Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 51 страниц)

ГЛАВА IX

Так всегда бывает: как только человек достигает верха политической лестницы, его враги объединяются, чтобы стащить его вниз. А друзья начинают критиковать и придираться. Среди многих опасностей, подстерегавших теперь Рэтклифа, была одна, которая, знай он о ней, взволновала бы его больше, чем происки сенаторов и конгрессменов. Каррингтон вступил в наступательный и оборонительный союз с Сибиллой. Произошло это следующим образом. Сибилла увлекалась верховой ездой, и Каррингтон время от времени, когда был свободен, сопровождал ее в поездках за город как гид и защитник; у каждого виргинца, как бы он ни бедствовал, была лошадь, так же как рубашка и башмаки. Однажды Каррингтон, не подумав, пообещал Сибилле съездить с ней в Арлингтон. Он не спешил выполнять это обещание, потому что были причины, по которым поездка в Арлингтон могла вызвать у него какие угодно эмоции, кроме приятных[28]28
  В Арлингтоне находится кладбище, где похоронены участники Гражданской войны.


[Закрыть]. Но Сибилла не хотела слушать никаких извинений, и однажды чудесным мартовским утром, когда кусты и деревья в Лафайет-парке перед домом начинали просыпаться под солнечными лучами, чтобы вскоре покрыться буйной зеленью, Сибилла стояла у открытого окна и ждала его, а ее новая кентуккская лошадь выражала свое нетерпение, вскидывая голову, вертя шеей и стуча копытами о мостовую. Каррингтон опаздывал, заставляя себя ждать так долго, и из-за его медлительности пострадали резеда и герань, украшавшие подоконник, а также кисти занавесей, которые теребили чересчур энергично. Спустя некоторое время он все же появился, и они отправились в путь, выбирая улицы, наименее запруженные экипажами и повозками с провизией, пока не миновали огромный столичный район Джорджтаун и не выбрались на мост, пересекающий благородную реку в том месте, где ее крутые берега открывают свои объятия, чтобы заключить в них город Вашингтон. Затем, перебравшись на виргинский берег, они легким галопом весело пустились по обсаженной лавровыми деревьями дороге. Сквозь деревья мелькали залитые солнцем полянки с журчащими ручейками, ожидающие летнего половодья цветов, и величественные пейзажи отдалявшегося города и реки. Они миновали небольшой военный гарнизон на горе, все еще носивший гордое название форт, хотя про себя Сибилла и удивилась, как может существовать форт без фортификационных укреплений, вслух же заметила, что ничто не выглядит так воинственно, как «рассадник телеграфных столбов». Все вокруг было окрашено в голубые и золотистые цвета; все улыбалось и сверкало в бодрящей свежести утреннего воздуха. Сибилла была настроена весьма решительно, и ее не очень устраивало, что ее спутник все больше погружался в задумчивость. «Бедный мистер Каррингтон, – думала Сибилла, – он чудесный человек; но, когда он уходит в свои мрачные мысли, в его обществе можно просто уснуть. Бьюсь об заклад, что ни одна порядочная женщина не выйдет за него замуж, если он будет напускать на себя такой вид». И эта практичная девица стала перебирать в уме всех своих знакомых в поисках той, которая согласилась бы смириться с его грустным лицом. Сибилла знала о чувствах Каррингтона к ее сестре, но давно уже решила, что он не может рассчитывать на взаимность. Сибилла смотрела на жизнь просто, но в этой простоте была своя прелесть. Она никогда не тревожила себя размышлениями о чем-то несбыточном или чересчур сложном. Она была весьма чувствительна и легко поддавалась радости или печали, но так же легко забывала о них и полагала, что другие люди ведут себя аналогичным образом. Маделина анализировала свои чувства, пытаясь разобраться, насколько они подлинные; она имела обыкновение отчуждать от себя свои переживания, словно сбрасывала платье, и разглядывать их, как если бы они принадлежали кому-то другому, словно чувства были материальны и скроены, как одежда. Сибилла же подобное самокопание терпеть не могла. Во-первых, она не видела в этом ни малейшего смысла, во-вторых, на первом месте у нее были чувства, и изменить себя она не могла. Она не могла ни анализировать свои ощущения, ни сомневаться в их существовании, что было так характерно для ее сестры.

Да и откуда было Сибилле знать, что происходило в голове Каррингтона? Его мысли вряд ли могли ее заинтересовать. Он весь ушел в мучительные воспоминания о Гражданской войне и временах еще более далеких, принадлежащих к веку исчезающему или уже исчезнувшему. Но что могла знать о Гражданской войне она, которая в ту пору была еще ребенком. Тогда ее куда больше интересовала битва при Ватерлоо; она как раз читала «Ярмарку тщеславия»[29]29
  Роман английского писателя Уильяма Теккерея (1848).


[Закрыть] и оплакивала судьбу бедной Эмми, чей муж Джордж Осборн лежал на поле сражения с пулей в сердце. Откуда ей было знать, что всего в нескольких метрах от нее лежат десятки и сотни таких, как Джордж Осборн или даже лучше него, и что в этих могилах похоронены любовь и надежды многих Эмми, не созданных с помощью чьего-то воображения, но из плоти и крови, как она сама. Для нее все те воспоминания, которые заставляли Карргингтона стонать про себя, значили не больше, чем если бы она была маленькой Вильгельминой, а он – старым Каспаром[30]30
  Персонажи одной из исторических поэм английского поэта Роберта Саути (1774–1843).


[Закрыть]. Что для нее эти погибшие? Какое ей дело до их знаменитых побед?

Но даже Сибилла сникла, въехав в ворота и внезапно очутившись среди длинных рядов белых могильных камней, тысячами покрывших холмы в том порядке, в каком шла битва; казалось, будто Кадм, перелицевав древний мир, посеял живых людей, чтобы взрастить драконьи зубы. Почувствовав, что вот-вот расплачется, она остановила лошадь. Здесь для нее открылось что-то новое. Это была война – раны, болезни, смерти. Понизив голос, с выражением лица почти столь же серьезным, как у Каррингтона, она спросила, что означают все эти могилы. Каррингтон объяснил, и ей впервые пришло в голову, почему у него не такое веселое лицо, как у нее. Даже выслушав его объяснения, она мало что поняла, потому что он скупо говорил о себе, но все же сообразила, что и сегодня после стольких лет он не сложил своего оружия против тех людей, которые лежали тут, у них под ногами, и которые отдали свои жизни за правое дело. Внезапно ее поразила еще одна мысль: возможно, он своими руками убил одного из них. Мысль эта потрясла ее. Она почувствовала, насколько далеким стал для нее Каррингтон. В своем одиночестве бунтаря он обрел чувство собственного достоинства. Она хотела спросить у него, как мог он стать предателем, – и не смогла. Каррингтон – предатель! Каррингтон – убийца ее друзей! Даже сама мысль об этом не помещалась у нее в голове. И она стала решать более простую задачу – попыталась представить себе, как он выглядел в форме мятежников.

Они медленно подъехали к дому и спешились, после того как он с трудом нашел человека, который присмотрел бы за их лошадьми. Стоя на массивном кирпичном крыльце, они смотрели на противоположный берег могущественной реки, на неясные, уродливые очертания холодного города, преображенного в нечто прекрасное с помощью речной дымки, и на мягкие контуры пурпурных гор позади него. Напротив них поднимался Капитолий с его непоколебимым «Так гласит закон», значившимся на белом куполе и похожих на крепостные стенах. Каррингтон постоял с ней, пока они обозревали окрестности, затем, сказав, что предпочитает не входить в дом, уселся на ступеньках, а она в одиночестве отправилась бродить по комнатам. В них было голо и мрачно, и она с чисто женской любовью все обустраивать, конечно же, решила, что навела бы здесь уют. Она имела вкус к хорошей обстановке и уже мысленно распределяла тона и полутона для стен и потолков и расставляла мебель: здесь стул с высокой спинкой, там диван с тонкими ножками, в самый центр – массивный обеденный стол, пока не увидела очень грязную конторку и на ней раскрытую книгу, чернильницу и несколько ручек. Сибилла прочла запись, оставленную последними посетителями: «Эли М. Грай с супругой из Термопил». Даже могилы не смогли заставить ее так остро почувствовать весь кошмар войны. Какое же это бедствие! Почтенное семейство выбросили из этого красивого дома вместе со всей их чудесной старой мебелью ради орды грубых захватчиков вместе с их «супругами». Неужели полчища Аттилы тоже расписывались в книгах для посетителей в храме Весты или доме Саллюстия? Какие еще ужасы они сотворят под видом кары господней! Сибилла вернулась на крыльцо и присела на ступеньках возле Каррингтона.

– Как здесь печально! – сказала она. – Я думаю, когда Ли здесь жили, дом был хорошо обставлен. Вы бывали здесь раньше?

Сибилла не отличалась проницательностью, но не была чужда состраданию, а Каррингтон в этот момент очень нуждался в добром слове. Он хотел, чтобы кто-нибудь разделил его чувства, и обратился к ней за дружеской поддержкой.

– Ли были старыми друзьями нашей семьи[31]31
  О дружбе семейств Адамсов и Ли рассказывается в автобиографической книге Г. Адамса «Воспитание Генри Адамса» (глава IV). – М., «Прогресс», 1988.


[Закрыть],– сказал он. – Я часто бывал здесь мальчиком, и даже еще весной 1861 года. И в последний свой приезд я сидел здесь вместе с ними. Мы тогда просто помешались на сецессии[32]32
  В Древнем Риме сецессия (от лат. secession – уход, удаление) – выход плебеев из состава римской общины, оставлявший город фактически без военной защиты. По аналогии в период, предшествовавший Гражданской войне в США, и во время этой войны сторонники отделения рабовладельческих штатов называли свое движение «сецессией».


[Закрыть] и только об этом и говорили. Я как раз пытался вспомнить, о чем тогда говорилось. Нам и в голову не могло прийти, что разразится война. А то, что к нам применят силу, звучало просто абсурдом. Как бы не так! Сама мысль об этом вызывала смех. Я тоже так думал, и, хотя и был за союз, вовсе не хотел отделения нашего штата. Я понимал – Виргинии очень достанется, но не мог представить себе, что мы будем разбиты наголову. Но вот я сижу здесь – южанин-мятежник, удостоившийся помилования, а бедное семейство Ли выбросили из родного дома, превратив его в кладбище.

Мысли Сибиллы мгновенно сосредоточились на Ли, и она засыпала Каррингтона вопросами, на которые тот достаточно охотно отвечал. Он рассказал ей, как восхищался генералом и как всю войну находился подле него.

– Понимаете, мы думали, что он станет нашим Вашингтоном; возможно, у него самого были подобные чаянья.

Потом Сибилла захотела узнать подробности сражения, и Каррингтон начертил на посыпанной гравием дорожке примерный план боя, чтобы показать, где проходила линия фронта, расположенного всего в нескольких милях отсюда. Затем он рассказал, как с мушкетом в руках исходил всю эту землю и в каких сражениях ему пришлось участвовать. Все это было для Сибиллы внове, живая история; перед ее глазами находились могилы тех, кто ее защищал, а рядом с ней сидел южанин-мятежник, воевавший с ними в Саут-Маунтине и Малверн-Хилле, и теперь рассказывал ей, как выглядели участники сражения и что думали, глядя в глаза смерти. Она слушала затаив дыхание, охваченная благоговейным ужасом, и наконец, набравшись мужества, спросила, убил ли он кого-нибудь сам. В ответ с чувством облегчения, хотя и не без разочарования, она услышала, что, скорее всего, нет. Хотя кто же, разряжая во время боя оружие, может знать, куда полетит его пуля.

– Я никогда не старался никого убить, – сказал он, – хотя меня пытались убить беспрестанно.

Сибилле захотелось узнать, как это было, и он удовлетворил ее любопытство, рассказав ей несколько историй, какие всегда есть в запасе у каждого стоявшего под огнем солдата, из чьей одежды пули вырывали клочья, а то и пускали ему кровь. Бедная Сибилла была потрясена, но нашла во всем этом странное очарование. Они сидели рядом на ступеньках, перед ними открывался великолепный вид, но ее внимание было целиком поглощено его рассказом, и она не замечала ни того, что простиралось у нее перед глазами, ни даже экипажей с туристами, которые приезжали, осматривали окрестности и уезжали, завидуя Каррингтону, занятому с такой миловидной девушкой. В своем воображении она преследовала вместе с ним отступающую армию северян по полям Виргинии, уныло тащилась обратно к Потомаку после кровавой бойни под Гёттисбергом и наблюдала последнее и окончательное debacle[33]33
  Крах (фр.).


[Закрыть] – отступление по дороге из Ричмонда в Аппоматокс. Они просидели бы так до заката, но через некоторое время Каррингтон стал настаивать на том, что пора возвращаться, и Сибилле пришлось с глубоким вздохом и нескрываемой досадой подняться со ступеней.

На обратном пути Каррингтон, который не был полностью, как ему следовало бы, поглощен мыслями о своей спутнице, отважился выразить сожаление, что ее сестра не поехала с ними, но эти слова не вызвали у Сибиллы большого сочувствия.

Напротив, она решительно ему возразила:

– Я очень рада, что Маделина не поехала с нами. Вы все время разговаривали бы с ней, и мне пришлось бы развлекать себя самой. Вы стали бы спорить о чем-нибудь серьезном, а я это терпеть не могу. Она отстаивала бы какие-нибудь свои принципы, а вы вертелись бы вокруг нее, пытаясь ей угодить. Кроме того, в ближайшее воскресенье она собирается сюда с этим нудным мистером Рэтклифом. Не представляю себе, что она в нем находит. В Вашингтоне вкус стал ей изменять. Знаете ли, мистер Каррингтон, я не так умна или серьезна, как Маделина, я не интересуюсь законами и ненавижу политику, но здравого смысла у меня больше, и, право, она начинает меня сердить. Теперь я понимаю, чем опасны молодые вдовы и почему в Индии их сжигают вместе с прахом их мужей. Нет, я вовсе не хочу, чтобы Маделину сожгли, потому что она очень хорошая и добрая, и я люблю ее больше всех на свете; но она рискует в ближайшее же время навлечь на себя беду, у нее какие-то сумасбродные идеи насчет самопожертвования и долга; если бы ей, к счастью, не пришлось заботиться обо мне, она уже давно натворила бы что-нибудь ужасное, а окажись во мне хоть маленькая червоточина, она бы с радостью посвятила всю свою жизнь делу наставления меня на путь истинный. А теперь она занялась мистером Рэтклифом, который всячески старается внушить ей, что она может его «направить»; и если он в этом преуспеет, наша песенка спета. Маделина покинет нас и разобьет себе сердце из-за этой отвратительной туши, этой грубой деревенщины, которой нужны только ее деньги.

Сибилла произнесла свой маленький монолог очень эмоционально, поразив Каррингтона в самое сердце. Она не часто утруждала себя столь длинными речами, и было ясно, что в эту она вложила все, что думала. Каррингтону ее слова пришлись по душе, и он решил развить эту тему.

– Я, как и вы, не люблю мистера Рэтклифа, возможно, даже больше. И так к нему относятся все, кто достаточно хорошо его знает. Но если мы вмешаемся, то лишь усугубим положение. Мы ничего не можем сделать?

– Именно это я всем и говорю, – отвечала Сибилла. – Виктория Сорви твердит мне, что я должна что-то предпринять; и мистер Шнейдекупон туда же. Будто я могу что-то сделать! Маделина с самого начала возбуждала вокруг себя злобные сплетни. Половина Вашингтона считает ее интриганкой, искушенной и тщеславной. Не далее как вчера миссис Клинтон – эта злобная старуха – заявила мне: «Вашу сестру Вашингтон совершенно испортил. Мне в жизни не встречался человек, так одержимый жаждой власти». Я ужасно рассердилась и сказала ей, что она ошибается – Маделина такая же, как была. Но я не могла сказать, что ее не влечет к власти, ведь так оно и есть; но не в том смысле, который имеет в виду миссис Клинтон. Видели бы вы мою сестру позавчера вечером, когда мистер Рэтклиф, упомянув о каком-то государственном деле, предложил сделать так, как она сочтет правильным, презрительно усмехнувшись, она довольно резко ответила ему, что ему надо поступать так, как он считает правильным сам. В первый момент он едва сдержал гнев и пробормотал что-то о непостижимости женской логики. Ведь он постоянно пытается искушать ее властью. При желании она давно уже могла бы воспользоваться предоставляемыми им возможностями, но я вижу, и он это видит тоже, она держит его на почтительном расстоянии. Ему это совсем не нравится, и он надеется в ближайшее время найти нужное средство, которое сработает безотказно. И зачем только мы приехали в Вашингтон! В Нью-Йорке гораздо приятнее, и люди там интереснее: они лучше танцуют и не забывают присылать вам цветы, и, уж во всяком случае, они не дурят вам голову своими принципами. У Мод там были ее больницы, и нищие, и ремесленные школы – все шло так хорошо. Так спокойно. Но когда я заговариваю с ней об этом, она снисходительно улыбается и отвечает, что я могу наслаждаться Ньюпортом, сколько угодно, как будто я не двадцатипятилетняя женщина, а ребенок! Бедная Мод! Если она выйдет замуж за мистера Рэтклифа, я с ней не останусь, но мое сердце будет разбито. Как вы думаете, он не будет ее бить? А вдруг он пьет? Если бы я увлеклась каким-нибудь мужчиной, я бы предпочла, чтобы он меня немного поколачивал, только не увозил в Пеонию. О, мистер Каррингтон, вы моя единственная надежда. Вас она послушается. Вы не должны позволить ей выйти замуж за этого ужасного политикана.

В ответ на этот патетический призыв, отдельные положения которого столь же мало льстили Каррингтону, как и Рэтклифу, Каррингтон сказал, что готов сделать все, что в его силах, если Сибилла подскажет ему, как и когда действовать.

– В таком случае мы с вами заключаем договор, – произнесла Сибилла, – когда вы мне понадобитесь, я позову вас на помощь, и вы помешаете этому браку.

– Союз наступательный и оборонительный, – рассмеялся Каррингтон. – Война против Рэтклифа не на жизнь, а на смерть. Если потребуется, мы снимем с него скальп, но, мне кажется, если мы предоставим ему свободу действий, он сам сделает себе харакири.

– И еще больше понравится Маделине, которая обожает все японское, – очень серьезно возразила Сибилла. – Ах, если бы здесь было больше этих японских bric-a-brac[34]34
  Безделушки (фр.).


[Закрыть], всяких там чашечек и чайничков! Немного разговоров об искусстве очень помогли бы Маделине. Вашингтон – странный город, здесь все стремятся стоять на голове. Каждый придумывает что-то свое. Виктория Сорви говорит, что она из принципа не желает быть добродетельной – надо же приберечь что-то интересное и для загробной жизни. Я уверена, что во время молитвы голова ее занята чем-нибудь еще. Видели бы вы ее вчера у миссис Клинтон! Она вела себя вызывающе. Весь ужин просидела на ступеньках лестницы, изображая рыжую кошечку с двумя букетами в лапках. Один из них, я знаю, ей прислал лорд Данбег, а мистер Френч буквально кормил ее с ложечки мороженым. Она утверждает, что демонстрировала лорду Данбегу еще одну фазу и что он собирается описать этот эпизод в статье об американских нравах и манерах для «Куотерли», но мне это не нравится. А вам, мистер Каррингтон? Жаль, что Маделина не может заняться Викторией. У нее появилась бы масса забот, уж поверьте мне.

Так вот, мило болтая, мисс Сибилла вернулась в Вашингтон, закрепив союз с Каррингтоном; и с этого времени она уже не называла его скучным. Где бы она его ни встречала, на ее лице появлялось выражение радости и теплоты; и когда в следующий раз он предложил ей прогулку верхом, она тут же согласилась, хотя и помнила, что пообещала в это же время принять у себя одного молодого дипломата, но бедному юноше пришлось уйти не солоно хлебавши и бормоча проклятья на нескольких языках.

Мистер Рэтклиф ничего не знал об этом заговоре против его планов и покоя. Но даже если бы и узнал об этом, он бы только посмеялся и пошел дальше избранным путем. В то же время он, безусловно, не мог пренебречь враждебностью Каррингтона, а с момента, когда сумел разгадать истинную подоплеку этого чувства, начал принимать меры. Даже в разгар борьбы за признание в новом качестве он нашел время выслушать отчет мистера Уилсона Кина о состоянии дел покойного Сэмюела Бейкера. Мистер Кин явился к нему с копией завещания Бейкера и заметками ничего не подозревающей миссис Бейкер.

– Из всего этого следует, – заключил он, – что мистер Бейкер, не имея времени привести в порядок свои бумаги, отдал специальное распоряжение своему душеприказчику уничтожить все, что может кого-нибудь скомпрометировать.

– Как имя этого душеприказчика? – прервал его Рэтклиф.

– Джон Каррингтон, – ответил Кин, методично сверившись с копией завещания.

Лицо Рэтклифа осталось спокойным, но неизбежное «Я так и знал» все же вырвалось из его уст. Он был очень доволен, что благодаря своему инстинкту сразу же вышел на след.

Кин продолжал докладывать: из разговора с миссис Бейкер ясно, что воля покойного исполнена и большинство бумаг сожжено.

– В таком случае дальнейшие расспросы бесполезны, – произнес Рэтклиф. – Я очень признателен вам за помощь, – и свел дальнейшую беседу к обсуждению положения бюро мистера Кина в системе министерства финансов.

При следующей встрече с миссис Ли, происшедшей уже после его утверждения на посту министра, Рэтклиф справился у нее, не считает ли она Каррингтона подходящим человеком для государственной службы, и когда она очень охотно подтвердила это, он поведал ей, что ему пришло в голову предложить Каррингтону место юрисконсульта в своем министерстве; правда, зарабатывать там он будет не намного больше, чем частной практикой, но преимущества для юриста столичной должности весьма значительны; для министра же особенно важно иметь юрисконсульта, которому он мог бы полностью доверять. Миссис Ли была тронута этим порывом Рэтклифа, тем более что ей казалось, что сенатор недолюбливает Каррингтона. Она сомневалась, что Каррингтон примет это предложение, но надеялась, что оно, возможно, уменьшит его неприязнь к Рэтклифу, и согласилась поговорить с ним на эту тему. Конечно же, она шла на компромисс, позволяя мистеру Рэтклифу использовать ее как посредника в его покровительстве Каррингтону, но решила закрыть на это глаза, ведь речь шла об интересах Каррингтона, но за ним оставался выбор: соглашаться на это место или нет. Возможно, приняв это предложение, он утратит благорасположение в свете. И что же тогда? Миссис Ли задала себе этот вопрос и почувствовала некоторую тревогу.

Но как только дело дошло до Каррингтона, ее сомнения были развеяны. Выяснилось, что у него нет возможности принять предложенное назначение. Когда она завела с ним об этом разговор и передала все сказанное Рэтклифом, виргинец покраснел и несколько минут ничего не отвечал. Он никогда не отличался быстрым соображением, но сейчас он думал очень быстро и нашел повод встревожиться. Мысли электрическими вспышками мелькали у него в мозгу. Первое, что пришло ему на ум, – Рэтклиф хочет его купить, заткнуть ему рот, заставить бежать, как собаку на привязи, за повозкой министра финансов. Затем он подумал, что Рэтклиф хочет сделать одолжение миссис Ли, чтобы она чувствовала себя ему обязанной; а с другой стороны, подняться в ее глазах, изображая приверженца честности, благородства и непредвзятости в управлении. Потом виргинец вдруг решил, что весь этот план задуман с целью выставить его в глазах миссис Ли человеком ревнивым и мстительным: поставить в такое положение, чтобы любая причина для отказа от должности выглядела проявлением мелочности, и это привело бы к отчуждению между ним и миссис Ли. Каррингтон был настолько поглощен этими размышлениями, настолько плохо соображал, что не ответил на несколько замечаний, адресованных ему миссис Ли, и та не на шутку встревожилась, решив, что его неожиданно парализовало.

Когда же ее вопросы наконец достигли его слуха и он попытался что-то ответить, его замешательство только возросло. Он смог лишь, запинаясь, пробормотать, что, к сожалению, вынужден отказаться: он не сможет занять эту должность.

Маделина, надо думать, почувствовала облегчение при этих словах, но ничем этого не выказала. Напротив, по манере ее поведения можно было заключить, что сделать Каррингтона юрисконсультом министерства финансов было ее заветнейшим желанием. Она принялась с упорством допрашивать его. Разве это не выгодное предложение? Он вынужден был признать, что выгодное. Что же, он не в состоянии справиться с этой работой? Ни в коем случае! Как раз это беспокоит его меньше всего. Может, он отказывается из-за своих южных предрассудков в отношении администрации? О, нет! Его не сдерживают никакие политические взгляды. Так в чем же тогда причина отказа?

Каррингтон предпочел промолчать, и тогда миссис Ли не без раздражения спросила его: возможно ли, чтобы личная неприязнь к Рэтклифу ослепила его настолько, что он отвергает выгоднейшее предложение. Каррингтон, которому становилось все более неуютно, встал и прошелся по комнате. Он понимал, что Рэтклиф его переиграл, и ума не мог приложить, какой картой зайти, чтобы не попасть в расставленную ему ловушку. Сам по себе отказ от такой должности был делом трудным для него, человека, который нуждался в деньгах и профессиональном продвижении: но еще тягостнее было сознавать, что своим отказом он наносит вред себе и помогает Рэтклифу. Тем не менее он вынужден был отклонить должность, находящуюся под непосредственным контролем Рэтклифа. Маделина больше не возвращалась к этой теме, но ему показалось, что она раздражена, и положение для него стало совсем невыносимым. Он не был уверен в том, что, передавая ему это предложение Рэтклифа, она не преследовала какую-то свою цель и что его отказ не несет для нее какие-то неприятные последствия. Что же в таком случае она подумает о нем? В это мгновение он отдал бы свою правую руку за теплое слово от миссис Ли. Он боготворил ее. Ради нее он готов был обречь себя на муки ада. Не было такой жертвы, на которую он не пошел бы, чтобы стать к ней хоть чуточку ближе. Этот прямой, спокойный и простой человек готов был принести ей в жертву себя самого. Долгие месяцы его сердце щемило от безнадежной любви. Он сознавал безнадежность. Он знал, что миссис Ли никогда его не полюбит, но, надо отдать ей должное, она никогда и не давала ему повода думать, что в силах полюбить его, впрочем, как и кого-нибудь другого. И вот теперь он вынужден чувствовать себя неблагодарным, скованным предрассудками, мелочным и мстительным. Он снова сел в свое кресло, и вид у него был настолько невыносимо удрученный, а лицо трагически скорбное, что Маделина вдруг поняла всю абсурдность сложившейся ситуации и расхохоталась.

– Пожалуйста, не глядите на меня с таким безумно несчастным видом! – сказала она. – Я вовсе не хотела усложнять вам жизнь. В конце концов, какое все это имеет значение. У вас вполне серьезные причины для отказа, я же в свою очередь нисколько не заинтересована в том, чтобы вы приняли это предложение.

Услышав это, Каррингтон просиял. Если она считает его решение правильным, заявил он, остальное его ничуть не волнует. Единственное, что его угнетало, – боязнь ее обидеть. Последние слова он произнес таким тоном, который подразумевал более глубокие чувства, и миссис Ли вновь приняла строгий вид.

– Ах, мистер Каррингтон, – сказала она со вздохом, – все в этом мире происходит не так, как нам хочется. Как вы думаете, придет когда-нибудь такое время, когда каждый человек будет хорошим, счастливым и станет поступать лишь так, как велит ему долг? Я полагаю, предложение мистера Рэтклифа лишь прибавило бы вам забот. Мне очень жаль, что я позволила втянуть себя в это дело.

Каррингтон не решился ей ответить. Он боялся, что голос его выдаст. Он встал, чтобы откланяться и, когда она протянула ему руку, вдруг поднес ее к губам и тотчас же вышел. Глаза миссис Ли наполнились слезами, и она сидела некоторое время, не вытирая их. Ей казалось, она знает все его мысли и с чисто женской готовностью объяснять любое действие мужчины его чувствами к прекрасному полу решила, что в основе враждебности Каррингтона к Рэтклифу лежит ревность, и весьма охотно его прощала. «Десять лет назад я, пожалуй, полюбила бы его», – подумала она, и это вызвало у нее улыбку, но внезапно другая мысль пронзила ее, и она закрыла лицо рукой, как будто защищаясь от удара. Каррингтон потревожил ее старую рану.

Когда ее вновь посетил Рэтклиф, что он не замедлил сделать, имея для этого удобный предлог, она сообщила ему об отказе Каррингтона, добавив от себя, что ей кажется, Каррингтон не хочет связывать себя должностями, имеющими отношение к политике. Рэтклиф не выказал недовольства и лишь добродушным тоном выразил сожаление, что не смог быть полезным ее другу, обязывая ее этим все же остаться перед ним в долгу. Что же до Каррингтона, Рэтклиф и не рассчитывал на согласие виргинца: дав его, он бы очень озадачил министра. Целью Рэтклифа было окончательно прояснить для себя отношение к нему Каррингтона; он хорошо знал этого человека и предвидел, что тот в любой ситуации будет действовать открыто. Если же он вдруг согласился бы на эту должность, то по крайней мере был бы преданным работником. В случае отказа, на что и велся расчет, Рэтклиф бы только утвердился во мнении, что необходимо искать способ убрать этого человека со своего пути. В любом случае происшедшее стало новой нитью в той сети, которой Рэтклиф быстро (и эта мысль особенно льстила ему) опутывал все чувства и помыслы миссис Ли. И все же у него были основания подозревать, что Каррингтон легче, чем кто-либо другой, может при желании разрушить эти сети. Поэтому основной штурм разумнее было отложить до того момента, пока он не избавится от Каррингтона.

Ни секунды не медля, он стал наводить справки о вакансиях или просто приемлемых должностях вне его министерства. Немногие отвечали необходимым требованиям. Тут требовалось дело, предполагающее участие юриста на длительный срок и подальше, скажем, в Австралии или Центральной Азии, чем дальше, тем лучше; эта работа должна быть хорошо оплачиваема и предложена Каррингтону таким образом, чтобы тот ни в коем случае не заподозрил участия Рэтклифа. Такую вакансию разыскать было непросто. Надобность в юристах для Центральной Азии была мизерной, а в Австралии на данный момент юрист не требовался. Вряд ли можно было лишь в угоду Рэтклифу отправить Каррингтона в экспедицию на берега Нила, да и в госдепартаменте сильно сомневались, захочет ли правительство выделить средства на подобную экспедицию. Лучшее, что смог найти Рэтклиф, – это место в исковой комиссии в Мексике, которой вскоре предстояло начать свою работу в Мехико и оставаться там не менее полугода. А можно ухитриться сделать так, чтобы юрист был отправлен заранее, до приезда всей комиссии, для подготовки вопроса на месте. Рэтклиф не упускал из виду близость Мехико, но хладнокровно рассудил, что, если Каррингтон сумеет вернуться вовремя, чтобы выбить его с занятых рубежей, когда он предпримет генеральное наступление на миссис Ли, он снимет осаду с этой крепости навсегда.

Решив для себя вопрос таким образом, Рэтклиф со свойственной ему быстротой немедленно приступил к осуществлению своего замысла. На этом пути его подстерегали особые трудности. Не позднее чем через двое суток после последнего разговора с миссис Ли он оказался в кабинете государственного секретаря. В первые дни прихода к власти каждой новой администрации главным делом государственных мужей становилось распределение должностей. А министр финансов всегда был готов оказать услугу своим коллегам по кабинету, в разумных пределах проявляя заботу об их друзьях. Государственный секретарь был не менее любезным человеком. Как только он сообразил, что мистеру Рэтклифу крайне необходимо обеспечить некое лицо должностью юрисконсульта в мексиканской комиссии, он тут же выразил готовность порадовать коллегу, а когда услышал, о ком идет речь, испытал еще и удовольствие, потому что в государственном департаменте Каррингтона хорошо знали и очень любили; он действительно был превосходной кандидатурой на эту должность. Рэтклифу не понадобилось и затевать разговоров об ответной любезности. Дело было улажено в течение десяти минут.