Текст книги "Пять поэм"

Автор книги: Гянджеви Низами

 
Виночерпий, приди! Дух поникнувший мой
Ты пурпурным вином от печали омой.
 
 
Дай в саду моем травам сияньем единым
Заблестеть с этим сладким и ярким рубином!
 

* * *

 
Есть блаженные дни: чуть развеется мгла,
В твои мысли проникнут благие дела,—
 
 
И все то, что создашь, что упрочишь с отрадой,
В долгой жизни твоей тебе станет наградой.
 
 
Из тумана предчувствий поднявши чело,
Зришь по звездам: грядущее будет светло.
 
 
И во мраке заблещет нам радостный случай:
Светлый дождь посылается сумрачной тучей.
 
 
Двери помощи, друг, пред собой не закрой,
И тоска и печаль нам полезны порой.
 
 
Наши тяжкие вздохи – источник надежды:
Внемлет им сам господь, к нам склоняющий вежды.
 
 
Ты не хмурь свои брови в предчувствии бед,—
Посмотрись лучше в зеркало славных побед.
 

* * *

 
Блеск румийской парчи возвратя восприятью,
Так рассказчик начало скрепляет печатью:
 
 
Когда смог Искендер всех к румийцам привлечь,
Миру зеркалом стал его царственный меч.
 
 
Чтоб земля, как невеста, надела уборы,
Ведь бросать на свой образ ей надобно взоры.
 
 
До царя Искендера не знали зеркал,
Но указ его царский к ним путь изыскал.
 
 
Серебро вместе с золотом сплавили. Сплаву
Дали блеск. Налощили поверхность на славу,
 
 
Но хоть сплав и сиял золотистым огнем,
Отражения чистого не было в нем.
 
 
Мастера много разного брали металла,
И негодный металл их рука отметала,
 
 
Но железо [373]373
  Но железо… – До изобретения стеклянного зеркала с ртутной амальгамой зеркала делали из полированного железа.


[Закрыть], им всем с отраженьем представ,
Доказало, что в нем есть им нужный состав.
 
 
И ковач, помышляя о зеркале плоском,
Создал гладь, отражавшую все своим лоском.
 
 
Чтя весь мир, взял художник сверкающий лист
И увидел, что мир в нем и ясен и чист.
 
 
Но нашли очерк зеркала все же не сразу,
В нем неверным сперва все мерещилось глазу.
 
 
В узком зеркале – узкий увидели лик,
А в широком – широкий пред взором возник.
 
 
И четыре угла не годились. И странным
И неточным был мир на листе шестигранном.
 
 
И для зеркала круглое было дано
Очертанье. Таким и осталось оно.
 
 
Как бы круглое зеркало длань ни вздымало,
Отражение в нем не менялось нимало.
 
 
Так железо, блистающим водам под стать,
Царь принудил в созданье своем заблистать.
 
 
Если смотришь ты в зеркало, – значит, примера
Все еще не забыл ты царя Искендера.
 
 
В день, когда в круглом зеркале грубый состав
Стал сиять и железо смягчило свой нрав,
 
 
Первым царь поглядел на поверхность благую.
Изумила одна драгоценность другую,—
 
 
И, лица своего увидавши овал,
Краю зеркала царь поцелуй даровал.
 
 
И невесты с тех пор – есть на то указанья —
Перед свадьбою зеркалу дарят лобзанья.
 

Искендер пирует в кругу мудрецов. Прибывает посол от Дария с требованием дани, которую Рум издавна платит Ирану. Искендер в гневе отказывается платить дань и говорит о своей мощи и своем величии. Посол возвращается к Дарию с этим ответом. Дарий вновь посылает его к Искандеру с символическими дарами: Прибыв ко двору Искендера, посол вручает ему човган и мяч и говорит, что Искендер еще дитя и ему «забава пристала». Затем он рассыпает перед Искендером зерна кунжута и передает слова Дария: «Чтоб войска мои счесть, сосчитай эти зерна». Искендер же в этих символах видит предзнаменование своей победы – мяч схож с земным шаром, и, следовательно, он, Искендер, будет владыкой мира. Затем он приказывает принести птиц, которые тут же склевали все зерна кунжута. В ответ он посылает Дарию зерна руты, как знак того, что у него войск еще больше… Дарий собирает огромное войско и идет на Рум.

Войско Дария вторгается в Армению. Лазутчики советуют Искен-деру ночью внезапно напасть на иранцев. Он отвергает этот совет, говоря: «Побеждает не тайно дневное светило». Он собирает огромную рать – шестьсот тысяч воинов. Готовясь к бою, Искендер созывает военный совет. Если мы не разобьем Дария, говорит он, мы погибнем, а если разобьем и свергнем его, нарушим справедливость, ибо Дарий – законный правитель. Советники отвечают Искендеру, что Дарий – насильник и притеснитель в своей стране, подданные его ненавидят и жаждут его свергнуть, таким образом, победа над ним справедлива. Нужно быть готовым к бою, говорят они, но первым нападать не следует… Искендер ведет войска под огромным синим стягом, на котором вышит дракон.

У Дария военный совет идет совсем иначе, чем у Искендера. В ответ на вопрос шаха о том, как сразить непобедимого македонца, советники в страхе молчат, зная, что Дарий не любит никаких советов. Наконец, престарелый витязь Ферибурз решается заявить шаху, что известно древнее предсказание о победе некоего румийца над иранцами и падении иранской державы. Лучше не вступать в бой с румийцем Искендером, говорит Ферибурз, лучше помириться с ним. Дарий втайне испуган словами Ферибурза, но внешне его охватывает приступ ярости. Он набрасывается на старого воина, называя его болтливым стариком с прогнившими мозгами, похваляется, что сломит заносчивого юнца Искендера одним ударом. Злобными речами он старается унизить своего опасного противника. Мир победе, говорит Дарий, может предпочесть только старик, неспособный воевать. Ферибурз пытается лестью успокоить Дария, но разгневанный царь зовет писца и диктует ему письмо Искендеру, исполненное яда.

Дарий посылает Искендеру письмо, в котором бахвалится своей мощью и, угрожая уничтожить его и румийское войско, предлагает ому покориться.

Искендер пишет Дарию, что все они лишь рабы всемогущего Аллаха и только он держит в своей руке судьбы мира, и поэтому еще неизвестно, кому будет дарована победа в предстоящей битве. Искендер напоминает Дарию, что тот первый двинул против него войска, и предлагает покончить ссору миром. Дарий, получив письмо, отдает приказ войскам начинать битву.

Огромные войска Дария и Искендера построены одно против другого. Воины, страшась жестокой сечи, еще надеются на мир, но их предводители неумолимы. Начинается сражение. И Дарий и Искендер – в самой гуще схватки. Искендеру едва удается спастись от яростного натиска воинов Дария. Румийцы с трудом устояли. Наступает ночь. К Искендеру приходят два полководца Дария и предлагают ему за награду убить деспота, много раз оскорблявшего их. Искендер не верит им, осуждает их и все же дает согласие:

 
Но ведь каждый любое предпринял бы дело,
Лишь бы только несчастье врагов одолело.
 

 
Круговой своей чаши, о кравчий, огнем
Дай сиянье всему, я мечтаю о нем:
 
 
Этот пламень сжигает в рубиновой чаше
Все печали, что в сердце мы приняли наше.
 

* * *

 
Хоть на этой земле нам отраден привал,
Но спешащий коня сам огнем подковал.
 
 
Две калитки в саду, столь отрадном для взора,
Но железного нет на калитках затвора.
 
 
Ты, в калитку войдя, оглядись: впереди
Есть другая калитка; побудь, – и уйди.
 
 
Не безмерно люби ароматную розу,
Неизбежной разлуки припомни угрозу.
 
 
Береги свой счастливый, свой нынешний день.
Все былое – ничто, все грядущее – тень.
 
 
Этот путь не для радости нам назначали,
А, быть может, для горести и для печали.
 
 
Пригласили на свадебку ослика – он
И воды натаскал, и мешком нагружен.
 

* * *

 
Вот что этому вслед стихотворцем радивым
Было явлено всем в его слове правдивом:
 
 
Светлый день отснял, и покровом густым
Скрыл его полыханье полуночный дым,
 
 
И луною, чтоб радовать смертные очи,
Приукрасился сумрак спустившейся ночи.
 
 
На переднем краю всех частей войсковых
До утра были зорки глаза часовых.
 
 
Караулы кружили, как жерновы. В скалах
Куропаток будили. Немало усталых,
 
 
В тяжкой дреме узрев боевого слона,
Застонав, пробуждались от страшного сна.
 
 
Отдыхало бойца распростертое тело,
Но забвенье к нему все ж прийти не хотело.
 
 
И молились войска, чтобы дольше текла,
Бесконечно текла полуночная мгла,
 
 
Чтобы день заслонила она им собою,
Чтобы долго не звал он их к новому бою.
 
 
А цари размышляли, томительный гнев
Друг на друга в безмолвии преодолев:
 
 
«День взойдет, о своем вспомнив светлом начале,
Чтоб от черного белое мы отличали,—
 
 
И мы рядом поедем; на кратком пути
К примирению путь мы сумеем найти.
 
 
Повод к поводу, между войсками, по лугу
Проезжая, мы дружбу изъявим друг другу».
 
 
Но советники Дарию дали совет,
Угасивший благого намеренья свет.
 
 
Не воспринял никто столь возможного блага.
Царь услышал: «Сражайся! Победна отвага!
 
 
Ведь румиец поранен; в борении с ним
Превосходство бесспорное мы сохраним.
 
 
Выйдем завтра на бой, – и в сраженье упорном
Всех уложим румийцев на поле просторном».
 
 
Так сказали одни, а другие мужи
Предлагали дорогу уловок и лжи.
 
 
Два злодея за битву свой подняли голос:
«Не падет ни один повелителя волос!»
 
 
Но и царь Искендер, под луной, в тишине,
По-иному подумал о завтрашнем дне.
 
 
Рядом – опытных двух полководцев подмога,
Но ясна и ему полководства дорога.
 
 
И открыл он соратникам душу свою:
«День взойдет – и мы завтра, в Мосульском краю,
 
 
Вновь приступим к достойному, к славному бою,
Мышцы нашей души укрепляя борьбою.
 
 
Если мы победим – мы над миром царим.
Если Дарий – то царство возглавится им.
 
 
Судный день всем живущим неведом грядущий,
Все ж на завтра его нам назначил всесущий».
 
 
И лежали бойцы, видя страшные сны,
Предвещаньем и ужасом темным полны.
 
 
Двери света раскрылись над ближней горою,
И блеснула вселенная новой игрою:
 
 
Просо звезд замесив, мир украсивши наш,
Испекла она в небе горячий лаваш [374]374
  …горячий лаваш– то есть солнце.


[Закрыть].
 
 
И войска задрожали, что тяжкие горы,
И в смятенье пришли все земные просторы.
 
 
Царь из рода Бахмана, восстав ото сна,
Чтоб удача была ему в руки дана,
 
 
Чтоб для боя ни в чем не сыскалось помехи,—
Осмотрел все колчаны, щиты и доспехи.
 
 
Сотни гор из булата воздвиг он [375]375
  Сотни гор из булата воздвиг он… – Так Низами описывает построение войск.


[Закрыть], и клад
Он решил сохранять между этих оград.
 
 
Кончив с правым крылом, озаботился левым,
И оно для врага станет смерти посевом.
 
 
Крылья в землю вросли: был придержан их пыл.
Недвижим был железный, незыблемый тыл.
 
 
Дарий встал в сердцевине отряда, и, вея,
Возвышалось над ним знамя древнего Кея.
 
 
Искендер взял на бой свой нетронутый меч,
К смертной схватке сумел он его приберечь.
 
 
Всем храбрейшим, овеянным воинской славой,
Приказал он идти у руки своей правой.
 
 
Многим лучникам, левой стрелявшим рукой,
Быть он слева велел; и порядок такой
 
 
Он назначил для тех, кто и службой примерной,
И всей силой охраною был ему верной:
 
 
Вкруг него встать стеною, – не то что вчера.
Был он словно булат, был он словно гора.
 
 
Огласился простор несмолкаемым криком.
Небеса возвестили о гневе великом.
 
 
Зарычала труба, как встревоженный лев,
Смелый змей заплясал. И заплакал напев
 
 
Исступленно вопящего тюркского ная,
Все сердца страшной дрожью дрожать заставляя.
 
 
На слонах так взгремели литавры, что в Нил
Не один, ужаснувшись, нырнул крокодил.
 
 
Так завыла труба, что у лучников многих
На бегу подкосились от ужаса ноги.
 
 
Гром такой от пустых барабанов пошел,
Что качнулись все горы, зазыблился дол.
 
 
Копья были в жару, – и, как будто в недуге,
Чтобы воздух глотнуть, пробивали кольчуги.
 
 
Ливень стрел стал неистов, и стал он таков,
Что про дождь свой забыла гряда облаков.
 
 
Ртуть мечей засверкала в клубящейся мути,
Разбегались бойцы с торопливостью ртути.
 
 
Столько копий булатных вонзилось в тела,
Что в горах за скалою дрожала скала.
 
 
Так, врубаясь, мечи скрежетали от злости,
Что рассыпались гор загремевшие кости.
 
 
Столько стрел в колесо небосвода вошло,
Что оно быть поспешным никак не могло.
 
 
Так стремились к устам остроклювые дроты,
Что устам и дышать уж не стало охоты.
 
 
Стали копья шипами запретных оград,
А щиты – словно полный тюльпанами сад.
 
 
Всех настиг Судный день, страшный День воскресенья!
И не стало исхода, не стало спасенья,
 
 
Столько всадники яростных бросили стрел,
Что бросали колчан: он уже опустел.
 
 
И тела громоздились потомков Адама,
И работала смерть, и быстра и упряма.
 
 
О себе на побоище каждый радел.
Кто подумал о том, сколько брошенных тел!
 
 
Кто в одежде печали готовится к бою?
Только синий кафтан [376]376
  Только синий кафтан… – синий цвет – цвет траура.


[Закрыть]под кольчугой иною.
 
 
Речь прекрасная, помню, была мне слышна,—
Кто-то мудрый сказал: «Смерть на людях красна».
 
 
Смерть убьет одного, а заплачет весь город,
Разорвет на себе он в отчаянье ворот,
 
 
А весь город умрет где-то там вдалеке,
И никто не заплачет в глубокой тоске.
 
 
Столько мертвых простерлось на горестном лоне,
Что пред страшной преградою пятились кони.
 
 
И на Тигре кровавом, – как желтый цветок,
Отраженного солнца качался челнок.
 
 
Но румийские копья в сраженье сверкали
Горячей, чем заката багряные дали.
 
 
Меч иранский, сражаясь, так жарко сверкал,
Что согрел сердцевину насупленных скал.
 
 
Так враги развернули меж грома и гула
Судный день на прекрасной равнине Мосула.
 
 
Рассыпа́лись отряды иранцев, и прах
Всю равнину покрыл. Был один шаханшах.
 
 
Позабыло о нем его войско. Упорно
Продолжалась борьба. В поле стало просторно.
 
 
Нелюбим был придворными Дарий, – и он
Их заботою не был в бою окружен.
 
 
И внезапно, мечами ударив с размаху,
Нанесли двое низких ранение шаху.
 
 
Наземь Дарий повергся – его не спасут,—
Над смятенной землей начался Страшный суд.
 
 
Сотрясая простор, пало дерево Кея. [377]377
  Сотрясая простор, пало дерево Кея… – то есть древо иранских царей – Кеев, Кеянидов – пало. С падением и смертью Дария их род пал, прекратился.


[Закрыть]
Тело, корчась, лежало, в крови багровея.
 
 
Тело мучилось в горе, в нежданной беде.
Светоч с ветром не в дружбе, – они во вражде.
 
 
Поспешили убийцы к царю Искендеру
И сказали: «Мы приняли должную меру.
 
 
Мы зажгли наше пламя, не хмурь свою бровь,
Для тебя мы властителя пролили кровь.
 
 
Лишь удар нанесли, – и прошло его время.
Он целует сейчас твое царское стремя.
 
 
На него погляди, больше нет в нем огня.
Омочи его кровью копыта коня.
 
 
Мы исполнили все, что тебе обещали,
Ты нам повода также не дай для печали:
 
 
Передай в наши руки обещанный клад,
Мы стоим в ожидании щедрых наград».
 
 
Искендер, увидав, что два эти злодея
На убийство владыки пошли, не робея,
 
 
Что при них и ему безопасности нет,—
Пожалел, что он дал им свой царский обет.
 
 
Каждый мощный, узрев, что с ним равный во прахе,—
Неизбежно пребудет в печали и в страхе.
 
 
И спросил Искендер: «Изнемогший от ран,
Где простерт покоритель народов и стран?»
 
 
И злодеи туда привели государя,
Где ударом злодейским повержен был Дарий.
 
 
Искендер не увидел, взглянувши вокруг,
Ни толпы царедворцев, ни стражи, ни слуг.
 
 
Что пришел шаханшаху конец – он увидел,
Что во прахе был кейский венец [378]378
  …кейский венец… – то есть древняя корона Кеянидов.


[Закрыть]– он увидел.
 
 
Муравьем был великий убит Соломон!
Перед мошкой простерся поверженный слон!
 
 
Стал подвластен Бахман змея гибельным чарам.
Мрак над медным раскинулся Исфендиаром.
 
 
Феридуна весна и Джемшида цветник
Уничтожены: ветер осенний возник!
 
 
Где наследная грамота, род Кей-Кобада?
Лист летит за листом, – нету с бурею слада!
 
 
И спешит Искендер, вмиг покинув седло,
К исполину во прахе и хмурит чело.
 
 
И кричит он толпе подбежавших придворных:
«Заточить полководцев, предателей черных,
 
 
Нечестивцев, кичливых приспешников зла,
Поразивших венчанного из-за угла!»
 
 
Он склонился к царю, как склоняются к другу,
Расстегнул он его боевую кольчугу,
 
 
Головы его мрак на колен своих свет
Положил, – и такому участью в ответ
 
 
Молвил Дарий, открыть своих глаз уж не в силах:
«Встань из крови и праха. Не чувствую в жилах
 
 
Животворного пламени. Пробил мой час.
Весь огонь мой иссяк. Мой светильник погас.
 
 
Так ударил мне в бок свод небесный недобрый,
Что глубоко вдавил и разбил мои ребра.
 
 
О неведомый витязь, свой бок отстрани
От кровавого бока: ушли мои дни,
 
 
И разодран мой бок наподобие тучи.
Все ж припомни мой меч смертоносный, могучий…
 
 
Ты властителя голову трогать не смей
И не смейся: судьба насмеялась над ней.
 
 
Чья рука протянулась, дотронуться смея
До венца – до наследья великого Кея?
 
 
Береги свою длань. Еще светится день.
Погляди: это – Дарий… не призрак, не тень.
 
 
Небосвод мой померк, день мой бледный недолог,
Так набрось на меня ты лазоревый полог.
 
 
Не гляди: кипарис распростертый ослаб.
Не взирай на царя, – он бессильней, чем раб.
 
 
Не томи состраданьем: я в узах, я пленный.
Ты в молитве меня поминай неизменной.
 
 
Я – венец всей земли, смертной муки не множь:
Если я задрожу – мир повергнется в дрожь.
 
 
Уходи! И, заснув, я все связи нарушу.
Праху – тело отдам, небесам – свою душу.
 
 
Смерть близка. Не снимай меня с трона, – взревет
Страшной бурей вращающийся небосвод.
 
 
Истекает мой день… уходи. Хоть мгновенье
Одиночества дай… Мне желанно забвенье.
 
 
Если вздумал венец мой, себе на беду,
Ты похитить, – помедли… ведь я отойду.
 
 
А когда отрешусь я от мира, – ну что же! —
Унесешь мой венец, мою голову тоже».
 
 
Искендер застонал: «О великий! О шах!
Близ тебя – Искендер. Пал зачем ты во прах!
 
 
Почему к твоему я припал изголовью
И забрызган твой лик твоей царскою кровью!
 
 
Но к чему эти жалобы? Все свершено!
Что стенанье? Тебе не поможет оно!
 
 
Если б к звездам поднялся челом ты венчанным,
Я служеньем служил бы тебе неустанным.
 
 
Но у моря – ко мне снисходительным будь! —
Я стою в волнах крови, – в крови я по грудь.
 
 
Если б я заблудился иль было б разбито
На пути роковом Вороного копыто,
 
 
Может статься, твой вздох не терзал бы меня.
И такого не знал бы я страшного дня…
 
 
Я клянусь! Я творцу открывал свою душу,
Я сказал, что я смерть на тебя не обрушу.
 
 
Но ведь камень внезапный упал на стекло.
Нет ключа от спасенья. Несчастье пришло.
 
 
Ведь остался из отпрысков Исфендиара
Ты один! О, когда бы, мгновенна и яра,
 
 
Смерть меня сокрушила и я бы притих
С побледневшим челом на коленах твоих!
 
 
Но напрасны моления! Ранее срока
Мы не вымолим смерти у грозного Рока.
 
 
Каждый волос главы наклоненной твоей
Сотен тысяч венцов мне милей и ценней.
 
 
Если б снадобье было от гибельной раны,
Я, узнавши о нем, все объехал бы страны.
 
 
Да исчезнут все царства! Да меркнет их свет,
Если Дария больше над царствами нет!
 
 
В кровь себя истерзай над престолом, который
Опустел, над венцом, что не радует взоры!
 
 
Да исчезнет навек смертоносный цветник!
Весь в шипах садовод, – он в крови, он поник!
 
 
Грозен мир, им повержен безжалостно Дарий:
Подавая нам дар, яд скрывает он в даре.
 
 
Нету силы помочь кипарису, и плач
Я вздымаю. Заплачь, мое сердце, заплачь!
 
 
В чем желанье твое? Подними ко мне вежды.
Что пугает тебя? Что дарует надежды?
 
 
Прикажи мне, что хочешь: обет я даю,
Что с покорностью выполню волю твою».
 
 
Слышал стон этот сладостный тот, кто навеки
Уходил, и просительно поднял он веки
 
 
И промолвил: «О ты, чей так сладок удел,
О преемник благой моих царственных дел,
 
 
Что отвечу? Ведь я уже в мире угрюмом,
Я безвольнее розы, несомой самумом.
 
 
Ждал от мира шербета со льдом, – он в ответ
Мне на тающем льду написал про шербет. [379]379
  Мне на тающем льду написал про шербет. – То есть его обещания победы и славы не сбылись – написанное на льду растает и исчезнет.


[Закрыть]
 
 
От бесславья горит моя грудь, и в покрове
Я простерт, но покров мой – из пурпурной крови:
 
 
И у молний, укрытых обильным дождем,
Иссыхают уста и пылают огнем.
 
 
Ведь сосуд наш из глины. Сломался, – жалеем,
Но ни воском его не починим, ни клеем.
 
 
Все бесчинствует мир, он еще не притих.
Он приносит одних и уносит других.
 
 
Он опасен живущим своею игрою,
Но и спасшихся прах он тревожит порою.
 
 
Видишь день мой последний… вглядись. Впереди
День такой же ты встретишь. Ты правду блюди;
 
 
Если будешь ей верен, в печалей пучину
Не падешь, ты отраднее встретишь кончину.
 
 
Я подобен Бахману: сдавил его змей
Так, что он и не вскрикнул пред смертью своей.
 
 
Я – ничто перед силою Исфендиара,
А постигла его столь же лютая кара.
 
 
Все в роду моем были убиты. О чем
Горевать! Утвержден я в наследстве мечом.
 
 
Царствуй радостно. Горькой покорствуя доле,
Я не думаю больше о царском престоле.
 
 
Но желаешь ты ведать, чего б я хотел,
Если плач надо мной мне пошлется в удел?
 
 
Три имею желанья. Простер свою длань я
К Миродержцу. Ты выполни эти желанья.
 
 
За невинную кровь – вот желанье одно —
Быть возмездью вели. Да свершится оно!
 
 
Сев на кейский престол – вот желанье второе,—
Милосердье яви в государственном строе.
 
 
Семя гнева из царской исторгнув груди,
Наше семя, восцарствовав, ты пощади.
 
 
Слушай третье: будь хладным и сдержанным с теми,
Что мой тешили взор в моем царском гареме.
 
 
Есть прекрасная дочь у меня, Роушенек, [380]380
  …прекрасная дочь у меня, Роушенек– Древнеиранское имя этого персонажа Низами – Раохшна – «Светлая» – греками было передано «Роксане». Это Роксана европейских исторических романов об Александре. Историческая Раохшна, жена Александра, была дочерью не Дария, а сатрапа Бактрии Оксиаста. Другую жену Александра, дочь Дария III, звали Статира, или Барсине. Литературный персонаж – Роксана, дочь Дария, жена Александра – появился, однако, задолго до Низами.


[Закрыть]
Мной взращенная нежно для счастья и нег,
 
 
Ты своим осчастливь ее царственным ложем:
Мы услады пиров нежноликими множим.
 
 
В ее имени светлом – сиянья печать;
Надо Солнцу со Светом себя сочетать».
 
 
Внял словам Искендер. Все сказал говоривший.
Встал внимавший, навек засыпал говоривший.
 
 
Мрак покрыл небосвод, покоривший Багдад,
Скрывший царский дворец и весь царственный сад,
 
 
Сбивший плод с древа Кеев и сшивший для дара
Синий саван – огромнее Исфендиара.
 
 
День отвел от земли свой приветливый взгляд.
Стал невидим рубин, появился агат,—
 
 
И всю ночь Искендер сокрушался, взирая
На того, кто был славен от края до края.
 
 
Он взирал на царя, но рыдал о себе.
Так же выпьет он яд: шел он к той же судьбе.
 
 
И рассвет на коне своем пегом встревожил
Все вокруг, и коня разнуздал и стреножил.
 
 
Приказал Искендер, чтоб обряжен был шах,
Чтобы прах опустили в родной ему прах,
 
 
И под каменным сводом к его новоселью
Чтоб воздвигли дворец с золотой колыбелью.
 
 
И когда сей чертог был усопшему дан,
Мир забыл, кто виновник бесчисленных ран.
 
 
Обладателей тел: почитают, покуда
В их телах: есть душа, что чудеснее чуда.
 
 
На когда их тела покидает душа,
Все отводят свой взор, удалиться спеша.
 
 
Если светоч погас, безразлично для ока —
На земле он стоял, иль висел он высоко.
 
 
По земле ты бродил иль витал в небесах,
Если сам ты из праха, сойдешь ты во прах.
 
 
Много рыб, что расстались с волнами родными,
Поедаются вмиг муравьями земными.
 
 
Вот обычай земли! На поспешном пути
Все идут, чтоб идти и куда-то уйти.
 
 
Одному в должный срок он стоянку укажет,
А другому «вставай» раньше времени скажет.
 
 
Ты под синим ковром, кратким счастьем горя,
Не ликуй, хоть весь мир – яркий блеск янтаря.
 
 
Как янтарь, станет желтым лицо, и пустыней
Станет мир, – и пойдешь за одеждою синей.
 
 
Если в львином урочище бродит олень,
Его срок предуказан, мелькнет его день.
 
 
Словно птица, сбирайся в отлет свой отрадный,
Не пленяйся вином в этой пристани смрадной.
 
 
Жги, как молния, мир! Не жалей ничего!
Мир избавь от себя! А себя от него!
 
 
Мотылек – легкокрыл, саламандра – хромая,
Все ж их манит огонь, чтобы сжечь, обнимая.
 
 
Будь владыки слугой иль владыкою будь,—
Это горесть в пути или горести путь.
 
 
Вечный кружится прах, и, охвачены страхом,
Мы не знаем, что скрыто крутящимся прахом.
 
 
Это старый кошель, полный складок, и он
Затаил свои клады; не слышен их звон.
 
 
Только новый кошель будет звонок, а влага
Зашипит, если с влагой впервые баклага.
 
 
Кто б узнать в этой «Башне молчанья» [381]381
  Кто б узнать в этой «Башне молчанья»… – «Башня молчанья»– дахма, место захоронения у зороастрийцев. Считая воду, огонь и землю чистыми, а труп – поганым, они выставляли тела усопших на башнях за чертой города, где их растаскивали птицы.


[Закрыть]сумел
Всю былую чреду злых и праведных дел?
 
 
Сколько мудрых томил в своих тленных пределах
Этот мир? Умертвил столько воинов смелых!
 
 
Свод небесный – двухцветен. Кляня и любя,
Он двойною каймою коснулся тебя:
 
 
То ты ангелом станешь, всем людям на диво,
То тебя он придавит, как злобного дива.
 
 
Он, что хлеба тебе дать под вечер не смог,
Утром в небо поднимет свой круглый пирог.
 
 
Для чего в звездной мельнице, нам на потребу
Давшей это ничто, – быть признательным небу?
 
 
Ключ живой обретя, пост воспримешь легко.
Будь как Хызр. Что нам финики и молоко!
 
 
Уходи от того, в ком есть сходство со зверем,—
Люди – дивы, а дивам души мы не вверим.
 
 
Мчатся в страхе онагры, – их короток век:
Человечность свою позабыл человек.
 
 
От людей и олень, перепуган без меры,
Мчится в горы, на скалы, в глухие пещеры.
 
 
В темной роще, листву с легким шумом задев,
Вероломства людей опасается лев.
 
 
Благородства расколот сверкающий камень!
Человек! Человечности где в тебе пламень?
 
 
«Человек» или «смерть»? [382]382
  «Человек» или «смерть»… – Образ, построенный на начертании двух слов арабским шрифтом, без гласных: «мардум» – «люди», «мурдам» – «я умер» – пишется одинаково.


[Закрыть]Ты на буквы взгляни,—
И поймешь: эти двое друг другу сродни.
 
 
Мрачен дух человека и в злобе упорен,
Как зрачок человека, он сделался черен.
 
 
Но молчи и значенье молчанья пойми:
Говорить о сокрытом нельзя, Низами.