Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 51 страниц)

Инез закрыла глаза. Пол Кристиан заехал в Нью-Йорк без уведомления в 1972 году на обратном пути в Гонолулу вместе с человеком, с которым он познакомился на Сардинии, актером, представившимся лишь по имени – Марк. «Не имею ни малейшего представления, о чем ты думала — писал Пол Кристиан в письме Инез, – когда я привез к тебе моего доброго друга, и, вместо того чтобы воспользоваться возможностью получше его узнать, ты потащила меня (совершенно проигнорировав предложение Марка приготовить плов, который, поверь мне, ни у кого ранее нареканий не вызывал) на безусловно худший из приемов, на которых я когда-либо бывал, где никто не делал ни малейшей попытки общаться…»

«Вообще-то это был вовсе никакой не прием», – услышала Инез свой голос.

«Инез, – сказал Билли Диллон, – поезд ушел».

«Только не по моим стандартам, – сказал Пол Кристиан. – Нет. Это никак нельзя было назвать приемом».

«Это и не должен был быть прием. Это был благотворительный вечер. Ты помнишь, Гарри там выступал».

«Конечно, помню. Я слушал. Мистер… Диллер, если не ошибаюсь? Или Диллман?»

«Диллон, – сказал Билли Диллон. – Тот, что всегда бежит по второй дорожке».

«Так вот, мистер Диллман, присутствующий здесь, может подтвердить, что я слушал. Когда выступал твой муж. Я также помню, что ни одна душа, с которой я говорил, не имела ни малейшего представления о том, что говорил твой муж».

«Ты говорил с агентами тайной полиции».

«Какая разница! На них на всех были коричневые ботинки. Я очень удивлен, что диванчик Лэйлани у тебя. Ведь ты никогда ее хорошо не знала».

Билли Диллон посмотрел на Инез.

«Приехали».

«Когда мы учились в „Калифорничке“, ее все называли „Канака“[139]139
  Житель островов Южного моря.


[Закрыть],– сказал Пол Кристиан. – Канака Тайер».

Инез ничего не сказала.

«Она была членом клуба „Пи Фи“».

Инез ничего не сказала.

«Мы с Лэйлани были как брат и сестра. День и ночь – вечеринки. Лэйлани пела джазовые песенки. Я собирался на ней жениться. На ней, а не на твоей матери. – Он промурлыкал несколько тактов из „Гулянки ночных задир“, но не закончил. – Хочешь – верь, хочешь – нет, а меня считали наилучшей партией. Смешно, не правда ли?»

Инез отстегнула часы и посмотрела на циферблат.

«Моя жизнь могла сложиться совершенно по-другому. Если бы я женился на Лэйлани Таейр».

Инез перевела часы с нью-йоркского на время в Гонолулу.

«Этот диванчик всегда мне многое напоминал».

«Хочешь – я тебе его отдам», – осторожно сказала Инез.

«Очень благородно с твоей стороны, но нет. Не надо, благодарю».

«Я могла бы отправить тебе его морем».

«Разумеется, ты „могла бы“. Я знаю, что ты „могла бы“. Но дело ведь не в том, что ты „могла бы“, не так ли?»

Инез ждала.

«Я покончил со всем этим», – сказал Пол Кристиан.

Билли Диллон открыл свой «дипломат»:

«Вы имеете в виду – потому что находитесь здесь».

«Со всей этой жизнью, – сказал Пол Кристиан. – Вежливые дети в миссии и жалкие обломки убогой мебели. А всего-то маленькие ширмочки, из-за которых они ссорятся. А этот драгоценный диванчик, которым ты так гордишься. Все это, в сущности, дерьмо. Третий сорт. Жалкий, если хочешь знать».

Билли Диллон достал из «дипломата» блокнот:

«Надеюсь, мы сможем сейчас выяснить несколько моментов. Просто некоторые детали, которые помогут восстановить…»

«И если ты, Инез, не понимаешь, что для меня значит это твое предложение взять диванчик…»

«… восстановить хронологию…»

«… оскорбление в тот момент, когда я раздавлен…»

«… время, передвижения…»

«… тогда извини. Инез, мне не хочется вообще об этом говорить».

За последовавшие полчаса Билли Диллону удалось вытянуть следующую информацию. Утром за день до событий, где-то между 6.45 и 7.10, находясь на полпути между бассейном с рыбками и выходом на террасу Жанет, Пол Кристиан выпустил пять пуль из револьвера «Магнум-357» системы «Смит и Вессон», который принес с собой в пляжной подстилке. Затем он убрал «Магнум» в пляжную подстилку и сделал один звонок – не называя себя, дал дежурному в полицейском участке адрес Жанет.

Да, он сознавал, что Уэнделл Омура лежал на полу.

Он был также уверен в том, что Жанет находилась на полу.

Да.

Инез и мистер Диллман никогда не смогут понять, что он ощущал в тот момент.

Выйдя из дома Жанет, он пошел не в дом, где жил, а прямо в центр города, в АМХ. Он пятьдесят раз переплыл бассейн в АМХ: тридцать раз на спине и двадцать – австралийским кролем.

«Обязательно напишите „кроль“, – сказал он. – Теперь они, кажется, называют этот вид „вольным стилем“, но только не я».

«Так, – сказал Билли Диллон, – „кроль“».

После бассейна Пол Кристиан позавтракал чаем и простоквашей в кафетерии АМХ. Там у него произошел небольшой инцидент с кассиром.

«Инцидент какого рода?» – спросил Билли Диллон.

«Когда кто-нибудь говорит мне: „Желаю хорошо провести день“, я обычно отвечаю: „Извините, у меня на сегодня другие планы“, и это обычно ставит его на свое место, но с этим приятелем такого не произошло. „Ну, ты и комик“, – сказал он. Что ж, я просто посмотрел на него».

«Итак, это и был инцидент», – сказал Билли Диллон.

«Когда кто-то хамит, лучше не отвечать».

«Понятно», – сказал Билли Диллон.

Затем Пол Кристиан пошел в свою комнату, где и провел остаток дня, упаковывая то немногое, что у него там было. К каждой коробке он прикрепил список с ее содержимым. Он составил общий список вещей, указав, в какой коробке они находятся. Он написал несколько писем, в том числе одно к Жанет, в котором объяснил, что «отвечает за свои действия», и в начале вечера, незадолго до того, как позвонить в полицию и назвать себя, оставил письма с инструкциями относительно их отправки у ночного портье внизу. С ночным портье также произошел «небольшой инцидент».

«Он хамил», – сказал Билли Диллон.

«Совершенно нахально. Точно так же, как и полицейские».

«Полицейские вели себя неподобающе».

«Они обращались со мной, как с обычным преступником».

«Которым вы не являетесь».

«Которым я ни в коем случае не являюсь. Я сказал им об этом. То же самое, что я сказал Жанет. Что я отвечаю за свои действия».

«Вы сказали полиции, что отвечаете за свои действия».

«Совершенно верно».

«Точно так же, как вы сказали Жанет».

«Именно. – Пол Кристиан посмотрел на Инез. – Ты все время молчишь».

Инез ничего не ответила.

«Следует ли мне рассматривать твое молчание как неодобрение?»

Инез ничего не ответила.

«Теперь, когда я сижу в тюрьме, как обыкновенный преступник, ты собираешься нанести coup de grace?[140]140
  Последний удар (фр.).


[Закрыть] Переступить через меня?»

Пол Кристиан повернулся к Билли Диллону:

«Мы всегда были близки с Жанет. Не то, что с этой».

Наступило молчание.

«Вам будет не хватать Жанет», – сказал Билли Диллон.

Пол Кристиан снова посмотрел на Инез.

«Мне следовало бы знать, что ты пожалуешь на это торжество, – сказал он.

После того как Пола Кристиана вывели из комнаты. Инез зажгла сигарету и, пока она курила, никто из них не проронил ни слова. Билли Диллон делал пометки в своем блокноте и не смотрел на нее.

„Ну и что ты на это скажешь?“ – спросил он наконец.

„Откровенно говоря, я не очень люблю сумасшедших. Они меня не интересуют“.

„Безусловно, это – один из подходов к делу, Инез. – Билли Диллон убрал свой блокнот в „дипломат“ и закрыл его. – Прямой. Жесткий. Однозначный. Однако я хотел бы заметить, что сегодня нам стоит приблизиться к той отметке на шкале чувств, что поближе к „состраданию“. Твой отец – „больной человек“. У него „самая обыкновенная болезнь“. Ему необходимо лечение“.

„Его необходимо изолировать“.

„Это как раз то, что мы называем „лечением“, Инез. Мы назовем это „лечением“, когда будем говорить со следователем из отдела убийств; будем называть это „лечением“, когда станем говорить с судебными экспертами, и будем называть „лечением“ в разговоре с Фрэнком Тавагата“.

„Я даже не знаю, кто такой Фрэнк Тавагата“.

„Ты также не знаешь и ребят из отдела расследования убийств, Инез. Просто представь себе, что остаток дня мы проведем в дозоре. Я готов. – Билли Диллон посмотрел на Инез. – Как ты? Все в порядке?“

„Да“.

„Тогда, беби, нацепи улыбку и легко пройдись по салону, о’кей?“

9

„Мне нет необходимости говорить тебе, Фрэнк, что Гарри благодарен тебе за то, что ты сделал для него в Майами“, – сказал Билли Диллон в два часа пополудни в кабинете Фрэнка Тавагата. Билли Диллон и Инез уже встретились со следователями, подключенными к делу: они также встретились с психиатрами, подключенными к обследованию Пола Кристиана; пришло время встретиться и с Фрэнком Тавагата. На самом деле Инез знала Фрэнка Тавагата. Она познакомилась с ним на конвенте 1972 года. В числе прочих делегатов. Он был адвокатом, однако, как сказал Билли Диллон, причина увидеться с ним состояла не в этом. „Этот парень искренне верит, что для того, чтобы устроить свою бабушку в рай, следует всего лишь пригласить на судебное заседание нужных людей, – сказал Билли Диллон. – И это – его сильная сторона“.

„В 72-м ты прошел для нас по проволоке, – сказал теперь Билли Диллон. – Гарри помнит об этом“.

„Гарри сделал пару полезных дел для Уэнделла. – Фрэнк Тавагата не смотрел в сторону Инез. – Все, что я делал для Гарри, я делал для Уэнделла. Непосредственно для него“.

„Гарри знает об этом. Гарри уважает твою позицию. Давление переходит в толчок – и на этот раз ты выступаешь за Уэнделла. Собственно, поэтому, Фрэнк, мы и не давим. Говоря с Гарри или со мной – ты говоришь с судьей при закрытых дверях. Непосредственно“.

„Непосредственно с судьей, – повторил Фрэнк Тавагата. – Все же я ничем не могу вам помочь“.

„Разумеется, не можешь. Просто скажи пару слов“.

„Я их только что сказал“.

Инез наблюдала за Билли Диллоном. Она устала. Она не ела с того времени, как накануне позавтракала в Амагансетте. Она не знала, чего хочет Билли Диллон от Фрэнка Тавагата, но знала, что он это получит. Она видела это по легкой напряженности его плеч – знак полной сконцентрированности, с которой он полностью отдавался достижению того, чего хотел.

„Уэнделла очень любили, – сказал Билли Диллон. – В местной японской общине. Я это знаю“.

„Очень любили“.

„Очень респектабельная семья. Семья Омура. В этих краях их очень уважают“.

„Очень уважают“.

„В общем так же, как и Кристианов. Какая ирония. – Билли Диллон посмотрел в окно. – Один из Омура даже связан с Дуайтом Кристианом, не так ли? Через Уэнделла. Какие-то деловые отношения. Сбыт товаров или еще что-то?“

Фрэнк Тавагата ответил не сразу.

Билли Диллон продолжал смотреть в окно.

„Я бы не стал называть это сбытом товаров“, – сказал наконец Фрэнк Тавагата.

„Конечно, ты не стал бы, Фрэнк. И я не стал бы“.

Наступила тишина.

„Твоя жена, кажется, Омура? – спросил Билли Диллон. – Или я ошибаюсь?“

„Нет“, – сказал Фрэнк после небольшой паузы.

„Твоя жена – не Омура?“

„Я имел в виду – нет, ты не ошибся“.

Билли Диллон улыбнулся.

„Таким образом, наверняка создалась бы конфликтная ситуация, – сказал Фрэнк Тавагата, – если вы просите меня работать на защиту“.

„Мы не говорим о „защите“, Фрэнк. Мы говорим о деле, которое вообще не должно дойти до суда“.

„Понимаю“.

„Мы говорим о больном человеке. Которому нужно помочь. – Билли Диллон посмотрел на Инез. – Которому необходимо лечение. И который его получит“.

„Да, понимаю“, – сказал Фрэнк Тавагата.

„Послушай, Фрэнк. Все, чего мы от тебя хотим, – твоего толкования, разъяснения ситуации, твоего расклада: чего следует ожидать. Ты знаешь общину. Ты знаешь окружную прокуратуру“.

Фрэнк Тавагата ничего не ответил.

„Я не склонен думать, что найдется кто-нибудь столь близорукий, кто решил бы строить свою карьеру, разыгрывая эту карту через телевидение, но я не знаю вашей прокуратуры. Единственное, что мне известно, что какой-то парень работает в опасной зоне. Парень думает, что сможет составить себе имя на судебном процессе, поставив Кристианов в трудное положение…“

Фрэнк Тавагата молчал.

„Поставив в трудное положение Гарри. Потому что – надо смотреть правде в глаза – подбираются-то к Гарри“.

„Я бы сказал – „подбирались“ к Гарри“.

„Позволь мне выбирать слова“.

„Гарри ведь один раз уже „сделали“, не так ли? В 1972-м?“

„Ну что ж, мой черед стрелять, Фрэнк. Ты это заслужил. Значит, один из кузенов Уэнделла, так? Эта сделка с Дуайтом Кристианом“.

Фрэнк Тавагата взял со стола серебряную ручку и сжал ее между большим и указательным пальцами.

Инез наблюдала за плечами Билли Диллона. „Рыцарь-убийца, – так Гарри всегда называл Билли Диллона, – посвященный в рыцари ударом меча по плечу“.

Билли Диллон едва уловимо наклонился. Вперед.

Инез вдруг пришло в голову, что сам Гарри никогда не был крестоносцем, потому что не умел достаточно собраться. Какая-то часть его внимания всегда оставалась сосредоточенной на самом себе. Политик. Так сказал Джек Ловетт в Панкэке. Радиоактер.

„По-моему, что-то промелькнуло в „Бизнес уик“? – спросил Билли Диллон. – Совсем недавно. Что-то о контейнерных перевозках? Кажется, так? Один из кузенов Уэнделла?“

„Один из братьев Уэнделла. – Фрэнк Тавагата положил ручку на место в ониксовую подставку и только после этого заговорил снова: – Его кузина – моя жена“.

„Вот и чудненько, – сказал Билли Диллон. – Обожаю эти маленькие городки“.

К трем часам в тот день стороны пришли к соглашению, о котором вскоре следовало сообщить Гарри Виктору, что Фрэнк Тавагата как можно аккуратнее и осторожнее провентилирует в окружной прокуратуре вопрос, каким образом заменить возможное заключение Пола Кристиана лечением.

Стороны пришли к договоренности, что Фрэнк Тавагата обсудит предпочтительность такого поворота дел с некоторыми ключевыми фигурами в политических кругах японской общины.

Стороны пришли к согласию, что Фрэнк Тавагата предоставит сведения о настроении и окружного прокурора, и местной общины в распоряжение тех адвокатов, что будут представлять интересы Пола Кристиана на процессе, который в идеале обе стороны должны будут разыграть с хореографической четкостью.

„Вы не представляете себе, что такое настоящий криминалист“, – сказал Фрэнк Тавагата.

„Я прекрасно представляю этого сукина сына, специалиста по имущественным тяжбам, – сказал Билли Диллон. – Один из сторонников старой линии. Один из тех парней, кто не знает точно, где в здании суда находится сортир. Однако я тебе уже сказал. Мы здесь не выстраиваем защиту в уголовном деле“.

Они обговорили все это и, кроме того, пришли к соглашению, что никто не будет доискиваться, почему Уэнделл Омура в законодательном порядке наложил запрет на разработку „Морского Луга“ Дика Зиглера, как это законодательное решение могло сыграть в пользу Дуайта Кристиана или какую выгоду мог недавно получить брат Уэнделла Омуры от отдела контейнерных перевозок „Кристиан корпорейшн“.

„Откуда ты все это узнал?“ – спросила Инез, когда они с Билли Диллоном вышли из конторы Фрэнка Тавагаты.

„Я же сказал откуда. Из „Бизнес уик“. Из той газеты, что я читал, когда самолет шел на посадку“.

„О Дуайте?“

„Не совсем о нем“.

„О Дике?“

„О некоем Омуре, занявшемся контейнерными перевозками. Две строчки. Заголовок. И это все“.

„Ты даже не знал, что это был брат Уэнделла Омуры?“

„Но я же знал, что его зовут Омура“.

„Омура – такое же распространенное имя, как Смит“.

„Инез, на догадках обвинения не построишь, – сказал Билли Диллон. – Нужно знать ходы“.

10

К тому времени, когда Инез и Билли Диллон снова попали в Королевский медицинский центр в этот их первый день в Гонолулу, было уже почти четыре часа пополудни, а состояние Жанет не изменилось. По словам дежурного в реанимационном отделении, пациент не подавал признаков улучшения своего состояния, которые они хотели бы увидеть. Температура тела пациента то поднималась, то падала. Такое колебание температуры у пациента предполагало значительные повреждения ствола головного мозга.

Нет, технически пациент не является мертвым.

Электроэнцефалограмма пациента еще не стала ровной линией.

Технической смерти не произойдет до тех пор, покуда они не получат не одну, а три „ровные“ энцефалограммы, снятые через каждые восемь часов.

Да, тогда это будет техническая смерть.

„Техническая – в отличие от какой?“ – спросила Инез.

Дежурный смутился:

„То, что мы называем технической смертью, – это смерть… ну…“

„В отличие от реальной смерти?“

„В отличие от… ну… не-смерти“.

„Техническая жизнь? Вы это имеете в виду?“

„Это вовсе не обязательно ситуация „или – или“, миссис Виктор“.

„Жизнь или смерть? И не обязательно или – или?“

„Инез“, – сказал Билли Диллон.

„Я хочу знать точно. Он это имеет в виду?“

„Я имею в виду, что существует определенная „серая“ область, которая может быть, а может и не быть…“

Инез посмотрела на Билли Диллона.

„Он говорит, что она не вытянет“, – сказал Билли Диллон.

„Это я и хотела узнать“.

Инез стояла у металлической кровати и наблюдала, как Жанет дышит с помощью респиратора.

Билли Диллон немного подождал, а затем отвернулся.

„Она позвонила мне, – сказала наконец Инез. – Она позвонила мне на прошлой неделе и спросила, помню ли я кое-что. Я сказала, что нет. Но я помнила“.

Когда Инез в Куала-Лумпуре рассказывала мне о том, как она смотрела на Жанет, подсоединенную к системам жизнеобеспечения, она несколько раз упомянула этот телефонный звонок – один из полуночных звонков, которые Жанет обычно делала в Нью-Йорк, или Амагансетт, или туда, где в это время находилась Инез.

„Ты помнишь?“ – обычно спрашивала Жанет во время таких разговоров.

„Ты помнишь агатовую фигурку, которую Сисси держала на столе в холле? Столик черного дерева в холле. Столик черного дерева, про который Лоуэлл Фрэзир сказал, что это – клен, покрашенный черной краской. Ты не можешь не помнить Лоуэлла Фрэзира, ты же помнишь, какой гвалт подняла Сисси, когда Лоуэлл и папа отправились вместе на Фиджи. Тогда, когда папа хотел купить отель. Инез, отель на десять комнат. В Суве. После того, как уехала мама. Или до того? Ты должна помнить. Сосредоточиться. Ну, раз уж я тебя поймала. Я искренне удивлена, что ты подняла трубку, обычно тебя нет, Я наблюдаю совершенно райский закат, а что там у тебя?“

„А у нас – полночь“, – сказала Инез во время этого последнего звонка Жанет.

„Я набрала номер, и ты взяла трубку. Поразительно. Обычно я попадаю на твой автоответчик. Так. Соберись. Я думала о маме. Ты помнишь, как мама плакала наверху во время моей свадьбы?“

„Нет“, – ответила Инез, но она помнила.

В день, когда Жанет вышла замуж за Дика Зиглера в Ланикаи, Кэрол Кристиан уже за завтраком принялась пить шампанское. В том году у нее было занятие – зазывать знаменитостей на радиоинтервью-шоу в Сан-Франциско, и где-то к полудню она принялась звонить своим „звездам“ в отели Вайкики с просьбой, как она выражалась, появиться в роли гостей на свадьбе Жанет.

„Возможно, вы помните, а может быть, и нет, что я – мать невесты“, – говорила Кэрол Кристиан, приветствуя гостей на приеме.

„На твоем месте я бы не так нажимал на выпивку“, – сказал Пол Кристиан.

„Как бы мне подсуетиться: верно выбрать кавалера“, – пела Кэрол Кристиан под аккомпанемент джазового оркестра, приглашенного для танцев на палубе и игравшего на дощатом помосте, который рабочие из „Кристиан корпорейшн“ соорудили на берегу накануне утром.

„Твоя мать превращает вечер в состязания на приз „Чаши роз“ (кто больше выпьет)“, – сказал Гарри Виктор.

„Кэрол – настоящий молоток“, – сказал Дуайт Кристиан.

„Как бы мне не ошибиться: выйти за миллионера“.

Когда Жанет пошла наверх, чтобы переодеть свое белое батистовое свадебное платье, Кэрол Кристиан начала плакать. „Я не осуждаю твоего дядю Дуайта, – повторяла она, сидя на кровати, в которой лет пятнадцать назад любила подремать с Инез и Жанет. – Он болеет за нас всем сердцем. Это не его вина. Но ваша бабушка. Сисси. Правда. Уж слишком. Как бы то ни было, все рав… Все хорошо, что хорошо кончается в постели. Старая сан-францисская поговорка. Я получила безумно интересную работу, которую я никогда бы не получила, а вы получили…“

Инез, чью беременность уже нельзя было не заметить, сидела на постели и пыталась успокоить мать.

„Мы нашли себе мужей“, – подсказала Жанет.

„Забудьте о мужьях, – сказала Кэрол Кристиан. – У вас были лошади. В свое время их сменили автомашины. Вы брали уроки тенниса.

Если бы я взяла вас с собой, я не смогла бы расплатиться и за перетяжку ваших ракеток.

Не будем вспоминать уроки.

Забудем о маленьких белых платьях.

Не станем заострять внимание на комплектах свитеров из кашмирской шерсти, золотых браслетах и пальто из верблюжьей шерсти.

Я прошу различать Жанет Кристиан и миссис Зиглер – ты стала таковой, имея пальто из верблюжьей шерсти.

Оно было на тебе, когда ты приехала на пасху в 1950-м“.

Mon cher Paul[141]141
  Мой дорогой Поль (фр.).


[Закрыть]; с кем ты там… чтобы удрать с этого острова? (Шучу, разумеется.) ХХХХ, К.

Ни Инез, ни Жанет ничего не говорили. В спальне были открыты все окна, и звуки вечеринки доносились наверх в свете заката. Внизу на пляже подруги невесты играли в волейбол в своих льняных платьях. Джазовый оркестрик исполнял попурри из „Моей прекрасной леди“. „Братец Гарри, – услыхала Инез голос Дика Зиглера прямо под окнами спальни, – давай-ка этот парень приготовит тебе настоящий коктейль“.

„Где Инез? – спросил Гарри Виктор. – Я не хочу, чтобы Инез переутомлялась“.

„Хватит этой шипучки, пришло время крепких напитков“, – сказал Дик Зиглер.

„Извините, но я ищу свою жену“, – сказал Гарри Виктор.

„Извините, а кто из вас мужчина? – сказал Дик Зиглер. – Я очень сомневаюсь, что она потерялась“.

Наверху, в темнеющей спальне, Жанет сняла с себя гирлянду розового жасмина и повесила ее на плечи матери.

„Как бы мне подсуетиться: верно выбрать кавалера.

Как бы мне не ошибиться: выйти за миллионера“.

Инез это хорошо помнила.

Инез также помнила, что, когда им с Жанет было соответственно четырнадцать и двенадцать лет, Жанет изучила фотографии Кэрол Кристиан и сделала себе такую же прическу.

Инез также помнила, что, когда им с Жанет было пятнадцать и тринадцать, Жанет выставляла под настольной лампой в своей комнате для занятий почтовые открытки из Сан-Франциско, с озера Тахо и из Кармела и пробовала подражать почерку Кэрол Кристиан.

„Партнеры в удивительно современном браке, в котором каждый предоставляет другому свободу иметь широкий круг своих интересов“ – так Билли Диллон разгадал загадку Пола и Кэрол Кристианов для биографии Гарри Виктора в его предвыборной кампании. Автор не был в состоянии правильно это преподнести, и Билли Диллон лично выработал формулировку.

Алоха оэ.

Кажется, твоей маме хочется в ночной клуб.

Через девятнадцать дней после свадьбы Жанет Кэрол Кристиан была мертва – она погибла в авиакатастрофе на самолете компании „Пайпер апаш“, неподалеку от Рено, и вот теперь на третьем этаже в реанимационном отделении Королевского медицинского центра при смерти была Жанет. Жанет попросила Инез вспомнить, а Инез притворилась, что не помнит, и вот теперь Жанет перешла в некую „серую“ область между „или“ и „или“.

Алоха оэ.

Инез коснулась руки Жанет, а затем отвернулась.

Стук ее каблуков по больничному полу вдруг показался ей несинхронным ее походке.

Звук ее голоса, когда она благодарила дежурного, показался ей бестелесным, каким-то чужим.

Снаружи больницы все еще шел дождь, а на скоростной автомагистрали Луналило не было машин. По радио в машине передавали сводку Королевского медицинского центра о состоянии здоровья Жанет и сведения о количестве конгрессменов и других официальных лиц, приславших телеграммы или другие письменные послания с выражением сочувствия и глубокого соболезнования в связи со смертью Уэнделла Омуры. Среди посланий было одно от Гарри, в котором выражались не только сочувствие и глубокое соболезнование, но и убежденность в том, что это прискорбное происшествие для всех американцев станет стимулом преодоления (Инез узнала стиль Билли Диллона в этом нейтральном слове „происшествие“), – преодоления разобщенности и различий, о которых столь трагически напомнил этот случай в отдаленном районе Тихого океана.

„Не в таком уж и отдаленном, если и здесь поддаются соблазну бесплатной рекламы по радио“, – сказала Инез Билли Диллону.

В пять часов пополудни, когда Инез и Билли Диллон приехали в дом Дуайта и Руфи Кристианов, первое, что заметила Инез, была фотография Жанет, стоявшая на столике в холле, – фотография, сделанная в день свадьбы Жанет и Дика Зиглера, – Жанет босая на пляже в Ланикаи в своем белом батистовом свадебном платье. Фотография была явно не на своем месте – почему Инез ее и заметила. Эта фотография стояла всегда на туалетном столике Руфи Кристиан, а теперь она стояла здесь, в недавно почищенной серебряной оправе; со стола, куда ее поставили, были совсем недавно убраны ключи от машины, шарфы, лакированные шкатулки и малахитовые лягушки. Фотография эта была жертвоприношением, посланием во искупление неведомому провидению; послание же состояло в том, что Жанет уготована к смерти.

„Я позвонил сегодня утром в церковь святого Эндрью и сказал Чипу Кинсолвингу, что нам понадобится, – говорил в соседней комнате Дуайт Кристиан. – Когда придет время. Самая обычная служба, вошли и вышли, обычное дело: из земли вышли – в землю уйдем. Ну, может быть, пару – как это называется – псалмов. Только не тот, где говорится, что „Господь – пастырь твой…“. Я специально предупредил. Дик? Ты ведь этого хотел?“

„Не надо опережать события, – сказал Дик Зиглер. – Откуда я знаю, чего хочу? Она еще не умерла“.

„Покорная скотина – „Господь – пастырь мой“, – сказал Дуайт Кристиан. – В этой семье не было овец“.

„Я скажу вам, чего я хочу, – услышала Инез собственные слова. Словно под воздействием димедрола, она смутно уловила в собственном голосе враждебность. – Я хочу, чтобы эту фотографию поставили туда, где она всегда стояла“.

В тот момент, когда Инез Виктор вошла в комнату дома на Маноа-роуд, на ней все еще была короткая трикотажная юбка, такой же жакет и гирлянда из жасминов, в которой она покинула аэропорт десять часов назад.

В течение которых она не сомкнула глаз.

В течение которых она ничего не ела.

В течение которых она не видела Джека Ловетта, хотя Джек Ловетт видел ее.

„Уведите же ее с этого чертова дождя“, – сказал Джек Ловетт.

11

Вот скудные сведения о том, как Джек Ловетт провел несколько месяцев, предшествовавших прибытию Инез Виктор в Гонолулу: он провел эти месяцы, курсируя между Сайгоном, Гонконгом и Гонолулу. Оставалась масса мелких дел, недоработанных моментов, пунктов, по которым необходимо было договориться. Нужно было выправить выездные бумаги. Нужно было перевести деньги. Для некоторых партий закупленного вооружения надо было заменить сопроводительные сертификаты, приобрести въездные визы, начать переговоры, заключить контракты, снять дома для перемещенных вьетнамских офицеров и официальных лиц (даже эта самая мелкая деталь требовала деликатного подхода в те месяцы, когда каждый уже знал, что война заканчивается, но делал вид, что это не так), и Джек Ловетт осуществлял подобные закупки сам, расплачиваясь наличными и ссылаясь при этом на заокеанских заказчиков; все это представляло собой бесконечно запутанный клубок нитей, посредством которых переориентировался этот призрачный бизнес, основанный на утверждаемой необходимости оказывать постоянную помощь. То, что во время войны можно подзаработать, мы все теоретически понимаем. Гораздо меньше среди нас тех, кто рассматривает войну как сугубо коммерческое предприятие, – таким, однако, человеком был Джек Ловетт, и понимал он это не абстрактно, но нутром, и первоочередная забота для него в те месяцы, после которых Инез Виктор снова попала в поле его зрения (она постоянно находилась в сфере его периферического видения – мерцающая тень, образ, отчетливо проступавший вперед, когда он был один в комнате отеля или на высоте в 35 тысяч футов), состояла в том, чтобы полнее обеспечить определенные интересы бизнеса. Например, в то утро, когда Джек Ловетт наблюдал прибытие Инез в аэропорту Гонолулу, он также следил за прибытием в Сайгон и получением разрешения на последующий вызов морским путем в Женеву через Ванкувер определенного количества золотых слитков, упакованных в ящики с соломой с надписью „домашняя утварь“. Когда позже он упомянул Инез об этих слитках, он описал происходившее как „услугу, которую я кое-кому оказал“. Весной 1975 года Джек Ловетт оказал многим людям много услуг, и многие люди в свою очередь оказывали услуги Джеку Ловетту.

Будучи читателем, в данный момент вы несколько опережаете события.

Будучи читателем, вы уже знаете, что той весной Инез Виктор и Джек Ловетт покинули Гонолулу вдвоем. Вы знаете об этом потому, что я рассказала вам еще раньше. Не расскажи я, вы все равно знали бы об этом: вы бы догадались, ведь большинство читателей опережает повествователя; а может быть, вы об этом даже помните из статей, опубликованных в газетах, и телепередач того времени, когда операция, проводимая Джеком Ловеттом, распадалась на части.

Вы, возможно, видели даже киноклип, который я упомянула. С Инез Виктор, танцующей на „Крыше св. Реджиса“.

И тем не менее.

Я могла бы шаг за шагом проследить все четыре дня, которые Инез оставалось провести в Гонолулу, могла бы перейти из жилой комнаты дома на Маноа-роуд в столовую и рассказать вам в деталях, что произошло в тот первый вечер в Гонолулу, когда Инез, Билли Диллон, Дик Зиглер, Дуайт и Руфи Кристианы наконец уселись ужинать.

Я могла бы рассказать вам о Джеке Ловетте, без приглашения вошедшем в столовую через застекленные двери, отделявшие ее от плавательного бассейна.

Я могла бы описать вам Инез, поднявшую голову и внезапно его увидевшую.

„Чертовы фоторепортеры разбили лагерь на лужайке перед домом, – привела бы я слова Дуайта Кристиана. – Джек, ты знаком с Инез? Ты знаешь Дика, мужа Жанет? А присутствующего здесь Билли ты знаешь?“

„Пару лет назад мы вместе были в Джакарте, – говорил бы у меня Джек Ловетт Дуайту Кристиану, глядя при этом на Инез. – И Инез там была. Инез была в Джакарте вместе с Жанет“.

„Инез также была в Джакарте вместе со своим мужем, – сказал бы Билли Диллон нарочито приятным голосом. – И с двумя своими детьми“.

„Эти стервятники собрались на лужайке по той причине, что Жанет не вытянет“, – произнес бы Дуайт Кристиан.

„Перестаньте говорить, что Жанет „не вытянет“, – сказал бы Дик Зиглер. – Сидите здесь, уминаете курицу, запеченную в тесте, и беседуете о том, что Жанет „не вытянет““.

„Сменим предмет разговора, – отозвался бы Дуайт Кристиан. – Ради Дика. Пока я не доем свою курицу, запеченную в тесте. Джек, что ты скажешь, если я тебе сообщу, что „Кристиан корпорейшн“ увеличила стоимость полной реконструкции в заливе Камрань?“

„Я скажу, что „Кристиан Корпорейшн“ проводит там реконструкцию для Хо Ши Мина. – Джек Ловетт продолжал смотреть только на Инез. – Как поживаете?“