ведал, что бедняга жил в такой нужде,
А теперь узнал, но поздно, не помочь беде».
 
 
Так молил Бахрам Яздана, чтобы грех простил,
И Бахраму некий тайный голос возвестил:
 
 
«За твое великодушье небом ты прощен,
И в стране твоей отныне голод прекращен.
 
 
Да! Подряд четыре года хлеб ваш погибал,
Ты ж свои запасы людям щедро раздавал,
 
 
Но четыре года счастья будет вам теперь,
Ни нужда, ни смерть не будут к вам стучаться в дверь!»
 
 
И четыре круглых года, как сказал Яздан,
Благоденствовал и смерти не видал Иран.
 
 
Счастлив шах, что добротою край свой одарил
И от хижин смерть и голод лютый удалил.
 
 
Люди новые рождались. Множился народ.
Скажешь: не было расхода, был один доход.
 
 
Умножалось населенье. Радостно, когда
Строятся дома; обильны, людны города.
 
 
Дом за домом в эту пору всюду возникал,
Кровлею к соседней кровле плотно примыкал.
 
 
Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец,
Сам по кровлям он пришел бы к цели наконец. [294]294
  Если б в Исфахан из Рея двинулся слепец, // Сам по кровлям он пришел бы к цели наконец. – Исфахан отстоит от окраины Тегерана, того места, где стоял древний Рей, приблизительно на четыреста километров. Между ними лежит пустыня. Низами хочет сказать этим бейтом, что во времена Бахрама вся местность от Исфахана до Рея была населена. Разумеется, это гипербола, как явствует из последующих стихов. Низами сам не решается верить такому преувеличению, взятому из хроники.


[Закрыть]
 
 
Если это непонятно будет в наши дни,
Ты, читатель, летописца – не меня – вини.
 
 
Народился люд, явилось много новых ртов,
Пропитанья было больше все ж, чем едоков.
 
 
На горах, в долинах люди обрели покой,
Радость и веселье снова потекли рекой.
 
 
На пирах, фарсанга на два выстроившись в ряд,
Пели чанги и рубабы и звучал барбат.
 
 
Что ни день – то, будто праздник, улица шумна.
Возле каждого арыка был бассейн вина.
 
 
Каждый пил и веселился, брань и меч забыл,
И, кольчугу сняв, одежды шелковые шил.
 
 
Ратный шум, бряцанье брани невзлюбили все,
О мечах, пращах и стрелах позабыли все.
 
 
Всякий, у кого достаток самый малый был,
Радовался, услаждался и в веселье жил.
 
 
Ну, а самым бедным деньги шах давать велел
На потехи. Всех он видеть в радости хотел.
 
 
Каждого сумел приставить к делу он в стране.
Чтобы жизнь была народу радостна вдвойне,
 
 
На две части приказал он будний день разбить,
Чтоб сперва трудиться, после – пировать и пить.
 
 
На семь лет со всей страны он подати сложил,
Ствол семидесятилетней скорби подрубил.
 
 
Тысяч шесть созвать велел он разных мастеров:
Кукольников, музыкантов, плясунов, певцов.
 
 
Он велел их за уменье щедро наградить
И по городам, по селам им велел ходить,—
 
 
Чтоб они везде бывали с песнею своей,
Чтобы сами веселились, веселя людей.
 
 
Меж Тельцом и Близнецами та была пора,—
Рядом шла с Альдебараном на небе Зухра.
 
 
Разве скорбь приличествует [295]295
  Разве скорбь приличествует… – В предшествующем и этом стихах снова описано счастливое, с точки зрения тогдашней астрологии, стечение планет и созвездий.


[Закрыть]людям той порой,
Как Телец владычествует на небе с Зухрой?
 

Знаменитый эпизод предания о Бахраме, имеющийся в другом изложении в «Шах-наме» Фирдоуси, – сюжет многочисленных миниатюр, изображений на чащах, кувшинах и т. п. Бахрам едет на охоту со своей любимой певицей – рабыней Фитне. Он показывает ей искусство в стрельбе из лука, но она замечает, что тут нет ничего удивительного: всякий, мол, кто долго упражняется в каком-либо искусстве, достигает в нем совершенства. Тут видна выучка, а не сила. Бахрам в гневе хочет убить рабыню, но не считает возможным пролить своей рукой кровь женщины и поручает убить ее своему военачальнику. Тот уводит Фитне. Она умоляет его отложить исполнение приказа Бахрама. Пусть он доложит Бахраму, что убил Фитне. «Если шах выразит удовлетворение, убей меня, если же он огорчится – я спасена», – говорит рабыня. Военачальник поступает так, как она его просила. Бахрам раскаивается в своей жестокости и горько рыдает… Военачальник отправил Фитне в свою деревню, около которой была высокая башня. В деревне родился теленок. Фитне стала брать каждый день этого теленка на спину и относить на вершину башни. Теленок рос, но росли и силы рабыни и через некоторое время она носила уже на вершину башни взрослого быка. Прошло шесть лет. Как-то раз Бахрам на охоте заехал в эту самую деревню. Фитне просит военачальника пригласить Бахрама на пир. Пир устраивают на верхней площадке башни. Во время пира военачальник говорит Бахраму, что в соседней деревне есть девушка, которая поднимается на эту башню, неся на спине быка. Бахрам поражен. Зовут Фитне, и она, закрыв лицо покрывалом, показывает свое умение. Бахрам говорит, что в этом нет ничего удивительного: просто она долго упражнялась, все дело в выучке. Фитне отвечат: «Когда хорошо стреляют из лука, то это не благодаря выучке, а когда носят быка на башню, то это только благодаря выучке, а не силе». Бахрам по этому ответу узнает Фитне, срывает с нее покрывало и заключает ее в объятия. Военачальник получает щедрую награду, а Фитне становится женой шаха. (Намек на вторую часть этой легенды, очевидно, очень древнюю, имеется в «Сатириконе» Петрония: «Снесла теленка, снесет и быка». У Фирдоуси этой части нет. Бахрам в гневе растаптывает рабыню конем.)

Бахрам поручает управление страной трем везирам, а сам веселится. Хакан Чина прослышал, что Бахрам предался одним забавам и любовным утехам. Он решает, что Иран не сможет защищаться, собирает огромное войско – триста тысяч лучников и с востока вторгается во владения Бахрама. Войско Бахрама долгие годы бездействовал-о, обленилось, двинуть его на врага просто опасно. Наместники вступили в тайные сношения с хаканом. Бахрам не принимает боя и бежит из столицы. Хакан торжествует и на радостях устраивает пиршества. Бахрам же, отобрав триста лучших всадников, внезапно ночью нападает на ставку хакана и одерживает блестящую победу. Войска Чина бегут в панике, хакану с трудом удается спасти жизнь. Бахрам возвращается в столицу.

Бахрам, воссев на престол, собирает своих военачальников и обращается к ним с гневной речью. «Я не видел вас во время недавних сражений, – говорит Бахрам, – вы способны, очевидно, лишь хвастаться древностью рода и знатностью, а не воевать! Да, я пью вино, – продолжает Бахрам, – но я, как видите, не забываю и о благе государства, мой враг побежден». Военачальники обращаются к Бахраму с подобострастными речами. Победа Бахрама, говорят они, затмила все подвиги древних царей. Шах всегда настороже, он не дремлет, страна при нем процветает. Затем слово берет везир Бахрама Нуман, сын Мунзира, царя Йемена. Он просит отпустить его на родину. Бахрам щедро одаривает Нумана, и тот уезжает.

 
Всей душою в наслажденья погрузился шах,
Ибо он устал в походных пребывать трудах.
 
 
Судьбы подданных устроил сам сперва Бахрам,
А уж после приступил он и к своим делам.
 
 
Он попрал врагов Ирана твердою пятой
И предалея неге мира с чистою душой.
 
 
И пристрастие былое стал он вспоминать.
Что в трудах – за недосугом – начал забывать.
 
 
Как Аржанг, семи блиставший мира поясам,—
Образы семи красавиц вспоминал Бахрам.
 
 
И в душе Бахрама-Гура разгорелась вновь
К этим гуриеподобным девушкам любовь.
 
 
Семь волшебных эликсиров в мире он открыл
И семью огнями пламя страсти погасил.
 
 
Первая была – царевна Кеева дворца, [296]296
  …царевна Кеева дворца… – то есть иранская царевиа.


[Закрыть]
Но у ней в живых у ту пору не было отца.
 
 
Он засватал перл бесценный рода своего
И за тысячи сокровищ получил его.
 
 
А потом к хакану Чина он послал гонцов
И письмо с угрозой, скрытой средь любезных слов.
 
 
Дочь просил он у хакана и казну с венцом
И вдобавок дань двойную на году седьмом.
 
 
Отдал дочь хакан Бахраму и послал дары:
Груз динаров и сокровищ, чаши и ковры.
 
 
Вслед за тем Бахрам кайсару вдруг нанес удар,—
Вторгся с войском в Рум. Немалый там зажег пожар.
 
 
Спорить с ним не стал объятый ужасом кайсар,
Выдал дочь свою и с нею дал богатый дар.
 
 
И людей в Магриб к султану шах послал потом
С чистым золотом в подарок, с троном и венцом.
 
 
Что ж! Магрибскую царевну получил Бахрам.
Посмотри, как в той женитьбе ловок был Бахрам.
 
 
А когда был кипарис им стройный увезен,
В край индийский за невестой устремился он.
 
 
Разумом раджу индусов так пленил Бахрам,
Что и дочь индийца в жены получил Бахрам.
 
 
И когда в Хорезм направил шах Бахрам посла,
Хорезм-шaxa дочь женою в дом к нему вошла.
 
 
Он царя саклабов даром дорогим почтил,
Дочь его – алмаз чистейший – в жены попросил.
 
 
Так вот – от семи иклимов – у семи царей
Взял он в жены семь прекрасных перлов-дочерей;
 
 
И привез к себе, и с ними в счастье утопал,
Юности и наслажденью полностью воздал.
 

 
В некий день, едва лишь солнце на́ небо взошло,
Небосвод в сребристом блеске обнажил чело.
 
 
Радостен и лучезарен, ярко озарен
Был тот день. Да не затмится он в чреде времен!
 
 
В это утро щах собранье мудрецов созвал.
Как лицо прекрасной девы, дом его блистал.
 
 
Не в саду садились гости, а входили в дом,
Ибо день тот был отрадный первым зимним днем.
 
 
Все убра́нство в дом из сада унесли. И сад
Опустел, погасло пламя множества лампад.
 
 
Смолкли соловьи на голых, мокрых деревах.
Крик ворон: «Держите вора!» – слышится в садах.
 
 
От индийца родом ворон, говорят, идет,—
Диво ль, что индиец вором стал и сам крадет. [297]297
  От индийца родом ворон, говорят, идет,// Диво ль, что индиец вором стал и сам крадет. – В персидской поэзии «индиец» в значении «грабитель» – обычная метафора (см. словарь). Лица у индийцев томные, ворон – черный. Смысл этого и следующего бейта таков: наступила зима, и черные, как индийцы, вороны, подобно грабителям, забрались в сады. В прекрасных садах Ирана действительно зимой много огромных черных воронов с красноватыми лапами и клювами.


[Закрыть]
 
 
Вместо соловьев вороны царствуют в садах.
Вместо роз шипы остались на нагих кустах.
 
 
Ветер утренний – художник, что снует везде,
Он серебряные звенья пишет на воде.
 
 
Холод у огня похитил мощь, – и посмотри:
Из воды мечи кует [298]298
  Холод… из воды мечи кует… – Низами имеет в виду либо сосульки, либо замерзшие реки, ручьи, похожие на изогнутые сверкающие мечи.


[Закрыть]он под лучом зари.
 
 
И с копьем блестящим вьюга всадником летит,
Над затихшей речкой острым снегом шелестит.
 
 
Молоко в кувшинах стало твердым, словно сыр.
Стынет в жилах кровь живая, воздух мглист и сыр.
 
 
Горы в горностай оделись, долы – в белый пух,
Небосвод в косматой шубе дремлет, хмур и глух.
 
 
Хищник зябкий травоядных стал тропу следить,
Чтоб содрать с барана шкуру, чтобы шубу сшить.
 
 
Голова растений сонно на землю легла,
Сила их произрастанья в глубь пещер ушла.
 
 
Мир-алхимик на деревьях лист позолотил
И рубин огня живого в сердце камня скрыл.
 
 
В благовонья тот алхимик розы превратил [299]299
  В благовонья тот алхимик розы превратил… – Речь идет либо о розовой воде, либо о вине, красном, как розы, и заключенном в кувшины.


[Закрыть]
И в кувшине под печатью крепкой заключил.
 
 
Словно ртуть, вода густая стынет на ветру
И серебряной пластиной скрыта поутру.
 
 
Теплый шахский дом, блистая стеклами окон,
Совмещал зимою свойства четырех времен.
 
 
Золотым углем жаровен и живым огнем
Леденящий зимний воздух нагревался в нем.
 
 
А плоды и вина сладко усыпляли ум,
И от сердца отгоняли рой докучных дум.
 
 
На углях горел алоэ, жарко тлел сандал;
Как индийцы на молитве, дым вокруг вставал. [300]300
  Как индийцы на молитве, дым вокруг вставал. – То есть дым был черный, как темнолицые индийцы, и стоял вокруг огня, как индийцы-огнепоклонники на молитве. Зная, очевидно, о культе Агни, современники Низами часто называли вообще всех индийцев огнепоклонниками, что, конечно, неправильно.


[Закрыть]
 
 
Для поклонников Зардушта рдел живой огонь,
Был источником веселья золотой огонь.
 
 
В золоте, в дыму алоэ брачный был чертог,
Пиршественный, как гранатный розовел цветок.
 
 
Яркие шелка блистали в зале пировом.
Куропатка с перепелкой над живым огнем
 
 
Вместе жарились, вращаясь. С ними чередой,
Оперенье сняв, кружился вяхирь молодой.
 
 
Желтый пламень дров горящих, дымом окружен,
Кладом золотым казался, дым на нем – дракон [301]301
  …дым на нем – дракон. – По представлению времен Низами, отраженному и в одной из глав этой поэмы, змеи, драконы, охраняют клады. Это представление характерно и для славянского фольклора.


[Закрыть].
 
 
Адом был огонь и раем. В суть огня вникай:
Ад он – жаром пепелящим, ярким светом – рай.
 
 
Обитателям кумирен он – горящий ад,
Сад он райский для прошедших узкий мост – Сират.
 
 
Древний Зенд Зардушта гимны пламени поет,
Маг, как мотылек крылатый, вкруг огня снует.
 
 
В славный зимний день с друзьями пировал Бахрам,
Пил вино, как подобает пить вино царям.
 
 
Вина сладкие, жаркое, музыка, друзья,—
Это зимнею порою одобряю я.
 
 
Как улыбка уст румяных, в чаше блеск вина,
Коль вином горячим в стужу чаша та полна.
 
 
Музыкой разгорячен был у застольцев мозг,
Сердце в теплоте отрадной таяло, как воск.
 
 
Мудрецы путем веселья за вином пошли,
Искрящийся остроумьем разговор вели.
 
 
Каждый радостно, открыто шаху говорил
То, что в сердце благородном ото всех таил.
 
 
Некий славный иноземец среди них сидел,
Князь по крови, он, великий, знанием владел.
 
 
Светлый ликом, словно солнце, звался он Шида;
Живописец – чувств исполнен, вдохновлен всегда,
 
 
Геометр и математик, врач и астроном,
Был он в зодчестве прославлен дивным мастерством.
 
 
Словно воск, податлив камень был в его руках,
Яркий блеск его мозаик не погас в веках.
 
 
Он узорною резьбою зданья украшал
И по извести картины красками писал.
 
 
Поднялся он из застолья, перед шахом встал,
Поклонился, сел на место и царю сказал:
 
 
«Если будет мне согласье шаха и указ —
Устраню я от Ирана наговор и сглаз.
 
 
Я ученый и астролог. До высоких звезд
Мною знанья тайн небесных перекинут мост.
 
 
Был провидения дан мне при рожденье дар,
Зодчеству меня премудрый научил Симнар.
 
 
Предначертано мне было, чтобы я пришел
И для шаха семь высоких здесь дворцов возвел.
 
 
Чтобы семь цветов небесных радуги я взял,
Чтобы дом семи чертогов семицветным стал.
 
 
Семь прекрасных жен Бахраму судьбами даны,
Семь красавиц; каждой свойствен цвет ее страны.
 
 
Надо, чтоб дворец у каждой ей по цвету был,
Чтобы с цветом сочетался цвет семи светил.
 
 
В соответствии с движеньем неба и планет,
За семь дней своих неделя изменяет цвет.
 
 
И в согласии с движеньем вечных звезд и дней,
Каждый день пускай приходит шах к жене своей.
 
 
Шах ответил: «Я согласен. Эти семь дворцов
Златоверхих ты построишь средь моих садов.
 
 
Но и мне в свой срок придется к богу отойти,
Так зачем же здесь заботы лишние нести?
 
 
Говоришь, что семь чертогов мне построишь ты,
Что внутри, подобно раю, их устроишь ты?
 
 
В тех чертогах поселится только страсть моя,
Ну, а где же буду бога славословить я?
 
 
Коль в семи чертогах славить буду божество,
Где же будет храм? Где бога встречу моего?»
 
 
Но подумал про себя он: «Заблуждаюсь я,
Маловер, во всюду сущем сомневаюсь я.
 
 
Тот, кто землю наполняет и небесный свод,
Слово искренней молитвы всюду он поймет».
 
 
И, представ с душой открытой пред лицом творца,
Заложил Шида основу первого дворца.
 
 
Семь чертогов он два целых года возводил,
Ежедневно на рассвете на леса всходил.
 
 
Да! Поистине – ты скажешь – зодчий был велик!
Семь невиданно прекрасных он дворцов воздвиг.
 
 
Был у каждого свой тайный гороскоп, свой цвет.
С честью выполнил строитель данный им обет.
 
 
Шах Бахрам, придя, увидел средь своих садов
Семь дворцов, как семь небесных светлых куполов.
 
 
Знал он, что достигли слухи отдаленных стран,
Как безжалостно с Симнаром поступил Нуман.
 
 
Был Нуман за то сурово всюду осужден,
Что премудрого Симнара смерти предал он.
 
 
Чтоб Шида был им доволен, счастлив был весь век,
Шах ему богатый город подарил – Бабек.
 
 
Он сказал: «Нуман ошибку тяжкую свершил,
Я судить его не волен, – знал он, что творил».
 
 
Не по скупости Нуманом был Симнар убит,
Не по щедрости так щедро и Бахрам дарит.
 
 
Таково предначертанье в жизни сей земной,—
Здесь всегда один в убытке, с прибылью – другой.
 
 
Этот жаждою томится, гибнет тот в воде,
И награду за Симнара воздают Шиде.
 
 
Мудрый ведает: грядущий день от нас закрыт.
Поражен своей судьбою – человек молчит.