Текст книги "Хроника взятия Сеуты (ДП)"

Автор книги: Гомиш Ианниш Зурара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА LXXXIX
О великом плаче, что мавры творили о потере своего города

Жалостливою вещью было слышать стоны тех мавров, после того как они удалились от сени стен своего города – ведь уход они предприняли чрез густоту зарослей своих огородов и садов, и не было там ни одного, кто бы тотчас по первом приходе мог бы ощущать себя в безопасности, сколь бы укромным (escuso) ни было место, – до того были напуганы (amedorentados) они избиением, кое узрели свершенным в отношении их соседей и родичей.

Однако после того, как стала спускаться ночь, они, уже обретя отчасти некоторую смелость, начали выходить из тех зарослей, каждый со своей стороны, и звать друга друга по собственным своим именам. И матери звали детей, и мужья – жен, и те, кому довелось быть найденным, имели некоторое средство для своего утешения, хоть и не могло оно послужить им долго, поскольку воспоминание об общей их потере не могло быть заслонено никакою иною лучшею вещью, сколь бы велика та ни была, сверх же всего не было там никого, у кого не нашлось бы, кого оплакать, ибо одним недоставало детей, другим – жен и друзей, и были там такие, кому недостало всех.

И так начали они творить свой плач, весьма скорбный, оплакивая свою потерю, ибо вспоминали о вещах, ими потерянных, каковых было столько и столь великих, что у каждого в отдельности вызывали весьма мучительное сожаление, и тогда они называли их благородство, сообразно тому, что каждый из них потерял.

– Есть ли в мире разумение, – говорили они, – кое может вместить то, что такой благородный и такой царственный город смог быть потерян в один день? Воистину, не живые люди, но силы преисподней были те, кто обрушился на нас, ибо едва ли можно будет поверить, что подобное дело могло быть свершено в столь краткое время какою-либо земною силой или мощью.

– И напишут авторы историй, – говорили они [далее], – что никогда ни одна кампания не была столь неудачливою, как сия наша, ибо находись мы даже посреди поля, имея пред собой редкие стога сена [в качестве укреплений], и то не могли бы быть побеждены более легким образом. И если бы по крайней мере наш злой жребий предоставил нам блага настолько, чтобы мы имели некоторый промежуток [времени], в каковой могли бы проведать о нашем поражении, что немало послужило бы для нашего предупреждения!

И тогда они начинали рассказывать друг другу обо всех событиях своего ухода, и кто были те, кто погиб сразу на первой улице и кто впоследствии, и рассказывали, кроме того, о великом множестве своих родичей и друзей, что лежали разбросанными (jazia espargida) по улицам и площадям города. Старики говорили, что слышали, как их отцы и деды вели разговоры о той потере, с упоминанием о том, что настанут дни, когда тот город должен будет весь ороситься кровью своих детей, ss. [scilicet, «а именно»], своих жителей. Другие пересказывали сны, в коих зрели чудесные вещи, им явленные, о каковых после утраты они объявляли. Был один, что сказал там:

– Когда я был юн, мой отец отправил меня в Тунис, к одному моему дяде, там проживавшему, каковой отдал меня в учение к муэдзину (almoedam) главной мечети. И однажды, беседуя с ним, я рассказывал ему о достоинствах сего города, он же по окончании моих слов возложил руку на очи и начал дышать весьма порывисто, и много раз из-под руки у него показывались слезы; и тогда он сказал мне: «Сын мой, я молю тебя, чтобы ты не говорил мне более о достоинствах твоего города, ибо не можешь ты сообщить мне столько, нежели я бы о том не знал гораздо более; однако я столько же говорю тебе, что коли [жители] земли Африканской ведали бы то, что ведаю я, то уже бы в нем [городе Сеуте] не осталось камня на камне, что не был бы повержен оземь; ибо его красота и добротность еще обернутся для нас великим злом, каковое ощутят вначале его [жители], а впоследствии ощутим мы, прочие, здесь живущие».

– «И сие я знаю потому, – сказал он, – что не так уж много лет назад, когда одною ночью лежал я в сей мечети, погруженный в сон, снилось мне, будто я зрел одну женщину со многими сыновьями вокруг нее; и будто еще зрел мост, что начинался вблизи ее стоп и достигал королевства Алгарви [381]381
  Примеч. перев. Т. е. южной оконечности Португалии.


[Закрыть], по каковому шли из земли христиан великие толпы юношей, каковые сражались с сыновьями той женщины, пока не убили их всех, и [затем] сосали из ее грудей. И сие я пересказал другим маврам, знатокам, и всем мы сошлись на том, что та женщина представляет землю Африканскую и первые ее сыновья суть мы, прочие, каковых отторгли христиане от ее грудей, ss. от ее земли. И всему сему надлежит произойти из-за алчбы к вашему городу».

– И поскольку я никогда не питал большого доверия (femenca) к таким снам, – сказал тот мавр, – я не особо позаботился о том, чтобы к тому прислушаться (esguardar).

Также говорили еще о том, что когда флот Короля отбыл из Барбасоти в Алжазирас [Альхесирас], одна из жен Сала бен Сала видела во сне, будто супруг ее переезжал оттуда в другие дома и, видя его весьма опечаленным, она спросила его, из-за чего он был столь огорчен, он же отвечал ей, что из-за сердца, каковое оставалось у него в Сеуте. «Тогда почему бы вам не вернуться туда за ним?» – спрашивала она [во сне]. «Потому что ворота для меня закрыты» – отвечал тот. И [сам] Сала бен Сала говорил, что видел во сне тем утром, что его отец пришел обнять его. Другие рассказывали, сколько суеверий (abusoes) видели во сне [их предки?] лет за сто до того, каковые все давали уразуметь о той потере.

И так они пребывали в ту ночь в печальных своих обсуждениях, и каждый рассказывал о своей доле, пока их не одолевал сон, в ходе коего чрез чувства их проходили вещи весьма разнообразные, как обыкновенно и происходит с теми, кто во время бдения отягощен размышлениями. Были там такие, кому являлись великие языки пламени, другим же – бегущие воды, иным – множество кораблей; иные зрели сражающихся быков, иные видели луну, и звезды, и прочие небесные знаки; иным казалось, будто [с ними] говорят их родители, и их умершие родичи и друзья, и еще много тех, кто погиб в тот день.

Много было таких, что отправлялись к себе в имения и на фермы, где имелись у них дома, в коих пребывали во время сбора своего урожая (alacil), что мавры, как вы можете зреть, имеют обыкновение делать, когда перевозят свои фрукты; и там они бросались поверх груд соломы, что держали там для своих кроватей, ибо то было время, когда они долее всего оставались в подобных местах, по причине фруктов, что о ту пору созревают. И там они начинали вспоминать, сколько пользы приобрели они от тех имений, и о фруктовых деревьях, что в них высадили, и сколько расходов понесли на [возведении] своих построек, – и как все в столь краткое время были вынуждены оставить своим врагам. Были там и иные, что бросались с плачем поверх возвышенностей (comoros) насыпей своих огородов, в завершение печального того помысла; на других же нисходила ярость такая, что с тем сожалением они набрасывались на ростки своих рассад и начинали [безжалостно] их рвать (britar). И так они ходили из одной стороны в другую, как люди, лишенные рассудка, походя на ту жрицу Эдонис (Edonis) [382]382
  Примеч. перев. На самом деле не «жрица Эдонис», а «эдонийская (фракийская) менада». Эдоны (эдоняне) – фракийское племя, известное своим ревностным почитанием Диониса-Вакха, почему у античных авторов «эдонянки» практически синонимичны менадам (вакханкам) и служат своего рода эталоном женской разнузданности и неистовства на оргиастических дионисийских празднествах. У Овидия («Метаморфозы», XI.69), менады, убившие Орфея, – «эдонийские женщины» (matres Edonidas; пер. С. В. Шервинского); сам бог Вакх назван Овидием «эдонским» (Edonus; «Лекарство от любви», 593, пер. М. Л. Гаспарова). Судя по характеру непрямой цитаты, источником Зурары (вопреки его собственной ссылке на «мастера Гонфедру», см. далее по тексту) почти наверняка является не раз цитировавшийся им Лукан («Фарсалия», I.672-3): ...qualis uertice Pindi Edonis Ogygio decurrit plena Lyaeo... («...так же, как с Пинда вершины, Хмелем Лиея полна огигийским эдонянка мчится...», пер. Л. Е. Остроумова; Лией – Вакх). У Сенеки («Эдип», 432-5), с чьим творчеством Зурара также был знаком, про Вакха говорится: Te Bassaridum comitata cohors nunc Edono pede pulsauit sola Pangaeo, nunc Threicio uertice Pindi... («За тобой летит отряд бассарид, В эдонской они пляске бьют стопой В крутой ли Пангей, во фракийский ли Пинд», пер. С. А. Ошерова; бассариды – вакханки, одетые в лисьи шкуры).


[Закрыть], что обитала на высотах горы Пинда [383]383
  Примеч. перев. Пинд (греч. Pindos) – горный массив на севере Греции, протянувшийся с севера на юг между Фессалией и Эпиром (северные предгорья в южной Албании).


[Закрыть], каковая [жрица] каждый год свершала свои жертвоприношения Вакху, что был богом вина, как повествует мастер Гонфедру (Gonfedro) [384]384
  Примеч. перев. Т. е. Готфрид Витербоский (Готфрид из Витербо, Готфрид Витербский; лат. Gaufridus, Godefridus или Gotefredus Viterbensis, итал. Goffredo da Viterbo, нем. Gottfried von Viterbo) – германский придворный хронист итальянского или немецкого происхождения, летописец деяний императоров династии Штауфенов – Конрада III, Фридриха I и Генриха VI. Основные труды – «Зерцало королей» (Speculum regum, 1183), посвященное молодому Генриху VI и содержащее наставления монарху, и «Пантеон» (Pantheon, 1187-90) – обширный исторический труд, трактующий об истории мира от его сотворения до 1185 года, написанный частью прозой, частью стихами. «Пантеон» пользовался широкой популярностью (сохранился более чем в 40 рукописях) и оказал большое влияние на последующих средневековых авторов историй; Зурара ссылается на него в «Хронике открытия и завоевания Гвинеи» (гл. LXI), называя его автора «мастером Гондофри» (mestre Gondofre). Мы не смогли отыскать никаких упоминаний о «жрице Эдонис, что обитала на высотах Пинда и каждый год свершала свои жертвоприношения Вакху» ни в «Пантеоне», ни в других сочинениях Готфрида Витербоского; очевидно, здесь у Зурары еще один случай ошибочной атрибуции, подобный имевшему место в гл. LXXXVI, когда авторство энциклопедии De proprietatibus rerum было приписано им Аристотелю (как уже упоминалось, сведения о «жрице Эдонис», т. е. менаде-эдонянке, скорее всего восходят к Лукану).


[Закрыть]; и казалось им, что они удовлетворялись причинением того вреда, пока, устав, не клали тому конца. Иные, что имели некоторые инструменты на тех фермах, рубили деревья под корень; но были там и другие, что умеряли свой гнев, ожидая, что, может статься, им удастся еще вернуть свой город, и тогда те вещи смогут им послужить; и они приводили себе на память многие писания, ими прочтенные, в коих находили многие события с другими городами и поселками, что впоследствии вновь были обретены изначальными своими жителями, и те [вновь] вступили во владение подобными вещами, прежде ими оставленными. «И для чего же теперь станем мы уничтожать наши вещи? – говорили они сами про себя. – Ведь может статься, что Бог проявит к нам Свое милосердие и мы вернем владение своим городом, каковой, даже если не произойдет ничего иного (ainda que al nao fosse), находится столь далеко от королевства Португальского, что христиане не смогут его удержать».

ГЛАВА XC
Как Король направил свое послание Мартину Фернандишу Портокаррейру, алкайду [385]385
  Примеч. перев. Алкайд (порт. ист. alcaide) – гражданский и военный губернатор; городской голова.


[Закрыть] Тарифы, дабы известить его о своей победе

Мы нашли, что лишь в два места послал Король сообщить о добром событии, что Бог даровал ему в его победе. Насчет чего надлежит вам знать, что по причине доброй воли, кою Мартин Фернандиш Портокаррейру выказал относительно службы ему, когда послал своего сына к нему во флот, как вы уже слышали, почел Король за благо дать ему знать раньше всякого другого. И некоторые даже говорили, что он послал ему таким образом те вести, помимо того, о чем уже сказано, для того, чтобы оный Мартин Фернандиш смог бы распространить их в других частях того королевства Кастильского.

И посему, тотчас как он оказался в городе, приказал [Король] приготовить бригантину (bragantim) [386]386
  Примеч. перев. Бригантина (порт. bergantim) – в описываемую эпоху: самое быстроходное, маневренное и легкое военное судно, управлявшееся парусами и веслами, двухмачтовое, с латинскими парусами и количеством весел от 9 до 19 на каждом борту.


[Закрыть], в каковом отправил со своим посланием Жуана Руиша Комитри, дабы тот поведал ему [Мартину Фернандишу] новости о том событии и равно обо всех прочих делах, как они произошли.

Как только Жуан Руиш прибыл в Тарифу, то сразу отправился с тем посланием к Мартину Фернандишу, каковой был до того рад ему, что на протяжении долгого времени не мог пресытиться тем, чтобы его выслушивать, по много раз снова спрашивая его обо всех обстоятельствах тех событий, как они произошли.

– Да будет вам оказано здесь гостеприимство такое же, – сказал он тому посланцу, – как на лучшую цветочную Пасху (Pascoa florida), какая только была у меня в сем мире. Скажите Королю, моему сеньору, что я почитаю то за великую милость, и пусть знает он, что воля его не будет обманута тем, что он пожелал известить меня о своей победе; ибо нет в его королевстве человека моего положения, коему я отдам превосходство по части наибольшей радости по поводу доброго его [Короля] события. Однако кабы он не дал мне о том знать чрез вас или чрез кого-либо другого, им посланного, весьма усомнился бы я в том, чтобы тому поверить каким-либо иным путем.

– Однако вам не ведомо, – спросил он, – какой гарнизон был в замке и было ли у мавров намерение встать на его защиту? Каковой вещи я бы не желал, поскольку замок [хорошо] укреплен и мог бы задать Королю некоторый труд.

– Еще когда я отбывал, – ответил Жуан Руиш, – мавры пребывали во владении им, но после того, как я оказался в море, удалившись приблизительно на лигу от города, я узрел знамена поверх башен.

И когда Перу Фернандиш Портокаррейру услышал таким образом то послание, то много сетовал на то, что не был в том деянии, как он прежде испрашивал то у своего отца.

– Вы отняли у меня доброе мое намерение, – сказал он, обращаясь к отцу, – помешав мне в том, чтобы мне быть с Королем, что стало бы для меня великою честью, каковою вещью во все свои дни не перестану я печалиться!

– Кабы мог я предполагать, – отвечал отец, – что деянию сему предстояло окончиться столь легким образом, не допустил бы я подобной задержки (detenca) в том, чтобы устроить твои дела так, как я это сделал; ибо хорошо ведаешь ты намерение, что было у меня относительно сего, и сие было послать тебя на какую-нибудь подготовку (corregimento), дабы [впоследствии] ты отправился туда, куда тебе надлежало; однако представляется, что Бог пожелал завершить дело иным образом, вследствие чего мне представляется, что никогда не слыхал я, чтобы город или поселок были взяты столь скоро. Ибо много раз уже случалось мне посылать моток пряжки для окраски в тот город, и не так быстро бывал он покрыт краскою, как теперь [город] был взят Королем.

– Воистину – сказал он – деяние сие таково, что в настоящее время трудно поверить ему вот так сразу, до тех пор, пока слава о нем не сделается более явной.

Эшкудейру [Жуан Руиш] был весьма добро принят, и равно те, кто с ним был. И затем отбыл Мартин Фернандиш с ним ради вознаграждения (alvissara), как того требовало его положение.

Здесь надлежит вам заметить, что помимо доброй воли, кою проявил тот фидалгу к Королю, имелась весьма великая причина для того, чтобы как он сам, так и все жители Тарифы радовались тому деянию, в особенности потому, что от очей их был удален такой позор, как тот, что имели они в лице тех мавров; ибо с тех пор и до сего дня сами они и их наследники неизменно приносили и приносят себе весьма великие выгоды в том городе, продавая там свои фрукты и [прочий] товар с великим превосходством в прибыли.

ГЛАВА XCI
О том, как Король [Дон Жуан] направил к дому Короля Дона Фернанду Арагонского Жуана Эшкудейру, а затем Алвару Гонсалвиша да Майя, и о вещах, что он послал ему сообщить

Кроме того, направил Король Жуана Эшкудейру, одного доброго человека своего дома, со своим посланием к Королю Арагонскому.

– Вы расскажете Королю Дону Фернанду [Фернандо], – сказал Король, – как я привел свой флот из Португалии к сему городу, и о препятствиях, что возникали у меня по причине как туманов (sarracoes), так и течений, относивших мои корабли; и как я, наконец, постановил, вопреки всему, пойти на город, хоть многими и советовалось мне противное. И вы поведаете ему о порядке, коего мы держались в том, чтобы привести наш флот, и как мои сыновья высадились на Алмине, и каким образом было совершено вступление в город, коим теперь, по милости Божьей, я пребываю во владении. О каковом событии я пишу ему прежде, нежели какому-либо иному государю, из-за великого и доброго расположения, кое к нему имею, и равно из-за желания, мною в нем ощущаемого, к тому, чтобы воевать с неверными.

А затем, по прошествии немногих дней, он [Король Дон Жуан] направил к нему [Королю Дону Фернанду] Алвару Гонсалвиша да Майя, каковой был его ведором-да-фазенда [королевским управляющим] в городе Порту, с другим посольством, в каковом доводил до его сведения, что, поскольку они уже обсуждали посредством своих писем завоевание неверных, «то посему потрудился я взять таким образом сей город, – передавал Король, – разумея, что этим создаю весьма великое препятствие маврам по сю и по ту сторону [пролива]; ибо чрез его [города] посредство могут быть теперь подвигнуты любые вещи, кои мы пожелаем свершить в каждом из сих двух краев относительно уничтожения мавров, ибо те, кому понадобится явиться для войны в сих краях Африки, уже имеют место, где смогут произвести высадку своего флота, и добрую крепость, откуда могут занять страну, и для тех, кто пожелает вести войну с королевством Граадским [Гранадским], это [также] будет весьма выгодно, поскольку в сем городе могут постоянно пребывать корабли для охраны всего пролива, таким образом, что не смогут пройти никакие мавры для того, чтобы помочь другим. Посему я прошу у него [Короля Дона Фернанду], чтобы он дал мне знать о мнении, что имеет относительно сего деяния, дабы я мог устроить и подготовить свои [дела] для того, чтобы продолжить свое намерение».

Весьма доволен был Король Дон Фернанду подобными известиями и посему сказал, что много благодарил Бога за столь доброе событие, что даровал Он Королю Дону Жуану, его другу; однако поскольку был он уже до того стеснен (aficado) одною болезнью, что у него имелась [387]387
  Примеч. перев. Почечнокаменной болезни.


[Закрыть], то много сомневался, что проживет столько, чтобы испытать такую радость, сумев свершить подобное деяние. Однако он прикажет отнести себя в носилках к краю (extremo) [границе] Португалии, куда он просил его [Короля Дона Жуана] прибыть, дабы им обоим поговорить более обстоятельно обо всех его делах. И пусть он [Король Дон Фернанду] даже умрет в том путешествии – от чего, как он разумел, он не был избавлен, сообразно великому страданию, у него имевшемуся, – он почтет свою жизнь за весьма добро потраченную (despesa) в подобном труде.

И с таковым сообщением отбыл Алвару Гонсалвищ из Сидовой Валенсии (Valenca do Cide) [388]388
  ...из Сидовой Валенсии... – т. е. «из Валенсии, родном городе Сида Кампеадора».


[Закрыть], где в то время пребывал Король [Дон Фернанду], весьма довольный добрым приемом, ему оказанным; ибо как он, так и Жуан Эшкудейру получили от него драгоценности и иные милости весьма щедро (mui gradamente), сообразно тому, каким был Король. Каковой, как только отбыл Алвару Гонсалвиш, начал свое путешествие, однако спустя немного дней пришел к концу своей жизни [389]389
  Примеч. перев. 2 апреля 1416 г. в Игуалада, в возрасте 35 лет.


[Закрыть]; и таким образом все оказалось устроено, что Король [Дон Жуан] получил известия о смерти Короля Дона Фернанду прежде, нежели Алвару Гонсалвиш прибыл к нему.

И поистине Испания должна была весьма сожалеть о смерти такого государя, ибо был он человеком великих добродетелей, каковые направляли его к великим деяниям. И остался он Инфантом весьма могущественным и весьма любимым всем народом Кастильским[390]390
  Примеч. перев. Подробнее о короле Фернандо I Арагонском (Справедливом,Честном, Антекерском), упоминаемых далее представителях королевского дома Кастилии и связанных с ними событиях см. главу V настоящей хроники и примечания к ней.


[Закрыть], когда Короля Дона Энрики, его брата, не стало в сем мире (faleceu deste mundo), так что мог бы назваться королем, кабы пожелал, поскольку племянник его на то время пребывал в возрасте не более двух лет; каковую вещь он не пожелал свершать – хоть и много его том просили, – говоря, что Бог никогда не желал, чтобы он свершал вещь, чрез кою имя его могло заслужить какое-либо порицание. И так посадил [будущий] Король [Дон Фернанду] своего племянника на королевский престол, и повелел принять его как короля во всем его королевстве, и затем правил им [королевством] с королевой, его матерью, с немалою пользой, к великому удовлетворению всех в королевстве. И он осадил Антекейру (Antequeira), и захватил ее у мавров (a filhou aos mouros) [391]391
  Примеч. перев. Важную крепость Антекеру инфант Фернандо, регент Кастилии, захватил у Гранадского эмирата 16 сентября 1410 г., получив после этого самое известное свое прозвище – Антекерский.


[Закрыть], и много ущерба причинил в тех королевствах Граадских в то время, пока [власть] его длилась в Кастилии (enquanto durou em Castela); и позже получил он королевство Арагонское, как мы уже говорили. И кабы смерть не поторопилась его забрать, не были бы дни его потрачены на дело иное, нежели война с неверными, каковое намерение, следует думать, должно было стать весьма великою частью его заслуг в мире ином, ибо добрая воля там, где не хватает возможности, во многих местах принимается как дело.

Четыре королевских короны остались в Испании, выйдя из первого ее колена [392]392
  ...выйдя из первого ее колена... – т. е. «произошедшие из древ четырех королевских фамилий». Это – короны Португалии, Кастилии, Леона и Арагона.


[Закрыть], и один магистр Сантьягу [393]393
  Примеч. перев. В описываемое время главой могущественного военно-религиозного ордена Сантьяго (Святого Иакова, основан в XII в.) был Энрике де Трастамара – сын Фернандо I Арагонского, инфант Арагонский, граф Альбукерке, герцог Вильена и граф Ледесма, ведший борьбу с королем Хуаном II Кастильским.


[Закрыть], сеньор земель Инфантаду [394]394
  Примеч. перев. Инфантадо (Инфантасго) (исп. Infantado, Infantazgo) – известный монархический институт средневековой Испании, первоначально возникший в сер. X в. в королевстве Леон и графстве Кастилия; владение, которое получали незамужние дочери монархов при соблюдении определенных условий (в частности, соблюдения девственности). Обычно инфантадо состоял из ряда монастырей с их землями и прочей собственностью.
  В данном случае термин «инфантадо», похоже, употреблен Зурарой в более широком значении «приданого инфанты»: в 1420 г. магистр ордена Сантьяго Энрике де Трастамара (Энрике Арагонский) женился на инфанте Каталине Кастильской, сестре Хуана II, существенно увеличив в результате этого брака свои владения в Кастилии: в качестве приданого инфанта принесла ему маркизат Вильена, который был возведен в статус герцогства.


[Закрыть], со многими и добрыми крепостями в Кастилии, и другой сын, герцог Гандия [395]395
  Примеч. перев. Неясно, о чьем «сыне» речь; ни один из сыновей Фернандо I Арагонского, во всяком случае, титула герцога Гандия не имел. На момент смерти Фернандо I 2-м герцогом Гандия являлся Альфонсо Арагонский Молодой (ок. 1355-1425), унаследовавший герцогство в 1412 г. после смерти отца Альфонсо Арагонского Старого (см. гл. V, прим. 74). Данная династия вела свое происхождение от короля Хайме II Арагонского.


[Закрыть], со многими иными местами в Кастилии и Арагоне. Однако поскольку дела того королевства во многих местах переплетаются с нашими [португальскими], мы в дальнейшем будем говорить более пространно обо всех сих вещах.

ГЛАВА XCII
Как автор говорит о великом избиении, что было учинено среди мавров в тот день

Во всех исторических книгах (livros historiais) авторы всегда имели обыкновение подводить итог (ementar) числу как погибших, так и пленных, однако сие, как мы разумеем, не может быть содеяно во всех без исключения случаях, поскольку победители в такое время всегда имеют более заботы о том, чтобы захватить у врагов добычу, нежели о том, чтобы перечесть поименно тех, что лежат мертвыми в поле.

Весьма вероятно, что сие может быть содеяно чрез военачальников побежденных, каковые по книгам своих войсковых переписей (alardos) во многих случаях желают получить знание о своих потерях, либо же когда погибших так мало, что победители могут их легко перечесть; каковое число мы в сем деянии так никогда и не сможем узнать, поскольку были одни, что сказали, будто убитых было пять тысяч, другие же, излагавшие более обстоятельно, сказали, что десять тысяч, другие же исчислили количество в две тысячи; и до того [все] они ошибались в своих подсчетах, что мы не желаем определенным образом приводить ни один из них, оставляя сие на суд тех, кто проявит сдержанность, приняв во внимание, что коли уж деяние проходило таким образом[, как было описано], какой конец должны были положить врагам те, что вели свой бой в неравных условиях (por desigual comparacao) [с преимуществом] по двум причинам. Первая – поскольку христиане были все вооружены, каждый в большей или меньшей степени, сообразно своему положению, вторая же – победа, обретенная нашими, ибо природа допускает, чтобы тела, подвергшиеся злосчастию, с большею легкостью следовали страхам, нежели те, кому фортуна являет противоположный свой лик (contrairo sembrante). И чем более слабости ощущали победители в побежденных, тем более урона учиняли среди них, по каковой причине было содеяно в тот день великое избиение, коего [жертвы] были разбросаны по всем улицам города, ибо хотя некоторых и убивали в домах – как они и в самом деле убивали, в особенности женщин и малых детей, – но когда время близилось к ночи, каждый, находя их [трупы] так, как они лежали в [найденном им для себя] пристанище, хоть дом и принадлежал тем [убитым] при жизни, весьма быстро (mui asinha) выбрасывал их вон из него, не довольствуясь тем, чтобы принять их на ту ночь в свое общество. Однако с великою радостью давали приют [выжившим] маврам – одним из-за надежды, что имелась у них на прибыль, что должны были получить они как выкуп за тех, другим из-за службы, кою они от тех [мавров] ожидали.

И так все улицы пребывали усеяны (jaziam acompanhadas) теми мертвецами, каждый в том положении (jazeda), в коем оставил его крайний его жребий, не считая тех, чьи одежды вызвали алчбу христиан, вследствие чего они срывали ее с них; и основные места, где таким образом лежали сии груды тел (mortalha), были вдоль тех улиц близ замка, где оказался Инфант Дон Энрики с теми своими [людьми], как мы уже сказали.

О, как же у нас, прочих, содрогается плоть, когда случайным образом зрим мы какого-нибудь мертвого человека пред своими очами, и стоим мы над ним, теряя присутствие духа (esmorecendo), дивясь искажению его облика (desvairo de sua comtenenca), и приходят к нам терзания жалости, хотя бы при жизни его мы и питали к нему ненависть.

Что же вы, прочие, там ходившие, – говорит автор, – почему не пресыщались тем, чтобы зреть подобие тех, что силою ваших ударов теряли жизнь[, не добивая их]? Каковые [раненые], простертые на земле, не могли быть узнаны прямым образом, и столь были измучены ранами, что [подолгу] не было никакого выхода душам их для того, чтобы покинуть плоть, и столь поспешно [затем] покидал их дух, что оставлял лица их столь обезображенными, что воистину казались они подобием ангелов преисподней, чье дикое и жестокое общество в скором времени надлежало им изведать.

Не думайте, что всем одинаково смерть придавала один и тот же вид позы (jeito da jazeda); ибо одни пребывали с распростертыми телами, и стиснутыми руками, и сжатыми зубами, другие лежали харями (focinhos) в землю, плавая (emburilhados) в собственной своей крови; иные – с телами повисшими (embuizados), зажав в кулаках одежду, что была на них, иные лежали до того изрубленными (espedacados), что нельзя было напрямую судить, каково было вначале их [положение при] падении; были там такие, для кого первые удары не были столь яростны, как попрание живыми, когда случалось, что поверх них топтались ногами.

Немногому служили там лживые обещания постыдных наслаждений (torpes deleitacoes), коими развратный тот пророк (velhaco profeta) склонил простой тот народ; ибо князья преисподней послали туда великие сонмища незримых своих отрядов (azes de suas companhas invisiveis), что с весьма великою поспешностью вырывали души тех несчастных и уносили их с великою радостью в тот вечный плен, где вместо ожидаемого сладострастия являли им лики печальные и ужасные, кои на веки вечные обречены они созерцать беспрерывно, и равно все прочие сладости, оплаченные скорбною ценой.

И поскольку луна была новая, в первых градусах Овна (Arias), яркость ее продолжалась до первых часов ночи; и с сим было необходимо, чтобы люди ходили из одних домов в другие навещать своих друзей и изыскивать потребное себе [продовольствие], и сильно раздражались видом тех мертвецов, в особенности потому что многие из тех лежали столь обезображенные [тлением], что в середине дня [полуденную жару] доставляли отвращение (aborrimento); сверх же всего случалось еще, что некоторые из тех не были полностью мертвы и имели свои члены отрубленными, и после того, как боль несколько оставляла их, они пытались подняться, с лицами, покрытыми кровью и пылью, чем намного более умножали свое безобразие.

И посему, при всех трудах, не забылась Инфанту Дону Энрики забота о том деле, и он послал к своему отцу одного эшкудейру спросить, как надлежало поступить с теми маврами; за каковую вещь Король много его благодарил (gradeceu) и сказал, что, раз уж он возымел о том такую память, то наказывал ему позаботиться направить тех людей, дабы они отнесли их [трупы] в море. Насчет каковой вещи возник спор (referta), поскольку они говорили, что ту заботу должны были принять на себя моряки, другие же говорили, что нет; однако кому бы [та забота] ни пристала, город был очищен тем образом, каким приказал Король.

И таким образом числу как погибших, так и пленных мы не кладем точных пределов, вследствие того, о чем сказано; однако о христианах мы знаем доподлинно, что в тот день погибло их восемь, [как] надлежит знать: пятеро у ворот, выломанных Вашку Фернандишем, и двое в пределах города, считая здесь Вашку Фернандиша ди Атаиди и еще одного алфериша [знаменосца] Дона Энрики.