Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)

– Я этому не верю. Я сказал, что это на тебя непохоже. Но еще я сказал, что если бы это и было, уж ты бы сумел замести следы! – Блэз посмотрел на него долгим пронизывающим взглядом. Затем оба рассмеялись и вошли в Восточную комнату.

Китти уже сидела под огромной центральной люстрой, необычайно оживленная и прямо-таки помолодевшая. Бэрден подсел к ней и взял ее за руку.

– Разве это не предел мечтаний? – воскликнула она.

– Еще бы, – нараспев произнес он.

– Я разговаривала с королевой.

Что она ей сказала? Сердце Бэрдена опять дало осечку. Сейчас, вот сейчас он мешком осядет на пол, ловя гаснущим взором огни люстры над головой.

– О чем?

– О ее детях, о Диане. О том о сем. И о жаре тоже. Под конец королева призналась, что ей страшно жарко.

– Мне тоже. – Бэрдену казалось, что шею ему стягивает не воротничок, а железный обруч.

– Знаешь, она ужасно нервничает.

– По ее виду не скажешь. – Он посмотрел на королеву, которая сидела теперь между президентом и вице-президентом.

– Нет, правда! – вмешалась в разговор Фредерика Сэнфорд, садясь перед ними. – Я все время наблюдала за нею, пока представляли гостей. В руке у нее был кружевной платок. Так вот, когда настало время садиться за стол, платок был изодран в клочья.

– Да, это, наверное, большое нервное напряжение, – согласилась Китти. – Все время быть на виду. Как все это гадко и безнравственно. Уж мы-то знаем, чем занимаются царственные особы у себя дома.

– Чем? – Фредерика не верила своим ушам.

Китти просияла улыбкой, даже не подозревая, что опять ее подсознание вылезло наружу, и Бэрден поспешил вмешаться:

– Как Инид, как Клей?

– Вы видитесь с Клеем чаще, чем я. И с Инид вы, наверное, тоже видитесь чаще. Я ничего не знаю. Надо полагать, у них все в порядке. Инид бывает с девочкой у нас дома. У них очаровательное дитя. Блэз от нее без ума.

– По-моему, Блэз поступает с Клеем ужасно. – Это с равным успехом могло идти как от сознательного, так и от подсознательного «я» Китти.

– Китти… – Бэрден всю жизнь старался – и по большей части ему это удавалось – избегать столкновений на личной почве.

– …права, – с необычной порывистостью докончила за него Фредерика. – Вы только подумайте, кого Инид могла приволочь в дом! Коммуниста или какого-нибудь прощелыгу, а то, чего доброго, и еврея! – Фредерика прервала себя. – Они ведь тоже не без еврейской крови. – Она указала на короля.

– Не может быть! – Китти была уязвлена до глубины души.

– Он-то во всяком случае, – сказала Фредерика в упоении от мысли, что она первая разбила иллюзии Китти относительно Их Британских Величеств. – Отец принца Альберта был еврей. Наверное, поэтому король и спелся так легко с нашим Франклином Розенфельдом.

Бэрден с беспокойством огляделся вокруг – не слышал ли кто-нибудь. Но замечание Фредерики потонуло в общем шуме рассаживающихся по местам людей. Он заметил, что Гарри Гопкинс все время вертится вокруг президента. Ходили слухи, что Гопкинс уже не жилец на свете. Но вот жилец или не жилец, а все его честолюбие при нем. Он тоже метил в президенты. Еще сегодня вечером, в начале приема, Бэрден подтрунивал над ним, что он купил ферму в Айове. «Милое местечко, – заявил Гопкинс представителям прессы, – где будет расти моя дочь». Вашингтонцы немало потешались над этой претензией выдать себя за простого фермера со Среднего Запада. Гопкинса не считали представителем от какого-либо штата – он был избранником президента.

– У всех будут снимать отпечатки пальцев. Это что-то чудовищное!

Бэрден обернулся. Один из министров, сильно напившийся, беседовал с помощником президента, не замечая, что к их разговору прислушиваются.

– Кого-то в министерстве юстиции, Гувера, что ли, осенила блестящая идея, что у каждого правительственного служащего следует снять отпечатки пальцев, и президент клюнул на это.

– Ну, не знаю, – осторожно отозвался собеседник, – так ли уж безоговорочно он на это клюнул…

– Безоговорочно! Он уже распорядился начать снимать отпечатки пальцев в моем министерстве, хотя я и сказал, что это неслыханное посягательство на свободу личности. Гитлеровские штучки.

А что, если поднять об этом вопрос, подумал Бэрден. Ведь консерваторы в страхе перед коммунизмом повсюду видят шпионов и, наверное, с одобрением отнесутся к идее снять отпечатки пальцев со всех, кроме них самих. Удивляло лишь то, что президент одобрил эту затею. Сам он ее не одобрял. Каждый должен иметь право скрываться.

– Блэз полагает, что ему следует подправить себе нос. Это все, что он сказал о нем за последние несколько месяцев.

– Кому это? – спросил Бэрден.

– Клею. Он разбил нос во время прогулки верхом. Блэз считает, что раньше его нос был красивее.

– По-моему, он и так ничего, – вступилась Китти за Клея. – Он мне очень нравится.

Перед гостями запела толстая женщина. Голос у нее был неприятный, и Бэрден переключил свое внимание на президентский затылок – большая шарообразная голова, седые редкие волосы, розовая лысина. Президент выглядел необыкновенно крупным рядом с тихим маленьким королем, который очень походил на оживший экспонат Музея восковых фигур мадам Тюссо. «Интересно, – подумал Бэрден, несмотря на зарок, который он себе дал, – буду ли я когда-нибудь сидеть в этом кресле? Вчера Нилсон сказал „да’’“. „Вы очень популярны. Весь Юг и Средний Запад видят в вас героя. И к тому же вы не слишком консервативны, как раз того типа, какой любят в больших городах. Вы, несомненно, побьете Дьюи“. – „А если этот вновь выставит свою кандидатуру?“ – „Тогда все остальные претенденты выбывают из игры. Но это маловероятно. Вот разве что будет война“».

Пусть будет мир, молился Бэрден. Толстая певица уже садилась под аплодисменты, но последняя пронзительная нота ее сопрано еще висела в душной комнате.

– Приятный голос, – сказала Китти, – для такой толстой особы.

– Самый заурядный, – сказала Фредерика, но худшее ждало ее впереди: запела Мариан Андерсон. – Цветная! – воскликнула Фредерика. – Нате пожалуйста! – свирепо зашептала она. – Как будто у нас в стране мало белых певцов!

Бэрден сделал вид, что не слышит. Он сидел закрыв глаза все то время, пока пела Мариан Андерсон. Еще совсем молодым ему довелось переспать с цветной шлюхой, и, к своему огорчению, он убедился, что она ничем не отличается от белой женщины. Ведь есть же мужчины, предпочитающие черных белым женщинам и находящие между ними разницу. Когда Бэрден впервые пришел к Нилсону в отель, он застал у него в номере стройную девушку с желтой кожей. Она лежала на софе. Без тени смущения она поднялась и стала надевать туфли: «Я говорила тебе, что это не коридорный».

Нилсон ничуть не был смущен.

– Входите, – сказал он Бэрдену.

– Виноват. Мне следовало позвонить вам снизу.

– Невелика беда. Мисс Морган все равно собралась уходить. Она моя давняя подруга. Я знал ее мать. Передавай привет Бесс, когда увидишься с ней, дорогая.

– Непременно. Всего хорошего. – Она поцеловала Нилсона в щеку с учтивым бесстрастием школьницы, которой велят поцеловать мамину подругу. Затем, едва заметно кивнув Бэрдену, прошла в спальню – как раз в тот самый момент, когда явился коридорный. Все было проделано с такой невозмутимой деловитостью, что Бэрден диву давался – уж не привидилось ли ему это все. Ноу него было над чем подумать кроме этого.

– Блэз хочет, чтобы мы были друзьями, – начал Нилсон. – Он хочет выдвинуть вашу кандидатуру на президентских выборах в сороковом году. Думает, я могу вам помочь.

– Я тоже так думаю, – сказал Бэрден.

Все было легко, удивительно легко. Никакого драматизма, никакого запаха серы, никакого договора, скрепленного кровью, и ангел не подавал ему отчаянных знаков: «Не смей этого делать!»

Бэрден отправится в длительную поездку в Канаду, будет выступать в Оттаве. В его отсутствие один покладистый сенатор устроит так, чтобы продажа земли была одобрена без обсуждения. Если даже впоследствии и возникнут толки, Бэрден со спокойной душой сможет сказать, что подкомиссия приняла решение без его ведома. Тем временем в Вашингтоне будет учрежден комитет «Дэя – в президенты», а Нилсон соберет для финансирования предвыборной кампании двести пятьдесят тысяч долларов, «из разных источников, все совершенно законно».

Деньги были собраны, как условлено, и должным образом израсходованы. Результаты получились обнадеживающими. Консервативная пресса считала его единственным государственным деятелем, способным защитить конституцию и в то же время сохранить мир, а что касается Блэза, он был уверен, что кандидатура Бэрдена «пройдет как по маслу». Но, несмотря на исключительную тактичность Нилсона («Я всегда хотел, чтобы вы были президентом, еще до того, как мы с вами познакомились»), Бэрден не мог отделаться от чувства вины, хотя отлично знал, что надо либо играть в эту игру по всем правилам, либо вовсе не вступать в нее. Лишь однажды за всю свою карьеру Бэрден попытался изменить правила. Во время своей первой предвыборной кампании он был поражен, узнав, что для него покупают голоса. Когда он попытался отговорить от этого своего менеджера, тот ответил: «Но ведь именно так побеждают на выборах».

«Я бы предпочел проиграть». Ему до сих пор слышался собственный голос, тонкий и полный праведного негодования.

«Что предпочитаете вы, абсолютно никого не интересует. Тысяча с лишним человек в округе рассчитывают получить свои два доллара в день выборов, и мы не собираемся разочаровывать их».

Бэрден капитулировал. С тех пор он всегда, хотя и без особой радости, покорялся существующему порядку вещей. В этом он был схож с женой президента, которая рассказывала ему, как однажды, в дни своей невинной юности, она пришла к мужу и сказала: «Франклин, для тебя прямо здесь, в округе Датчес, покупают голоса!» На что президент рассмеялся и ответил: «Не беспокойся, дорогая, республиканцы их тоже покупают».

В конечном счете все дело в том, как далеко ты готов пойти. Ни президент, ни Бэрден не несут ответственности за развращенность избирателей. Пусть так – но правильно ли и дальше терпеть такое развращение? Вопрос звучал глупо. Надо делать все для того, чтобы победить, а сюда входит и купля-продажа голосов. Когда он согласился взять деньги Нилсона, он продал свой голос, и в моральном плане это ничуть не хуже, чем общепринятый обычай покупать голоса. Он утешал себя мыслью, что любой другой политический деятель сделал бы на его месте то же самое.

«Но я не любой другой», – сказал он себе, когда зал зааплодировал Мариан Андерсон. Он верил в честь. Родись он вовремя, он с радостью отдал бы жизнь за Конфедерацию. То, что южане сражались за неразумное, неправое дело, лишь заставило бы его драться еще упорнее, и, если бы пуля в Шайлоу попала в него, он упивался бы своей болью, в отличие от отца, который не видел ничего хорошего в человеке, считал человечество грубым, жестоким и обреченным и поэтому сам был обречен на безумие. Но отец все же был отмечен белым рваным шрамом, который тянулся от ключицы к левому плечу, и за это почетное отличие Бэрден отдал бы жизнь.

Какой стих на него нашел, спрашивал себя Бэрден, что заставило его закопать пулю? Какого бога хотел он умилостивить? Временное умопомрачение, решил он; при первом удобном случае он выберется в Манассас и откопает ее. Этот талисман ему еще пригодится. А тем временем он покончит с правлением нечестивого президента, и тысяча ударов по его самоуважению – ничтожная цена за победу в войне не менее значительной, чем та, в которой его отец получил этот шрам.

Вдруг сквозь пение Бэрден услышал гром; жара кончается, завтра будет хорошая погода.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

– С Новым годом!

Китти Дэй подставила Клею щеку для поцелуя.

– С Новым годом. Где Инид?

– На вечеринке. Где же ей еще быть?

– Какой стыд! Я-то надеялась, что сегодня она придет.

Она никогда у нас не бывает. – Китти провела Клея в гостиную, где возле затухающего камина сидели Бэрден, Эд Нилсон и судья Хьюи, председатель комитета демократической партии штата.

– Клей явился один, – сказала Китти. – Инид загуляла.

– Не беда. У нас деловая встреча. – Нилсон подвел Клея к камину; Китти извинилась и оставила мужчин одних.

– Простите, что я так поздно, – начал Клей, повернувшись к Бэрдену, но тот перебил его:

– Не имеет значения. Да к тому же и судья только что пришел со званого обеда.

– Видел на прошлой неделе вашу матушку, – сказал судья, посмотрев на Клея так, будто надеялся услышать от него nolo contendere[59]59
  «Не стану спорить» (лат.) – заявление обвиняемого в уголовном процессе, которое не лишает его права отрицать справедливость обвинений в последующем судебном разбирательстве.


[Закрыть]. Мать Клея служила в банке в столице штата; вдовья доля ее скрашивалась небольшой пенсией и четырьмя детьми сестры Клея, которые давали ей массу поводов для жалоб и вместе с тем – для радости. «Никакой дисциплины! Да и можно ли ожидать чего-либо другого, если не прививать детям чувство ценностей…» Сама она строго руководствовалась чувством ценностей, проистекавшим, как она утверждала, из раздумий о Генри Клее, своем отдаленном родственнике, в честь которого она назвала своего единственного сына. Каждую неделю она усердно исписывала множество листов бледно-розовой бумаги своим четким почерком, пытаясь укрепить в сыне желание преуспеть.

– Вам следует чаще писать ей, – сказал судья, вынуждая Клея перейти к обороне. Разговор обещал быть нелегким.

– Я сам знаю. Письма – ее сильная сторона. – Он повернулся к сенатору. – То, что мы слышали, подтвердилось. Белый дом готовит законопроект.

Бэрден покачал головой:

– Меня это не удивляет. Его последняя речь должна была нас насторожить. «Когда дом вашего соседа в огне…» – Как всегда, Бэрден удивительно точно имитировал голос Рузвельта.

– Какой законопроект? – спросил Нилсон.

Клей рассказал, что Белый дом готовит законопроект о помощи демократическим странам, который будет внесен на рассмотрение как в палату представителей, так и в сенат; таким образом, англичане смогут получить деньги и вооружение. Клей говорил, не переставая наблюдать за судьей: его интересовало, как тот воспримет новость. Пока это было неясно. Судья, очень маленький и сдержанный, сидел в большом кресле около камина. Казалось, эта тема его нисколько не интересует, Европа для него – семечки в сравнении с Четвертым избирательным округом, где республиканцы набирали силу, или с Третьим, где они наверняка скоро начнут набирать силу, или с Первым, где внезапно появился кандидат, нанесший сокрушительный удар всей избирательной машине, которую судья годами собирал по винтику, пытаясь застраховаться от любых случайностей в ходе самой кампании. Судья терпеть не мог сюрпризов в день выборов.

Бэрден был против любой помощи англичанам:

– Во-первых, они банкроты. Это признает даже лорд Лотиан[60]60
  Филип Генри Керр, лорд Лотиан – британский посол в США в 1939–1940 гг.


[Закрыть]. А раз так, то мы выбросим деньги на ветер, потому что, если англичане и победят, они все равно никогда не сумеют с нами расплатиться.

Ему ответил Нилсон:

– Мы не можем допустить, чтобы победил Гитлер.

Ответ заинтриговал Клея: Нилсон никогда прежде не противоречил сенатору.

– Как мы можем его остановить? – Бэрден был мрачен. – Джо Кеннеди[61]61
  Кеннеди Джозеф Патрик – американский посол в Англии в 1937–1940 гг., отец Джона Ф. Кеннеди.


[Закрыть] утверждает, что англичанам конец. Думаю, он прав.

– Все равно я за то, чтобы помочь им. – Нилсон продолжал стоять на своем. Обычно, чувствуя, что назревает спор, он улыбался своей лучезарной загадочной улыбкой и под ее блистательным прикрытием с быстротой молнии менял занимаемую позицию. Но сегодня он даже не попытался сделать шаг в сторону этого укрытия.

Уступить позицию пришлось сенатору.

– Быть может, вы правы, Эд. Кто знает?

Бэрден, как заметил Клей, все больше и больше считался с Нилсоном. Началось это с заявления президента о том, что в связи с ситуацией в Европе (Франция разбита, Англия осаждена) он будет добиваться выдвижения своей кандидатуры на третий срок. Это означало, что, хотя комитет «Дэя – в президенты» и будет продолжать свою деятельность, цель его теперь уже не президентство, а лишь вицепрезидентство. За неделю до партийного съезда сенатор без предварительного приглашения, просто после телефонного звонка посетил Белый дом. Клей так и не узнал, что там обсуждалось, однако сенатор вернулся в великолепном настроении и сказал своим сторонникам, чтобы они не слишком нажимали на съезде, намекнув, что Рузвельт предложил ему пост вице-президента, хотя даже Клею – но не сенатору – было ясно, что президент никогда не примет Бэрде-на Дэя или любого другого консерватора вторым в свою упряжку. Оставалась одна надежда: получить в первом туре такое количество голосов в пользу кандидатуры Бэрдена в президенты, чтобы Рузвельт вынужден был предложить ему пост вице-президента. Но Бэрден проявил сдержанность: президент добился выдвижения своей кандидатуры, встретив лишь жалкое подобие сопротивления, и предложил пост вице-президента мечтательному Генри Уоллесу. Когда на съезде объявили имя Уоллеса, раздался взрыв негодования, недовольны были даже самые преданные сторонники Рузвельта. В своем номере в чикагском отеле «Блэкстоун», увешанном плакатами «С Дэем – преодолеем», сенатор зло стукнул кулаком по радиоприемнику. «Сукин сын», – сказал Джеймс Бэрден Дэй, и Клей так и не узнал, кого он имел в виду: президента или Генри Уоллеса.

Сенатор почти не принимал участия в предвыборной кампании. Он присутствовал на нескольких собраниях в своем штате, но отказался агитировать за кандидатов партии на два высших выборных поста. Клей был убежден, что Бэрден проголосовал за взбалмошного, но симпатичного Уэнделла Уилки, который штурмом добился выдвижения на съезде республиканской партии, а в дальнейшем вел предвыборную кампанию под лозунгами Нового курса.

Все это время Нилсон оставался, как всегда, верен ему и внимателен. Он чисто по-деловому ликвидировал комитет. Погасил все неоплаченные долги и распустил войско. Надежда рухнула или отодвинулась на неопределенное время. Несмотря на явное разочарование сенатора, Клей видел, что на уме у него уже выборы 1944 года. То же думал и Нилсон; к удивлению Клея, Нилсон действовал так, будто цель еще достижима. Он оставался частью их жизни, вечно предупредительный, разве только что не сегодня. Но сенатор не был расположен к ссоре. Он лишь улыбнулся своей трагической полуулыбкой.

– Государственные дела подождут. Дом пока еще не горит. Садовые шланги могут еще полежать. – Движением руки он откинул со лба знаменитую прядь волос. – Итак, мы собрались здесь, чтобы обсудить вопрос о дополнительных выборах в палату представителей по Второму избирательному округу. И о Клее.

Клей возликовал. Так или иначе, жизнь его теперь, безусловно, изменится.

– Как вам известно, судья, Клей в течение некоторого времени присматривается к этому месту в палате. В округе его знают, между прочим, он там родился. И вот уже несколько лет втайне от меня он подготавливал почву. – Полуулыбка расплылась в улыбку. – Теперь, когда наш старый друг Макклюр ушел на федеральную службу, его место освободилось, и Клей хотел бы его занять. Но… – Бэрден повернулся к судье Хьюи и широко раскинул руки, словно собираясь обнять его, – …он не сделает, не сможет сделать, не должен сделать ни шагу в нашем штате без вашего согласия.

Надолго воцарилась тишина. Поленья потрескивали в камине. Ветер на улице шумел среди деревьев. Клей вдруг почувствовал, что ему стало прохладно, как будто где-то открылась дверь и потянуло сквозняком. Бюро прогнозов предсказывало снег.

Судья низко опустил голову и прижал подбородок к целлулоидному воротничку, который исчез в дряблых складках шеи. От воли этого человека зависело теперь будущее Клея. Наконец судья произнес одно-единственное слово:

– Джесс?

Клею сначала даже показалось, что судья просто кашлянул. Но сенатор отреагировал моментально. Джесс – это Джесс Момбергер, старший сенатор от их штата, политический вольнодумец, который в той же мере поддерживал президента, в какой Бэрден ему противодействовал, и умудрялся при этом сохранять хорошие отношения с консервативным большинством штата.

– Джесс даст свое благословение, когда придет время.

– В этом округе любят Джесса, – сказал судья таким тоном, словно его это огорчало. Он впервые повернулся к Клею. – Вы знаете, что вам придется бороться с достойным соперником, который добивается этого места и по справедливости должен был бы его получить?

– Да, сэр, я это знаю. И я готов к борьбе.

– Ох уж эти новоиспеченные претенденты, – пробормотал судья, глядя в камин, и сердце Клея упало. – Я не могу вам помочь, – сказал он наконец.

В мозгу Клея мелькнула даже мысль о самоубийстве, но тут сенатор снова завладел разговором.

– Надеюсь, другому кандидату вы тоже не станете помогать?

Судья усмехнулся – отвратительное зрелище, – обнажив неправдоподобно громадные зубы.

– Нет, нет. Я никого не буду поддерживать.

Сенатор хихикнул:

– Старая хитрющая лиса, любую гончую запутает.

Клей в который раз восхитился той легкости, с какой сенатор находил общий язык с провинциальными политическими боссами. Он никогда не угождал, не заискивал, никогда не принимал неверный тон. Работая с Бэрденом бок о бок в Вашингтоне, где тот далеко не всегда отличался политической мудростью, Клей начинал упускать из виду, что его патрон – искуснейший политик их штата.

Судья повернулся к Клею:

– Все будет зависеть от вас.

– Спасибо, судья. – Клей взял безжизненно-вялую руку и с чувством пожал ее.

– Вы должны победить, – умирающим голосом произнес судья. – А теперь мне надо вздремнуть. Я давно пропустил свое время. Да, кстати, – добавил он вдруг, остановившись на полпути к двери. – У вас, кажется, богатая жена?

Пока Клей раздумывал, какой дать ответ, Нилсон пришел к нему на помощь:

– Да, это так.

– Вам это будет стоить двадцать, а может, и тридцать тысяч долларов. Куда больше, чем в доброе старое время, когда начинали мы с Джимом. – Судья был одним из тех немногих, кто называл сенатора по имени.

– Я думаю, Клей достанет денег. – Разговор, как всегда, явно занимал Нилсона.

– Да уж пусть постарается, – буркнул судья. – У нас также принято жертвовать жалованье за первый год службы в пользу партии – своего рода вложение капитала в будущее.

– Конечно, – чересчур быстро согласился Клей.

– Ну что ж, прекрасно, – сказал сенатор, просовывая руку под локоть судьи и провожая его к двери. – Не могу понять, зачем я это делаю. Я вовсе не хочу, чтобы Клей ушел от меня. Поэтому было бы куда разумнее интриговать против него.

Клей не слышал, что ответил судья на это, так как они были уже далеко. Он вытер вспотевшие ладони о брюки.

– Нервничаешь? – Нилсон ничего не упускал из виду.

– Этот судья – упрямый черт.

– Очевидно. У меня, правда, нет опыта общения с этими провинциальными типами. Где же ты возьмешь деньги?

– Что-нибудь да придумаю. – Клей еще не решался сказать, что, поскольку Блэз по-прежнему настроен враждебно, его единственная надежда – Нилсон.

– Судья с нами! – Сенатор появился в комнате, и следом за ним ворвался поток холодного воздуха. Он торжествовал, как будто это была его победа.

– Слава богу! – просиял Клей.

– Знаете, что он сказал в дверях? «Я не причиню ему вреда». Именно такое обещание нам и нужно было.

– Как это вы соглашаетесь отпустить Клея? – вдруг спросил Нилсон. Клей повернулся к нему, почуяв опасность. – Ведь он же ваша правая рука.

Жест сенатора, как всегда, доставил Клею эстетическое наслаждение. У большинства такой жест выглядел бы как непроизвольное телодвижение, судорожное подергивание или тик, но жесты сенатора, при всей их отработанности, были отменно красноречивы. Теперь он демонстрировал это свое искусство. Голова чуть склоняется набок – душевное уныние; руки опускаются вниз ладонями наружу – смирение; затем все тело медленно погружается в стоящее у камина кресло – покорность судьбе, неотвратимо приближающей человека к золотому концу долгой жизни.

– Они все уходят – рано или поздно.

Слова были излишни. Клей любил старика – именно так, как требовалось от него по долгу службы.

– Но вы бы могли ему воспрепятствовать. – Нилсон подмигнул Клею, чтобы показать, будто он шутит, но это лишь доказывало обратное.

– Никогда!

Вместе с этим словом в комнату снова ворвался поток ледяного воздуха.

– Здравствуйте, Клей, не знала, что вы здесь. – Диана уже шагнула назад, готовая обратиться в бегство. Но бежать решил Клей, которому никак не улыбалась эта встреча.

– Я уже ухожу.

– Нет, ты останешься! – прервал Билли Торн. Он был пьян.

– Билли, нам лучше подняться к себе. У них совещание.

– Заговор против народа, сенатор? – Клея всегда поражала способность Билли брать неверный тон. Трудно было удержаться от неприязни к этому человеку. Сенатор вздрогнул, и это не укрылось ни от кого, кроме Билли.

– Ну что вы, мой дорогой Торн, я же избран народом.

Сенатор иначе как Торном не называл своего зятя. Клей просто не понимал, как он вообще разговаривает с ним. Накануне рождества Диана ушла с работы и вышла замуж за Билли. А на другой день после рождества Билли объявили, что он уволен из министерства торговли. Никто не знал почему. Бедные молодожены жили теперь на мансарде.

– Вашингтон полон людей, которые занимают выборные должности и являются убежденными врагами народа. Подумайте о том, сколько членов конгресса представляют не народ, а нефть! Грандиозные гейзеры клокочущей доисторической нефти, собственность людей с каменными лицами, которые обожествляют прибыль. Как поживаете, мистер Нилсон?

Клея приводила в трепет самоубийственная смелость Торна.

– Пытаюсь надеть на свое каменное лицо благородную маску, – сказал Нилсон. – Диана, поцелуй старика по случаю Нового года.

– Вы хороший! – Диана нежно обняла Нилсона. – Мы были на новогодней вечеринке. Я не знала, что уже так поздно. Нам пора, Билли.

Но Билли не мог остановиться:

– Сенатор, я побился об заклад в Белом доме, что, выступая против законопроекта о ленд-лизе, вы скажете: «Пусть англичане сами таскают свои каштаны из огня».

– Мою манеру выражаться так легко предсказать? – спокойно спросил сенатор. Он был мастер отвечать на выкрики из зала.

– В каком-то смысле – да. – Билли налил себе виски. Все наблюдали за ним с ужасом, с каким публика следит за движениями акробата, выступающего без предохранительной сетки. – Вы, конечно, будете голосовать против законопроекта?

– Не знал, что такой законопроект существует. – Сенатор сделал невинные глаза.

– Еще как существует. Мы… они работают над ним сейчас в Белом доме.

Против своей воли Клей злорадно усмехнулся этой ошибке в выборе местоимения. Билли был тесно связан со сторонниками Нового курса, но с кем именно и каковы были эти отношения, никто не знал, что и придавало ему авторитет в вашингтонских салонах. Разделаться с ним как с лжецом было бы и слишком легко, и опасно: на каждом приеме неизбежно появлялся Гарри Гопкинс, брал Билли под руку, и оба уходили в уголок на тайное совещание. Полагали, что Билли помогает составлять речи для президента. В настоящий момент он претендовал на внимание к себе в качестве редактора «Американской мысли». Красивенький макет журнала вот уже два года ходил по рукам, но из-за отсутствия денег первый номер пока еще не вышел в свет. Билли время от времени впадал в отчаяние; Диана – никогда. Издание «Американской мысли» стало ее мечтой, и она не собиралась с ней расставаться. К несчастью, все возможные денежные родники немедленно пересыхали под палящим зноем непривлекательности Билли. Последней надеждой был мистер Нилсон, но и он совсем недавно отказал им в помощи.

По распоряжению сенатора Клей пытался выяснить, что произошло в министерстве торговли. Но все помалкивали. Министерство уклонилось от ответа и на прямо поставленный вопрос: «Он что – коммунист?»

Билли покачивался на своей деревянной ноге, держа в руке стакан с виски, пока сенатор читал ему лекцию о конституции:

– Законы должны исходить только от конгресса. Законопроекты, связанные с финансами – а ленд-лиз как раз такой и есть, – должны выдвигаться палатой представителей. В конституции нет такого пункта, который разрешал бы исполнительной власти выступать инициатором законодательства.

– К счастью, исполнительная власть все же выступает инициатором новых законов. Что было бы со страной, если бы она этого не делала? Что было бы с вами? Каждая строчка закона Дэя – Мортимера была написана в министерстве сельского хозяйства, а ваш вклад состоял только в том, что вы подбросили его в сенат в нужный момент, не прочтя конечно.

Вот оно, подумал Клей. Сенатор побледнел. Клей вмешался.

– Это неправда, Билли. – Клей нарочито пренебрежительно сделал упор на имени Торна. – Я это знаю, потому что помогал сенатору писать законопроект. Вклад министерства состоял лишь в том, что оно предоставило нам свои статистические данные.

– Я слышал совсем другое, – сказал Билли.

– Нас всех время от времени неправильно информируют. – Сенатор умел держать себя в руках. Он был холоден. – Во всяком случае, я никогда не выдвигал законопроекта, который был бы подготовлен для меня исполнительной властью. В конце концов, если лишить нас нашей законодательной функции, нам вообще нечего будет делать.

– Вполне возможно, что такому сенату, как ваш, действительно нечего делать.

Нилсон поднялся:

– Бэрден, мне пора. Клей, меня, надо полагать, пригласили, чтобы я дал свое благословение. Что ж, даю. – Они сердечно пожали друг другу руки. – Крепись, Диана. – Нилсон поцеловал ее в щеку и повернулся к Билли. – Надеюсь, вы скоро найдете себе работу, мистер Торн.

Оскорбление было нанесено тем же тоном, каким он желал остальным спокойной ночи. Минуту никто не верил своим ушам. Нилсон направился к выходу, когда Билли, взревев, схватил его за руку:

– Из-за того, что я честен…

Резким движением Нилсон выдернул свою руку в тот момент, когда Билли ступил к нему. Потеряв точку опоры, искусственная нога Билли пошатнулась, и Билли грохнулся навзничь. Мгновение никто не мог шевельнуться. Затем Диана подбежала и помогла ему встать. Точно по волшебству искусственная нога Билли поднималась все выше и выше, пока Билли не утвердил ее обратно на место.

– Вы сукин сын! – сказал он Нилсону.

– Спокойной ночи, – ответил Нилсон и вышел.

Клей помог Диане усадить Билли в кресло. Сенатор пальцем не шевельнул, чтобы помочь. Когда нога Билли заняла подобающее положение, он снова стал самим собой:

– Этого типа следует посадить в тюрьму! По имеющимся у нас сведениям…

– Пойдем лучше наверх, дорогой. – Диана повернулась к Клею: – Очень рада была снова с вами встретиться.

Неожиданно для всех она держалась как на танцевальном вечере, где гости должны быть в вечерних туалетах. Он подумал, что она решила выйти замуж за Билли из разочарования в любви. Если так, то он виноват вдвойне.

– Приходите к нам, – сказал Клей. – Поужинаем вчетвером: вы вдвоем и мы с Инид.