Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 51 страниц)

Инез ничего не ответила; взгляд ее был направлен на Джека Ловетта.

„Не хотите ли куда-нибудь сходить?“ – спросил Джек Ловетт; голос его был низким и чрезвычайно спокойным.

За столом наступила тишина.

Инез взяла вилку, но немедленно положила ее на стол.

„Милли еще не приносила десерт“, – слабым голосом сказала Руфи Кристиан.

„Инез“, – сказал Билли Диллон.

Джек Ловетт оторвал взгляд от Инез и посмотрел на Билли Диллона.

„Вот что, – сказал он тем же низким и спокойным голосом. – Мне некогда здесь в игрушки играть“.

Такие вот дела.

Я совершенно точно могла бы обо всем рассказать.

Я знаю все условия договора и то, как их соблюдать, как разрисовать уже натянутый мною холст; я знаю, что сказал он и что сказала она, а кроме того, знаю – поскольку сердцевиной повествования служит определенный высчитанный эллипс, молчаливый уговор между писателем и читателем о том, что один удивляет, а другой удивляется, – как не рассказать вам о том, чего вы пока что не хотите знать. Я уважаю ту роль, которую играют детали в подобных повествованиях: не просто курица, запеченная в тесте, и равным образом не просто погода (мне нравится писать о погоде, но это легко), не просто то, как на следующее утро облака сгустились над Кулау-Рэйндж или как потрескивали пальмы за домом Жанет в сумерках (любой может написать о пальмах в сумерках), когда Инез пошла взять платье, в котором должны были хоронить Жанет.

Я имею в виду нечто большее, чем просто погоду.

Я имею в виду своеобразие характеров, окружения, незначительных на первый взгляд деталей.

Тот факт, например, что Гарри и Эдлай Виктор прибыли в Гонолулу утром 28 марта, утром страстной пятницы, – в то утро, когда тело Жанет было доставлено для вскрытия судебной экспертизой; они прилетели тогда на самолете компании „Уорнер коммюникейшнс“. То обстоятельство, что за время долгих пасхальных дней перед похоронами Жанет Эдлай неоднократно находил возможности, чтобы упомянуть про самолет компании „Уорнер коммюникейшнс“. Деликатность причин, по которым не Инез, но Гарри и Эдлай должны были звонить вдове Уэнделла Омуры. Препирания по поводу приготовления к похоронам Жанет (в конце концов Дик Зиглер все-таки пожелал, чтобы пастырем Жанет был Господь – хотя бы потому, что этого не хотел Дуайт Кристиан) и способ, которым Руфи Кристиан заполнила промежуток между смертью и похоронами Жанет, – усиленными занятиями домашним хозяйством. Легкая перепалка, вспыхнувшая, когда Инез посоветовала Дику Зиглеру не перекладывать на плечи Руфи обязанность позвонить в школу Крису и Тимми и сказать, что их мать умерла.

„Честное слово, Инез, когда дело идет о детях, я не считаю, что последнее слово должно быть за тобой, – сказал Дик Зиглер. – Памятуя о Джесси“.

„Оставь Джесси в покое, – сказала Инез. – Звони“.

Небольшое затруднение, случившееся субботним утром, когда Крис и Тимми прилетели с учебы, а служебные собаки в аэропорту обнаружили в одном из их ранцев марихуану. Точный текст письма, отправленного Полом Кристианом в „Эдвертайзер“, в котором он высказал „негодование“ по поводу того, что ему не разрешили присутствовать на похоронах Жанет. Точное местоположение пассажа в Вайанаэ, куда Джек Ловетт отвез Инез, чтобы встретиться со специалистом по радарным установкам, который, как говорили, видел Джесси.

Джесси.

Джесси – сумасшедшая номер восемь в этом повествовании.

Сейчас я намерена обратиться к Джесси, однако сперва хотела бы предупредить: подобно Джеку Ловетту и (как выяснилось) Инез Виктор, у меня нет времени играть в игрушки.

Назовем это голосом комментатора.

Сигналом тревоги в нашем повествовании.

12

Первая электроэнцефалограмма в виде совершенно прямой линии, обозначавшая, что у Жанет прекратилась какая бы то ни было фиксируемая мозговая активность, была получена около шести вечера в среду, 26 марта, вскоре после того, как Инез и Билли Диллон прибыли в дом на Маноа-роуд. Электроэнцефалограмма была изучена главным невропатологом, который вел Жанет, приблизительно в то же время, когда Инез, Билли Диллон, Дик Зиглер, Дуайт и Руфи Кристиан сели за курицу, запеченную в тесте. Невропатолог уведомил следственный отдел о том, что получена первая нулевая расшифровка, позвонил в дом на Маноа-роуд, пытаясь связаться с Диком Зиглером, услышал короткие гудки и уехал из больницы, оставив дежурному указание дозвониться Дику Зиглеру. Десять минут спустя „скорая помощь“ доставила в Центр больного с тяжелым ножевым ранением, и дежурный забыл о приказе звонить Дику Зиглеру.

Это ставит один из тех вопросов, возможность ответить на который дает лишь анализ событий: сколь существенно повлиял бы на происходившее звонок из больницы, если бы он имел место до того, как Инез поднялась из-за обеденного стола и, пройдя гостиную, вышла с Джеком Ловеттом из дома через входную дверь? Не думаю, однако звонок из больницы мог бы быть истолкован как „причина“ того, что Инез вышла из-за стола.

Иная причина, нежели Джек Ловетт.

Причина, которая устроила бы всех.

Итак, на данный момент их устроило признание того, что Инез переутомилась. Руфи Кристиан первая нашла это слово. „Она просто переутомилась“, – сказала Руфи Кристиан, а Билли Диллон подхватил и повторил: „Переутомилась. Конечно. Естественно. Она переутомилась“.

Инез только что вышла из дома.

„Ты, наверное, уже можешь снять гирлянду?“ – сказал Джек Ловетт, когда они сидели у него в машине перед домом на Маноа-роуд. Похоже было, что большинство репортеров уже ушли с лужайки. Когда Инез и Джек Ловетт вышли из дома, на ступеньках оставался только один фотограф, да и тот, сделав по долгу службы несколько снимков, отошел в сторону. Джек Ловетт дважды включил и дважды выключил зажигание.

Инез сняла помятую гирлянду с шеи и опустила ее на сиденье между ними.

„Не представляю, куда я собирался тебя отвезти, – сказал Джек Ловетт. – Честно“.

Инез посмотрела на Джека Ловетта, а затем принялась смеяться.

„Черт возьми, Инез. Откуда мне было знать, что ты пойдешь?“

„У тебя было двадцать лет. Чтобы подумать, куда нам поехать“.

„Да, конечно. Перестань смеяться. Я привык думать, что всегда смогу взять тебя в Сайгон. Пить там цитрусовый сок и смотреть теннис. Ладно, поставь на этом крест. Хочешь поехать в больницу?“

„Представь, что мы поехали в Сайгон. Представь, что все так и случилось. Вообрази себе. Все равно, это же только в мыслях“.

„Не совсем“, – сказал Джек Ловетт.

Инез посмотрела на него, затем в сторону. Фотограф на ступеньках зажег сигарету, но тут же щелчком отправил ее через лужайку. Он подхватил свою камеру и направился к машине. Инез взяла гирлянду и вновь положила ее.

„Мы едем в больницу или нет?“ – сказала она наконец.

Так вот и получилось, что Инез Виктор и Джек Ловетт вместе поднялись на третий этаж в реанимационное отделение Королевского медицинского центра, когда, по словам старшего из двух следователей по делам об убийствах, часы Жанет уже вели другой счет.

„Я все же не вполне это понимаю, – продолжала повторять Инез заведующему отделением и двум следователям по делам об убийствах. Следователи по делам об убийствах пришли в больницу лишь для того, чтобы взять показания у одной из сиделок, и не имели ни малейшего желания составлять компанию допрашиваемому заведующему. – Вы получили прямую линию в шесть часов. Так ведь вы говорили?“

„Именно“.

„Вам же нужны три таких. Каждая через восемь часов. Ведь вы мне так говорили? Сегодня в полдень. О технической смерти“.

„Тоже верно. – Лицо заведующего покраснело от раздражения. – По крайней мере через восемь часов“.

„Тогда почему вы мне говорите, что наметили вторую электроэнцефалограмму на девять часов завтрашнего утра?“

„По крайней мере на восемь часов. Как минимум“.

При чем здесь – по крайней мере? Вы могли сделать ее сегодня в два утра».

«Это не было бы нормальной процедурой».

Инез посмотрела на следователей.

Следователи смотрели в сторону.

Инез посмотрела на Джека Ловетта.

Джек Ловетт пожал плечами.

«Сделайте ее в два, – сказала Инез. – Или ее перевезут в другое место, где это сделают в два часа».

«Перемещение пациентки может усложнить выяснение причины смерти».

Дежурный посмотрел на следователей, ожидая поддержки.

«Трудно будет что-либо утверждать».

«Плевала я на выяснение причины смерти», – сказала Инез.

Все молчали.

«Да сделай ты это в два», – сказал старший из следователей по делам о убийствах.

«Я заметил, ты все еще получаешь то, что хочешь», – сказал Джек Ловетт Инез.

Они сделали это в два и еще раз в десять утра, и каждый раз линия была прямой, однако главный невропатолог, проконсультировавшись со следователями по делам об убийствах и юристами Центра, сказал, что всех успокоило бы четвертое обследование. Четвертый результат явился бы гарантией против утверждений, что смерть наступила в результате отключения системы жизнеобеспечения. Получив его, каждый мог жить спокойно.

«Каждый, кроме Жанет», – сказала Инез, сказала она это только Джеку Ловетту.

Спустя восемь часов они снова проделали эту процедуру, и снова линия была прямой и в 19.40, во вторник 27 марта, было объявлено, что Жанет Кристиан Зиглер умерла. На протяжении почти двадцати четырех часов, предшествовавших этому объявлению, Инез не выходила из пустой комнаты для посетителей в хирургическом отделении, где она сидела на большой софе. Почти все это время Джек Ловетт провел с ней. Из всего, что Джек Ловетт говорил ей за эти почти двадцать четыре часа, Инез позже могла отчетливо вспомнить только рассказанную ей историю о женщине, служившей у него кухаркой в Сайгоне в 1970 году. На протяжении нескольких месяцев эта женщина пыталась отравить некоторых из гостей, приглашенных к обеду, олеандровыми листьями. Она мелко крошила эти листья в определенные тарелки с супом, в которых появлялась очень приятная пенка, полная гемотоксинов. Хотя ни один из этих гостей не умер, по крайней мере двое – корреспондент агентства Рейтер и обозреватель журнала «Арми информэйшн дайджест» – заболели, однако никто на заподозрил повариху до тех пор, пока ее зять, убежденный, что дочь хозяйки наставила ему рога, не пришел к Джеку Ловетту с этой историей.

«А какова была цель?» – спросила Инез.

«Чья цель?»

«Поварихи. – Инез пила пиво, Джек Ловетт принес бутылку в больницу. – Каковы были ее мотивы?»

«Ее мотивы. – Казалось, Джеку Ловетту эта часть истории была неинтересна. – Выяснилось, что ее просто обманули. Сугубо личное дело. В общем, эта история мне ничего не дала. Хотя сперва мне показалось, что я на что-то напал».

Инез допила пиво и внимательно посмотрела на него. Она поразмыслила, стоит ли спрашивать, на что, как он думал, он напал, и решила, что не стоит. После этого небольшого происшествия с поварихой он отказался от служанки, сказал он. После этого незначительного случая с поварихой он снова стал останавливаться в гостинице «Дюк». Когда бы он ни был в Сайгоне.

«Тебе там нравилось, – сказала Инез. Пиво расслабило ее, и она начала засыпать, держась за руку Джека Ловетта. – Тебе там очень нравилось, ведь так?»

«Иногда бывало хуже, иногда – лучше. – Джек Ловетт выпустил руку Инез и накинул на ее голые ноги свой пиджак. – А вообще-то да, – сказал он наконец. – Жить там было неплохо».

Несколько раз в течение этих суток в больницу приходил Дик Зиглер, но в целом он, казалось, испытывал облегчение, предоставив Инез контролировать ситуацию. «Жанет даже не знает, что мы здесь», – говорил Дик Зиглер каждый раз, когда приходил в больницу.

«Я здесь не ради Жанет», – сказала наконец Инез, но Дик Зиглер проигнорировал это замечание.

«Даже не знает, что мы здесь», – повторил он.

Довольно часто в больницу приходил Билли Диллон.

«Естественно, ты переутомлена, – говорил Билли Диллон каждый раз, когда приходил в больницу. – Поэтому я не воспринимаю ничего всерьез. Спросите меня, что я думаю о поступках Инез, и я скажу – никаких комментариев. Она переутомилась».

«Послушай, – сказал Билли Диллон, придя в больницу в последний раз. – Нас атакует с флангов „Король крабов“. Гарри воспользовался самолетом компании „Уорнер“, чтобы долететь до Сиэтла и привезти на похороны Джесси, а Джесси сообщила Гарри, что не приедет на похороны».

Инез посмотрела на Билли Диллона.

«Ну?» – сказал Билли Диллон.

«Что – ну?»

«Что мне сказать Гарри?»

«Скажи ему, что надо получше все устраивать», – сказала Инез Виктор.

13

Мне бы следовало рассказать вам кое-что о Джесси Виктор – то, что понимали очень немногие. Гарри Виктор, например, никогда этого не понимал. Инез понимала это весьма смутно. Дело вот в чем: Джесси никогда не считала, что с ней что-то не в порядке. То, что она употребляла героин, она не рассматривала как некий акт протеста, или образ жизни, или даже как дурную привычку, как это некоторые называли; она считала это решением потребителя. Джесси Виктор употребляла героин просто потому, что предпочитала героин кофе, аспирину и сигаретам, точно так же, как кинофильмам, магнитофонным записям, косметике, одежде и ленчам. Ее не раз подвергали обследованиям с помощью обычных тестов и каждый раз признавали чуткой, руководствующейся высокими целями, умнее Эдлая, не поддающейся заблуждениям, прямой. Быть может, именно по причине этой прямоты ей и не хватало чувства юмора. Чего ей хватало в достатке, так это пристрастной одержимости, какой-то светящейся серьезности; всех ошеломляла ее манера «отшивать» кого-либо тем серьезным низким голосом, от которого Инез бросало в дрожь и когда Джесси было восемнадцать, и когда было два года, – «ослиная задница», говорила она. «Ты, ослиная задница» – так Джесси назвала Эдлая в тот вечер, когда он с Гарри Виктором прилетел в Сиэтл, чтобы забрать ее на похороны Жанет, а Джесси отказалась ехать. Она согласилась только поужинать с ними, пока заправлялся самолет компании «Уорнер коммюникейшнс», но ужин прошел плохо.

«Задача в том, чтобы превратить антивоенные сентиментальничанья в многоцелевую программу, – сказал за обедом Эдлай. Он рассказывал Гарри Виктору о статье, которую предлагал написать для первой страницы „Нью-Йорк тайме“. – Как раз это мы все время пережевываем в Кембридже».

«Интересно, – сказал Гарри Виктор. – Дашь мне взглянуть. Джесс, а ты что думаешь?»

«Я думаю, ему не стоит говорить „Кембридж“», – сказала Джесси.

«Ты, наверное, спала, когда я туда уезжал, – сказал Эдлай. – Но так уж получилось, что учусь я именно в Кембридже».

«Может, и так, – сказала Джесси, – но так уж получилось, что ты не поступил в Гарвард».

«Ладно, ребята, вы оба хороши. – Гарри Виктор повернулся к Эдлаю: – Я могу кого-нибудь подыскать в „Таймс“. Если у тебя серьезные намерения».

«Серьезные. Пришло время. Пора моему поколению вступать в диалог, если ты понимаешь, о чем я».

«Ты, ослиная задница», – сказала Джесси.

«Ну, – сказал Гарри Виктор после того, как Эдлай вышел из-за стола. – А как вообще дела?»

«Я готова уехать…»

«Ты же сказала, что не поедешь. Что у тебя принципы. Что ты не бываешь на похоронах. Для меня этот твой принцип несколько нов, но не обращай внимания – это твое дело. Я это принимаю. В качестве принципа».

«Я не имела в виду – уехать на похороны Жанет. Я имела в виду уехать вообще. И точка. Отсюда. Из Сиэтла».

«Ты не прошла еще курс».

«Курс, – сказала Джесси, – для ослиных задниц».

«Одну минуту», – сказал Гарри.

«Я принимала детокс, очистилась и не вижу больше проблем».

«Что это значит: принимала детокс? По плану должен был быть не детокс, а метадон».

«Мне не нравится метадон».

«Почему?»

«Потому, – терпеливо сказала Джесси, – что мне от него не становится лучше».

«Ты чувствуешь себя от него плохо?»

«Нет, я от него не чувствую себя плохо. – Джесси восприняла вопрос очень серьезно. – Просто от него мне не становится лучше».

Они замолчали.

«Что конкретно ты хочешь делать?» – спросил наконец Гарри.

«Я хочу, – Джесси изучала кусок хлеба, который она скатала в шарик, – устроить свою обычную жизнь. Заняться чем-то всерьез, понимаешь?»

«Отлично. Хорошие новости. Приятно слышать».

«Заняться своей карьерой».

«А именно?»

Джесси крошила хлебный шарик на маленькие кусочки.

«Не пойми меня превратно, Джесси. Все это очень приятно слышать. Единственное, что я хочу сказать, – тебе необходима программа. – Гарри Виктор почувствовал, что от идеи выработки программы у него потеплело на душе. – План. Собственно, два плана. Взаимосвязанных. План долгосрочный и план на ближайшее будущее. Каков твой долгосрочный план?»

«Я не собираюсь баллотироваться в конгресс, – сказала Джесси. – Если ты это имеешь в виду».

Это замечание так огорчило Гарри, что дальше он уже не расспрашивал.

«Ну ладно. Хорошо. А как насчет твоих ближайших планов?»

Джесси взяла другой кусочек хлеба.

Что-то оборвалось в душе Гарри Виктора. Последний час он пытался выбросить из головы любые предположения о том, почему предыдущим вечером Инез вышла из дома Дуайта Кристиана с Джеком Ловеттом. Ему рассказал Билли Диллон. «Тебе следует думать, что она переутомилась», – посоветовал Билли Диллон. «Мне следует думать, что она ополоумела». Немного раньше, за ужином, он опробовал версию с переутомлением на Джесси и Эдлае. «Я бы не удивился, узнав, что ваша мать несколько переутомилась», – сказал он. Эдлай положил меню и сказал, что он хочет салат из креветок, лангет по нью-йоркски с кровью, но все же достаточно прожаренный, сметану и картошку с луком. Джесси положила меню и посмотрела на Гарри – подозрительно, как ему показалось, – из-под соломенного теннисного козырька, который она не сняла за обедом.

Джесси подозрительно уставилась на него из-под соломенного теннисного козырька, а Эдлай захотел лангет по-нью-йоркски с кровью, но все же достаточно прожаренный, а Инез вышла из дома Дуайта Кристиана с Джеком Ловеттом, и вот теперь Джесси крошила хлеб на кусочки, смахивавшие на куриный помет.

«Ты можешь мне сделать одолжение? Джесси? Ты можешь или съесть этот хлеб, или оставить его в покое?»

Джесси сложила руки на коленях.

«Я все еще вроде работаю над своим ближайшим планом, – сказала она чуть погодя. – В настоящее время».

В действительности у Джесси Виктор уже был план на ближайший четверг в Сиэтле, тот же план, который она в общих чертах изложила Инез на Рождество, план, о котором Инез специально не стала упоминать, когда описывала Гарри и Эдлаю визит к Джесси, – если только то порождение атмосферы, стремлений, слухов и изоляции, в которой существовала Джесси в Сиэтле, можно было назвать планом, – получить работу во Вьетнаме.

Инез не упомянула об этом плане Гарри, поскольку не верила в возможность его реализации.

Джесси не упомянула об этом плане Гарри, поскольку не верила, что план такого рода он был в состоянии понять.

В данном случае я понимаю точку зрения Джесси. Гарри сразу же заговорил бы о деталях. Гарри спросил бы Джесси, читала ли она последнее время газеты. Гарри не понял бы, что эти детали не играли для Джесси никакой роли. Получить работу во Вьетнаме для Джесси было первым шагом, важным, собственно, самим по себе долгожданным шансом получить возможность действовать, а поскольку она была уверена, что все там происходящее – не более чем политика, а политика – для ослиных задниц, она не изменила бы своего решения в тот мартовский вечер 1975 года (в тот самый вечер, когда, как выяснилось, американская эвакуация из Дананга переросла в неконтролируемые беспорядки), даже если бы что-то услышала, или увидела, или вычитала в газете.

Если Джесси вообще когда-то читала газеты.

Для Инез и Гарри Виктора это представлялось весьма сомнительным.

Когда следующей воскресной ночью, пасхальной воскресной ночью 1975 года, – в ночь перед похоронами Жанет, – до них в Гонолулу дошли сведения о том, что три часа спустя после того, как самолет авиакомпании «Уоркер коммюникейшнс» вылетел из Сиэтла, унося Гарри и Эдлая Виктора в Гонолулу, Джесси вышла из клиники, специализировавшейся на лечении подростковой зависимости от химических веществ, и договорилась, что ее посадят на транспортный самолет «С-5А», который спустя семнадцать с половиной часов (дважды дозаправившись в полете) приземлился на сайгонской авиабазе Таншоннят. «Может, она услыхала, что там легче затариться травкой», – сказал Эд-лай, и Инез ударила его.

14

Она проделала это без паспорта (ее паспорт лежал в пустой копилке в квартире у Центрального парка), имея при себе пресс-карточку, которую в шутку сделал для нее кто-то из «Лайф» во время кампании 1972 года. С этой пресс-карточкой Джесси Виктор в возрасте пятнадцати лет не смогла пройти за сцену стадиона «Колизей» в Нассау во время концерта «Пинк Флойд», но в возрасте восемнадцати лет она помогла ей прилететь в Сайгон. Теперь это кажется поразительным, однако мы забываем, насколько суматошными и горячечными были те несколько недель в 1975 году: «пересчет сумм обложения», розыгрыш «рассчитанных партий», выделение дополнительной помощи, несмотря на доклады о мрачной фантасмагории воздушных грузов и морских пехотинцев, скученных на крыше миссии, затруднительнейшем положении персонала, бетонированные площадки перед ангарами, заваленные обувью и поломанными игрушками. В ситуации неотвратимо надвигающегося кризиса случалось многое из того, что никак не могло произойти за несколько месяцев до этого и несколько недель спустя; одним из таких происшествий был случай с Джесси Виктор. Разумеется, американскую девушку, прилетевшую на базу Таншоннят, должны были бы там и задержать, но Джесси Виктор никто не задержал. Разумеется, американская девушка, прилетевшая на базу Таншоннят без паспорта, не могла бы пройти иммиграционный контроль, предъявив одни только водительские права, зарегистрированные в Нью-Йорке, но Джесси Виктор прошла. Разумеется, американская девушка без паспорта, с водительскими правами, зарегистрированными в Нью-Йорке, и в соломенном теннисном козырьке, не смогла бы выйти из заваленного терминала аэропорта Таншоннят и сесть в автобус, идущий в Шолон, причем за ней наблюдали несколько человек, и никто не сделал попытки ее остановить, но Джесси Виктор проделала именно это. Или казалось, что ей это удалось.

К тому времени, когда Джек Ловетт прибыл в дом на Маноа-роуд в тот пасхальный воскресный вечер с историей об американской девушке, которой оказалась Джесси, – американской блондинке, оставившей в Таншоннят вместо визы водительские права, зарегистрированные в Нью-Йорке, – Инез и Гарри Виктор говорили друг с другом лишь в присутствии посторонних.

Они вели себя очень предупредительно друг к другу на официальных обедах, но избегали необязательных приемов.

Они спали в одной комнате, но в разных постелях.

«Ты переутомилась, – сказал Гарри Виктор вечером в пятницу. – Все навалилось разом».

«Собственно, я ни в малейшей степени не переутомлена, – сказала Инез. – Мне грустно. Грусть – это не то, что переутомление».

«Почему бы не выпить еще, – сказал Гарри Виктор. – Для разнообразия».

К субботе ссора, тлевшая в отдаленных степях кампании 1972 года, снова занялась, вечером она ярко вспыхнула и запылала необоримым пламенем.

«Ты знаешь, чего я в особенности не могла переносить? – сказала Инез. – Было совершенно невыносимо в Майами, когда ты назвал себя гласом поколения, принявшего огонь на полях сражений во Вьетнаме и Чикаго».

«Удивительно, оказывается, ты была достаточно трезва, чтобы обратить внимание на мои слова. В Майами».

«На твоем месте я бы сменила тему. Мне кажется, ты уже состриг почти все купоны, которые надеешься получить с этого».

«С чего?»

«С Бремени Гарри Виктора. Я была достаточно трезва, чтобы заметить, как ты воздерживался от высказываний от имени этого поколения до второго закрытого собрания партийных лидеров по обсуждению оргвопросов. Только после того, как ты понял, что не доберешь голосов, ты стал гласом поколения, принявшего огонь на полях сражений во Вьетнаме и Чикаго. В дополнение к сказанному. Более того. Собственно говоря, это поколение никогда не было твоим, ты был старше».

Наступила тишина.

«Позволь теперь мне сделать ход, – сказал Гарри Виктор, – раз уж речь зашла о „старше“».

Инез ждала.

«Мне кажется, ты выбрала не лучший способ соблюдение условностей в связи со смертью твоей сестры. Может быть, я не прав».

Инез долго глядела в окно перед тем, как заговорить.

«В целом нам было не так уж плохо вместе, – сказала она наконец. – В абсолютном исчислении».

«Предполагается, что я должен обратить внимание на форму прошедшего времени, не так ли?»

Инез не повернулась от окна. Было темно. Она так долго жила на севере, что совершенно забыла, как быстро тут темнеет. В тот день во второй половине дня она поехала взять платье, в котором по просьбе Дика Зиглера должны были похоронить Жанет, и сумерки застали ее в доме Жанет на побережье. «Ты забери платье, – сказал Дик Зиглер. – Поезжай ты. Я не могу заглянуть в ее шкаф». После того как Инез нашла платье, она села на кровать Жанет и позвонила Джеку Ловетту по стилизованному под старину телефону Жанет. «Послушай, – сказала Инез, когда увидела его. – То розовое платье, которое на ней было в Джакарте, – оно в шкафу. У нее было четырнадцать розовых платьев. Я сосчитала. Четырнадцать». Говорила она сквозь слезы. «Четырнадцать розовых платьев, висящих рядком. Неужели никто ей никогда не говорил? Что розовое ей не идет?» Там, на побережье, с Джеком Ловеттом, при последнем свете уходящего дня, Инез заплакала первый раз за эту неделю, однако, вернувшись в дом на Маноа-роуд, где был Гарри, она вновь почувствовала себя словно запечатанной; в ней как бы снова включился механизм блокировки от опасных перегрузок.

«Мне кажется, я заслуживаю несколько большего, нежели изменения времени на прошедшее», – сказал Гарри.

«Не драматизируй», – сказала Инез.

Или не сказала.

Либо она сказала Гарри в тот субботний вечер «не драматизируй», либо она сказала Гарри в тот субботний вечер «я люблю его». Более вероятным кажется, что она сказала «не драматизируй», но хотела она сказать «я люблю его», – точно же она не помнила. Она помнила, наверное, что сами слова «Джек Ловетт» остались между ними не сказанными до вечера субботы.

«Там внизу твой друг Ловетт», – произнес тогда Гарри.

«Джек», – сказала Инез, но Гарри уже вышел из комнаты.

Джек Ловетт повторил подробности истории про американскую девушку в Таншоннят дважды: один раз для Инез, Гарри и Билли Диллона, и второй – когда пришли Дуайт Кристиан и Эдлай. При повторном рассказе детали выглядели еще менее правдоподобными. Самолет «С-5А», пресс-карточка, теннисный козырек, автобус до Шолона.

«Так-так, – все время повторял Гарри. – Да».

Впервые Джек Ловетт услышал имя Джесси в то воскресное утро от одного из людей, с которым он постоянно встречался на авиалинии в Таншоннят. Потребовалось еще пять звонков и остаток дня, чтобы установить принадлежность водительских прав, оставленных на таможенном контроле вместо визы.

«Так-так, – сказал Гарри. – Да. То есть вы, собственно, не видели этих прав».

«Гарри, как я мог видеть эти права? Права в Сайгоне».

Инез смотрела, как Джек Ловетт открывает конверт, на котором были нацарапаны какие-то записи. Ловетт. Джек. Твой друг Ловетт.

«Джессика Кристиан Виктор? – спросил Джек Ловетт, глядя в свои записи. – Родилась 23 февраля 1957 года?»

Гарри не взглянул на Инез.

«Светлые волосы, серые глаза? Рост 163 см? Вес 50 кг? – Джек Ловетт сложил конверт и спрятал его в карман пиджака. – Адрес был ваш».

«Но вы его не записали».

Джек Ловетт посмотрел на Гарри:

«Потому, Гарри, что я знаю его. Сентрал Парк-Уэст, 135».

Наступила тишина.

«Когда она получала права, ее вес был больше, – сказала наконец Инез, – сейчас она весит около 46 килограммов».

«Тот факт, что у кого-то были права Джесси, не обязательно означает, что это была Джесси», – сказал Гарри.

«Да, не обязательно», – сказал Джек Ловетт.

«Да боже ты мой, – сказал Гарри. – В стране у каждого подростка есть теннисный козырек».

«При чем здесь теннисный козырек?» – спросила Инез.

«Она как-то надевала такой, – сказал Эдлай, – за обедом. В Сиэтле».

«Черт с ним, с этим козырьком. – Гарри взял телефонную трубку. – Билли, у тебя есть номер Сиэтла?»

Билли Диллон вынул из кармана маленькую тонкую кожаную записную книжку и раскрыл ее.

«У меня есть», – сказала Инез.

«У Билли тоже. – Гарри барабанил пальцами по столу, пока Билли Диллон набирал номер. – Говорит Гарри Виктор, – сказал он через минуту. – Я хотел бы поговорить с Джесси».

Инез посмотрела на Джека Ловетта.

Джек Ловетт снова изучал свой конверт.

«Так-так, – сказал Гарри. – Да. Конечно».

«Черт», – сказал Билли Диллон.

«Есть один парень, который сегодня утром прилетел из Таншоннята, – сказал Джек Ловетт. – Специалист по радарам, работал в американских войсках ПВО».

«Да, ее тетя, – сказал Гарри. – Нет, у меня есть. Спасибо. – Он повесил трубку. Он все еще не смотрел на Инез. – Ваш ход», – сказал он немного спустя.

«Этот парень должен был ее видеть», – сказал Джек Ловетт.

«Так видел или нет?» – спросил Гарри.

«Я не знаю, Гарри. – Голос Джека Ловетта был ровным. – Я еще с ним не говорил».

«Тогда это к делу не относится», – сказал Гарри.

«Она весит всего 46 килограммов», – сказала Инез.

«Ты это говоришь уже второй раз, – сказал Гарри. – Это так же относится к делу, как специалист Ловетта по радарам. Это ничего не значит».

«Я вам скажу, что это значит, – сказал Дуайт Кристиан. – Это значит, что все приметы сходятся».

Гарри вытаращился на Дуайта Кристиана, а затем посмотрел на Билли Диллона.

«Добро пожаловать в тяжелые времена, приятель, – сказал Билли Диллон. – Поговорим о „Морской Лужайке“».

«В действительности она перевесит девять десятых из них, – сказал Дуайт Кристиан. – Девять десятых населения Сайгона».

«Ты ведь можешь все уладить. – Билли Диллон посмотрел на Гарри. – Попробуешь через госдепартамент? Через обычные каналы?»

«„Обычные каналы“ – тоже мне, Микки Маус, – сказал Дуайт Кристиан. – Позвони в Белый дом. Скажи им, чтобы разложили костер под посольством. Надави на них. Потребуй ее освобождения».

«Ее освобождения откуда?» – спросил Гарри.

«Из лап граждан Сайгона. – сказал Билли Диллон. – Твоя подача».

Наступила тишина.

«Я не умею так элегантно выражаться, как вы двое, но я знаю, чего хочу. – Голос Дуайта Кристиана стал жестким и взвешенным. – Я хочу, чтобы она вернулась оттуда, Гарри».

«Это не так-то просто, Дуайт».

«Непросто, если ты из Вашингтона, – сказал Дуайт Кристиан. – Думаю, что нет. Поскольку я не из Вашингтона, я не совсем понимаю, в чем тут проблема».

«Дуайт, – начала Инез, – проблема в том…»

«На работах у водопада Игуассу моего мастера взяли заложником; тогда я, как и сейчас, не умел элегантно выражаться, а также не был человеком из Вашингтона, однако я прекрасным образом вызволил его».