Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 51 страниц)

Инид зашевелилась, слабо застонала, затем, откинув с лица темные волосы, посмотрела на него красными глазами.

– Какого черта тебе здесь нужно?

– Ты же пригласила меня на ленч. Забыла?

– Послушай. Сходи в ванную и принеси мне сельтерской и две таблетки аспирина. У меня дьявольски болит голова. Ты очень похудел. Но это так соблазнительно, – сказала она, глядя на его спину, когда он входил в ванную и заметил, не без сожаления, те исторические принадлежности Инид, которые изменили ход их жизни.

Инид приняла лекарство и тихо икнула, скорчила гримасу, вздохнула, потянулась и улыбнулась.

– Садись. – Она указала ему на край постели. Вместо этого он придвинул к себе стул. Она сделала вид, что не заметила. Если не считать красных глаз, у нее было ясное лицо младенца. Она не забывала вечером смыть грим, но на лице остались следы крема.

– Я вчера надралась, – сказала она, употребив словечко, которое, как понял Клей, было популярно среди людей, казавшихся ей забавными: офицеров армии и флота, проводящих время в беспрерывных попойках. – Я праздновала твое возвращение.

– Не сомневаюсь.

– Почему бы тебе не переехать сюда? Ты бы мог жить в комнате для гостей.

– Как на это посмотрит Джо?

– Ты ему нравишься. Послушай, я хочу поговорить с тобой о Джо. Эллен! – крикнула она вдруг, почти оглушив его. – Эта чертова черномазая ползает, как сонная муха. Но я не могу без нее обойтись, пусть она хоть на тотализаторе играет.

Муха испуганно застыла в дверях, госпожа приказала принести кофе, два кофе («Это будет твой ленч») и водки с апельсиновым соком. – Мне надо опохмелиться, но вообще-то я могла бы выпить как следует.

Инид улыбнулась ему своей озорной улыбкой, и вопреки здравому смыслу он почувствовал желание. Закинул ногу на ногу. Она, если хотела, замечала все.

– Так, так. – Она снова потянулась. Затем сказала безучастно: – Я собираюсь за Джо замуж.

– Прекрасно.

– Это все, что ты можешь сказать?

– А что мне остается? Ты собираешься замуж. Валяй, получай развод.

– Алиса останется со мной. Целиком и полностью. Дай мне закурить. – Рука ее дрожала. Клей передал ей зажженную сигарету. Она жадно курила, пепел сыпался на подушку. – Я считаю, что ребенка нельзя разрывать на части из-за того, что родители не смогли ужиться. Кроме того, она тебя не любит.

Клей, как всегда, восхищался безошибочной способностью Инид заходить слишком далеко. Желание причинить максимальную боль перевешивало присущую ей хитрость. Она всегда сжигала за собой мосты.

– Если я ей безразличен, – сказал Клей, – в этом виновата ты.

– Ушел ты, а не я. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как стать мужчиной в доме, быть и матерью, и отцом.

В комнату с подносом в руках вошла служанка.

– Поставь здесь, дорогая. – Как и у большинства вашингтонцев, у Инид в разговоре с неграми появлялся сильный южный акцент. – Дочь завтракает сегодня у Клейпулов, да? А потом идет в зоопарк? Боже, она ведет настоящую светскую жизнь! – кудахтала Инид. Служанка подтвердила, что все обстоит именно так, и вышла, а Инид, все еще кудахтая, взяла дрожащей рукой стакан водки с апельсиновым соком и залпом осушила его. Рука стала дрожать заметно меньше. – Ух, как хорошо! Пей кофе. Что же мы будем делать?

– Ты поедешь в Неваду и получишь развод. Жестокое обращение.

– А тебе это не повредит? Не будут ли шокированы эти чучела с красными шеями, которые, как ты предполагаешь, за тебя проголосуют?

– Возможно. Но у меня нет выбора.

– Да, это так. – Она глубоко затянулась и закашлялась, заметалась. – Клинекс! В верхнем ящике! – В верхнем ящике лежали косметические салфетки и маленький пистолет. Откашлявшись, отдышавшись, она сказала: – В этой части города одинокой женщине нужно думать о самозащите. Черномазые запрудили столицу и вконец обнаглели.

– Ты боишься? – Клей был поражен. Инид никогда не запирала дверей, не боялась темноты, вообще ничего.

– Да. Теперь положи пистолет на место. Итак, я получаю право опеки. Да или нет?

Перед глазами Клея возникло лицо дочери, он ее почти не знал. Его белокурые волосы, темные глаза Инид и, по мнению Блэза, обожавшего девочку, бешеный характер. «Заводите внуков, – говорил он. – Минуя детей, если удастся». Клей миновал своего ребенка без сожалений.

– Ты получишь право опеки.

– Ну и ну! – Она вдруг рассердилась. – Ну что ты за отец? Понятно, почему она тебя ненавидит. Ты чудовище. Бесчувственное чудовище. – Она оскорбляла его еще некоторое время, но брак их был уже в прошлом, и Клей даже для забавы не хотел возобновлять игру в обвинения и контробвинения. У него не было больше не только жены, но и ребенка, которого он, по существу, не знал. – Сколько ты думаешь еще пробыть в Лавровом доме?

– Пока не решу, что делать дальше.

– Это смешно. Ты в конце концов оказался в моей девичьей комнате, а я – здесь, одна, и некому меня согреть.

– Тебе, по-моему, не очень холодно. У тебя есть Джо.

– У отца наверняка связаны с тобой грандиозные планы. Никогда еще не видела такой рекламы. Знаешь, если бы ты дал мне хоть малюсенький шанс, я не вышла бы замуж за Джо. Мы могли бы остаться вместе.

Клей встал. Знакомая тактика. Он не даст себя провести.

– Я должен идти. Спасибо за ленч.

– Ты сукин сын, – сказала она злобно. – Должна заметить, что вы с отцом – прекрасная пара. Надеюсь, что вы будете очень, очень счастливы вместе.

– Спасибо, Инид. – Клей подошел к двери в тот момент, когда в комнату входил Джо. Оба испуганно отпрянули назад. Клей первым пришел в себя: – Она ваша. Я согласен на развод. Она забирает ребенка и все, что пожелает.

– Джо, почему ты не сломаешь ему шею? – раздался громкий, отчетливый голос Инид.

– Что ты, дорогая, – пробормотал Джо, улыбнувшись Клею и выказывая ему свое расположение. – Я читал, что писали о вас. Это шикарно – то, что вы сделали.

– Джо, заткнись! – Отчаянный крик Инид исходил из самого сердца.

– Спасибо, Джо. Прощайте. – Клей выскользнул из комнаты мимо своего преемника и оставил позади свою супружескую жизнь.

В этот вечер Клей рано лег спать в старой комнате Инид, из окон которой виднелись за деревьями достопамятные бассейн и раздевалка. В тусклом свете лампы – тусклым он был из-за насекомых, которые кружились вокруг лампы, как планеты вокруг опасно раскаленного солнца, – Клей изучал пачку газетных вырезок, которые передал ему Бэрден. Это были вырезки из газет штата. Считалось само собой разумеющимся, что Клей на будущий год примет участие в первичных выборах и победит, «оказав честь штату».

В дверь постучали. Вошел Блэз в белом шелковом китайском халате с витиеватым вышитым драконом на спине. Клей сделал попытку встать, но Блэз подал ему знак оставаться в постели.

– Боже, до чего здесь жарко. Ну ничего, скоро поедем в Уотч-Хилл.

Блэз устроился в кресле, на спинке которого Клей повесил свой мундир; нашивки сверкали даже в полумраке комнаты.

Подобно доктору, уверенному в том, что больной все выдержит, Блэз приступил к шоковой терапии.

– Что сказала Инид?

– Она требует развода. Я не стану возражать. И против опеки над дочерью тоже.

– Это создаст нехорошее впечатление, – нахмурился Блэз.

– Конечно, вся эта история выглядит не слишком красиво, но что я могу поделать? – Клей уже смирился с тем, что его политической карьере поставлен предел. Разведясь, он может еще быть избранным в палату представителей от своего округа, во всяком случае в будущем году, пока не померкнет его военная слава. Но выше он вряд ли поднимется. Ведь разведенный политический деятель не может быть кандидатом в президенты, и, хотя об этом еще рано думать, мысль не уходила, она прочно засела в его сознании и руководила всеми его поступками; нет смысла стремиться к политической карьере, если высшая цель недостижима даже теоретически.

Те же самые мысли занимали и Блэза.

– Должен быть какой-то другой выход, – пробормотал он, взяв у Клея газетные вырезки. – Жаль, что ты избираешься от своего паршивого округа, а не от всего штата.

– Это мой округ, – ответил Клей с шутливой горделивостью. – Я там родился. Я один из них.

– У тебя не такая уж красная шея.

– У них тоже. В конце концов, цивилизация добралась и до нашего штата. Мы жили на окраине большого города. – Клей не упомянул, что в дни его детства улицы на этой окраине не были еще замощены, а в домах не было водопровода. Уборная находилась во дворе, и над ней тучами кружили мухи. По словам матери, отец его был красивый, но «беспутный, не умел обеспечить семью. Нас с ним свела война. Я была молода и впечатлительна, но умела уже печатать на машинке и владела стенографией, а он выглядел так романтично, когда приехал из Плэттсбурга в военной форме. Он так и не попал в Европу, хотя, выпив, говорил, что был там». Клей не помнил отца, и только один сумрачный вечер, когда отец начал перекрашивать дом, остался в его памяти. Он до сих пор видел широкие мазки кисти, густую пахучую краску, превращавшую серые доски в белые. Он не помнил и как выглядел отец, только разве разукрашенное татуировкой плечо. И лишь когда вырос, он понял, что имя «Агнесс», вытатуированное на плече отца, отнюдь не имя матери. Однажды, когда Клею было четыре года, его отец уехал в автомобиле, который он сам собрал из обломков старых машин, – в город, сказал он, но имел в виду отнюдь не тот город, где торговал скобяным товаром. Он так и не вернулся – к радости жены и минутному огорчению сына, которому теперь самому предстоит решить, следует ли ему исчезнуть из жизни собственного ребенка. Два дня назад, когда дочь привезли в гости в Лавровый дом, он попытался взять ее на руки, но девочка в испуге убежала. «На это нужно время, – заметила Фредерика. – В конце концов, большую часть ее жизни вас с ней не было».

Клея огорчила встреча с дочерью. Он понимал, что это неразумно. Но никак не мог отделаться от мыслей о ребенке, хотя, в общем-то, девочка его не трогала. Важно, что это его дочь, а не то, что он ее отец, но вряд ли теперь можно что-либо изменить.

Блэз считал, что война продлится не меньше года. По мнению Клея, худшее было впереди.

– После поражения Германии япошки будут драться еще ожесточеннее.

Самолет камикадзе кружил над кораблем. Затем, как в кошмарном сне, он пошел на них. На мгновение Клей увидел молодого пилота с широко открытым ртом – он кричал или визжал, молился или пел, трудно было сказать. Взрыв потряс корабль, Клея швырнуло к переборке. Но он выжил, корабль не затонул, смерть летчика-камикадзе была напрасной, высадка на Лусоне развивалась согласно плану.

– Мы болваны, – сказал Блэз. Он отвергал политику покойного президента, требовавшего «безоговорочной капитуляции», которая столь эффективно удерживала от капитуляции немецкую армию и одновременно усиливала наиболее фанатичные элементы в Японии. – А он еще считал себя выдающимся государственным деятелем мирового масштаба, подобным Вильсону. Что же, в этом он был прав. Он был так же ужасен, как и Вильсон.

– Но ведь он добился создания своей лиги нации.

После того как разразилась война, Клей проникся уважением к элегантному старому, больному президенту, который, даже умирая, продолжал преследовать свою высокую цель собирания осколков рухнувших империй в новое единство, во главе которого будет стоять он сам, гордый созидатель новой империи. Теперь его уже нет, но цель осталась. Соединенные Штаты стали хозяевами Земли. Нм Англия, ни Франция, ни Германия, ни Япония (ее крушение не за горами) не смогут больше оспаривать волю Республики; выжить удалось только загадочным Советам, и вновь установилось равновесие сил. Клею казалось, что он проник в суть нового мира. Он ничуть не сожалел об исчезновении старой Америки – в отличие от Бэрдена, который искренне верил в свою демагогию и умилялся собственной сентиментальности. Бэрден хотел одарить всех обделенных чувством собственного достоинства; в этом, по его мнению, состояла особая миссия Америки в мире. Но, по мнению Клея, достоинство не было свойственно роду человеческому ни в каком виде, а Соединенные Штаты были не чем иным, как еще одной державой, для которой пришла пора стать империей, и власть в ней была самоцелью. Эта точка зрения сближала его отнюдь не с Бэрденом, застарелым идеалистом, а с покойным президентом, который властвовал, соединяя лицемерие с хитростью, вдохновляя своих сторонников и запутывая врагов, никто из которых так до конца и не понял его замыслов, пока всем, кроме вконец ослепленных, не стало ясно после его смерти, что автор четырех свобод[84]84
  Цели политики США, провозглашенные Ф. Д. Рузвельтом в послании конгрессу 6 января 1941 года: свобода слова и выражения мнения, свобода вероисповедания, свобода от нужды и свобода от страха.


[Закрыть] сумел силой оружия и лукавым маневрированием превратить изоляционистскую республику в то, чему явно суждено стать последней империей на Земле. Клей считал его великим человеком.

– Пожалуй, Бэрден не сумел как следует разыграть свои карты, – заметил Блэз. – Было хорошо известно, что Бэрден хотел, чтобы его включили в состав американской делегации на первую сессию Организации Объединенных Наций в Сан-Франциско. Но незадолго до своей смерти старый президент отверг его кандидатуру, а вероятность того, что его назначит новый президент, исключалась… – из-за глупейшей фразы, которую Бэрден сказал в день смерти президента, ты слышал? Он назвал Трумэна «первосортным человеком второго сорта». – Блэз рассмеялся. – Сказал это при всех в гардеробной сената. Нужно ли объяснять, что маленький Гарри узнал об этом в тот же вечер, и это был конец Бэрдена.

Блэз пыхтел сигарой. Дым окутал лампу, замедлив отплясываемый насекомыми танец смерти. Клей изучал Блэза, пытаясь проникнуть в его мысли. С ним следует быть настороже, не предполагать ничего заранее, ждать подтверждения сводки погоды и лишь тогда выходить на улицу: град, как известно, бывает и в самый ясный день.

Сквозь сигарный дым Блэз разглядывал Клея, словно сверяя количество ребер с каким-то неведомым инвентарным списком. Клей инстинктивно натянул простыню на грудь. Неожиданно Блэз взял с ночного столика журнал. Это была «Американская мысль». Он повернулся к Клею:

– Что ты об этом думаешь?

– Очень живой журнал. – Выжидая, Клей держался нейтрально.

– Коммунисты! Все они – коммунисты. Как этот Иниэс Дункан. Я приказал проверить его. Но… – Журнал выпал из его рук на пол. – Мне журнал нравится.

Положение прояснялось. Клей мог теперь высказаться.

– Это замечательно, что Питер… нашел себе наконец занятие…

– Он не глуп. Не выпускай его из поля зрения.

Клей был озадачен.

– Почему?

– Предчувствие. Ничего больше.

– Инид?

– Да. Он будет на ее стороне, что бы ни случилось.

– Какие тут стороны? Я ухожу. Она остается.

Но Блэз предпочел уклониться от этой темы.

– Встретил на днях приятеля из Нью-Йорка. Очень умный тип. Журнал Питера неслыханно поразил его, «лучше, чем „Нью рипаблик“», сказал он. А это немалый комплимент.

– Питер совсем не глуп, – повторил Клей. Это была теперь уже согласованная характеристика его шурина, которого он скоро должен был потерять.

– Смешно. Мне казалось, что из него вырастет повеса, и я уже был готов с этим примириться. Я бы не возражал, если бы только он сумел шалопайничать со вкусом. Иногда мне самому жаль, что я не увлекался лошадьми, женщинами, не жил весело. Конечно, ему я этого никогда не скажу. Да и ты не скажешь. Так или иначе, она положила этому конец. Взяла его в свои руки.

– Диана?

Блэз кивнул:

– Твоя бывшая пассия. – Он помахал своей широкой ладонью, чтобы разогнать дым и лучше видеть Клея, который понял, каким уязвимым и беспомощным он выглядит, вытянувшийся на кровати, ожидающий, как пленник, когда каменный нож рассечет ему грудь, живое сердце вырвут из груди и принесут в жертву солнцу.

– Она неглупа, – неуклюже сказал Клей, сознавая, что он повторяется.

– Какая бы она ни была, она нацелилась на моего сына, но, пожалуй, для него это не худший вариант. А у нее худший вариант уже был. Тот одноногий мерзавец. Почему ты на ней не женился? – Каменный нож уперся в ребро жертвы.

– Я объяснил вам это тогда, в раздевалке. Из-за Инид.

– Ты в самом деле любил Инид? Или меня?

– Вы хотите сказать, ваши деньги?

– Разве это одно и то же?

Клей приподнялся в постели (жертва сопротивлялась). Простыня спустилась на ноги (жертва нанесла палачу ответный удар).

– Это сказали вы, не я – в тот день, когда предложили мне деньги, чтобы я исчез.

– Я тебя испытывал.

У Клея не было выбора, кроме как притвориться, что он верит Блэзу. Приспосабливаясь к нему, он нервничал, покрывался потом в маленькой комнате, сизой от сигарного дыма, полной приторного запаха жасмина. Ему не хватало воздуха.

– Ты, конечно прав, – согласился Блэз и задумчиво уставился туда, где съехавшая простыня обнажила волосы на животе Клея. Клей натянул на себя влажную простыню. Наконец Блэз сказал главное:

– Развод в вашем штате – политическое самоубийство. Не говоря уже обо всем остальном.

– У меня нет выбора.

– Если ты согласишься, я добьюсь, чтобы ее признали сумасшедшей и до конца дней продержали в клинике.

Несколько картин, стремительно сменяя одна другую, промелькнули перед глазами Клея. Инид, одетая для приема на свежем воздухе, со спущенной петлей на чулке. Инид протягивает обнаженные руки, от которых исходит лимонный запах. Инид скачет на одном каблуке – другой сломан. Инид среди измятых простынь, пахнущих любовью и пеплом от сигарет. Инид, напившись, кричит: «Что же, давай решать». И вот теперь они должны решать, все они. Блэз ждал ответа, но Клей стремился от него уклониться. Всю ответственность должен взять на себя Блэз.

Нарушить затянувшуюся паузу пришлось Блэзу, и голос его выдавал, что ему явно не по себе.

– Я знаю, это чудовищно, но она безнадежна. На самом деле. Прошлой весной я направил ее к психиатру. Она тебе рассказывала? Она была у него раз шесть, затем бросила. Он как-то назвал ее недуг. И он готов сделать так, чтобы ее… забрали. Недалеко отсюда, в Мэриленде. Он сказал, они хорошо лечат именно такие случаи.

По крайней мере полмиллиона долларов, решил Клей. В тщательно замаскированном виде – новый больничный корпус, например, хотя нельзя исключать и плату наличными. Блэз в таких делах шел напрямик.

Следующую паузу Клей намеренно затянул до того момента, пока не насладился вдоволь видом Блэза, дрожащей рукой мявшего в пепельнице потухший, разлохматившийся окурок сигары. Тогда он спросил:

– На всю жизнь?

Блэз кивнул.

– Но разве не бывает повторных консилиумов? Не выпустят ли они ее при случае? В конце концов, когда она не пьет, она абсолютно нормальная.

– В том-то все и дело, что нет. Он говорит, что она больна.

– Мнение одного врача?

Блэз неловко ерзал на стуле.

– Можно пригласить и других.

– И они подтвердят диагноз?

– Да.

– Это предусмотрено?

– Да. Для ее же пользы.

– И нашей?

– Клей, она больна. Ты не можешь этого отрицать. И если ее не убрать, она будет только страдать, убьет себя… Ты же знаешь, какая она…

– Итак, мою жену объявят сумасшедшей…

– Мы не скажем, что она сумасшедшая. Просто нуждается в лечении.

– И я не смогу больше жениться?

– Ты собираешься? У тебя кто-то есть? – молниеносно спросил Блэз.

– Нет. Я спросил так, теоретически.

– Не сможешь. Идеальная ситуация, а? Женатый, но свободный. Свободный, но застрахованный от опасности. Что скажешь?

Теперь Клей был хозяином положения, а Блэзу пришлось привыкать к непривычным для него цепям рабства. Клей посмотрел на него, увидел черные, расширившиеся от страха глаза. Наконец в моих руках власть, подумал Клей; он смотрел прямо в глаза Блэза, пока они не увлажнились и старик отвернулся.

– Согласен.

Они договорились начать действовать немедленно. Достать нужные документы, медицинское заключение.

– Все должно быть устроено за одну-две недели. Бедная девочка, – добавил Блэз; не без сочувствия, отметил про себя Клей, но и не без уверенности, свойственной человеку, который не привык, чтобы другие ставили под сомнение его чувства.

– Да. Бедная девочка, – холодно передразнил Клей. И добавил тоном, каким хозяин отпускает слугу: – Устал… хочу спать… такой трудный день.

– Да, да, конечно… прошу прощения… очень трудный день, – ответил Блэз.

Блэз ушел, и Клей выключил свет. Долго еще лежал он без сна в душной темноте комнаты с мыслью о том, что все наконец стало возможным. Инид проиграла. А он совершенно чист, потому что Блэз, а не он нанес последний удар.

IV

Германия капитулировала восьмого мая, и Блэз устроил пышный прием, как будто он, а не маленький бесцветный президент, чья нога еще не переступала порога Лаврового дома – и вряд ли переступит, несмотря на то что судьба так нелепо вознесла его, – был вождем победоносной нации.

– В Белом доме сегодня никого не будет, – воскликнула Элизабет Уотресс, глядя на павильон в конце лужайки, сооруженный специально для приемов в «открытом» доме Сэнфордов. – Все они здесь, в том числе и эта отвратительная миссис Блок.

Они и в самом деле все были здесь сегодня, сгрудившись под навесом, где возле бара стояли Блэз, Фредерика и военное начальство, – это был их день, так как косвенно (всего лишь косвенно, кисло отметил про себя Питер) они были причастны к победоносному окончанию войны.

– Посмотри! Это он. Я должна с ним познакомиться. Ну, пожалуйста! – Элизабет повернулась к Питеру, умоляюще протянув к нему руки. Всякий раз, когда они ходили куда-нибудь вместе и там обнаруживалась очередная знаменитость, она «должна была» с ней познакомиться.

– Что ты будешь с ним делать, после того как скажешь ему «здравствуйте»? – дразнил ее Питер. – Попросишь автограф?

– Я посмотрю ему в глаза и скажу себе: этот человек герой, настоящий герой.

– А потом?

– Ты циник, Питер! – Она одарила его своей ослепительной замедленной улыбкой. Голос ее упал. – Неужели никто не производит на тебя впечатления?

Питер отрицательно покачал головой.

– Все потому, что ты живешь здесь, окружен всем этим. – Она с явным вожделением оглядывала лужайку перед домом Сэнфордов.

– Очень рано, – начал Питер, слишком поздно почувствовав педантизм в своем голосе, но не в силах уже изменить начатую фразу, – я понял разницу между внешностью людей и их подлинной сущностью, и это…

– …так восхитительно! – Она нетерпеливо прервала его слишком серьезную тираду.

– Что восхитительно? – Питер с облегчением услышал свой обычный инквизиторский тон.

Элизабет была неспособна к уклончивости:

– Ты хочешь сказать, что они все притворяются, но это неправда.

– Не более чем мы, согласен. Но у них другие масштабы.

– Именно поэтому они так восхитительны. Так или иначе, я, честно признаюсь, нахожусь под сильным впечатлением, а такие, как ты…

– А я, конечно, обманщик, раз отрицаю, что меня волнует пожатие мозолистой руки, всего лишь две недели назад убивавшей япошек.

– Я просто не верю, что ты такой циник. Не могу поверить.

– Но все же я циник. Люди, которые исповедуют добродетель, вряд ли этой добродетели лишены.

– Вряд ли цинизм – добродетель… Вот он! – Она глубоко вздохнула, когда Клей появился на террасе. – Позови его!

Питер окликнул Клея. Тот подошел к ним, его нашивки сразу сделали Питера незначительным: он все еще носил форму, хотя скоро его должны были уволить со службы на том веском основании, что теперь, когда одна из двух войн закончилась, ни ему, ни другим инакомыслящим нечего больше делать в Пентагоне; их мусорные корзинки регулярно просматривались офицерами разведки, которые стремились раскрыть код, которым пользовался Иниэс Дункан в своих стихах.

Элизабет держалась холодно, Клей приветливо. Каждый был полной противоположностью самому себе, да так оно и должно быть. Элизабет не говорила о героизме. Своим приглушенным голосом она рассказывала, как она любит Инид, и спросила, где Инид сейчас. Питер оживился: как Клей выйдет из положения? Очень просто:

– Она последнее время немного нездорова. Сейчас она в больнице, на обследовании.

– Бедняжка Инид! Я бы хотела ее повидать.

– Это нетрудно устроить. Я уверен, что она будет рада с вами встретиться. – Клей повернулся к Питеру, спросил, как ему служится, то же спросил и Питер. Сам он демобилизуется, как только завершит турне по стране с целью продажи облигаций займа.

– Конечно, твой штат включен в это турне?

Клей был невозмутим.

– Да, по правде говоря, я закончу турне в Капитолии штата, в ротонде; губернатор собирается обратиться ко мне с приветственной речью.

– И тебе не стыдно? – попытался пошутить Питер.

– Нисколько. – Клей по-прежнему невозмутимо улыбался.

– Это восхитительно, – вздохнула Элизабет.

– Что? – Клей еще не научился слушать Элизабет. То, что другие говорили громко, она произносила шепотом, но она никогда не повторяла своих слов и продолжала говорить дальше. – Я слышала, о вас пишут книгу?

– Что вы, какую книгу, просто довольно большую статью для журнала. Ужасно скучную. Но полезную.

Питера восхищала прямота Клея. Он нисколько не любовался собой, как будто понимал, что реклама, которую ему создают, хотя и необходима для его политической карьеры, сама по себе – чушь. Казалось, ему никогда не приходила в голову мысль, что он настоящий герой и заслуживает преклонения.

– Книга… пропаганда… все прочее – так редко удается встретить человека, который живет настоящей жизнью. – Питер с ужасом слушал незнакомую ему Элизабет. – Который знает, чего хочет. – В стремительном потоке слов она обрела красноречие. Этот момент принадлежал Клею, ничего не скажешь, и Питер отчаянно пытался его испортить. Объявить, что ли, во всеуслышание: «Мой отец и мой зять хотят избавиться от моей сестры, а она вовсе не сумасшедшая, просто взбалмошная. Она слишком много пьет и устраивает сцены – но никто не смеет упрятывать ее в сумасшедший дом».

Но Питер ведь уже произнес однажды такую речь перед отцом, вскоре после того, как Инид, в истерике, но трезвая, рассказала брату, как с ней собираются поступить. Блэз спокойно выслушал его. И ответил вполне здраво. Что будет с Инид – решать докторам, сказал он. Он сам надеется, что ее не заберут. Но ведь ей нужна помощь, верно? И Питер был вынужден с этим согласиться. А пока она ляжет в больницу, и они сделают необходимые анализы.

В это утро анализы были получены, и Блэз позвонил Питеру (факт поразительный: никогда прежде они не звонили друг другу).

– Похоже, что она здорова. Ей потребуется, правда, несколько месяцев, чтобы прийти в себя, но и только.

Когда Питер спросил о разводе, отец, прежде чем ответить, чуточку поколебавшись, сказал:

– Думаю, что Клей не должен бросать ее сейчас, когда она попала в беду. Позже – может быть, когда она поправится. Но это их дело. Так или иначе, Инид будет сегодня дома, и мы узнаем, как она себя чувствует.

Это усыпило подозрения Питера. В конце концов, Инид всегда была чуть-чуть параноичка, мания преследования вполне могла быть и сумасшествием, а в том, что Инид слегка «того», Питер никогда не сомневался. Но кто не сумасшедший? Накануне вечером, оставшись один, он сожрал целую плитку шоколада весом по крайней мере в фунт и в результате плохо спал и проснулся больным. Утром он виртуозно избежал завтрака, а сейчас отказался пойти под тент, где стояла еда.

Инид нуждалась в виски, а он – в еде. Каждый требовал больше, чем нужно нормальному человеку для того, чтобы избежать неприятных последствий. Они могли, конечно, винить во всем Блэза, Фредерику, Вашингтон, жизнь. И Питер винил их время от времени, но без особого энтузиазма, так как уже давно понял, что абсолютных злодеев не существует, каждый есть то, что он есть, и нет зла в вечности.

– Я хотела бы чего-нибудь выпить, – прошептала Элизабет Клею. Она повернулась к Питеру и поддразнила его своей ослепительной улыбкой.

– Ваша взяла, – любезно сказал Питер им обоим.

Солнце жгло брезентовую крышу, и, несмотря на громадные вентиляторы, в павильоне было очень жарко. Бэрден нашел спасение рядом с вырезанным из льда лебедем в натуральную величину. Лакеи ходили мимо с уставленными стаканами подносами, и многие гости уже были пьяны. Муссолини и Гитлер низвергнуты, скоро падет Япония, и снова начнется нормальная жизнь.

– Сенатор Дэй! – Он не узнал эту некрасивую женщину с блестящими глазами, в громадной нелепой шляпе. – Элен Эшли Барбур, – протяжно представилась она, приходя ему на помощь: очевидно, ей не впервой быть неузнанной. Бэрден знал, что она сотрудничает в «Вашингтон трибюн», где ведет колонку светской хроники, и сказал ей, как он любит ее читать.

– Ну что вы за прелесть! – экспансивно воскликнула она. – Могу ли я сказать вам, что вы – мой идол! Я, как и вы, демократка джефферсоновского толка! В отличие от моего патрона, который ангел во плоти, а в последнее время превзошел сам себя. – Она показала ему на Блэза, который стоял в дальнем конце павильона под скрещенными американскими флагами. – Но мы с вами – это старый Вашингтон, ведь так? Мой муж был в палате представителей в… – Бэрден вспомнил мистера Барбура, сказав что-то благожелательное в его адрес, и поток ее слов продолжался.

– Я не могу привыкнуть к тому, как изменился город, а вы? Когда началась война и сюда нахлынули все эти новые люди, стало просто немыслимо достать номер в гостинице, попасть на концерт или даже просто поесть. У Харви, например, битком набито в любой час дня. Это мое любимое место. А муж мой любил ходить в «Оксидентал». У них на стене до сих пор висит его портрет. Нет, нет, наш чудный, изящный южный город наводнен всеми этими… – она широко развела руки, чтобы вобрать всех гостей и разом уничтожить их, но вместо проклятия мудро предпочла тактическую уловку, – очаровательными людьми, которые открыли нам, несчастным, глаза на столько разных новых вещей, до которых мы сами не могли додуматься.

– Например? – сумел вставить Бэрден, оглядывая павильон. Один из самых неистовых сторонников Нового курса говорил с Блэзом, его манеры стали нарочито кроткими с тех пор, как иссяк источник его величия, и ему на смену пришла эта экстраординарная посредственность (другого слова не подберешь), воцарившаяся теперь в Белом доме. Бэрден понимал, что он несправедлив к новому президенту, которого он, пожалуй, даже любил, когда тот был сенатором. Но что поделаешь, Рузвельт и в мести остался верен себе. Зная, что не доживет до конца четвертого срока своего президентства, он в смерти своей разметал планы более достойных, как делал это при жизни. Он уничтожил их всех, друзей и врагов, возвысив ничтожество, которое может теперь наслаждаться зрелищем поочередного увядания этих более достойных, по мере того как на арену выходят новые и новые люди. Я буду ненавидеть тебя еще сильнее, Франклин, после твоей смерти.

– Музыка… Черчилль… иностранцы… королева Вильгельмина… дипломаты… театр… одним словом, все!

– Да, пожалуй, город изменился. – Бэрден попытался остановить это словоизвержение. – Что и говорить, он запружен народом.