Текст книги "Демократия (сборник)"

Автор книги: Гор Видал

Соавторы: Джоан Дидион,Генри Адамс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 51 страниц)

– «Как поживаете, дружище Дэй!» – Бэрден имитировал знаменитый голос во всей его отработанной звучности. – И на этом точка, разве что обдаст раз-другой своим ледяным взглядом. Он, видишь ли, умеет ненавидеть.

– Но ведь и его ненавидят.

– Я – нет.

Клей посмотрел на него с неподдельным удивлением.

– Вы и вправду не питаете к нему ненависти, несмотря на то что он попытался повредить нам в нашем штате?

– Посмотри, как я веду себя с ним в сенате. Никаких личных выпадов. По крайней мере с моей стороны. Столкновение двух идей – и только. Он полагает, что правительство должно заниматься всем, а я не вижу, каким образом оно может взять на себя больше того, что входит в круг его нынешних обязанностей, если мы хотим сохранить в стране хоть какое-то подобие личной свободы. Ни один из нас по-настоящему не прав, но я думаю, что мои убеждения вернее отражают правду жизни и первоначальные принципы, заложенные в основу нашей государственности.

– Зато, быть может, он вернее отражает настроение людей в наши дни.

Некоторое время Бэрден задумчиво изучал лицо Клея, затем кивнул.

– Да, конечно, и в этом весь ужас. Колесо Фортуны вертится в ночном мраке, и ничего нельзя знать.

– Быть может, вам следовало бы выступить с несколькими речами в либеральном духе. Не слишком либеральными, конечно…

Клей никогда не изменял своей практичности, и Бэрден дивился, верит ли он во что-нибудь вообще. Вопреки расхожему мнению он по собственному опыту знал, что идеалистов среди молодых людей крайне мало. Молодые жаждут наград, и, для того чтобы возвыситься, они готовы на все и добросовестно откликаются на демагогию дня. Идеализм приходит позднее, если приходит вообще. В конечном счете политика по большей части – это вилянье и изворачиванье ради того, чтобы выжить, а в результате теряется из виду даже простейшая цель. Неизбежно проникаешься отвращением к представителям собственной породы, и вечность смеется над всеми. И президент, и сенаторы, и Их Британские Величества станут пищей для червей, а раз так, не все ли равно? Отсюда, от этого вопроса все зло, ибо на него лишь один ответ – мудрый не задает его.

Бэрден отдал сотрудникам последние, незначительные распоряжения. Затем надел цилиндр и покинул офис.

Генри запустил мотор.

– В английское посольство, сенатор? – спросил он так просто, ради удовольствия спросить.

– Да, Генри. Ты выглядишь прелесть как хорошо, Китти. – Бэрден поцеловал жену. У нее по крайней мере приличный вид. Несколько дней подряд она и ее компаньонки по бриджу разводили дискуссии о том, что ей надеть на прием, какую сделать прическу, следует ли покрасить волосы. Вопрос этот в данный момент дискутировался всеми вашингтонскими дамами. Женщины в Нью-Йорке уже начали краситься, и этого следовало ожидать. Каждая порядочная женщина поставлена перед выбором. Пока что соблазну поддались лишь немногие, да и те, как правило, были не увядающие красавицы, а сумасбродки, которым нечего было терять. Лучше обладать копной зеленых волос, чем прослыть этакой бабусей, клюющей носом над картами.

– Ни за что не перекрашусь, – твердо заявила Китти. Бэрден понял это в переносном смысле. Рано или поздно она выкладывала все, что держала на уме.

– Надеюсь, нет. – Он взял ее руку.

– Само собой. Наш новый парикмахер убеждает меня перекраситься в медно-красный, так, что ли, он это называет, хотя мой цвет – каштановый. Но я твердо сказала нет. До меня дошло, что сестра Глэдис Мергендаль в Оклахоме сошла с ума после того, как покрасилась. Краска, видишь ли, просачивается через черепную коробку и поражает мозг.

– Я люблю тебя такой, какая ты есть. – Это была правда. Он не мог представить себе свою жизнь без нее.

– Мне бы хотелось, чтобы Диана получила приглашение. Господи, король и королева! Вот уж не думала, что доведется встретиться и разговаривать с такими людьми. Ты думал?

– А как же, – ответил Бэрден, никогда не исключавший такую возможность. Интересно, что скажет Китти королю или – что еще хуже президенту. Нужно будет за ней присматривать.

Когда они свернули на Массачусетс-авеню, там уже бурлила толпа. На протяжении мили с лишним люди стояли вдоль улицы, пристально вглядываясь в автомобили с шоферами и их хозяевами.

– Диана снова поговаривает о Нью-Йорке, о том, что хочет уехать и жить там. Едва ли это серьезно, но ты знаешь, какая она, если ей что-то взбредет в голову. Она даже просила Эда Нилсона подыскать ей работу в Нью-Йорке. Он обещал.

– Какую работу? – Бэрден внезапно насторожился и повернулся к ней, перестав разглядывать толпу.

– Любую. Эд спрашивал, следует ли ему взяться за это дело. Он такой милый, такой добрый. А ведь добрых людей так мало. Я сказала, чтобы он ничего не предпринимал, пока мы не поговорим с ней.

– Мы поговорим с ней. Что ей сказать – это уже другой вопрос.

Взопревший полисмен просунул голову в окно автомобиля:

– Вы по приглашению, сенатор?

Бэрден помахал приглашением Их Британских Величеств.

– Каждый так и норовит проскочить зайцем. Извольте взглянуть, сенатор. – Полицейский указал на длинную вереницу лимузинов, медленно подползавших к порталу английского посольства, меж тем как у чугунных ворот, выходящих на Массачусетс-авеню, люди так и липли к ограждению – словно обезьяны, подумал Бэрден, – стремящиеся во что бы то ни стало пролезть в золотую клетку. Полисмен дал знак Генри проезжать дальше.

– Приглашены многие, – сказал Бэрден и взял руку Китти в свою.

– Но мы – избранные.

II

Гарольд Гриффитс распахнул дверь в свой кабинет:

– Заходи, заходи. Обычно он сидит там. – Гарольд изображал из себя старого слугу, который показывает рабочую комнату гения. – Да-да, вот за этим простым столом, на этой вот пишущей машинке он строчил свои яростные обзоры, которые пронимали дрожью восторга целое поколение и делали кино искусством. – Обрати внимание на вид из окна. Девятая улица, карикатурные дома и магазины – святилища порнографических книжек и диковинных устройств, созданных на утеху извращенным умам. – Гарольд страшновато заржал. Затем: – Ты почему не на приеме?

– Не приглашен. – Питер присел на край стола и принялся изучать готовые для печати рецензии на фильмы. Сколько романтики в работе у этого Гриффитса!

– Вранье, все вранье, – успокоил его Гриффитс, сдвигая шляпу на затылок. – Ношу эту штуку у себя в кабинете. Чтобы не забывать, что я журналист.

– Да вы ведь, похоже, и сами кусочек кино. – Гарольд нравился Питеру.

– Невозможно просматривать двадцать фильмов в неделю и не подхватить эту заразу. Я закрываю двери, как Кей Фрэнсис. – Гарольд подскочил к двери, затем, с едва заметной улыбкой на губах, положил руку на шишку замка, уперся спиной в дверь и тихонько закрыл ее. – Обозначая скептицизм, я втягиваю щеки… вот так! – Он втянул щеки. Это вышло очень забавно. Питер рассмеялся. Ободренный пониманием зрителей, Гарольд преобразился в капитана Дрейфуса на Острове дьявола, когда он, едва переставляя ноги, шел к двери тюрьмы, щурясь от уже забытого им солнечного света. Дверь распахнулась. На пороге стояла женщина в большой шляпе и в белых перчатках. Она спросила:

– Гарольд, у тебя все дома?

Голос Гарольда звучал надтреснуто: он уже двадцать лет ни с кем не разговаривал.

– Свободен… свободен! – По его лицу катились непритворные слезы.

– Миленький ты мой, прошу тебя, заткнись, ну? – Шляпа и перчатки не попали под власть его чар. – Редактор отдела городских новостей как сквозь землю провалился, а у него должно быть мое приглашение на прием, если оно вообще пришло, чего я не знаю…

– Знакомься – Элен Эшли Барбер.

Гарольд произнес имя почтительно, и Питер узнал в женщине редактора отдела светской хроники «Трибюн», даму с устрашающей внешностью, сомнительным владением синтаксисом и феноменальной вездесущностью. Вдова малоизвестного конгрессмена с Юга, она набивалась на приглашения чуть ли не во все именитые дома Вашингтона, и только дом ее шефа еще выдерживал осаду. Фредерика находила ее вульгарной.

– Как дела, миссис Барбер?

– Как видите, не блестяще. Должна я давать отчет о приеме или нет? Вот в чем вопрос. Отчет может идти и по отделу светской хроники, и по отделу новостей, и, уж конечно, на приеме будет вся пресса. Может, сам Блэз даст отчет? Он всегда грозился написать что-нибудь для газеты. Для него это было бы хорошим началом.

Питер возрадовался язвительности этого словесного извержения. Гарольд нет.

– Это Питер, сын Блэза, – сказал он.

Миссис Барбер это не смутило.

– Мне следовало знать это наперед. Вы пошли в мать, счастливчик, у нее такое чудесное лицо! Ишь ты, какой детина вымахал! Взгляни на него, Гарольд! Ведь он выше тебя ростом.

– Все выше меня ростом, даже вы.

– Ведь вы сейчас… на втором курсе в Виргинском университете. О, я все о вас знаю. Такая уж у меня работа. Обожаю Шарлотсвилль. У меня даже был там кавалер, это когда я была еще девушкой в Атланте. Ну да, это было еще во время осады[56]56
  То есть во время Гражданской войны 1861–1865 гг.


[Закрыть]. Ну, я вижу, помощи мне от тебя не дождаться, Гарольд.

– Никогда.

– Буду рада вновь свидеться с вами, Питер. Очень, очень рада. Как-нибудь выберем денек и поговорим толком.

Миссис Барбер вышла из кабинета. Гарольд заметил:

– Если б ты захотел сляпать из пустышки редактора отдела вашингтонской светской хроники, лучшего результата ты бы не добился.

– Мне понравились перчатки.

– Мне нравится в ней все. Как по-твоему, к чему готовят тебя родители?

– Откуда мне знать? Отец сказал, что я должен работать в газете. Только и всего. Полагаю, рассыльным.

– Начни с корешков, унаследуй вершки. Это и есть Америка.

– Я-то рассчитывал, мне позволят работать с вами.

– Кино по утрам – это для стариков и неудачников. Кем в самом деле ты хочешь стать?

– Стать стариком, стать неудачником.

– Ну, до этого ты дойдешь естественным путем. А в промежутке?

– Сам не знаю. Наверное, политиком. Пока не решил.

– Что, от храма науки на Блу-Ридж мало проку?

– Он не так уж плох. – Питеру часто приходилось защищать свой университет от поклепов в том, что это всего-навсего захолустный клуб. Разумеется, это клуб, но очень недурной клуб; как выяснилось, между заседаниями у его членов оставалась масса времени, и он глотал книгу за книгой. Сейчас он читал Д. X. Лоуренса. С удивлением обнаружив, что по ошибке выбрал не того Лоуренса, – этот знать не знал про восстания в пустыне, – он продолжал читать про влюбленных женщин и находил в этом немалое удовольствие.

– Какое бремя быть сыном богатого человека!

– Это из кино или вы всерьез?

– И то и другое. Кино – это жизнь, только суть ее там предельно упрощена. Да. Ты в положении, когда все возможно и, естественно, ничто особенно не манит.

– Я бы не сказал, – возразил Питер, хотя именно это он часто и подолгу доказывал своему товарищу по комнате, серьезному юноше, который верил, что уже недолго осталось ждать того дня, когда бог с мечом сойдет на землю и в гневе своем будет судить род людской, отсылая грешников в геенну огненную, где и для него припасено местечко, так как он предавался онанизму, а свою драгоценную невинность, как он уверял, совершенно случайно и по пьянке отдал девице из Ричмонда. Однако, когда религиозная одержимость слетала с него, этот юноша проявлял незаурядный ум и честолюбие. К тридцати годам он рассчитывал сколотить себе состояние. Питер нисколько в этом не сомневался и завидовал его целеустремленности. Сам он не ставил перед собой никаких целей, разве что гонялся за девицами в Вашингтоне вместе со своим другом Скотти и дважды добивался успеха. Сам по себе секс был ему в удовольствие, но не были в удовольствие нудные разговоры. Они неизменно упирались в тему брака – и тогда он бежал. В отличие от Скотти, который вечно, как он выражался, был влюблен, Питер держал с девушками ухо востро. Лишь однажды он смог заставить себя уверовать в то, что влюбился. Но всякий раз, когда та девушка смеялась, она как-то по-чудному всхрапывала носом, и после десятка встреч он стал страшиться ее смеха, зная, что за ним, неминуемый, как смерть, последует всхрап. Поэтому он бросил ее и больше не влюблялся.

– Как Инид? Я что-то давно ее не вижу.

– Я тоже. – Это была правда. С тех пор как Инид переступила черту, разделяющую мир детей и мир взрослых, она ушла от него далеко-далеко. – Возможно, я увижу ее в доме отца в конце недели.

– С Клеем?

– С младенцем.

– Уму непостижимо, чем Клей не пришелся твоему отцу в качестве зятя.

– Я просто не могу сказать, как он поведет себя в том или ином случае. Я вообще плохо его понимаю. – Питеру нравилось отзываться о своем отце вчуже. Испуганная реакция его менее искушенных сверстников стоила того, чтобы чуточку покривить душой.

Но с Гарольдом такие штуки не проходили.

– Понимаешь, отлично понимаешь. Ну а теперь мне надо сесть и разобрать по косточкам Джорджа Брента.

Когда Гарольд приблизился к пишущей машинке, он стал не Джорджем Брентом, а Джорджем Арлиссом, несущим на своих старых плечах всю тяжесть возложенной на него высокой ответственности. Питер оценивающим взглядом следил, как кардинал Ришелье уселся в свое кресло государственной значимости, взял в руку невидимое перо и начал плести очередную интригу.

У министерства финансов теснилась такая толпа, что Питер не только не мог перейти улицу, но и вообще двигаться дальше. Люди толклись на месте, горя желанием увидеть короля и королеву, которые скоро должны были проследовать от вокзала к Белому дому. Над головами торчали картонные перископы. Фотоаппараты были на взводе. Спасаясь от толкотни, Питер вскарабкался на ограду министерства финансов и был незамедлительно вознагражден великолепным зрелищем. Король и президент сидели бок о бок на заднем сиденье открытого автомобиля. Толпа вежливо приветствовала их. Президент махал рукой, рядом с его большим розовым лицом лицо короля – к тому же спрятанное под адмиральской треуголкой – казалось совсем крохотным.

На этом все кончилось. Люди начали расходиться, и Питер спросил себя, остались ли они довольны. Маловероятно, хотя – почем знать! Люди сами по себе никогда не казались Питеру чем-то реальным. Они были словно не от мира сего, но все же казались вполне довольными своей неприкаянностью. Проталкиваясь сквозь толпу разгоряченных неприкаянностей, Питер вошел в отель «Уиллард».

Диана ждала его в вестибюле.

– Это было так глупо с моей стороны – назначить тебе встречу здесь. Я совсем позабыла про этот проклятый маскарад.

– Я наблюдал его, видел короля.

– Ну и как он?

– Маленький. У тебя что-нибудь срочное? Почему ты не могла сказать по телефону?

– Не могла, и все. Кто-нибудь мог подслушать. У тебя есть деньги?

– Долларов двадцать наберется.

– Нет, я спрашиваю не про наличность.

– Нет. Впрочем, сотни две, наверное, есть. А что?

– Я думала, ты богатый.

– Богат мой отец. Я – нет.

– У тебя не будет ничего своего, пока он жив, так, что ли?

– Ты задаешь жутко щекотливые вопросы. – Питер был озадачен. Откровенность в делах секса была уже довольно обычна среди его сверстников, но вот о деньгах никогда не упоминали.

– Я должна знать.

– На меня записан капитал, но он в руках попечителей – пока мне не исполнится двадцать один год. А какой с него будет доход, не знаю.

Питер отлично все знал. Он будет получать тридцать тысяч долларов в год. Капитал был записан на него его бабкой Деллакроу, когда он родился. Такой же капитал был записан на Инид, с условием, чтобы доход ей выплачивался лишь после того, как ей исполнится двадцать пять лет. Бабка полагала, что если на девушке захотят жениться ради денег, то за несколько лет, проведенных в ожидании этих денег, она вполне может разобраться что к чему. Однако зловредность бабкиного расчета не удержала Инид от замужества. Она тратила сколько вздумается, а потом заставляла Блэза платить по счетам. Безденежье нисколько не портило ей жизнь.

– Я-то думала, ты уже богатый. Ну ладно, он тебе все равно понравится. Он сейчас в баре.

– Кто – он? И о чем ты говоришь? – Питер еще не успел освоиться с новой Дианой. Самостоятельная жизнь изменила ее к лучшему. За пять минут она ни разу не покраснела, скорее наоборот, заставила краснеть его.

– Билли Торн.

Она выдержала артистическую паузу.

– Ну?

– Да ты же знаешь его. Гражданская война в Испании. Он потерял там ногу и написал книгу о бригаде Линкольна – об американцах, сражавшихся против Франко. Он герой, а сейчас он хочет издавать журнал, политический журнал.

– И дело только за деньгами.

– Какой ты догадливый! – Диана фыркнула. Она нравилась Питеру. Но он вовсе не был уверен в том, что ему понравится Билли Торн, громко скрипевший при ходьбе деревянной ногой. Торн был тощий, невысокого роста, и в нем не было ничего героического, разве что раскатистый бас.

– С деньгами беда, – сказал Билли Торн Диане, после того как та сообщила ему печальную новость. – Ну да ладно, как-нибудь сдюжим.

Он бросил на Питера острый, подозрительный взгляд, словно деньги у Питера были, но он их зажимал.

– У меня нет ни гроша, – сказал Питер. Затем, решив, что это звучит так, будто он оправдывается, добавил: – И потом, если б даже у меня и были деньги, я вовсе не уверен в том, что стал бы вкладывать их в политический журнал. Между прочим, какого направления?

– Либерального, – сказала Диана.

– Социалистического! – пробасил Билли Торн. Несколько бизнесменов, сидевших за соседним столиком, оглянулись.

– Какой из меня социалист, – сказал Питер, в данный момент веривший лишь в божественное право королей, при условии, конечно, что он сам – король в расшитом золотом синем мундире и треуголке и чтоб никакие там крупнотелые розоволицые президенты не высились над ним башней, когда он триумфальным кортежем проезжает по улицам Вашингтона. А реальную власть он охотно уступит каждому, кто дозволит ему играть роль номинального владыки.

– Питер реакционер, – заявила Диана. – Его отец – во всяком случае. Хуже Херста.

Питер обозлился и повернулся к Диане.

– Ну, а твой отец, наверное, и рабов бы не освободил.

Билли Торн издал рев одобрения и вспугнул официантку.

– Здорово он тебя, а?

Диана вспыхнула. Да, она по-прежнему была все той же Дианой.

– Он консерватор, конечно, но на многие вещи у него страшно широкие взгляды, – с запинкой произнесла она.

– Например? – Билли подмигнул Питеру, который в эту минуту пытался себе представить, как выглядит его культяпка. Выпирающая из кожи кость? Едва ли. Наверное, просто заживившийся рубец, все еще красный и глянцевитый. Затем попытался представить себе, как выглядела нога, когда была оторвана. Он увидел кровь, услышал пронзительный вскрик Билли. Очень хорошо.

Диана продолжала защищать отца. Если хочешь, чтобы тебя выдвинули кандидатом в президенты, объяснила она, надо заручиться поддержкой самых различных людей; к тому же Соединенные Штаты необычайно консервативная страна, вот почему назрела необходимость в журнале, который выражал бы взгляды просвещенных левых (ей не нравилось слово «социалист»: слишком узко). Закончив свою речь, она более или менее утвердилась на прежних позициях. Билли выказывал элементарную осторожность, перестав дразнить свою покровительницу (а может, любовницу? – спрашивал себя Питер).

– Так или иначе, журнал нужен, – проворчал Билли. – Он должен быть смелее «Нейшн», живее, для молодежи.

– Мне казалось, журналы издаются исключительно в Нью-Йорке. С чего это вам вздумалось основать журнал здесь?

– Билли работает в министерстве торговли. Статистиком. Он не может бросить работу, пока мы не пойдем полным ходом.

Питер мысленно представлял себе Билли Торна. Служащий в большой комнате, уставленной столами, за которыми другие служащие помогают ему складывать бесчисленные колонки цифр. В одном углу комнаты – питьевой фонтанчик, служащие регулярно собираются там поболтать о бейсболе. Питер явственно ощутил языком бумагу белых конических стаканчиков – специфический лимонный привкус клея, – или, может, он исходит от самой бумаги? Билли Торн вдруг перестал для него существовать иначе как в виде колонки цифр, которые надо сложить.

– Я брошу работу, непременно брошу, как только дело у нас пойдет на лад. Я приехал сюда ради Нового курса. Но теперь все это фыо-ить!

– Фыо-ить? – Для отца Питера это будет новость.

– Ну, разумеется. В следующем году президентом изберут либо демократа-консерватора, либо республиканца, и Новый курс похоронят.

– А вдруг Рузвельт выставит свою кандидатуру на третий срок?

– Он этого не сделает, – быстро сказала Диана, выражая надежду своего отца.

– А если даже и выставит, – подхватил Билли, – он кончился как либерал. Впрочем, он никогда им особенно и не был.

– А что это такое – либерал? – спросил Питер.

Билли пустился в пространные объяснения. Его голос гремел. На улицах выросли баррикады. Пролетариат вооруженной рукой завоевал право на труд. Было введено общественное здравоохранение. Налог на наследство положил конец огромным состояниям, природные богатства были национализированы. Богатые пошли на работу; добродетельные бедняки получили длинные отпуска. А в центре всего этого яростного принижения одних и возвышения других стоял Билли Торн, осуществляя руководство операциями; его деревянная нога скрипела, голос гремел. Тем часом бизнесмены за соседним столиком обратились в бегство – несомненно, для того, чтобы доложить комиссии по расследования антиамериканской деятельности, что враг захватил зал-ресторан отеля «Уиллард».

Когда Билли закончил речь, Питер увидел в глазах Дианы экстаз и решил, что она либо влюблена, либо рехнулась, если предположить, что это не одно и то же.

– Вот зачем нам нужен журнал, – заключил Билли. – Нам нужна трибуна, с которой мы могли бы следить за тем, чтобы говорилось и делалось то, что нужно.

– А почему вы так уверены, что нужно именно то-то и то-то? – Голос Питера звучал кротко. – Вы считаете, что отнять деньги у моего отца – правильно. Он считает, что это неправильно, и я тоже так считаю… из эгоистических соображений, конечно.

– Если конфискация богатства твоего отца на благо всему народу, то богатство следует конфисковать.

– Но действительно ли это на благо народу?

– Он безнадежен! – проревел Билли. – Читай Кейнса, читай Ленина, читай Маркса!

В эту минуту в зал вошел какой-то чиновник из министерства торговли, и Билли Торн окликнул его. Последовала церемония знакомства, и Питер воспользовался ею, чтобы распрощаться. Диана проводила его до выхода.

– Я очень сожалею, что втянула тебя во все это.

– Ничего. Он…интересен. – Большего Питер просто не мог из себя выжать.

Диана улыбнулась, в ней вдруг проглянуло что-то озорное.

– Слов нет, бедняга Билли действует на нервы, но у него блестящий ум. Я пришлю тебе его книгу об Испании. На нее были чудесные рецензии, за исключением тех, конечно, которые писали фашисты.

– Ну что ж, надеюсь, денег вы раздобудете.

– Я тоже. Быть может, нас выручит мистер Нилсон. Он как раз подыскивал для меня работу в Нью-Йорке, но тут я встретила Билли. Теперь я останусь здесь.

– Ты случайно не собираешься за него замуж?

– Не думаю, чтобы такие люди, как Билли, женились.

– Он в это не верит?

– Похоже, что так. От него веет свежим ветром, никогда еще не встречала таких людей. Ну да ладно, ты, конечно, его презираешь. – Она засмеялась. – Хочешь, попробуем снова? Ты где будешь этим летом, здесь?

Питер кивнул.

– Давай попробуем. Я зайду к тебе.

Диана вернулась к своему революционеру, а Питер вышел на Пенсильвания-авеню.

Толпы больше не было. Уличное движение вошло в нормальную колею. Он сел в такси и назвал шоферу адрес Инид. После ее брака и его собственного преображения из юноши в мужчину они редко виделись. Но как бы трудно с ней ни было, она была ему дороже всех тех, с кем связала его жизнь, и он часто спрашивал себя, по-прежнему ли она чувствует к нему то же влечение, какое он против своей воли чувствовал к ней, пусть даже их разделяет навеки река общей крови.

III

Техасцы здорово шумели, когда пришел Клей. Несмотря на то что хозяин был приверженцем Нового курса, он радушно заключил Клея в объятья и представил его тем немногим, с которыми тот еще не был знаком.

– А мы уже давно керосиним. – Хозяин, член конгресса, подтолкнул его к столу, заставленному рюмками и бутылками. Все присутствующие были без пиджаков, включая и одного министра, который отвернулся, услышав, что Клей работает помощником у Бэрдена Дэя. Но хотя Клей и забрался в стан врага, ему, как зятю Блэза Сэнфорда, выказали известное почтение. Что после свадьбы он не виделся с Блэзом и пяти раз – этого никто не знал.

Техасцы были в радужном настроении и болтали о чем попало. Особенно занимал их вице-президент. Хотя родом он был тоже из Техаса, лишь немногие допускали возможность, что он сменит президента на его посту.

– Во всяком случае, – сказал один из конгрессменов, – таким, как он, страну вокруг пальца не обвести.

– Потому что он из Техаса. – Последовал взрыв смеха над этой их общей бедой.

Хозяин покачал головой:

– Ему никого не обвести вокруг пальца потому, что он дает ссуды в своем банке из двенадцати процентов, понимаете? Спрашивается: кто станет голосовать за человека, который сдирает со скотовода двенадцать процентов?

– Любой республиканец, – откликнулся Клей. Его слова были встречены смехом. Несмотря на свою службу у Бэрдена, он отлично ладил с техасцами, хотя бы уже потому, что профессиональные политики склонны к взаимной терпимости; они отлично сознают, что убеждения одного являются ересью для другого, из чего вытекает, что лучше вообще не иметь слишком много убеждений. Во всяком случае, ярые догматики редко избирались в конгресс, хотя и назначались в различные учреждения. Клей терпеть не мог сторонников Нового курса, в особенности министра, который только что так откровенно выказал ему свое пренебрежение.

– Каков сукин сын, а? – кивнул на министра один из конгрессменов, пожилой человек.

Клей встревожился: неужто его неприязнь так заметна? Он решил прибегнуть к одному из любимых ходов Бэрдена:

– Можно сказать, он по всем статьям собака, вот только верным его не назовешь.

Конгрессмен фыркнул:

– В том-то и дело, что он верен. Но кому? Президенту! Ну да, слава богу, нам больше не придется иметь с ним дело – ни с ним, ни со всей их компанией. Еще одни выборы – и пожалуйте обратно в Нью-Йорк, где вам и место.

– Если только президент не выставит свою кандидатуру на третий срок.

– Не выставит. Подите-ка сюда, что я вам скажу. – Конгрессмен отвел Клея в уголок, и по его широкой улыбке тот догадался, что пришла пора потолковать о политике.

– Дело вот какого рода, – сказал конгрессмен, понизив голос так, что никто, кроме Клея, не мог его слышать. – Я за Бэрдена.

Клей был поражен: нет, этого не может быть. Он знал, что его собеседник поддерживает государственного секретаря Корделла Хэлла. Сделав вид, что он не принимает это заявление всерьез, а считает его лишь любезным предисловием к чему-то другому, Клей кивнул и стал ждать дальнейшего.

– Многие из присутствующих могли бы поддержать его, если бы он дал себе труд немножечко поухаживать за ними.

Интересно, подумал про себя Клей, что разумеет этот старикан под ухаживанием. Неслыханное дело, чтобы один политик высказывался в пользу другого. Под словом «они» обычно подразумевалось «я». Конгрессмен вытер лоб красным платком в белую крапинку. Вне всякого сомнения, на трибуне в предвыборную кампанию он был бы для них полезной подпоркой. Клей попытался нарисовать в своем воображении округ, который представлял его собеседник: нефть, скот, тополя, индейцы.

– К примеру сказать, прошли слухи о сделках Бэрдена с неким Эдом Нилсоном.

– А что в них такого? – невинно моргая, спросил Клей.

– Вот именно: что в них такого? – Хитрое красное лицо вдруг придвинулось вплотную к его лицу. Клей невольно отступил назад и уперся б стол.

– О чем тут толковать. – Металлический верх стола больно врезался Клею в ноги. – Эд пришел к сенатору… постойте… да, года два назад. Он вызвался нам помочь – и помог. Он оказал нам неоценимую услугу. – Пока что Клей высказывал всю правду-истину.

– Видите ли, в моем округе проживают индейцы. – Голос конгрессмена стал проникновенно-мечтательным. – Они – соль земли, этот народ… по правде сказать, я и сам на одну восьмую индеец. – С тех пор как пошел в гору юморист Уилл Роджерс, среди уроженцев Запада стало модным притязать на одну-две капли индейской крови в роду. Это давало им право называть себя «коренными американцами». – Так вот, эти славные люди, которых я имею честь представлять… – На губах сенатора заиграла неуловимо сардоническая усмешка, и от этого слова, обычно произносимые с рукой на сердце, потеряли всю свою благочестивость. – …продали большой участок земли компании, владельцем которой является некто Эдгар Нилсон.

Клей понимающе кивнул:

– Я слышал об этой сделке. Она тогда еще встретила некоторые возражения в министерстве внутренних дел, но в конце концов была одобрена.

– Возражения, и немалые, целую бурю протестов, которая стихла лишь после того, как некая сенатская подкомиссия не глядя санкционировала это тухлое дело, и с ее легкой руки богатые земли за спасибо перешли к некоему Эдгару Нилсону, а он потом словно по волшебству стал казначеем комитета «Дэя – в президенты».

Клей почувствовал, как на висках у него выступил пот.

– Я что-то не вполне вас понимаю.

– Наш общий друг Бэрден был председателем той сенатской подкомиссии.

– Но ведь он был за границей, когда дело слушалось в подкомиссии. Помнится, он был в Канаде и…

– Это так. Но как раз перед отъездом в Канаду Бэрден позвонил одному члену подкомиссии и объяснил ему, как важно, чтобы мистер Нилсон получил разрешение на покупку земли. Так вот, хотя сенатора, которого он столь доверительно проинструктировал, уже нет в живых, его секретарша – золото девка, она недавно перешла ко мне на службу, – рассказала мне, что на прежней службе у них было звукозаписывающее устройство, подключенное к личному телефону сенатора, – этакая штучка с ручкой, которая может всех нас угробить.

У Клея похолодели руки, засосало под ложечкой. Его политическая карьера кончилась, едва успев начаться.

– Так вот, у меня есть возможность достать этот… как бы его назвать?.. Ну, кусок разговора, что ли, который – я в этом твердо убежден – не должен пойти по рукам, так как он может доставить неприятности моему доброму другу и – как знать? – будущему президенту. О нет, ни в коем случае, сэр! Нельзя допустить, чтобы им завладели посторонние люди.

– Он может быть ложно истолкован. – Клей включился в игру. Ему просто не оставалось ничего другого.

– Как пить дать. – Лицо собеседника озарилось улыбкой, обнажившей пеньки обломанных зубов, коричневых от табачной жвачки. – Так вот, один мой приятель заинтересован в продаже нескольких акров вшивенькой землицы, прилегающей к разработкам мистера Нилсона, и мне кажется, будет справедливо, если мистер Нилсон купит этот участок – за разумную цену, конечно, – и получит в придачу к неразведанной сокровищнице недр запись разговора Бэрдена.