Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 51 страниц)

– Журнал, – начал Питер звонким, как у школьника, голосом, – несколько длиннее в длину, чем в ширину, и печатается в два столбца на грубой оберточной бумаге. – Он сделал паузу и улыбнулся отцу. – Думаю, примерно так можно его описать.

Гости ограничились неуверенными смешками, не зная, как отнесется к этому хозяин. Но Блэз от души расхохотался.

– Да, примерно так, господа. Вот только цвет у него будет розовый!

– Да, он будет социалистический, – сказал Питер так, словно речь шла о шрифте. – Но не догматический.

– Ну что за прелесть эти ребята! Они даже не подозревают, до чего хорошо им живется. Недолго думая, он основывает на деньги капиталиста журнал, который хочет покончить с капитализмом.

– Во всяком случае, не на твои деньги. – Питер хотел, чтобы это сразу было всем ясно.

Блэз впервые проявил признаки раздражения.

– Нет, не на мои, мои деньги никогда на это не пойдут. Это деньги…

В эту минуту источник поддержки Питера со стороны капитала вошел в комнату. Вечернее платье Айрин выглядело слишком ярко, слишком индивидуально, слишком модно на фоне тонко рассчитанной старомодности Лаврового дома. Все взгляды устремились на нее. На какой-то момент она задержалась в дверях, затем увидела Питера и двинулась к нему; Питер направился ей навстречу.

Фредерика перехватила обоих под люстрой. К удивлению Питера, Фредерика была возбуждена, Айрин – безмятежно спокойна. Пока что все хорошо, подумал он, уповая на то, чтобы Диана поскорее присоединилась к ним и отвлекла всеобщее внимание. Сердце его гулко стучало. В гостиной наступила тишина.

Питер так и не мог вспомнить впоследствии, каким образом Айрин это удалось, но так или иначе за несколько минут искусного маневрирования она оказалась перед Блэзом и совершила свою первую ошибку: она прервала его. Протянув руку, она сказала:

– Здравствуйте, мистер Сэнфорд.

– Ты помнишь, Блэз… – поспешно начала Фредерика, но было уже поздно. Блэз медленно взял руку Айрин и сказал:

– Здравствуйте, миссис Блэк. Очень рад, что вы смогли прийти.

– Да нет же, Блок! – весело воскликнула Айрин, и это была ее вторая ошибка. Питер обливался потом.

– Ну да, – сказала Фредерика. – Универсальный магазин, я его так люблю. Ну ты же знаешь, магазин Блока.

– Виноват… Да, конечно. – Блэз выпустил руку Айрин.

Неотвратимо нацеленная на катастрофу, Айрин совершила третью ошибку. Она обвела взглядом гостиную.

– Боже милостивый, – громко сказала она, – я не была у вас… pas depuis longtemps[80]80
  Не так уж долго (фр.).


[Закрыть].

Все взоры вновь обратились на нее. Питер взглянул на Диану; ее глаза были закрыты.

– Что такое? – не менее громко спросил Блэз. И, как Питер и ожидал, Айрин повторила французскую фразу. Европейцы стали пересмеиваться. Совершенно не отдавая себе отчета в производимом ею впечатлении, Айрин перевела Блэзу свои слова. Но прежде чем она могла навредить себе еще больше, Фредерика взяла ее под руку и увела. В другом конце комнаты Люси Шэттак сложила лорнет и сказала что-то своему мужу. Тот улыбнулся. Родилась новая вашингтонская легенда.

Диана подошла к Питеру – увы, слишком поздно.

– Почему ты не вмешался? – без всякой логики спросила она.

– А что я мог поделать? – Вдохновленный Айрин, он процитировал по-латыни: «Тех, кого боги хотят погубить, они лишают разума» – и тут же перевел.

– Спасибо, милый. – У Дианы испортилось настроение. – Теперь, когда твой отец так царственно ее обхамил, плакали наши денежки.

– К счастью, мне кажется, она вовсе не понимает, что ее обхамили.

– Она может вести себя ужасно, но она не глупа.

– В этом-то все и дело. Неужели не ясно? Отец ведет себя именно так, как она и ожидала. Если бы он был настроен миролюбиво, он не произвел бы на нее впечатления, а в таком случае ей незачем было бы сюда стремиться, и вот тогда уж действительно мы остались бы без журнала.

Диана сомневалась, так ли это. Но Питер был уверен, что это действительно так. Он присоединился к Айрин, которая явно выбрала для себя компанию европейцев, посмеивавшихся над ее французским.

– Я часто виделась с вашим послом Клоделем. Вы с ним знакомы? – Похоже было, собеседник знал его лишь понаслышке. – Он не пользовался у нас популярностью, helas[81]81
  Увы (фр.).


[Закрыть]. У него была привычка читать после обеда свои стихи, а мы, вашингтонцы, и вообще-то не любим стихов, а уж французских и подавно. Мы варвары.

Это прошло хорошо. У Айрин была еще возможность спастись. Питер хотел помочь ей.

– И еще, при нем плохо кормили, и это была сущая трагедия, потому что ваше посольство – единственный приличный французский ресторан во всем городе. – Шутка вышла плоской, и Айрин бросила на него быстрый сожалеющий взгляд, как бы желая сказать: прибереги-ка лучше эти штучки для своих родителей.

– Вы любите Сен-Джон Перса? – спросила она француза, который опять-таки знал о нем лишь понаслышке.—Ну, конечно же, вы его читали. – Французу стало явно не по себе. Оказавшись в своей стихии, Айрин принялась цитировать Сен-Джон Перса по-французски, и, хотя произношение у нее было самое причудливое, видно было, что она отлично знает предмет. Питер поспешил смыться.

За обедом слева от Питера оказалась черноволосая девушка с бледной кожей, продолговатыми темными глазами и таким тихим голосом, что ему приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, что она говорит.

– Похоже, вы меня не помните?

Он ответил, что не помнит, и увидел пустое место на той стороне стола: Инид еще не приехала.

– Я Элизабет Уотресс. – Это имя ни о чем ему не говорило. – Дочь миссис Шэттак. – Питеру вспомнилось, что первым мужем Люси был уроженец Нью-Йорка по фамилии Уотресс, который играл в поло и крепко выпивал: как-то раз, будучи не в духе, он выгнал Люси. Буквально через несколько недель она вышла замуж за Лоренса Шэттака и переселилась в Вашингтон. Поскольку Элизабет была моложе Питера, их пути никогда не скрещивались.

– Один раз мать привезла меня к вам на уик-энд, это было еще до войны, и мы с вами познакомились, только этого вы не помните. Но я тогда здорово отличилась. Поехала кататься верхом вместе со всеми, и моя лошадь – ее звали Антик – понесла. – Это происшествие Питер помнил. – Ваша сестра Инид схватила лошадь под уздцы и остановила ее. Если б не она, я бы наверняка разбилась. Она будет на обеде?

– Она задержалась в городе и приедет попозже, – небрежно отговорился Питер. В сущности, он испытывал облегчение оттого, что Инид нет на обеде: она бы не устояла перед искушением поиграть с Айрин, как кошка с мышкой.

Элизабет так ему приглянулась, что после закуски он не обратился, как положено, к даме справа, а продолжал болтать с ней, прихлебывая крепкий бульон с крошечными кусочками чего-то, напоминавшего по вкусу печенку; к бульону были поданы витые палочки из теста; он добродетельно съел всего одну палочку и отказался от хереса.

Элизабет не нравилось в колледже.

– Боюсь, это не для меня. Я хочу начать жить прямо сейчас. Школа для девушки – это всего лишь отсрочка, вот разве что кто очень способный, но я не из таких.

Болтая с Элизабет, он время от времени посматривал на Айрин, желая удостовериться, как идут у нее дела. А дела ее явно подвигались вперед. Она рассказывала про Вашингтон новоявленному министру, и, судя по его виду, рассказ производил на него впечатление. Неожиданно Элизабет спросила его про журнал.

– Откуда вы это знаете? – удивился он.

– Ах, мама и ее друзья только и говорят, что о журнале и о вас. – Ему льстила мысль, что он оказался в центре внимания взрослых. Он все еще не мог отучиться думать о себе как о мальчишке, не представляющем никакого интереса для взрослых. – Но они вообще любят говорить о вашей семье и Лавровом доме. – Его радость несколько померкла. Стало быть, им интересуются лишь постольку, поскольку он из Лаврового дома. Но ничего, скоро все переменится.

– Журнал будет социалистического направления. – Он машинально пустил пробный шар и при этом следил за выражением ее лица. Она внимательно слушала и ничуть не встревожилась.

– Жду не дождусь первого номера, – сказала она наконец.

– Я тоже, – сказал Питер. Вечер был еще не закончен. Айрин еще могла пойти ко дну, и тогда прощай сокровище.

– Я очень глупая, – неожиданно сказала Элизабет, налегая на семгу, но не притрагиваясь к фруктовому пюре, которое Питер так любил. – Вы должны вылечить меня от этого.

– Сомневаюсь, чтобы это было так. Но я берусь вас лечить.

Она рассмеялась каким-то особенно зазывным смехом, низким и искренне веселым. Но тут справа от него прозвучал суровый женский голос:

– Я не видела вас с самых пеленок. – И Питер послушно повернулся к одной из подруг матери. Он взял себе семги, но, памятуя о Скотти, не притронулся к фруктовому пюре.

После обеда Блэз предложил мужчинам немедленно присоединиться к дамам: у него важное сообщение для всех. Питер редко видел отца в таком хорошем, можно даже сказать, игривом настроении.

– Ма foi[82]82
  Черт возьми (фр.).


[Закрыть],– сказала Айрин, задержавшись в дверях. – Что бы это могло быть? Безоговорочная капитуляция?

– Их или наша? – Диана судорожно вцепилась в Айрин, словно желая провести ее по особенно бурному морю, но искательница приключений, пустившись во все тяжкие, уже не нуждалась в мелких буксирах, которые только что провели ее мимо предательских мелей в открытое море. Она увернулась от Дианы и взяла под руку новоиспеченного министра.

– В Вашингтоне вам обеспечен успех, у меня на это чутье. – Питер и Диана переглянулись, как заговорщики: неужели они выиграли?

– Это появится завтра в газете. – Громкий голос Блэза водворил в комнате молчание. Питер опустился на стул. На низеньком столике, рядом с ним, стояло серебряное блюдо с мятными шоколадными конфетами. Он воспринял это как дурное предзнаменование. Он больше не собирался ничего есть, и вот на тебе – конфеты. У него под ногами разверзся ад.

– …от нашего собственного корреспондента Гарольда Гриффитса. – Что еще такое от Гарольда Гриффитса? Пропустив половину мимо ушей, он спросил у Элизабет, которая словно по волшебству выбрала стул с ним по соседству.

– Сообщение, – прошептала она. – С Филиппинских островов. Мне нравится, как он пишет, а вам? – Питер отрицательно покачал головой. Он предпочитал прежнего Гарольда и не понимал, что случилось.

– «Тихоокеанский фронт». – Голос Блэза преисполнился драматизма, когда он начал читать отрывистые фразы Гарольда. – «Рассвет. Мы высадились на берег. Нас ждали. Слева от нас была огневая точка. Пули жужжали, словно комариный рой. Но только их жало несло в себе смерть!»

Питер выбрался на береговую полосу и упал плашмя, зарылся лицом в мокрый шершавый песок, а комары… нет пули бесновались над ним и вокруг – то была Гарольдова проза. Ему казалось, что теперь он никогда не найдет в себе силы пошевелиться.

– «„Наша цель – аэродром Лингаен“. Я поворачиваюсь к майору. У него молодое лицо, но, если вы взглянете в его глаза, вы увидите, что он пришел в этот ад нелегким путем». – Питер предпочел отправиться в ад легким путем и съел конфету.

– «Мы должны взять аэродром». – Он говорит отрывисто, будто рубит слова. Никакого манерничанья. Простые констатации. Я сказал ему: «У противника численное превосходство, почему вы не дождетесь подкреплений?» Но он только покачал головой. «У нас есть приказ». Вот и все.

Я был испуган. Но, в конце концов, я не герой. Я всего-навсего свидетель, свидетель героизма.

Питер почувствовал, как его лицо обдало жаром стыда за его старого друга, который некогда был столь сардоническим свидетелем вашингтонских безрассудств. Гарольд, несомненно, пустился на тонко рассчитанное жульничество.

– «Храбрые люди немногословны. Они делают свое дело. Как этот майор. Храбрый человек. Один из самых храбрых, которых я видел. Он отдал приказ атаковать. Когда японцы открыли огонь, показалось, будто это фейерверк, как в День независимости».

Питеру вдруг стал ясен замысел отца.

– «…Ангар взорвался. Охваченные огнем японцы крича выбегали на поле…»

Огонь. Облаченный в плащ Несса, он… Нет! Никаких литературных аллюзий, ибо Скотти мертв.

– «Он вбежал в горящий ангар. Обратно он выбежал с молодым солдатом на руках. Тот был еще жив».

Какой еще молодой солдат? Поглощенный мыслью о муках Геракла – его муках, он прослушал главное в рассказе. Но что бы он там ни прослушал, было ясно, что майор легко выиграет войну на Тихом океане, ибо «в те минуты, когда горсточка храбрецов противостояла отборным частям японской армии, я узнал, что такое врожденная сила духа. А когда майор вбежал в горящий ангар, чтобы спасти жизнь простого американского солдата, я увидел кое-что еще. Я увидел героя. И теперь, когда я сижу на берегу и пишу эти строки, генерал Крюгер ходатайствует перед президентом Соединенных Штатов о награждении Крестом за отличную службу майора Клея Овербэри». На имени майора голос Блэза пресекся.

Раздались аплодисменты. Питер взглянул на Диану: ее глаза были крепко зажмурены. Что она видела: языки огня или дарованную президентом медаль? Прошло некоторое время, прежде чем Питер сообразил, что шепот, который он вначале принял за внутренний голос, был на самом деле голосом Элизабет, говорившей ему на ухо:

– Вы можете гордиться. Ведь это ваш зять. Как должна быть счастлива Инид!

Питер съел последнюю конфету.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

I

Бэрден и Диана молчали, когда Генри вез их мимо кирпично-красных трущоб Джорджтауна; Бэрден был убежден, что населявшие их негры жили в счастливой, бездумной отрешенности, вопреки всем доказательствам обратного. В это влажное апрельское утро негры, как и все остальные люди, были мрачны, задумчивы, сдержанны. Они сидели на ступеньках своих домов, разговаривали, но не смеялись, а их дети возились в пыльных дворах среди ржавых консервных банок. История добралась до всех, белых и черных, и флаги республики были приспущены.

Бэрден сначала не поверил посыльному, который вбежал в парикмахерскую сената с криком: «Он умер! Президент умер!» Но это была правда. Овеянный славой враг скончался в четверг утром в Уорм-Спрингсе, штат Джорджия, позируя художнице, писавшей его портрет. Последние слова президента были: «У меня чудовищно болит голова» (или «дьявольски», в зависимости от того, чей отчет вы читали в газетах), и лопнувший сосуд в этой громадной голове внезапно подвел черту под всем его величием.

Услышав новость, Бэрден вскочил с кресла и, хотя сенат был уже распущен, помчался в зал заседаний, забыв про завязанную вокруг шеи белую простыню. И только добежав до сенатского гардероба, он сообразил, что похож, вероятно, на помпейского сенатора в тоге, опаздывающего в театр. Он сорвал простыню, швырнул ее посыльному. Сенаторы, оказавшиеся в здании, были ошеломлены не меньше, чем он сам. Одни из них ненавидели президента, другие зарились на его место – и все завидовали ему. И вот его не стало. Но даже в смерти он посмеялся над ними: никто из конкурентов не займет его место, он позаботился об этом. Америка получила нового президента, а Бэрден уже слишком стар.

Следующие два дня Вашингтон гудел всевозможными слухами. Говорили, что до этого последнего удара президент перенес еще несколько. В Ялте он был в кататоническом состоянии, и врач Сталина утверждал, что президент скоро умрет. Ходили и скандальные слухи. Перед смертью он находился в обществе отнюдь не жены, а старой любовницы. Было много слухов, было много печали.

Все говорили о Линкольне; как и тот чародей, Рузвельт умер в дни военной победы, был сражен в зените славы, когда цвела сирень. Весь город постепенно проникался настроением давно ушедшего апрельского дня, когда черный катафалк проезжал по запруженным народом улицам и люди плакали и теперь все чаще вспоминали и торжественно цитировали Уитмена. Даже Бэрден у себя в Рок-Крик-парке, взволнованный трауром этого весеннего дня, поднес к лицу веточку пурпурной сирени, чтобы прослезиться: свежая пыльца вызывала у него аллергию. Позже он плакал уже почти всерьез над своим прошлым, когда в субботний день его положили для вечного покоя в розарии Гайд-парка, штат Нью-Йорк. «О, капитан! Мой капитан!»[83]83
  Строка стихотворения Уитмена, написанного на смерть Авраама Линкольна.


[Закрыть] Как я тебя ненавидел, а теперь ненавижу еще сильнее, потому что без тебя я никто. Что же осталось? – размышлял Бэрден, когда машина остановилась у вокзала Юнион-стейшн.

Диана взяла отца за руку, как будто желала защитить его, внезапно ставшего таким хрупким и бесценно дорогим. Он был благодарен ей за этот знак внимания.

– Как хорошо, что ты поехала, – сказал он.

– Я очень хочу снова его увидеть, – ответила Диана, хотя вовсе так не думала.

Они прошли через зал ожидания, заполненный военнослужащими с вещевыми мешками и походными ранцами, которых приводила в движение сумасшедшая звуковая машина, передающая распоряжения в радиусе целой мили. Война в Европе, к счастью, почти закончилась, скоро распустят армии, и молодые люди вернутся домой, где им и место, а путешествовать предоставят дряхлым сенаторам.

В здании вокзала возле чугунных ворот полиция оцепила небольшое пространство, где стояли Блэз, Инид и Питер, окруженные фотографами. Напротив ворот расположилась вокруг съемочной камеры команда кинохроникеров. Блэз, как всегда, все предусмотрел, подумал Бэрден, поправляя непослушную прядь волос. Затем, готовый к встрече с кинокамерой, к встрече с Историей, он поздоровался с Блэзом.

Диана подошла к Питеру, стоявшему возле ворот, а Бэрден, обмениваясь любезностями с взбудораженным Блэзом, следил за этой молодой парой и, как всегда, размышлял, вызван ли их взаимный интерес только совместным изданием журнала, от которого у него уже побаливало сердце, или, как он надеялся, чем-то более серьезным. Самого Питера он находил чересчур гладким, лишенным острых граней, за него никак нельзя было ухватиться; но, несмотря на такую увертливость, он, конечно, куда предпочтительней Билли. Хотя Бэрдена приучили неодобрительно относиться к разводу, он скорее бы согласился видеть себя сводником, а свою дочь блудницей, одетой в пурпур, чем замужем за Билли Торном.

– Вот не думала, что в Клее это есть, – тщательно выговаривая каждое слово, сказала Инид. Только замедленность ее речи и запах джина выдавали, что перед этим она изрядно выпила.

– Ты имеешь в виду геройство?

Она кивнула слишком поспешно.

Бэрден был тверд и несгибаем.

– Конечно, я знал, что он на это способен. Он смелый молодой человек.

Кинооператоры включили софиты, а фотографы нацелили свои аппараты, как ружья. Преждевременно сработала вспышка. Военнослужащие, оказавшиеся неподалеку, остановились, прервав на время суетливую беготню, чтобы взглянуть на знаменитость, кем бы он, а еще лучше – она, ни оказался.

Железные ворота распахнулись, и с чемоданом в руке появился Клей. Зашипели, захлопали вспышки. Бэрдена ослепило. Он вытянул руку куда-то перед собой и почувствовал, как ее сжала твердая, сухая рука Клея.

– Добро пожаловать домой, – сказал он голосом, еле слышным из-за рева Блэза.

– Так, так, прекрасно. Хороший кадр с сенатором. А теперь назад. Не толкайтесь. Пусть отснимет свое кинохроника. Отлично. А теперь идите сюда.

Бэрден послушно шагнул вперед, но его тут же оттолкнули.

– Не вы, сенатор. Только полковник с супругой.

Бэрден скорчил недовольную гримасу, забыв о камерах: он не привык прощать такую бесцеремонность. Но этот момент принадлежит не ему, а Клею; он снова улыбнулся, и словно в награду к нему возвратилось зрение.

Клей стоял в нескольких шагах от него лицом к фотоаппаратам. Бэрдена поразила перемена, происшедшая в Клее: исчезли мягкая линия подбородка, гладкость щек, яркость губ. Теперь миру предстало резко очерченное, зрелое лицо мужчины. Более всего его поразили незнакомые глаза, в которых отражался неестественный свет; в них Бэрден увидел грядущую славу Клея. Он вздрогнул, так как знал, что к этой славе он не имеет никакого отношения.

– Инид, подойди сюда. – Голос Клея по крайней мере не изменился. Он протянул руку. Но Инид, казалось, была неспособна сдвинуться с места. Приоткрыв рот, растерянная, она тупо смотрела на софиты.

Блэз вмешался. Он грубо взял ее за руку и выдернул с корнем, как растение из земли.

– Подойди к нему! – Он обращался с дочерью, как картежник с игральной картой.

Клей взял карту, но не вступил в игру, потому что Инид застыла, сбитая с толку ослепляющим светом и оглушающим гулом, ее шляпка ухарски съехала набок. Это получилось очень комично. Зрители захихикали, затем разразились хохотом. Блэз подскочил к дочери. Шляпка была водворена на место.

Каждый спешил чем-то помочь, но не Клей, который не сдвинулся с места, он стоял как пассажир на перроне, ожидающий поезда. Бэрден встретился с ним глазами и, улыбнувшись, попытался приободрить его. Но либо Клей не видел его из-за ослепительного света, либо по какой-то другой причине, он никак не ответил на улыбку. Он смотрел на Бэрдена ничего не выражающим взглядом; и в этот момент Инид подошла к нему.

– Я рада, что ты снова дома, живой и невредимый, – сказала она, тщательно выговаривая каждое слово.

– Теперь поцелуй его, – процедил Блэз с красными от гнева глазами. Инид поцеловала мужа, кинокамеры загудели; легенда продолжалась.

II

– Это непристойно! – Еще утром остановившись на этом слове, Питер весь день держал его наготове, пока не остался наконец наедине с Дианой на пятом этаже «Юнион траст-билдинг» в двухкомнатной редакции «Американской мысли»; он швырнул к ее ногам целую кипу газет.

– Во всех газетах? – У нее был такой несчастный вид, словно ей жали туфли.

– Во всех, до единой. – Питер пнул кипу газет ногой. Пол покрыли бесконечные фотографии обнимающихся Клея и Инид; похоже, что сдвинутая набок шляпка не попала ни в один объектив.

– Дело рук отца. – Питер уселся в широкое кресло, на котором он председательствовал на заседаниях редакции, путаясь в типографских заказах и цифрах доходов от рекламы, теряя подписные бланки и тем не менее, как он сам говорил, кое-как «барахтаясь на дне».

На этот раз вопрос задала Диана:

– Почему?

И Питер ответил, что он не находит объяснения поступку отца.

– Если он только не спятил, что вполне возможно.

– Он абсолютно в своем уме. Он хочет провести Клея в конгресс. И я знаю почему.

– Почему же?

– Им движет злоба. Только злоба. Чем еще может он досадить Инид? Или тебе?

– Ты преувеличиваешь его интерес ко мне.

– Зато ты недооцениваешь. Если он не любит тебя, это не значит, что ты его не интересуешь. Скорее наоборот.

Это больно ранило. Одно дело – не любить отца, это казалось даже нормальным, но совсем другое – если отец отвечает тебе тем же. Да это все Диана теоретизирует на манер Иниэса Дункана.

– Помимо всего прочего, он влюблен в Инид. Любому ясно.

– Клей?

– Твой отец. Это очевидно.

– Только для Фрейда. – Питеру наскучил этот психоанализ. Но Диана могла сколько угодно говорить и дальше в том же духе. Питер сказал лишь то, в чем нисколько не сомневался: – Мне кажется, дело в другом: она довела отца. Его раздражает ее пьянство, и в этом он прав. От нее все идет вверх дном.

– Но ты же любишь ее? – В голосе Дианы слышался вызов.

Он не поддался на приманку.

– Должен же кто-то, – ответил он уже безучастно. В комнату вошел Иниэс, спросил, где Билли.

– Билли в типографии. – Диана, номинальная жена, ответила вместо Питера, фактического издателя. Отношения между мужем, женой и любовником развивались удивительно гладко в течение шести недель их совместной работы над первым и вторым номерами журнала, который, по выражению одного из критиков, «отвечает определенным потребностям», но каким именно, Питер так и не отважился спросить себя, опасаясь, что ответ может быть только один: это предлог для того, чтобы находиться рядом с Дианой. Он был с ней каждый день, и, к его удивлению, Билли не проявлял ревности; Питер не сомневался, что Билли отлично все понимает, хотя Диана была убеждена в обратном.

Иниэс осчастливил их своим последним прозрением. Он пришел к выводу, что требование безоговорочной капитуляции стран оси было абсолютно необходимым для достижения победы в войне. Питер, Диана и Билли возражали ему, каждый по-своему. Целые дни между ними шли споры о том, следует ли журналу печатать тщательно аргументированную статью Дункана в защиту его позиции. Споры снова были в разгаре, когда в дверь постучали. Иниэс открыл ее; в комнату вошел Клей.

– Разрешите?

Диана покраснела. Питер вскочил на ноги. Стремительно, словно в предчувствии нападения, Иниэс сделал несколько шагов назад. Но Клей был сама любезность.

– Мне нужно было зайти к нотариусу. – Клей держал в руке конверт из плотной бумаги, как будто ждал, что ему не поверят и потребуют доказательств. – Внизу нотариальная контора. Я увидел вашу вывеску. И решил зайти. Надеюсь, я не помешал?

– Нисколько. – Питера поразила его собственная сердечность.

– Присаживайся. Вот наш первый номер…

– Уже видел.

– Вот второй. Познакомься, это Иниэс Дункан.

– Читал вашу статью. Я и не подозревал, что Троцкий до сих пор пользуется таким влиянием.

– Видите ли…

– Ого, здесь, насколько я понимаю, собирают на меня досье? – Клей разглядывал разложенные веером на ковре газеты. – Ты, Диана?

Диана побледнела и отрицательно помотала головой.

– Это Питер. Но ты на всех нас произвел большое впечатление. Ты настоящий герой.

– Знаете, так здорово снова оказаться дома, – нейтрально заметил Клей, взяв первую правильную ноту в полной диссонансов прелюдии.

В политическом смысле Клей – враг. Вроде бы ясно. Но Питер еще не совсем понимал, почему это так. В конце концов, честолюбие само по себе не грех.

Иниэс, как всегда, был готов к спору.

– Вам, должно быть, нелегко сносить… – он подозрительно посмотрел на Клея через мутные стекла очков, – весь этот тошнотворный бред.

– Какой бред? – несколько недоуменно спросил Клей.

– Ну, то, что пишет эта сентиментальная сочинительница, как ее?

– Несчастный Гарольд. – Питер назвал имя, снабдив его этим патетическим эпитетом.

Иниэс кивнул:

– Как вы терпите, когда о вас пишут так, будто вы герой мелодрамы для домашних хозяек… мало того, будто вы и есть то самое мыло, которое им советуют покупать, хотя оно вовсе не обладает качествами, какие ему приписывают?

– О господи. – Лицо Клея приняло подчеркнуто равнодушное выражение. Питер с интересом наблюдал, как реагирует быстрый, хотя и довольно ординарный ум его зятя на явно непривычную для него мысль. Конечно, на это можно ответить по-разному. Но Клей уклонился от выбора. – Гарольд, возможно, несколько перестарался, но… – Он хотел на этом закончить, но Иниэс не собирался отступать.

– Да, да. Это нам известно. Гарольд Гриффитс возвел безграмотность в одну из форм высокого искусства. Но даже если так…

Питер давно уже не пытался выгораживать старого друга Гарольда перед своими новыми друзьями. Конечно, они правы. Военные репортажи Гарольда были особенно ужасны. Скоро он вернется (последняя корреспонденция с Тихого океана, из Манилы, начиналась так: «Жемчужина Востока в руинах. Японцы предались оргии разрушения…»), и Питер постарается узнать, намеренно или нет Гарольд издевается над всеми.

Иниэс сказал, что это безнравственно – писать то, что не соответствует действительности.

– Конечно, – изумленно ответил Клей, – но…

– Но еще хуже не отдавать себе отчета в том, что реально, а что иллюзия. Это мерзко – намеренно сбивать людей с толку ложью…

– Кого же сбили с толку? – Теперь в голосе Клея уже слышались резкие нотки.

– Публику, – резко бросил Иниэс.

– Почему? Вы не верите тому, что написал обо мне Гарольд?

– Наверное, что-то такое имело место…

– Что же тогда сбивает с толку?

– Стиль, манера, в какой вы были поданы публике, словно герой дешевой беллетристики…

– Это не в моей власти.

– Я критиковал не вас.

– Кого же тогда? Гарольда?

– Их всех! – Иниэс презрительно окинул взглядом разбросанные по полу газеты. – Все, к чему они прикасаются, гибнет, превращается в дешевку.

– Я уверен, что «Американская мысль» направит всех нас на путь истинный. – Клей нежно улыбнулся Питеру, и тот улыбнулся ему в ответ, поражаясь своей терпимости к человеку, который совратил его сестру в раздевалке бассейна, предварительно вскружив голову Диане.

– Как видно, мистер Сэнфорд проделал громадную работу, – сказала Диана, доставая свой меч из ножен. – Я имею в виду прессу и все прочее.

Этот переход к рукопашной заставил Клея выпрямиться в кресле, блеск глаз выдавал, насколько больно задела его Диана.

– Блэз мне очень помог. – Он повернулся к сыну Блэза. – Он снял немалое бремя с моих плеч.

– По-видимому, вы будете добиваться избрания в конгресс в будущем году со всей этой шумной рекламой? – Питер больше не прятался. Он вступил в игру.

Но Клей внезапно повеселел. Он понял, как с ними держаться.

– Трудно сказать. Меня так долго не было дома. – Этими словами он напомнил им о своем статусе воина. – Я слегка потерял почву под ногами. Думал заняться юридической практикой. Заработать денег. В конце концов, Блэз – это не мой отец.

Клей встал, собираясь уходить. В руке, как щит, прикрывающий самое уязвимое место, он держал свой конверт.

– А вы счастливчик, – холодно сказал Питер.

– Разве только я? – Клей держался дружелюбно до конца. – Мы все остались живы, – добавил он, разрушив этим всю свою значительность. Иниэс фыркнул, начал было что-то говорить, явно желая съязвить по поводу трагического тона Клея, но затем передумал. Клей удалился, уже в дверях бросив Питеру туманное: – Инид, в общем и целом, в порядке.

Когда Клей ушел, три иконоборца старались не смотреть друг на друга, каждый испытывал смущение, какое бывает у людей, когда их ловят на том, что они плачут во время плохого кинофильма.

– В чем же дело? – Из них всех искренне переживала лишь Диана; она же была и всерьез озадачена.

– Ловкость рук и пустота внутри… – начал Иниэс.

Но Питер не дал ему договорить.

– Все очень просто. Ему чертовски везет. Но мы не можем с этим примириться.

III

Осторожно, чтобы не поднимать шума, ему открыла дверь горничная-негритянка. В комнате было темно, как в пещере, стоял сильный запах табачного дыма, стойких духов, Инид.

– Инид? – Когда Клей заговорил, служанка удалилась, не желая присутствовать при преждевременном пробуждении своей госпожи. Но было два часа дня, и Клей пришел на ленч со своей женой, которая исключительно приветливо говорила с ним по телефону: «Не понимаю, почему мы не можем быть друзьями после стольких лет». Но предполагаемый друг похрапывал, и Клей раздвинул шторы и впустил в комнату день.

В центре кровати, в ворохе простыней, свернувшись, словно плод в утробе, лежала Инид. Ее одежда была аккуратно сложена на кресле – верный признак того, что накануне она напилась. Трезвая, она швыряла все на пол, пьяная была до одержимости аккуратна. На ночном столике, прямо в пепельнице, стоял наполовину недопитый стакан с виски. Рядом пузырек с таблетками снотворного.