Текст книги "Пять поэм"

Автор книги: Гянджеви Низами

 
Так повелось, что если болен сад,—
Кровавых листьев слезы моросят,
 
 
Как будто веток зрелое здоровье
Подорвано и истекает кровью.
 
 
Прохладна фляга скованной воды.
Желты лицом, осунулись сады.
 
 
А может быть, на них совсем лица нет.
Лист золотой, но скоро пеплом станет.
 
 
Цветы пожитки чахлые свернули,
В кочевье караваном потянули.
 
 
А там, под ветром, на дороге той
Пыль завилась, как локон золотой.
 
 
Простим сады за то, что в опасенье
Осенней стужи, гибели осенней,
 
 
Бросают за борт кладь былой весны.
Изнеженные, как они больны!
 
 
Пьянеют лозы в сладостном веселье.
Садовник их срезает, чтоб висели,
 
 
Как головы казненных удальцов
На частоколе башенных зубцов.
 
 
И яблоко, вниз головой вися,
Кричит гранату: «Что не сорвался?»
 
 
Гранат, как печень треснувшая, страшен.
Он источает сок кровавых брашен.
 
 
Так осенью израненный цветник
На бранном поле замертво поник.
 
 
Лейли с престола юности цветущей
Сошла в темницу немощи гнетущей.
 
 
Кто сглазил молодой ее расцвет?
Кто погасил ее лампады свет?
 
 
Повязку золотую головную
Зачем Лейли сменила на иную?
 
 
И тело, в лен сквозной облечено,
Зачем само сквозит, как полотно?
 
 
Жар лихорадки тело разрушает,
Сыпь лихорадки тело украшает.
 
 
Лейли открыла матери, как друг,
Смертельный свой и тайный свой недуг.
 
 
«О мать! Что делать? Смертный час объявлен.
Детеныш лани молоком отравлен.
 
 
В кочевье тянет караван души.
Не упрекай за слабость, не греши.
 
 
Моя любовь? – нет, кровь на черной ране.
Моя судьба? – не жизнь, а умиранье.
 
 
Немая тайна так была нема,
И вот печаль достигла уст сама.
 
 
И так как с уст уже душа слетает,
Пускай тихонько медленно растает
 
 
Завеса тайны. Если ты стара,
Прости мне, мать! А мне и в путь пора.
 
 
Еще раз обними меня за плечи.
Прости, прощай! А мне пора далече.
 
 
Вручаю небу душу оттого,
Что друга не встречала своего.
 
 
Сурьмой мне станет пыль его дороги,
Моим индиго – плач его тревоги,
 
 
Моим бальзамом – слез его бальзам.
О, только бы он волю дал слезам!
 
 
И я вздохну тогда еще раз тайно
Над ним в благоуханье розы чайной
 
 
И камфоры. А ты мне саван дай,
Как для шахида, кровью пропитай
 
 
Льняной покров. Пускай не траур мрачный
Тот будет день, а праздник новобрачной.
 
 
Пускай невестой, не прервавшей сна,
Навек земле я буду предана.
 
 
Когда дойдут к скитальцу злые вести,
Что суждено скитанье и невесте,
 
 
Я знаю – он придет сюда рыдать,
Носилки с милым прахом увидать.
 
 
Он припадет в тоске к их изголовью,
Над горстью праха, что звалась любовью.
 
 
Сам бедный прах, он страшно завопит
Из состраданья к той, что сладко спит.
 
 
Он друг, он удивительно мне дорог.
Люби его без всяких отговорок!
 
 
Как можно лучше, мать, его прими,
Косым, враждебным взглядом не томи,
 
 
Найди в бездомном нищем человеке
То сердце, что теряешь ты навеки,
 
 
И эту повесть расскажи ему:
«Твоя Лейли ушла скитаться в тьму.
 
 
Там, под землей, под этим низким кровом,
Полны тобой опять ее мечты.
 
 
На переправе на мосту суровом
Она высматривает: где же ты?
 
 
И оборачивается в рыданье,
И ждет тебя, и ждет тебя она.
 
 
Освободи ее от ожиданья
В объятьях с ней, в сокровищнице сна».
 
 
Сказавши все и кончив эту повесть,
Лейли рыдала, в дальний путь готовясь,
 
 
И с именем любимым на устах
Скончалась быстро, господу представ.
 
 
Мать на нее как всмотрится, как взглянет,—
Ей кажется, что Страшный суд нагрянет.
 
 
Срывала с головы седой чадру
И растрепала кудри на ветру.
 
 
Вопила, чтобы смерть переупрямить,
Все причитанья, что пришли на память,
 
 
По-старчески, склонившись к молодой,
Ее кропила мертвою водой.
 
 
Лежало тело дочери в бальзаме
Живой любви, омытое слезами.
 
 
И стон такой последний раздался,
Как будто то стонали небеса.
 
 
Старуха же в отчаянье великом
Над камнем мертвой крови, сердоликом,
 
 
Все сделала, что приказала дочь.
И, проводив ее навеки в ночь,
 
 
Не жаловалась больше на кончину,
Не ужасалась, что ушла из глаз
 
 
Жемчужина в родимую пучину.
О жемчуге забота улеглась.
 

Зейд узнает о смерти Лейли, рыдая, надевает траурные одежды и идет к Меджнуну. Он сообщает ему горестную весть. Меджнун падает без чувств, словно сраженный молнией. Придя в себя, он обращает к небу упреки в жестокости, затем спешит к могиле Лейли. Зейд следует за ним. Придя на могилу, Меджнун бьется в рыданиях (предположительно – интерполяция).

 
«О роза! Ты увяла раньше срока,
Дитя, едва раскрыв глаза широко,
 
 
Закрыла их и крепко спишь в земле.
Шепни мне, как очнулась там, во мгле.
 
 
Где родинка на круглом подбородке,
Где черный глаз, где глаз газели кроткий?
 
 
Что потускнел смарагд горячих уст?
Что аромат волос уже не густ?
 
 
Для чьих очей твое очарованье,
Кто твой попутчик в дальнем караване,
 
 
По берегам какой реки спеша,
Не кончила ты пиршества, душа?
 
 
Но как ты дышишь в подземельях ночи?
Там только змей мерцают злые очи,
 
 
Гнездиться только змеи там вольны,
Не место там для молодой луны.
 
 
Иль, может быть, как клад, ушла ты в землю,
И я твоей подземной тайне внемлю
 
 
И, как змея, пришел тебя стеречь,
Чтобы, клубком свернувшись, рядом лечь.
 
 
Ты, как песок, взвивалась легче ветра,
И, как вода, ушла спокойно в недра,
 
 
И, как луна, земле теперь чужда,—
Что ж, так с луной случается всегда.
 
 
Но, ставши от меня такой далекой,
Ты стала всей моею подоплекой.
 
 
Совсем ушла, совсем ушла из глаз,
Но заново для сердца родилась.
 
 
Должно истлеть твое изображенье,
Чтоб вечно жить в моем воображенье!»
 
 
Сказал, и руки заломил, и вдруг
Затрепетал, сломав браслеты рук,
 
 
Со сворой всех зверей ушел оттуда,
И танцевал, и гнал вперед верблюда,
 
 
Мешая слезы горькие с песком,
О камень бился огненным виском…
 
 
Но захотел он быть поближе к милой,
И с гор его потоком устремило
 
 
К могиле, где покоится Лейли.
Он подошел, склонился до земли,
 
 
И вся от слез могила стала влажной.
И хищники вокруг уселись важно,
 
 
Глаз не сводя внимательных с него.
И стало вкруг безлюдно и мертво,
 
 
И путник проходил возможно реже
Дорогой той, недавно лишь проезжей.
 
 
Так буйствуя, печалясь и губя,
Он истязал и разрушал себя.
 
 
Так два-три дня провел он, горько плача.
Уж лучше смерть, чем жизнь его собачья!
 
 
И так он обессилел и устал,
Что книги жизни сам не дочитал.
 

Салам с великим трудом разыскивает Меджнуна. Меджнун спрашивает его, зачем он пришел. Салам отвечает, что хочет слышать его прекрасные стихи. Меджнун, рыдая, говорит о смерти Лейли – ее душа теперь в раю. Салам остается с Меджнуном несколько месяцев и записывает его стихи, потом уезжает в Багдад.

 
Ладья его тонула в темных водах.
Да, наконец-то обретал он отдых!..
 
 
Размолотый на мельнице судьбы,
Он напоследок взвиться на дыбы,
 
 
Встать на ноги, разрубленный, пытался,
Но, как змея, с обрубком не срастался.
 
 
Закрыв глаза, к нагой земле прильнув,
Он молвил, руки к небу протянув:
 
 
«Внемли, создатель всех земных созданий,
Освободи мне душу от страданий,
 
 
Соедини с любимою женой
И воскреси изгнаньем в мир иной».
 
 
Так он сказал, могилу обнял нежно,
Всем телом к ней прижался безмятежно.
 
 
Сказал: «Жена!» – и перестал дышать.
Теперь ему осталось не сплошать
 
 
На той последней темной переправе,
Что миновать никто из нас не вправе.
 
 
О ты, сидящий крепко на земле,
Под крепким кровом в неге и тепле!
 
 
Вставай, не спи! Жилье твое непрочно,
Должна река разлиться в час урочный,
 
 
И рухнет каждый мост когда-нибудь.
Встань, не зевай! Гони верблюда в путь!
 
 
Земля есть прах. Расстанься с нею быстро.
Душа твоя истлеет малой искрой.
 
 
Без сожаленья растопчи свой сан,
Незнатным ты предстанешь к небесам.
 
 
Заранее мертво, что не навеки,
Не обожай того, что не навеки!
 

 
Так на могиле милой он лежал,
И весь огонь с лица его сбежал.
 
 
Так целый месяц тлел он на могиле
Иль целый год (иные говорили).
 
 
Не отходили звери ни на шаг
От мертвого. И спал он словно шах
 
 
В носилках крытых. И охраной мощной
Вокруг стояли звери еженощно,
 
 
И кладбище травою заросло,
Сынам пустыни логово дало.
 
 
И, сторонясь встречаться с хищной сворой,
Про кладбище забыли люди скоро.
 
 
А тот, кто видел издали порой
Роящийся, подобно пчелам, рой,
 
 
Предполагал, что то паломник знатный
В тени перед дорогою обратной,
 
 
Надежно охраняемый, уснул.
Но если бы он пристальней взглянул,
 
 
Он увидал бы лишь нагое тело,
Что до предела ссохлось и истлело,
 
 
В чьем облике от всех живых частей
Была цела одна лишь связь костей.
 
 
Столь дорогой гиенам и шакалам,
Зиял костяк нетронутым оскалом.
 
 
Пока оттуда звери не ушли,
Запретным слыло кладбище Лейли.
 
 
Год миновал, и вновь ушли в пустыню
Все хищники, что стерегли святыню.
 
 
Сначала смельчаки, потом и все,
Путь проложив к таинственной красе,
 
 
Заметили и умилились слезно
Нагим костям, и мертвый был опознан.
 
 
Проснулась память, заново жива,
Пошла по всей Аравии молва.
 
 
Разрыли землю, и бок о бок с милой
Останки Кейса племя схоронило.
 
 
Уснули двое рядом навсегда,
Уснули вплоть до Страшного суда.
 
 
Здесь – клятвой обрученные навеки,
Там – в колыбели спят, смеживши веки.
 
 
Прошел недолгий срок, когда возник
На той могиле маленький цветник,
 
 
Пристанище всех юношей влюбленных,
Паломников селений отдаленных.
 
 
И каждый, кто пришел тропой такой,
Здесь находил отраду и покой.
 
 
Могильных плит касался он руками,
Чтоб исцелил его холодный камень.
 

Зейд часто приходит на могилу Лейли и Меджнуна. Он слагает повесть об их любви и всем рассказывает ее. От него эта повесть и пошла по миру… Зейд все думает о влюбленных – где они? Спят под землей, или они – украшение рая? Как-то раз он видит во сне райский сад. В этом саду на берегу ручья стоит трон. На троне восседают два ангела. Они пьют вино, ласкают друг друга. У трона стоит старец, осыпающий временами ангелов драгоценными камнями. Зейд спрашивает у старца имена этих ангелов. Старец отвечает, что ото души верных влюбленных, на земле их звали Лейли и Меджнун. При жизни они не добились счастья, здесь же они вкушают вечное блаженство. Зейд просыпается и раскрывает людям тайну, поведанную ему старцем. Глава завершается рассуждениями о бренности этого мира и о том, что вечное счастье достижимо лишь в мире потустороннем, путь же к нему – самоотверженная любовь (предположительно – интерполяция).

Низами снова обращается к шаху Ахситану. Он надеется, что шах милостиво взглянет на поднесенную ему поэму, и просит разрешения заключить ее несколькими советами. Хотя Ахситан и справедлив, но будет неплохо, если он еще умножит свое правосудие. Пусть он не доверяет врагам, пусть советуется с друзьями, пусть не торопится катить того, кто в его власти. «Впрочем, – заключает Низами. – ты не нуждаешься в таких советах. Я же буду молиться о твоем благополучии», Глава завершается пожеланиями успеха и долголетия.

Семь красавиц

Перевод В. Державина

 
Ты, чьей благодатной мощью создан мир живой,—
Все в тебе! Во всех явленьях виден образ твой.
 
 
Ты – начало сотворенья и конец вещей,
В бесконечном – завершенье и конец вещей.
 
 
Это ты привел в движенье вечный круг светил,
Мир и жизнь в нерасторжимый круг объединил.
 
 
В беспредельном светит щедрость вечная твоя,
О создавший, населивший лоно бытия,
 
 
Зодчий мира, устроитель всех частей его,
Ты – во всем, ты – созидатель сущего всего!
 
 
Жизнь и смерть – и все начала мира и концы —
Всё в тебе, – так в откровеньях молвят мудрецы.
 
 
Но не в зримой оболочке ты – всегда, везде —
В бесконечности явлений, в вечной их чреде.
 
 
Тайной сутью жизни живы в мире существа,
Но тобой – твоею сутью, жизнь сама жива,
 
 
О великий, сотворивший мир из ничего,
Ты питаешь все живое и хранишь его.
 
 
Имя – всех имен начало – тайное творца —
Начинания начало и конец конца.
 
 
Самый первый ты средь первых на счету веков.
И последний из последних при конце концов.
 
 
Необъятный круг свершая, льется бытие,
Возвращаясь снова в лоно вечное твое.
 
 
На незыблемых, ведущих к истине вратах
Никогда не оседает разрушенья прах.
 
 
Ты вовеки не рождался, породив других…
Ты велик. Другие – ветер на путях твоих.
 
 
Ты единой мыслью дальний озаряешь путь.
Ты предвидения светом наполняешь грудь.
 
 
Но врата твои закрыты множеством замков
Пред мольбою лицемерной низких и лжецов.
 
 
Утру ты даешь сиянье, цвет и блеск – весне.
Ты повелеваешь солнцу, звездам и луне.
 
 
Черный ты шатер и белый над землей простер,—
Белый – солнцу дал, а черный – месяцу шатер.
 
 
Как рабы твои, посменно пред твоим дворцом
Ночь и день чредой проходят пред твоим лицом
 
 
И добро и зло твоею волею творят,
Ничего своею волей в мире не вершат.
 
 
Разум яркий, как светильник, ты в мозгу вместил —
Он светлее всех горящих на небе светил.
 
 
Но светящий ярко разум – так устроил ты —
Смотрит в глубь себя и светит вне своей черты,
 
 
Если разум будет твердым на твоем пути,
Не забудется в сомненьях на любом пути.
 
 
Жизни суть – душа, и в тело наше вмещена,
Но никто из нас не знает, где живет она.
 
 
В мире всё – от мрака ночи до дневных лучей,—
Все нуждается в могучей помощи твоей.
 
 
Ты рождаешь из гранита и бесплодных глин
Жар огня рубиноцветный, огневой рубин.
 
 
Весь вращающийся в мире звездный небосвод
Суетится и кружится у твоих ворот.
 
 
Разве доброе и злое людям – от светил?
Сами звезды под влияньем злых и добрых сил.
 
 
Среди многих звездочетов разве ты встречал
Одного, что путь по звездам к кладу отыскал?
 
 
Тайны звездного движенья и пути планет
Изучал я – и в науке мне открылся свет.
 
 
Но напрасно в древних книгах тайну я искал…
Ты открылся мне! И новый путь мне заблистал.
 
 
Ты, под чьей благой защитой дух живой окреп,
Сам для нас в печи бессмертья выпекаешь хлеб.
 
 
У ворот своих, о боже, ты меня возвысь,
У ворот людской гордыни в прахе не унизь.
 
 
Сам, о боже, дай мне хлеб мой – не из рук чужих,
Ты – кормящий птиц небесных и зверей степных.
 
 
С юных лет не отвращал я от тебя мой взгляд,
Не ходил к вратам другим я от заветных врат.
 
 
И дверей своих пред нищим я не закрывал,
Ибо хлеб мой и достаток сам ты мне давал.
 
 
Я состарился на службе у тебя в саду,
Помоги мне – чтобы вновь я не попал в беду!
 
 
Ты, могучий, чьей защиты просит Низами,
У него своей опоры ты не отними.
 
 
Ты возвысь его превыше всех земных владык,
Пусть он будет благородством истинным велик
 
 
До поры, когда предстанет он перед тобой
Вместе с сонмом пробужденных судною трубой.
 

Глава содержит восхваление Мухаммеда и изложение мусульманской религиозно-философской концепции пророчества.

Описание вознесения Мухаммеда на небо, аналогичное содержащемуся в «Сокровищнице тайн» (см. «О вознесении Пророка»).

 
В день, когда, благоволеньем истинным даря,
Прибыло ко мне посланье тайное царя, [271]271
  Прибыло ко мне посланье тайное царя… – Речь идет о прибытии гонца от правителя Мераги из династии Аксонкоридов Алла ад-дина Корпа-Арслана (1174–1208) – заказчика поэмы «Семь красавиц».


[Закрыть]
 
 
Ощутил я за спиною крылья, как орел,
Перья на широких крыльях новые обрел.
 
 
Было в свитке начертанье царственной руки:
«Друг, из бездны этой ночи месяц извлеки!
 
 
Но чтобы его завесой гений твой облек,
Чтоб его непосвященный увидать не мог.
 
 
Воск преданий над багряным жаром размягчи,
Мы за то тебе вручаем милости ключи.
 
 
Не тащись в носилках тесных, в этой пыльной мгле,
О певец мой, полно ездить на хромом осле!
 
 
Ты деянием нелегким будешь утружден,
Но сокровищами шаха будешь награжден.
 
 
Ждем начала представленья! На людей взгляни,
Темный занавес раздерни и зажги огни!»
 
 
Я в тот день, когда посланье это прочитал,
С мирной радостью простился и в смятенье впал.
 
 
Тут искать я в старых книгах начал без конца
Быль и сказки, что могли бы радовать сердца.
 
 
К «Шах-наме» я обратился. Прочитал я в ней
О деяньях древних шахов и богатырей.
 
 
Фирдоуси – певец великий – все в стихах своих
Сладкозвучно нам поведал о веках былых.
 
 
И когда он драгоценный выгранил рубин,
Многие обогатились от его крупин.
 
 
И от «Шах-наме» – рубина – я осколок взял
И оправил, чтоб осколок ярко засверкал,
 
 
Чтобы люди во вселенной песнь мою прочли,
Чтоб мою перед другими книгу предпочли.
 
 
Что учитель подсказал мне – я договорил
И в забвенье пребывавший жемчуг просверлил.
 
 
Углубился я в сказанья, стал вникать во тьму
Тайн, рассеянных когда-то по свету всему.
 
 
На арабском прочитал я все и на дари,
Книгу Бухари прочел я, книгу Табари. [272]272
  На арабском прочитал я все и на дари,// Книгу Бухари прочел я, книгу Табари. – Дари– иное название языка фарси. Бухари (ум. в 870 г.) – знаменитый собиратель изречений Мухаммеда и преданий о нем (хадисы), составитель их сборника под названием «Правильный». Табари (ум. в 923 г.) – автор огромного исторического свода под названием «История пророков и царей», переведенного в X веке на язык дари (фарси), а также автор обширного комментария на Коран. Упоминание имен Бухари и Табари рядом как будто говорит о мусульманских источниках, однако упоминание языка дари, скорее, указывает на персидский перевод хроники Табари, где упоминаются герои «Шах-наме» и «Семи красавиц». Неясно, что взял Низами из Бухари – прямого использования преданий о пророке в поэме нет.


[Закрыть]
 
 
Чтобы не было пробелов, не было потерь,
Переполненных хранилищ отпирал я дверь.
 
 
Пехлевийские в подвалах свитки я искал,
Со свечою – по листку их бережно сшивал.
 
 
И когда все книги предков изучил я сам,
Изощрился, окрылился быстрый мой калам.
 
 
Я сказал, что подобает мудрому сказать,
А не то, что мудрый может после осмеять.
 
 
Словно Зенд, я сказ украсил пламенным пером.
Юных семь невест блистают красотою в нем.
 
 
Пусть Небесные Невесты [273]273
  Пусть Небесные Невесты… – то есть семь планет, с которыми символически сопоставлены в поэме семь красавиц, упомянутые далее в семи притчах.


[Закрыть]раз на них взглянут
И еще светлей и чище над землей блеснут!
 
 
Хоть Бахрама нить в сказаньях криво шла досель,
Правда в мире не исчезла и ясна мне цель.
 
 
Я – певец – по этой нити в лабиринт спущусь,
В сторону от этой нити верной не собьюсь.
 
 
В сотнях речек омовенье, верный, соверши,
Лишь тогда найдешь источник света и души.
 
 
Низами! Вот твой Мессия, твой живой калам!
Память же твоя подобна пальме Мариам. [274]274
  …подобна пальме Мариам. – См. сноску 232.


[Закрыть]
 
 
Ты плодоноси, покамест ты и бодр и жив.
Счастье ты познаешь, ибо ты уже счастлив.
 

В начале этой книги, говорит Низами, идут четыре главы: восхваление Аллаха, восхваление пророка, молитва о шахе и советы шаху… Затем он переходит к восхвалению заказчика поэмы Корпа-Арслана, за восхвалением следуют молитвы о нем.

Глава начинается с восхваления могущества и щедрости Корпа-Арслана, которое постепенно переходит в поучения и наставления. Дух выше тела, говорит Низами, будь же душою государства, будь справедливым и мудрым, милосердным, слушай советы Низами, заключенные в этой книге, как слушали мудрые советы великие шахи прошлого. Затем следует посвящение книги Корпа-Арслану и речь о нетленности стихов, которые ценнее сокровищ. Глава завершается добрыми пожеланиями шаху.

 
Мира древнего древнее то, что вечно ново,—
Много сказано об этом, ибо это – слово.
 
 
Вечность – древняя праматерь – землю создала
И творенья увенчанье – слово нам дала.
 
 
Слово тайны, слово мощи, чистое, как дух;
Страж сокровищ. К тайне слова приклони свой слух…
 
 
Ведь оно неслыханные повести скрывает,
В мире ненаписанные повести читает.
 
 
Все, что ныне народится, завтра прочь уйдет,
Кроме слова. Только слово в мире не умрет!
 
 
Сад иссохнет, шелк истлеет, рухнет зданья свод.
Слово вечно. Остальное – ветер унесет.
 
 
Вникни, мудрый, в суть растений, почвы и камней,
Вникни в суть существ разумных, в суть природы всей,—
 
 
И в любом живом творенье можешь ты открыть
Главное, что и по смерти вечно будет жить.
 
 
Все умрет, все сгубит время, прахом истребя.
Вечно будет жить познавший самого себя.
 
 
Обречен на смерть, кто сути жизни не прочтет;
Но блажен себя познавший [275]275
  Но блажен себя познавший… – Познавший самого себя обретает бессмертную душу.


[Закрыть]: будет вечен тот.
 
 
Если ты себя, как свиток, правильно прочтешь,
Будешь вечен. В духе – правда, остальное – ложь.
 
 
Коль не обретешь познанья высшего теперь,
В дверь одну вошедший, выйдешь ты в другую дверь.
 
 
Дом жилой, но лишь над кровлей не клубится дым.
Здесь живут, но знанья польза неизвестна им.
 
 
Кто доволен преходящим – слеп, как жалкий крот,
И чертога вечной жизни он не возведет.
 
 
Повод для духовной лени выдумать легко;
И не скажут здесь: «Прокисло наше молоко».
 
 
Опытом вооруженный, сведущий в делах
Муж порой не смыслит в сути дела и в корнях.
 
 
Видит далеко, кто знаньем наделен средь нас,
А незнанье пеленою скроет мир от глаз.
 
 
Если, человек богатый, ты собрался в путь —
От разбойников охрану взять не позабудь.
 
 
И купцы, что из Китая мускус к нам везут,
В оболочке из камеди мускус берегут.
 
 
Хоть перед орлом могучим слаб и мал удод,
Но, в полете быстр, всегда он от орла уйдет.
 
 
Вкруг прославленного зависть злобная шипит,—
Эта злоба, эта зависть бедных не страшит.
 
 
Коршун мчится за добычей, позабывши страх,
А посмотришь – обе лапы у него в сетях.
 
 
Жадный тигр, задрав корову, верно, будет сыт,
Не пожрет он пищи больше, чем нутро вместит,
 
 
Не проесть амбаров мира, даже на зерно
Не уменьшатся запасы; столько нам дано.
 
 
Сколько бы ячменных зерен птицам ни скормить [276]276
  Сколько бы ячменных зерен птицам ни скормить… – Обычный суфийский образ вечности: птица без крыльев сидит у амбара и клюет в год по одному зерну. Птица– солнце, зерно– дни. Образ идет из какой-то древней мифологии.


[Закрыть]—
Все вернется! Как и звездам, зернам не убыть.
 
 
Золотым венцом ты хочешь, как свеча, блистать,
Но подумай, как придется под конец рыдать!
 
 
В этом зелье веселящем – так уж повелось —
Смеха радостного меньше, больше горьких слез.
 
 
Но, рассеянные в мире, есть друзья у нас,
Что подать нам помощь могут в самый трудный час.
 
 
Разум – главный наш помощник, наш защитник – он.
Муж разумный всем богатством мира наделен.
 
 
Кто от разума и мысли духом отвращен —
Человек он по обличью, див по сути он.
 
 
Люди разума подобны ангелам с небес,
Дар провидения дан им – чудо из чудес.
 
 
Все начертано заране, что произойдет.
И никто предначертанья судеб не уйдет.
 
 
Делай дело здесь, задачу исполняй свою;
Дело и в аду почтенней праздности в раю.
 
 
Но и доброе деянье вряд ли будет впрок,
Если делом поглощенный человек жесток.
 
 
Кто злоумышляет втайне, ближних невзлюбя,
Жало зла он обращает сам против себя.
 
 
Благородный, мыслей добрых полный человек,
Зла не делая, запомнит доброе навек.
 
 
Так живи, чтоб в час кончины в хоре голосов
Не услышать ни упреков, ни хулы врагов;
 
 
Чтоб один из них не молвил: «Смерть в его дому!»
Чтоб другой не засмеялся: «Поделом ему!»
 
 
Пусть тебя и не поддержат под локоть рукой,
Так живи, чтоб не валяться ни под чьей ногой.
 
 
Тот, кто доброе запомнит средь твоих друзей,
Лучше тех, кто рад печальной участи твоей.
 
 
Хлеб не ешь среди голодных. Если будешь есть,
За накрытый стол с собою пригласи их сесть.
 
 
Пред завистником сокровищ не считай своих,
Чтобы, как дракон на кладе, он не сел на них.
 
 
Если друг твой, как весенний ветер, мягок, все ж
Знай – лампаду и под легким ветром не зажжешь.
 
 
Создан не для пожиранья мяса и хлебов
Человек. Нет, он источник умственных даров.
 
 
И собака благородней низкого того,
Кто живет лишь для услады брюха своего.
 
 
Мудрый, будь полезен людям, мир добром укрась!
Это – выше всех сокровищ и сильней, чем власть.
 
 
Будь открыт добру, как роза! От твоих щедрот
Пусть всегда благоуханье по земле идет.
 
 
Помнишь мудрого реченье? Что сказал нам он:
«Кто заснул, добро содеяв, видит добрый сон».
 
 
В чьей душе укоренится зло и возрастет,
Тот во зле всю жизнь влачится и во зле умрет.
 
 
Тот же, в чьей душе открытой возрастет добро,
Проживет в добре и миру принесет добро.
 
 
Бойся алчности и помни: небосвод не спит,—
Сонмы алчных истреблял он и тебя сразит.
 
 
В пору оскуденья веры правду зло гнетет,
Хищным волком стал Иосиф, а отшельник пьет.
 
 
Ныне жить двояко можно: совершая зло
Или – с чистою душою – одобряя зло.
 
 
И не дай Аллах всевышний, чтоб рабы твои
Наложили эти цепи на ноги свои!
 
 
Полно в мире божьем пламя ада разжигать,
Полно гаснущее пламя нефтью поливать!
 
 
Встань же, растопчи нечестье, смуту потуши
И всевышнего веленье в мире соверши!
 
 
Полно бедствовать у вечных, полных злата скрынь!
Все сокровищниц засовы смело отодвинь.
 
 
На тюльпан взгляни, – как ветер истрепал его,
Из-за трех монет фальшивых [277]277
  Из-за трех монет фальшивых… – то есть из-за трех золотистых тычинок. Образ продолжается в следующем стихе, но там он непереводим. Полынь на фарси – «дермене», она, говорит Низами, не имеет монет – «дерам»; в арабской графике, даже не в звучании, получается красивое поэтическое «сопротивопоставление», по-русски, разумеется, непередаваемое.


[Закрыть]ощипал его.
 
 
А полынь растет, как прежде; у полыни нет
Ни поддельных, ни червонных золотых монет.
 
 
Я оружье сбросил, словно лепестки цветок,
И от зависти язвящей и от зла далек.
 
 
Что мне тлеющая зависть? Что мне дым ее? —
Пусть огни ее потушит рубище мое.
 
 
Мир – далекий и опасный путь, из мрака в мрак,
И пройти дорогой дивов можно только так,—
 
 
Помни: кто свое обжорство сможет обуздать,
Снова перлом драгоценным сможет заблистать.
 
 
Очищается и крепнет сильный дух в беде,
Гребешок тысячезубый нужен бороде.
 
 
Тысячи отрав изведать в мире нужно нам,
Чтоб вкусить животворящий времени бальзам.
 
 
Погляди: в обширной этой лавке мясника
Ты добытого без муки не найдешь куска.
 
 
Тысячи надежд погибли, многих сгублен век,
Чтоб один обогатился в мире человек.
 
 
Сто голов мечом палачьим где-то снесено,
Чтоб седло баранье было избранным дано.
 
 
Золото ногами топчет человек один,
Тысячи за грош потеют в муках до седин.
 
 
Благо ль, что всего достиг ты и желаний нет?
В неисполненных желаньях свет грядущих лет.
 
 
Коль желанного достигнет поздно человек,
Это весть ему, что долгий проживет он век.
 
 
Пусть же поздно долговечный цели досягнет.
Кто всего достигнет быстро, рано тот умрет.
 
 
Образуется веками лал, живет века,
А тюльпан весенний гибнет и от ветерка.
 
 
В двери древние входящий небу говори:
«Гость я, странник здесь! Ты волю сам свою твори!»
Низами, доколь в оковах этих пребывать?
 
 
Не пора ль оковы сбросить, не пора ль восстать?
 
 
Встань, не бойся наважденья мира отвести,
Чтобы вечное блаженство в мире обрести!