Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 51 страниц)

– Я только должен вас предупредить, – добавил Рэтклиф, – что, если мистер Каррингтон узнает о моем участии в этом деле, он обязательно откажется. Он один из этих ваших старомодных виргинских плантаторов, гордый, как Люцифер, которые не желают принимать чьих-либо милостей. Я поговорю с вашим помощником, и рекомендация будет исходить от него.

На следующий же день Каррингтон получил частную записку от своего старого приятеля – помощника государственного секретаря, в которой сообщалось, что у него есть для Каррингтона хорошие новости. Он просил Каррингтона наведаться в департамент при первой возможности. Каррингтон наведался, и помощник объявил ему, что рекомендовал его на должность юрисконсульта в исковую комиссию в Мексике и что его кандидатура одобрена государственным секретарем.

– Нам нужен южанин, который разбирается в международном праве, может сразу выехать в Мехико, а главное – честный человек. Вы подходите по всем статьям, так что собирайте чемоданы как можно быстрее.

Каррингтон был потрясен. Против подобного предложения не только нельзя было возражать, оно было весьма заманчивым. Ему трудно было даже вообразить причину для колебаний. С первых же слов он не сомневался – надо ехать, и в то же время ему меньше всего на свете хотелось покидать Вашингтон. Само собой, он первым делом заподозрил, что инициатором этого плана его ссылки является Рэтклиф, и сразу же поинтересовался, способствовал ли кто-нибудь его назначению; но помощник государственного секретаря весьма решительно заявил, что это его собственная идея, чем тут же отрезал путь к дальнейшим расспросам. Все было рассчитано очень точно, и Каррингтон оказался в положении, когда с его стороны было бы черной неблагодарностью отвергнуть столь любезное предложение.

И все же он никак не мог решиться. Он попросил двадцать четыре часа на размышление, сославшись, что ему необходимо удостовериться, сумеет ли он привести в порядок все свои дела в связи с шестимесячным отсутствием, хотя прекрасно знал, что никаких сложностей не возникнет. Из департамента он отправился в свою контору, где в одиночестве погрузился в мрачные размышления в поисках выхода, однако с самого начала ситуация была ясная, не оставлявшая ни одного темного уголка, куда можно было бы спрятаться. Полгода назад, получив подобное предложение, он запрыгал бы от радости. Что же случилось? Почему теперь он воспринимает происходящее как беду?

Миссис Ли! Вот в ком причина! Уехать сейчас означало расстаться с миссис Ли и, возможно, отдать ее Рэтклифу. Каррингтон заскрежетал зубами при мысли, сколь искусно Рэтклиф играет своими картами. Чем больше он размышлял, тем больше утверждался во мнении, что за сделанным ему предложением скрывается фигура Рэтклифа, жаждущего от него избавиться; и все же, внимательно изучив ситуацию, он понял, что и Рэтклиф, в конце концов, может допустить промах. Этот политик из Иллинойса был человеком умным и хорошо разбирался в мужской сути, но знание мужчин отнюдь не предполагало знание женщин. Каррингтон и сам не был большим знатоком по части женщин, но полагал, что смыслит в них больше Рэтклифа, который, очевидно, и тут прибегал к привычным ему методам политической коррупции в отношении слабого пола, и был немало обескуражен, обнаружив, как высоко ставит себя миссис Ли. Если Рэтклиф на самом деле вознамерился разлучить Каррингтона с миссис Ли, значит, он считал, что шести месяцев или шести недель ему будет достаточно для достижения цели. Добравшись в своих размышлениях до этой точки, Каррингтон внезапно поднялся, раскурил сигару и еще час расхаживал по комнате взад-вперед с видом генерала, составляющего план предстоящей кампании, или адвоката, обдумывающего, какие аргументы противопоставит ему оппонент. Одно он решил окончательно. Он принимает предложение. Если Рэтклиф просто приложил руку к его назначению, пусть получит удовольствие. Если же расставил ловушку, пусть попадет в нее сам. И когда наступил вечер, Каррингтон взял шляпу и отправился с визитом к миссис Ли.

Он застал сестер одних, за обычными житейскими делами. Маделина с очень серьезным видом штопала ажурный шелковый чулок, и это деликатное и трудное занятие поглощало ее целиком. Сибилла, по обыкновению, сидела за пианино, но когда он вошел, она впервые за все время их знакомства поднялась, взяла свою рабочую корзинку и села возле них, чтобы принять участие в разговоре. С этого времени и впредь она будет держаться, как взрослая женщина. Она устала играть девочку. Мистеру Каррингтону пора увидеть, что она не дурочка.

Каррингтон сразу же приступил к делу и объявил, какую должность ему предложили, и Маделина очень обрадовалась и засыпала его вопросами. Сколько ему будут платить? Как скоро он должен уехать? Как долго он будет отсутствовать? Не тяжелый ли там климат? И в конце концов, улыбаясь, заключила:

– Что же я скажу мистеру Рэтклифу, если вы, отказав ему, приняли это предложение?

Что касается Сибиллы, она лишь с упреком воскликнула: «О, мистер Каррингтон!» – и погрузилась в молчанье и глубокую задумчивость. Ее первая попытка самостоятельно утвердиться в этом мире не удалась. Она чувствовала, что ее предали.

Невесело было и Каррингтону. Сколь скромен ни был бы человек, лишь круглый идиот может довольствоваться созерцанием луны и звезд. В глубине души Каррингтон лелеял надежду, что, когда он выложит свои Новости, у Маделины изменится выражение лица, на нем невольно появится волнение, глаза наполнятся слезами, а голос задрожит. Видеть, с какой готовностью отправляет его в Мексику женщина, которую он любит, было достаточно горько. Он не мог не чувствовать, что надежды его обмануты, он наблюдал за ней, а сердце его замирало от боли; и ему стало трудно поддерживать разговор. Маделина и сама почувствовала, что необходимо умерить свои восторги, и попыталась исправить ошибку. Она спросила, как же она теперь будет без наставника. Он должен составить ей список книг для чтения на время своего отсутствия: сами они в середине мая собираются на север, а к моменту их возвращения в декабре Каррингтон уже будет в Вашингтоне. Все равно, если бы он летом уехал в Виргинию, они виделись бы так же мало, как и теперь, когда он отправится в Мексику.

Каррингтон угрюмо признался, что ему вовсе не хочется ехать, он предпочел бы никогда не слышать об этой должности, он будет совершенно счастлив, если что-нибудь сорвется, но не стал объяснять причину своего настроения, а Маделина с присущим ей тактом не решилась настаивать на этом. Она удовлетворилась тем, что пыталась его переубедить, и вела беседу как могла оживленнее. У нее и впрямь сердце обливалось кровью при виде того, как его лицо принимало все более несчастное и разочарованное выражение. Но что она могла сказать? Что сделать? Он просидел у них до десяти часов не в силах заставить себя уйти: он боялся остаться наедине со своими мыслями. Он чувствовал, что это конец единственной радости в его жизни. Силы миссис Ли были на исходе. Ее слова перемежались долгими паузами; и спустя какое-то время, сделав над собой нечеловеческое усилие, Каррингтон извинился, что столь немилосердно воспользовался ее добротой. Если бы она знала, сказал он, как он страшится остаться один, она бы его простила. Затем он поднялся и, уходя, спросил Сибиллу, не желает ли она завтра покататься верхом, если да, он к ее услугам. Сибилла приняла приглашение, и лицо ее просветлело.

Дня два спустя миссис Ли в разговоре с Рэтклифом упомянула о назначении Каррингтона; она говорила затем Каррингтону, что министр, видимо, ужасно обиделся и расстроился, но понять это можно было лишь по тому, как быстро сменил он тему разговора.

ГЛАВА X

На следующее утро Каррингтон поехал в государственный департамент и объявил о своем согласии. Ему сообщили, что в течение ближайших десяти дней он получит инструкции и сразу же должен будет выехать на место; тем временем ему придется полностью посвятить себя изучению большого количества документов в самом департаменте. Здесь требовалась серьезная и кропотливая подготовка. Каррингтону необходимо было энергично взяться за работу.

Это, однако, не помешало его свиданию с Сибиллой, и в четыре часа они отправились на прогулку в тенистых зарослях Рок-Крика, выискивая пустынные тропы, где их лошади могли бы идти рядом, а они – спокойно беседовать, не рискуя стать объектом наблюдения любопытных глаз. Это был полуденный час одного из тех знойных и хмурых весенних дней, когда в природе уже чувствуется, но еще не проявило себя извечное возрожденье жизни, лишь кое-где свежие цветы успели пробиться своими мягкими головками сквозь панцирь омертвевших прошлогодних листьев. У наездников тоже было такое чувство, будто обнаженные леса и лавровые кущи, теплый влажный воздух и низкие облака образовали для них уютное и безопасное убежище. Каррингтон был слегка удивлен, обнаружив, что общество Сибиллы ему приятно. У него было такое чувство, будто она – его сестра, любимая сестра.

Она сразу же набросилась на него за то, что он покидает ее и нарушает их недавно заключенный договор, и он попытался вызвать ее сочувствие, объясняя, что, если бы она знала его несчастливые обстоятельства, она бы его простила. И когда Сибилла спросила, действительно ли ему нужно ехать, оставив ее без друга, с кем она могла бы говорить откровенно, чувства взяли над ним верх: он уже не мог сдержаться и рассказал ей о своих бедах, потому что не было другого человека, которому он мог бы довериться. И он сказал ей, что влюблен в ее сестру.

– Вы говорите, мисс Росс, что любовь – это чушь. Должен вам заметить, это не так. Любовь – постоянная физическая боль, боль в сердце, которая длится неделями и месяцами и никогда вас не отпускает, ни днем, ни ночью; длительное нервное напряжение, как зубная боль или ревматизм, в общем, переносимое в данный момент, но изнуряющее человека своим бесконечным испытанием. Это болезнь, преодолеть которую, как и любое другое нервное заболевание, можно лишь терпением, а излечить лишь с помощью противоядия. Для этой цели вполне подойдет поездка в Мексику. И все же это не главная причина моего отъезда.

И он рассказал ей обо всех своих личных обстоятельствах: о разорении, принесенном ему и его семье войной; о том, как из его двух братьев уцелел один, но вскоре умер дома от слабости, нужды и ран; второго пуля поразила у него на глазах, и он истек кровью на руках у Каррингтона во время боев в лесах у реки Рапидан[35]35
  Здесь в мае 1864 г. шли сражения между армиями генерала Гранта и генерала Ли, в результате которых погибло около 28 тысяч человек.


[Закрыть]; о том, как его мать и две сестры едва обеспечивают себе кусок хлеба на жалкой ферме в Виргинии, а все его усилия еле-еле удерживают их на грани нищеты.

– Вы даже не можете представить себе ту бедность, в которой вынуждены жить наши южанки после войны, – говорил он, – многие из них буквально остались без пропитания и одежды.

Жалованье, которое он получит в Мексике, удвоит его доходы за этот год. Может ли он отказаться? Имеет ли право отказаться? И бедный Каррингтон со стоном добавил, что, если бы дело было только в нем, он бы скорее застрелился, чем уехал.

Сибилла слушала его со слезами на глазах. Никогда раньше не видела она страдание так близко. Несчастья, с которыми ей пришлось встречаться, как правило, преподносились в смягченном виде и падали на плечи людей старших и дружески к ней расположенных. Сейчас она впервые увидела Каррингтона в подлинном свете, без той привычной маски спокойствия, за которой он прячется. Внезапная вспышка женской интуиции подсказала ей: необычное выражение стойкости и терпения на лице Каррингтона появилось в ту ночь, когда он держал на руках своего брата, зная, что кровь капля за каплей уходит из его жил, голос угасает, а тело коченеет, зная, что в этих густых дремучих лесах помощи ждать неоткуда. Когда он закончил свой рассказ, Сибилла боялась заговорить. Она не знала, какими словами выразить ему сочувствие, и терзалась, что может показаться бессердечной. Потрясенная, она лишь расплакалась и стала молча утирать слезы.

Найдя человека, которому можно довериться, Каррингтон, облегчив душу, сразу повеселел и уже по-другому оценил ход событий. Он высмеял себя за то, что вызвал слезы у своей хорошенькой спутницы, и вырвал у нее угрюмое обещание не выдавать его.

– Конечно, вашей сестре все это известно, – сказал он, – но она не должна знать, что я открылся вам, да и никому другому я не сказал бы ни слова.

Сибилла пообещала верно хранить тайну и стала защищать сестру.

– Вы не должны винить Маделину, – сказал она. – Знай вы все, что ей довелось пережить, вы не считали бы ее холодной. Вы же помните, муж ее умер внезапно, проболев всего один день, и знаете, каким он был чудесным человеком. Она ведь так его любила! Его смерть словно оглушила ее. Мы просто растерялись – такой она казалась спокойной и сдержанной. Затем через неделю в страшных мучениях умер от дифтерита ее ребенок, и она, не в силах облегчить его страданий, обезумела от отчаяния. Она едва не потеряла рассудок; я даже думаю, какое-то время Маделина была на грани безумия. Я знаю, она была в неистовстве и хотела покончить с собой; ни раньше, ни позже я не слышала таких яростных слов о религии, покорности судьбе и богу. Но через несколько недель буря улеглась. Маделина стала тихой и заторможенной и вела себя, как заведенная машина; в конце концов она сумела справиться с собой, но ей уже не удалось стать такой, какой она была прежде. Вы знаете, до замужества она была весьма легкомысленной нью-йоркской девушкой, а политикой и филантропией интересовалась не больше меня. Вся эта чепуха появилась в ее жизни совсем недавно. Но она вовсе не такая суровая, как кажется. Это лишь внешнее впечатление. Я всегда знаю, когда она думает о муже или ребенке: в такие минуты лицо ее каменеет; точно так же она выглядела после смерти ребенка, как будто ей было все равно – покончить с собой или остаться жить. Не думаю, что она еще раз кого-нибудь полюбит. Она страшится любви, она скорее уж будет тешить свое честолюбие или чувство долга или ударится в самопожертвование.

Некоторое время они ехали молча, и Каррингтон размышлял, что могло заставить Провидение послать столь тяжкие испытания таким двум безобидным людям, как Маделина и он сам; Сибилла же решала вопрос, какой зять мог бы получиться из Каррингтона; впрочем, он больше нравился ей в теперешнем его положении. Тишину нарушил Каррингтон, вернув разговор к его исходной точке:

– Нужно что-то делать, чтобы уберечь вашу сестру от Рэтклифа. Я уже думал об этом до полного изнеможения. А у вас есть какие-нибудь предложения?

Увы! Сибилла чувствовала себя беспомощной и ужасно встревоженной. Мистер Рэтклиф появлялся у них в доме, когда только мог, и, видимо, рассказывал Маделине обо всем, что происходило в мире политики, просил ее советов, а Маделина его не расхолаживала.

– Мне кажется, ей это нравится: она считает, что таким образом сможет делать добро. Я не решаюсь поговорить с ней об этом. Она все еще видит во мне ребенка и относится ко мне как к пятнадцатилетней. Что я могу сделать?

Каррингтон сказал, что сам думал поговорить с миссис Ли, но не знает, что сказать, а ненароком обидев ее, лишь толкнет в руки Рэтклифа. Но Сибилла считала, что он не обидит Маделину, если поведет себя правильно.

– От вас она стерпит больше, чем от кого-либо другого. Скажите ей прямо, что вы – что вы любите ее, – дерзко произнесла Сибилла, доведенная до отчаяния, – на это она не обидится, а после вы сможете высказать ей все, что угодно.

Каррингтон взглянул на Сибиллу с восхищением – такая решительность пришлась ему по душе, и он подумал, что ее советами вряд ли стоит пренебрегать. В конце концов она выказала достаточно здравого смысла и, что куда важнее, выглядела на редкость хорошенькой – тонкий стан, выпрямившийся в седле, теплая нежная кожа, зардевшаяся от дерзости этих речей.

– Вы, безусловно, правы, – сказал он. – В конечном итоге мне нечего терять. Выйдет она замуж за Рэтклифа или нет, все равно, за меня она не выйдет никогда.

В этих словах прозвучала робкая попытка заручиться поддержкой Сибиллы. И Каррингтону воздалось по заслугам: весьма польщенная отношением Каррингтона и смелая, как львица, потому что сейчас пальцы в огонь совал он, а не она, Сибилла с ходу изложила ему женскую точку зрения на сложившееся положение, не оставлявшее ему никакой надежды. Она прямо сказала, что, когда дело касается женщин, мужчины, по-видимому, совершенно теряют голову; она же совершенно не понимает, что такого они находят в женщинах, чтобы так с ними носиться; что же до нее, то большинство женщин кажутся ей ужасными, мужчины гораздо лучше.

– Что же касается Маделины, из-за которой вы готовы перегрызть друг другу горло, она прелесть, прекрасная сестра, золотой человек, и я люблю ее всем сердцем, но женитесь на ней, и она перестанет нравиться: она очень своенравна, и ее уже не изменишь; ее не научишь подчиняться мужниной подсказке, и вы оба будете несчастны уже через неделю. Этому мистеру Рэтклифу она превратит жизнь в ад, я очень надеюсь, что именно так и будет, – закончила Сибилла с легким взрывом ненависти и злорадства.

Каррингтона не мог не забавлять подход Сибиллы к сердечным делам. Он смотрел на нее с улыбкой, и это придало ей смелости; она продолжала безжалостно нападать на него за то, что он стоит перед ее сестрой на коленях, «как будто вы чем-то хуже нее», и открыто заявила, что, если бы она была мужчиной, у нее по крайней мере сохранилась хоть капля гордости. Мужчинам нравится, когда их ставят на колени. Каррингтон не предпринимал попыток защитить себя и даже поощрял нападки Сибиллы. Они оба наслаждались прогулкой по еще обнаженному лесу мимо журчащих весенних ручейков, овеваемые ленивым дыханием влажного южного ветерка. Это была кратковременная идиллия, тем более приятная, что и позади, и впереди них сгущалась тьма. Безудержная веселость Сибиллы порождала в Каррингтоне сомнения: а нужно ли воспринимать жизнь так серьезно? Молодые силы бурлили в девушке, и ей стоило немалых трудов держать их в узде, в то время как двадцать лет нервного напряжения истощили Каррингтона, и ему, напротив, требовались усилия, чтобы поддерживать в себе тягу к жизни. И потому он испытывал чувство благодарности к Сибилле, которая дарила его своей жизнерадостностью. Даже ее насмешки ему нравились. Ну, откажется Маделина Ли выйти за него замуж. И что же? «Фу! – смеялась Сибилла. – До чего же вы, мужчины, все на один лад. Как можно быть таким глупым? Вы с Маделиной просто несовместимы. Поищите себе кого-нибудь без высоких идей».

Они составили план заговора против Маделины и детально все обсудили: что Каррингтон должен ей сказать и какие выбрать слова, потому что Сибилла была убеждена, что мужчины отчаянно глупы, где уж позволить им самостоятельно объясняться в любви; их всему нужно учить, как учат маленьких детей произносить молитвы. Каррингтона забавляло, что его наставляют, как признаваться в любви. Он не стал интересоваться, откуда у Сибиллы такой большой опыт по части мужской глупости. Он решил, что, возможно, общение со Шнейдекупоном просветило ее на этот предмет. Во всяком случае, они настолько увлеклись составлением планов и заучиванием уроков, что прибыли домой с большим опозданием, и Маделина уже начала волноваться, не случилось ли с ними какой беды. Сумерки уже совсем сгустились, когда она услышала топот копыт на асфальтовой мостовой и спустилась к входной двери выбранить их за задержку. Сибилла в ответ лишь рассмеялась и сказала, что во всем виноват мистер Каррингтон: он-де сбился с пути, и ей пришлось выводить его на правильную дорогу.

Прошло десять дней, прежде чем их план стал осуществляться. Наступил апрель. Каррингтон закончил все свои дела и был готов к отъезду. Однажды вечером он наконец появился у миссис Ли, и тут выяснилось, что Сибилле как раз в этот момент необходимо уйти из дому: она договорилась с Викторией Сорви провести часок-другой у знакомых, живущих поблизости. Когда она ушла, Каррингтону вдруг стало совестно. Этот сговор за спиной у миссис Ли был ему не по вкусу.

Он сел и тотчас решительно приступил к главной теме своего разговора. Он сказал, что почти готов к отъезду, практически закончил все дела в департаменте и уверен, что сопроводительные бумаги будут готовы в. течение двух дней; ему может не представиться другого случая повидаться с миссис Ли в столь спокойной обстановке, поэтому он желал бы проститься с ней сейчас – для него это очень важно; его поездка была бы ему в удовольствие, если бы не тревога за нее; и все же он до сих пор не решается говорить с ней откровенно. Он сделал паузу, как будто приглашая ее к разговору.

Маделина с сожаленьем (но без раздраженья) отложила в сторону работу и ответила со всей искренностью: между ними сложились очень добрые дружеские отношения и он не должен допускать и мысли, что она может обидеться; она не собирается делать вида, что неправильно истолковала его слова.

– Мои дела, – добавила она с оттенком горечи, – кажется, стали общественным достоянием, и я предпочитаю хотя бы изредка обсуждать их сама, а не только слышать, как они обсуждаются за моей спиной.

Тон разговора с самого начала задавался острый, но Каррингтон решил не придавать этому значения и продолжал:

– Вы, как всегда, честны и откровенны. Я отвечу вам тем же. Не могу не ответить. Долгие месяцы я знал лишь одну радость – быть подле вас. Впервые в своей жизни я понял, что значит забыть обо всем на свете из-за любви к женщине, которая кажется мне святой и за единственное слово которой я готов отдать все в жизни и даже саму жизнь.

Маделина зарделась и, повернувшись к нему с чрезвычайно серьезным видом заговорила с такой же серьезностью в голосе:

– Мистер Каррингтон, я вам друг лучший на всей земле. Когда-нибудь вы от души поблагодарите меня за то, что я отказалась выслушать вас. Вы не знаете, от какой беды я хочу вас уберечь. Я не могу дать вам то, чего у меня нет. Вам нужно существо юное, свежее, способное помочь вам, веселое и жизнерадостное, которое развеет ваше уныние, молодая девушка, которая полностью в вас растворится и посвятит вам свою жизнь. Я не могу это сделать. Я ничего не могу вам дать. Я делала все, что в моих силах, убеждая себя, что в один прекрасный день моя жизнь вновь наполнится надеждами и чувствами, но тщетно. Огонь погас. Если вы женитесь на мне, вы убьете себя. Однажды вы проснетесь и обнаружите, что мир превратился в прах и пепел.

Каррингтон выслушал ее молча. Он не сделал попытки перебить ее или возразить ей. Лишь в конце сказал с горькой иронией:

– Да-да, моя жизнь представляет огромную ценность и для общества, и для меня самого, и, разумеется, мне нельзя подвергать ее подобному риску. Тем не менее я рискнул бы, если бы вы дали мне шанс. Неужели вы считаете меня настолько испорченным, чтобы искушать судьбу? Я не собирался докучать вам уговорами. Во мне есть еще капля гордости, не говоря уже об огромном чувстве уважения к вам. И все же, несмотря на то что вы уже сказали и еще скажете, человек разочарованный может с тем же успехом обрести счастье и покой с таким же разочарованным существом, как и черпая жизненную энергию из цветущей юности.

Миссис Ли не нашлась что ответить на эту необычную для Каррингтона возвышенную речь. Она лишь пробормотала, что его жизнь не менее значительна, чем всех прочих, и если Каррингтон сам себя не ценит, он безмерно дорог ей, Маделине, и она не позволит ему погубить себя.

– Простите за подобные речи, – продолжал Каррингтон. – Я не собирался жаловаться на судьбу. Я буду любить вас столь же сильно независимо от того, имеет ли это для вас значение или нет; вы единственная женщина, которая кажется мне совершенством.

Если говорить так его научила Сибилла, она недаром потратила время. Слова и тон Каррингтона острыми стрелами пронзили миссис Ли, причинив ей такую боль, словно нарочно были направлены с рассчитанной жестокостью, чтобы заставить ее страдать. Она почувствовала себя ничтожной и бессердечной. «Жизнь за жизнь» – в этом он весь, и хотя его жизнь – и раньше, и теперь – была гораздо бесцветнее ее собственной, она признавала его превосходство. Вот он сидит перед ней, настоящий мужчина, который несет свою ношу спокойно, достойно, не жалуясь и готов встретить новые невзгоды столь же стойко, как и те, что ему довелось пережить до сих пор. И он считает ее совершенством! Нет, она не чувствует себя достойной того, чтобы человек его доблестей называл ее в глаза совершенством. Совершенство! Она! В своем искреннем раскаянии Маделина готова была склониться к его ногам и признаться во всех своих грехах: в паническом страхе перед несчастьем и страданиями, в ограниченности интересов, в недостатке веры, в гадком себялюбии и жалкой трусости. Думая о том, какая она обманщица, сколько в ней необоснованных претензий, врожденной лживости, она вся сжималась от страха. Ей хотелось спрятаться, закрыть лицо руками. Собственный образ, каким она его сейчас увидела, внушал ей отвращение и гнев; он так не соответствовал слову, произнесенному Каррингтоном: совершенство!

Но это было не самое страшное. Каррингтон не был первым мужчиной, считавшим ее совершенством. От этого внезапно вымолвленного слова, которое она не слышала с тех пор, как уста, повторявшие его, сомкнулись навсегда, голова ее пошла кругом. Ей показалось, что она слышит голос мужа, который вновь называет ее совершенством. Но против подобных мучений у нее была довольно крепкая защита. Она давно уже научилась стойко переносить воспоминания такого рода, и это придавало ей уверенности и сил. Ее уже называли совершенством, а к чему это привело? Две могилы и разбитая жизнь! Она выпрямилась, лицо ее стало бледным и строгим. Она ничего не ответила Каррингтону, лишь, глядя на него, тихо покачала головой.

Он продолжал:

– В конце концов я пекусь не о собственном счастье, а о вашем. Я никогда не был настолько тщеславным, чтобы считать себя достойным вашей любви, что я смогу завоевать ее. Другое дело – ваше счастье. Я настолько волнуюсь за вас и содрогаюсь при мысли об отъезде из страха, что вас в это время втянут в гнусные политические интриги; а вот если бы я остался, я смог бы быть вам полезен.

– Вы на самом деле полагаете, что я паду жертвой мистера Рэтклифа? – спросила Маделина с холодной усмешкой.

– А почему бы и нет? – таким же тоном ответил Каррингтон. – Он может всерьез потребовать от вас сочувствия и помощи, если не любви. Он может предложить вам широкое поле деятельности – а ведь вы хотите именно этого. Он очень вам предан. Вы уверены, что сейчас уже сможете отказать ему, не вызвав с его стороны нареканий, что вы его завлекали?

– А вы уверены, – произнесла миссис Ли уклончиво, – что не судите его слишком сурово? Мне кажется, я знаю его лучше, чем вы. В нем много хорошего, есть и весьма достойные черты. Что он может мне сделать? Допустим, ему удастся убедить меня, что мне лучше всего посвятить свою жизнь служению ему. Почему я должна этого бояться?

– Вы и я, – сказал Каррингтон, – очень расходимся в своих оценках мистера Рэтклифа. К вам он, несомненно, поворачивается лучшей своей стороной. Он ведет себя безукоризненно, зная, что любой ложный шаг его погубит в ваших глазах. Я же вижу перед собой лишь грубого, эгоистичного и беспринципного политикана, который либо низведет вас до своего уровня, либо, что больше похоже на правду, очень скоро вызовет у вас чувство омерзения, и ваша жизнь либо будет принесена в жертву его вульгарным амбициям, либо он вынудит вас бросить его. В любом случае вы будете жертвой. Вы не можете себе позволить сделать в жизни еще один неверный шаг. Откажите мне! Я ни единым словом не стану вам возражать. Но будьте начеку; не дай вам бог отдать себя этому человеку.

– Почему вы такого дурного мнения о мистере Рэтклифе? – спросила Маделина. – Он всегда столь высоко о вас отзывается. Вам известно о нем то, чего не знают другие?

– Мне достаточно наблюдать за его общественной деятельностью, – ответил Каррингтон, уходя от второй части вопроса. – Вы знаете, я никогда не менял своего мнения о нем.

В разговоре наступила пауза. Обе стороны сознавали, что из дальнейших прений по этому вопросу ничего хорошего не получится. Маделина спросила:

– Что же, по-вашему, мне делать наконец? Вы хотите, чтобы я дала торжественное обещание ни при каких обстоятельствах не выходить замуж за мистера Рэтклифа?

– Ни в коем случае, – последовал ответ, – вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы предположить, что я стану просить об этом. Я хочу, чтобы вы не торопились и постарались избегать его влияния, пока не примете твердое решение. Я уверен – не пройдет и года, как вы согласитесь с моим мнением о нем.

– И тогда, если я все же решу, что вы ошибаетесь, вы позволите мне выйти за него замуж? – В голосе миссис Ли прозвучала саркастическая нотка.

Каррингтон был раздосадован, но ответил спокойно:

– Я боюсь одного – его влияния на вас в данный момент. Я хотел бы, чтобы вы отправились на север раньше, чем намеревались, и не дали ему времени действовать. Если бы я мог быть уверен, что вы уже в Ньюпорте, у меня не было бы повода волноваться.

– Видимо, вы такого же плохого мнения о Вашингтоне, как мистер Гор, – сказала Маделина с презрительной усмешкой. – Он дал мне тот же совет, хотя и побоялся объяснить почему. Я не ребенок. Мне тридцать лет, и я кое-что повидала в жизни. Я не боюсь, как мистер Гор, вашингтонский малярии или, как вы, влияния мистера Рэтклифа. Если я стану его жертвой, значит, я это заслужила, и, конечно же, у меня не будет права жаловаться на моих друзей. Они мне дали столько советов, что хватит на всю жизнь.

На лицо Каррингтона легла тень глубокого сожаления. Разговор принял тот оборот, который он и ждал; они с Сибиллой пришли к единому мнению: Маделина будет отвечать именно так. Тем не менее он вполне сознавал, какой вред наносит собственным интересам, и ему понадобилась немалая сила воли, чтобы предпринять последнюю и наиболее серьезную атаку.

– Я знаю, что веду себя дерзко, – сказал он. – Если бы я мог показать вам, чего мне стоит говорить вам обидные слова. Впервые у меня появился повод сказать вам все начистоту. Если бы я сейчас поддался страху, вызванному вашим гневом, и замолчал, а вы все же разбились об эту скалу, я не простил бы себе сегодняшней трусости. Я считал бы себя виноватым в том, что не сумел предотвратить несчастье. Возможно, это для меня последний шанс говорить с вами откровенно, и я умоляю вас выслушать меня. Мне для себя ничего не надо. Знай я, что больше никогда не увижу вас, я все равно сказал бы то же самое. Уезжайте из Вашингтона. Уезжайте сейчас же, немедленно, и пусть о вашем отъезде узнают только за сутки. Уезжайте, не дав мистеру Рэтклифу возможности увидеться с вами с глазу на глаз. И если уж вам так захочется, тогда и примете его предложение, если сочтете возможным. Молю вас: обстоятельно все обдумайте и примите решение, когда будете далеко отсюда.