Текст книги "Новый директор"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

15. Отец и сын

Проснувшись, Игорь вскочил с кровати, откинул портьеру и выглянул в окно. Машина отца стояла у подъезда. Последние дни Уваров-отец был очень занят, уезжал из дома рано, возвращался усталый, ночью, и Игорь никак не мог выбрать время для серьезного разговора. Не ехать же к отцу на прием, как какому-то просителю. А ждать больше нельзя. Надеть пижаму, домашние туфли было делом нескольких секунд.

– С добрым утром, па! – приветливо сказал он, входя в столовую. Игорь нежно похлопал отца по широкой спине и махнул рукой домработнице, которая только что принесла кофейник. – Нюша, испарись! Если что-нибудь понадобится, я позову.

Домработница молча вышла. Игорь подошел к закрытой двери в комнату матери и слегка ее приоткрыл. Он был уверен, что мать уже не спит и в нужный момент придет к нему на помощь.

– Па, ты не очень торопишься?

– А что такое? – спросил Виталий Павлович, взглянув на часы.

– Несколько минут ты можешь подарить своему отпрыску?

– Денег у меня нет. Проси у матери.

– Денег мне не надо. Вопрос более серьезный…

– Ну говори скорей.

– Нет, па… Скорей я не могу.

– Ну, хорошо. Десять минут тебя устраивают?

– Вполне.

– Говори.

Виталий Павлович пододвинул пустой стакан и беспомощно оглянулся по сторонам.

– Сейчас, па. Я думаю, что с кофейной проблемой мы и сами как-нибудь справимся, – шутливо говорил Игорь, наливая отцу в стакан крепкого кофе. – Ты, конечно, будешь пить черный?

– Да.

– Не понимаю, что в нем хорошего. Горечь! Говорят, что черный кофе вреден для сердца…

– Что это ты сегодня такой ласковый? Подлаживаешься?

– Ты сверхнаблюдательный, па. Но я не подлаживаюсь, а как бы это тебе сказать… Говорят, что «во всех незначительных делах важен стиль, а не искренность».

– Это что такое? – удивился Виталий Павлович. – Откуда ты выкопал такую чушь?

– Не будем спорить. Мы с тобой люди разных поколений и не всегда понимаем друг друга.

– Ошибаешься, Игорь… Дело в разнице лет. Ты еще мальчик.

– А ты знаешь, па… Один удивительный писатель оставил нам такой завет: «Престарелые верят во всё. Пожилые чувствуют всё. Юные знают всё».

– Та-ак… Насчет стиля и искренности – это мудрость того же писателя. Как его фамилия?

– Неважно, Потом когда-нибудь, когда ты дорастешь, я скажу, – шутливо ответил юноша.

– Слушай, Игорь, откуда у тебя столько нахальства? – добродушно спросил отец, и сейчас же из полуоткрытой двери раздался голос матери:

– Что ты говоришь, Вита! Какое же это нахальство?

– А что это такое?

– Уверенность и превосходство. Наш мальчик действительно знает больше, чем ты думаешь.

– Та-ак! В семнадцать лет, еще и жизни-то не понюхав, он уже всё узнал. Я вижу, что вы с матерью прекрасно понимаете друг друга… хотя и разных поколений, как ты изволил выразиться, – Виталий Павлович покачал головой и отхлебнул кофе. – Надеюсь, что меня ты относишь к разряду не престарелых, а пожилых?

– Ну конечно, – всё с той же улыбкой ответил Игорь.

– А пожилые… Как там говорится у этого писателя?

– Пожилые чувствуют всё.

– Чувствуют? Ну, что ж… Действительно, я начинаю чувствовать, как у тебя заворачиваются мозги куда-то в сторону. В школе у вас изучают таких писателей?

– Нет, па. Наша школа еще не доросла…

– Тоже не доросла! Так ты об этом и хотел поговорить?

– Нет, нет. У меня к тебе чисто деловой разговор, – серьезно заговорил Игорь, согнав с лица улыбку. – Меня просили… так сказать, по комсомольской линии. У нас есть два ученика… В общем, ребята они хорошие, но, знаешь, молодость!.. Денег нет, а кругом соблазны. Захотелось конфеток, ну они и забрались в ларек… Я думаю, что они хотели там воды с сиропом попить. А их поймали…

– Ну и прекрасно!

– Па… они же совсем мальчики. Если их посадят в тюрьму, вся жизнь будет искалечена.

– Ничего. В милиции разберутся.

– Ну да, разберутся! В милиции рады стараться. Надо же план выполнять.

Виталий Павлович не выдержал и расхохотался:

– Да что ты говоришь, сынок? Ты думаешь, что у нас и в тюрьму сажают по плану?

Смех отца почему-то обидел Игоря.

– Ты напрасно смеешься! – сердито сказал он. – У нас всё по плану. И похоронное бюро по плану работает, и пожарники по плану пожары тушат. А уж милиция тем более! Ты оторвался от жизни и не знаешь, что кругом делается. Даже отметки у нас и то по плану ставят. Да, да! Я тебе совершенно серьезно говорю. По плану процент успеваемости поднимают.

– Он правильно говорит, Вита! – раздался голос матери. – И магазины по плану работают.

– А что плохого в том, что магазины по плану работают? – громко спросил жену Виталий Павлович.

– То есть как – что? – выходя из комнаты и застегивая на ходу халат, возмутилась супруга. – Товаров-то не хватает! План спускают большой, а товаров не дают! Мне сколько раз жаловался Павел Иванович. Невозможно, говорит, работать!

– Сдаюсь! – поднимая кверху обе руки, сказал Виталий Павлович. – Двое на одного. – Он выпил кофе, помассировал себе бритые щеки и продолжал: – Частично я с вами согласен. Неполадки у нас есть, хотя и не такие, как вам кажется. Но ближе к делу, сынок. Мне пора ехать.

– Я же тебе всё сказал. Надо прекратить это дело. Ты человек влиятельный. Позвони куда надо… в угрозыск. Похлопочи… Фамилии ребят…

– Подожди, Игорь, – отодвигая стакан, холодно остановил сына отец. – Я надеюсь, что в школе вас чему-то всё-таки учат. Разъясняли вам, например, что такое закон в Советском государстве? И вообще – что такое закон?

– Не помню. Как будто нет. Ну, а если бы и разъясняли, – что из этого? Говорят одно, а на деле другое. Мы же не маленькие – видим.

– Так! Ну, а в комсомоле вы когда-нибудь беседовали на эту тему?

– Кажется, нет. Па, если ты хочешь меня просвещать – не стоит. Я-то знаю, что такое закон.

– Ну-ка, ну-ка, скажи.

– Закон – это нечто такое, что пишется на бумаге и изредка применяется в жизни. Применяется в том случае, когда это кому-то выгодно.

– Черт знает что! – возмутился Виталий Павлович, поднимаясь из-за стола.

– Ты можешь это проверить сегодня. Позвони в угрозыск, попроси и сразу убедишься, что такое закон.

Мать громко рассмеялась, но отец нахмурился и засопел носом, как в минуты сильного гнева.

– Прекрати дурацкий смех! – резко остановил он жену. – Неужели ты не понимаешь, что он говорит? Это же цинизм!

– Он говорит правду, и ты сам это отлично знаешь, – обиженно поджимая губы, огрызнулась жена.

– Па! Мы здесь одни, – мягко сказал Игорь. – Нас никто не слышит, и можно говорить откровенно.

– Вот как! Значит, ты считаешь, что, когда меня кто-нибудь слушает, я говорю иначе… иначе, чем думаю?

– Как и многие другие. Ты не одинок.

– И напрасно ты сердишься, Вита, – снова вмешалась мать. – Надо смотреть правде в глаза. Большевики же не боятся правды. Твои слова?

– Какой правде? Что ты болтаешь! Какой правде? Боже мой, сын в лицо нам говорит, что мы с тобой подлецы, лицемеры, а ты улыбаешься!

– А меня это нисколько не обижает.

Игорь с холодным любопытством наблюдал за отцом. Спокойный, уравновешенный, Виталий Павлович в семейных беседах обычно отделывался шутками, не придавая большого значения словам жены или сына. О политике разговаривать не приходилось. Затрагивались темы мелкие, бытовые, чаще всего о знакомых. В этих случаях бойкая речь, точные характеристики, даваемые Игорем, забавляли Виталия Павловича. Но сегодня он вдруг увидел сына под каким-то другим углом зрения.

Перейдя к окну, он поцарапал зачем-то ногтем по стеклу, и когда снова повернулся к сыну, – это был снова спокойный, невозмутимый человек.

– Любопытно! Неожиданно и любопытно… А кто у вас директор? – спросил он.

– Марина Федотовна. Такой, знаешь, толстый пень в юбке. Вросла корнями. Пока не сгниет, не выковырнешь.

– Игорек! – с упреком протянула мать. – Ну что это такое! Она же дама!

– Я говорю о директоре, а не о даме.

– По-моему, очень милая женщина, и дело свое знает, – защищала мать.

– С тобой она милая. Она знает, с кем и как надо себя держать.

– Я вижу, что и ты в этом отлично разбираешься, – иронически сказал Виталий Павлович.

– Еще бы… – не задумываясь ответил Игорь. – Примеров сколько угодно, а я не слепой.

– Да? А я в этом не уверен, – со вздохом сказал отец. – И мне очень жаль, что нам почти не приходится говорить… Во всяком случае, очень мало.

Игорь усмехнулся, подумал и не спеша ответил:

– Ты же очень занят, па. Ты строишь коммунизм, и тебе некогда заниматься со мной.

– Коммунизм строится для тебя, сынок, – мягко возразил Виталий Павлович. – Я не доживу, а ты будешь жить уже при коммунизме…

– Но ты меня не спросил, па… А может быть, я не хочу…

– Что такое? – опять изумился отец. – Ты говори, да не заговаривайся, Игорь. Такими словами жонглировать нельзя.

– Я ничего плохого не думал. Ты меня неправильно понял, па. Коммунизм – это когда-то, потом! Но ты забыл, что я уже живу. Я хочу жить для сегодня и думать о завтра. Не в переносном смысле, а буквально. Меня интересует, что будет в четверг, через неделю, ну… или через год.

– Чего ты сердишься, Вита, – вмешалась мать. – Наш мальчик говорит правильно. Он молод… он весь в каких-то желаниях, мечтах… И живет он больше сердцем.

– Помолчи, пожалуйста! – поморщившись, остановил жену Виталий Павлович.

– Но это не значит, па, что я совсем не думаю о будущем, – продолжал Игорь. – Вот я, например, дополнительно изучаю английский язык. Мне хочется поехать за границу. Да, да! И я поеду, будь покоен.

– Ну хорошо, – махнул рукою Виталий Павлович. – Вопрос этот серьезный, и более обстоятельно мы поговорим с тобой как-нибудь в другой раз, на днях. Сейчас мне надо ехать.

– А как моя просьба?

– Какая?

– Насчет наших ребят?

– Скажу тебе так… Если даже и тебя посадят за какие-нибудь художества… я пальцем о палец не ударю.

– Не верю! – со смехом сказал Игорь. – Конечно, меня не посадят, потому что я твой сын. Ну, а если и посадят, то тебе всё равно придется вмешаться.

– Почему?

– Потому что я твой сын!

Виталий Павлович побагровел и засопел носом.

– Ничего… Немного терпения, и доберемся до вас! И до школы доберемся и комсомолу дадим нагрузку… Бездельничаете много… – гневно выговорил он уже в прихожей.

16. Новый директор

Новый директор и завхоз школы обошли здание и остановились перед входом в подвал. Над дверьми висела стеклянная вывеска.

– А это что такое? – удивился Константин Семенович. – Жильцы?

Громадные подвалы, приспособленные и оборудованные во время войны под газоубежище, были заняты «Промартелью».

– Жильцы, – подтвердил Архипыч.

– Надо скорее выселять их отсюда, – вполголоса произнес Константин Семенович, спускаясь по широкой лестнице в подвал.

– Да уж как-нибудь, – не очень уверенно пробормотал Архипыч. – Они, надо полагать, не самовольно тут обжились.

– Сейчас выясним.

Артель, по-видимому, работала здесь давно и расположилась всерьез и надолго. Перегородки, электропроводка, оборудование, водопровод – всё было сделано основательно и продуманно. В проходной, возле рабочих шкафчиков, дежурила уборщица.

– Вам кого? – спросила она вошедших.

– Мы бы хотели поговорить с вашим начальством… Кто у вас… заведующий, управляющий?

– Председателя на месте нет, – охотно ответила женщина. – Если желаете, заместитель у себя.

– Всё равно.

– Тогда пройдите через упаковочную вон в ту дверь. Там в углу, за стеклянной перегородкой, он и сидит.

– Как его зовут? – хмуро спросил Архипыч.

– Самуил Григорьевич.

Отворили дверь в упаковочную и увидели приятную для глаз хозяйственника картину. Большой подвальный зал, освещенный лампами дневного света, был густо заставлен столами. Сидевшие и стоявшие работницы отсчитывали разноцветные клипсы, укрепляли их на специальные картонки и паковали в коробки.

– Ты смотри, что у нас есть, Архипыч! Великолепное помещение! Высокое, теплое, сухое. Вентиляцию только надо, – оглядываясь, проговорил Константин Семенович. – А с той стороны большая кочегарка. Если мы ее перегородим, выйдет прекрасный склад.

– А наверх-то как попадать?

– Выход где-нибудь есть. Неужели только с улицы?.. Ну, пошли к начальству. Ты начинай с ним разговаривать, а я посмотрю со стороны.

– Ох, боюсь я, Константин Семенович! – со вздохом сказал Архипыч. – Не выколупнуть их. Вон как вросли. Они тут много средств вложили.

– Ничего, ничего… Вот! Слышишь?

В этот момент где-то за стеной начал глухо стучать штамповочный пресс.

– Там цеха, – пояснил Архипыч.

– Я не о том. Слышь, как стучат. Это хорошая придирка… Наверно, в школе отдается.

Стеклянная перегородка до потолка делила зал на две неравные части. В меньшей из них было множество каморок с фанерными стенками и табличками на дверях: бухгалтерия, расчетный стол, плановый отдел, местком, отдел главного механика, заместитель председателя…

Самуил Григорьевич встретил пришедших с очаровательной любезностью. Невысокий, полный, с большим открытым лбом, почти лысый, в роговых очках, с живыми темными глазами, он производил впечатление человека энергичного, неглупого и понравился Константину Семеновичу.

– Проходите, товарищи! Присаживайтесь. Чем могу служить? – говорил он, здороваясь и пододвигая стулья. – Тесновато у нас немного…

– В тесноте, да не в обиде, как говорится, – пробормотал Архипыч.

– Вот именно, вот именно… Я слушаю вас!

– Дело вот в чем, товарищ начальник. Я новый завхоз школы. Начинаю приемку и, так сказать, пришел познакомиться…

– Очень приятно! А как же товарищ Острова?

– Она, так сказать, в другую школу переведена.

– Вот оно что! Понимаю… Значит, мы с вами будем работать. Прекрасно!

По тому, что Архипыч стал часто употреблять «так сказать», Константин Семенович понял, что он волнуется.

Самуил Григорьевич говорил с Архипычем, но всё время подозрительно поглядывал на второго посетителя. Наконец он обратился и к нему:

– А вы, товарищ?..

– Я учитель.

Ответ несколько успокоил руководителя артели, но до конца разговора он не спускал с «учителя» глаз, чувствуя, что этот высокий, представительный человек пришел не из простого любопытства.

– Скажите мне, дорогой, как у вас тут оформлено? – спросил Архипыч. – Какие, так сказать, взаимоотношения со школой? Подвал вам передали на вечное пользование или как?

– Ну зачем же на вечное! Вечного вообще ничего нет на нашей планете. Всё течет, всё изменяется, – пошутил руководитель. – Со школой у нас арендный договор. Школа сдает нам подвал, а мы платим, делаем ремонт и вообще всячески помогаем… Чем только можем. Киноаппарат купили, радио… Очень выгодный договор для школы!

– А нельзя ли взглянуть на этот договор… на бумажку, так сказать? Чтобы в курсе быть, – попросил Архипыч, хитро прищурив глаза.

Константин Семенович видел, что настроение-завхоза несколько улучшилось, и догадался о причине. Если есть арендный договор, то он имеет сроки, и при умелом ведении дела может быть аннулирован.

– Пожалуйста! Это очень кстати… – говорил Самуил Григорьевич, вытаскивая из нижнего ящика стола пухлую папку с документами. – Мы как раз весной договорились с Мариной Федотовной о дополнительном ремонте трех школьных комнат: канцелярии, кабинета и бухгалтерии. Надо будет эти условия внести в договор и приступить к работе. Материал мы получили…

Найдя договор, он передал его Архипычу. Завхоз неторопливо достал очки, надел их и, нахмурившись, принялся за чтение.

Константин Семенович знал, что «настырный» будет теперь разглядывать каждую букву, каждую запятую, пока не ознакомится с документом «досконально», как он обычно выражался.

– А вам тут действительно тесно, – сказал Горюнов. – И обстановка не очень подходящая для производства.

– Конечно… Производство растет. Надо расширяться. Хотели еще в этом году построить сарай, но хозяева-то у нас очень ненадежные.

– Почему?

– В прошлом году умудрились как-то открыть дверь на лестницу, забрались в подвал и растащили много изделий. Конечно, дети… Это для них игрушки! Целое дело… Ссориться, как вы сами понимаете, не хотелось…

– Отапливаетесь вы отдельно от школы?

– Нет. Котел общий, но мы получаем уголь, даем транспорт, и вообще несем все расходы.

Из слов Самуила Григорьевича можно было заключить, что школа находилась целиком на иждивении артели. Но это было не так.

Школа была на государственном бюджете, и руководитель артели преувеличивал свои заслуги, конечно, не без умысла.

– Та-ак… – с какой-то особой, незнакомой еще Константину Семеновичу интонацией протянул Архипыч. – Что же получается, Самуил Григорьевич? Это же, так сказать, старый договор…

– Почему старый?

– Срок истекает первого июля тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Так? А сегодня мы имеем в наличности пятое августа того же года.

– Ну так что из этого следует?

– Так сказать, просрочили малость, – с ехидной улыбочкой сказал завхоз.

– Да? Какой ужас!

– Ужас не ужас, а только договор есть договор, документ серьезный. Мало ли какие, так сказать, события могут произойти.

– События? Пока советская власть на месте, ничего не произойдет. Весной мы договорились с Мариной Федотовной обо всем. А формальности – пустяки! Мы же не виноваты, что начались экзамены, каникулы, отпуска. Она уехала на юг. На днях вернется и подпишет.

– Навряд ли она будет подписывать! – не утерпел Архипыч, но Константин Семенович толкнул его в бок, и тот вовремя остановился.

– Почему? – насторожился Самуил Григорьевич.

– Почему? – переспросил Архипыч и, покосившись на Горюнова, пояснил: – Да потому, что договор неподходящий. Вы человек деловой – поймете: директор женщина, завхоз женщина… Что они могут? Нет, сейчас этот номер не пройдет, Самуил Григорьевич. Меня вы, так сказать, не охмурите. Ремонт, электричество, транспорт – это мы и без вас получим. Школе нужны деньги, средства. Ученические пособия, обстановка, спортинвентарь…

– Ну что ж… Разве я возражаю? Конечно, надо. Всё надо! Если это будут разумные требования – мы всегда договоримся. Я же понимаю, что воспитание молодежи очень важное дело!

– Вот, вот! Это, так сказать, главное дело! – подняв палец, сказал Архипыч. – Так что эту бумажку в архив подшейте… А сейчас разрешите осмотреть весь подвал?

– Пожалуйста, пожалуйста! У нас пропусков нет. Вас проводить? – предложил заместитель. – Я могу послать технолога…

– Зачем? Производство нас не интересует. Мы только помещение посмотрим… Так сказать, не дует ли где.

– Пожалуйста! Если кто-нибудь спросит – сошлитесь на меня…

Покинув заместителя, Константин Семенович с завхозом отправились по цехам.

– Это нам повезло! – с трудом сдерживая радость, говорил Архипыч. – Дюже повезло! Теперь мы их выколупнем в два счета! Промахнулся Соломон!

– Не Соломон, а Самуил, – поправил его Горюнов.

– Я в том смысле, что Соломон мудрым считался. Этот, видать, тоже мужик башкастый… и вдруг такая осечка. Смотри, как он оборудовал! Чего это они делают? Брошки не брошки…

– Это клипсы. Женщины на уши надевают, – пояснил Константин Семенович.

– А к чему?

– Так. Для красоты. Вместо серег.

– Какая же в них красота? Пластмасса. Батюшки! Ты смотри, сколько! Тут на всех баб, какие есть на земле, хватит. На экспорт они их делают, что ли?

Обойдя все цеха артели, нашли лестницу, ведущую в школу. Дверь была закрыта на громадный висячий замок, а кроме того, забита толстыми гвоздями. Затем прошли в кочегарку. Здесь было темно и холодно. Зажгли тусклую лампочку, ввернутую в ломаный патрон. Небольшой запас угля, оставшийся с прошлого года, был разбросан по полу и хрустел под ногами.

– Ну и хозяева! – ворчал Архипыч, осматривая кочегарку и заглядывая в топку котла. – Руки бы оторвать халтурщикам! О рабочем сознании болтаем на всех собраниях, а на деле… Эх! совести нет…

– Ну, что! Большой ремонт? – спросил Константин Семенович.

– Ремонта большого не надо, но запущено всё. Трубы надо просмотреть… Сколько нам кочегаров полагается?

– Три на зимний период.

– А летом их куда?

– На все четыре стороны.

– Ну уж это не годится! – возмутился Архипыч. – Да кто же так делает?

– По штатам так…

– Так ведь это же государству дороже станет. Надо людей, так сказать, постоянных, чтобы, так сказать, ответственность чувствовали… Такое здание! Сезонники столько тут наломают…

– Сделаем, Архипыч. Ты ищи двух постоянных. Летом мы их в лагере используем. Мастеров ищи, умельцев.

Когда Константин Семенович и завхоз выходили из подвала, было уже двенадцать часов.

– Задержались мы с тобой, – сказал директор. В два часа обещал заехать заведующий роно. Идем наверх!

17. Первые знакомства

В школе шел ремонт. Полы первого и второго этажей перемазаны мелом, известкой, окна забрызганы краской. Всюду разбросана рваная бумага, опилки, песок. В широких светлых коридорах нагромождены друг на друга парты, столы, скамейки. Но работающих нигде не видно.

– В чем дело? На обед они, что ли, ушли? – спросил Константин Семенович, заметив несколько прислоненных к стене кистей.

– На обед вроде бы и рановато, – проворчал Архипыч.

Из конца в конец прошли они весь коридор, заглядывая через стеклянные двери в классы. Большой актовый зал во втором этаже, с красивой хрустальной люстрой, вызвал на лице директора улыбку:

– Прекрасный зал! Сюда, пожалуй, вся школа войдет.

Специально сделанные и скрепленные по десять штук в ряд дубовые стулья с откидными сидениями были сдвинуты в конец зала.

– Ну вот, смотрите, товарищ капитан! – сказал Архипыч, разглядывая стулья. – Расхлябаны, разболтаны… А дела тут всего ничего! Все на винтах. Два рабочих с отвертками в одну смену справятся…

– Нет, нет! – остановил его Константин Семенович. – Никаких рабочих! Мы же с тобой условились, Архипыч. Всё будут делать сами ребята. Они здесь хозяева, это их дом, и они должны это чувствовать всё время. Наше дело научить их, организовать, подсказать, проверить… Мне, например, совсем не нравится, что школу ремонтируют рабочие. В чем дело! Воспитываем барчуков, иждивенцев, а потом руками будем разводить. Вот откуда у детей такие настроения, что им всё подай да приготовь.

– А как насчет инструмента?

– Они принесут. Это же им интересно! Всё, понимаешь, решительно всё, самая сложная, самая трудная и даже самая грязная работа должна делаться руками детей. И когда будешь ставить перед ними какую-нибудь задачу, особенно подробно не распространяйся, не разжевывай. Только основу. Они любят сами додумать… Это полезно. И никогда не забывай о цели. Запомни, что работать ради работы нельзя. Работать можно только для удовлетворения потребностей тела или потребностей души. Это закон! Какое бы дело ни делал человек, особенно ребенок, он должен знать и понимать – зачем. Он должен быть заинтересован.

– Точно, точно, Константин Семенович.

– Вначале, конечно, нам с тобой будет трудновато. Пока познакомимся, пока нащупаем актив, пройдет немало времени. Сейчас мы знаем, что у нас почти тысяча детей разного возраста… И это всё, что мы пока знаем.

Разговаривая, они подошли к штабелю парт.

– Маленькие! – умилился Архипыч. – Скажи ты… Для первоклассников, наверно.

Он снял одну из парт на пол и сел сначала боком, а затем втащил и поставил ноги, приподняв коленями переднюю часть стола.

– Да… Мало я сидел за партой, – со вздохом сказал Архипыч. – Пять с половиной классов.

– Надо будет все парты просмотреть, и если каких-нибудь номеров не хватает… – начал Константин Семенович и, подумав, с досадой продолжал: – Борис Михайлович говорил, что склад забит маленькими размерами, а больших нет. И почему это так? Ну ладно, может быть, для старших столы достанем… Парты имеют большое значение, Архипыч. Искривление позвоночников чаще всего из-за парт.

– Ну, а насчет перекраски как? – спросил Архипыч, похлопав рукой по черной крышке.

– Обязательно! Время у нас есть. Высохнут.

– А красить будем только верх? Хорошо бы так: верх белый, а сбоку голубое…

– Не возражаю.

– Красивый эффект! Придут в школу – и пожалуйте! Белые парты! Сколько я помню, нигде не встречал. Всегда черные. Надо бы это с первых дней советской власти установить. Не додумались.

– Привычка.

– Хорошая привычка, она ничего, не мешает, – задумчиво произнес Архипыч. – А плохая – тормоз всевозможному развитию…

В это время где-то наверху послышался детский смех и голоса.

– А в школе кто-то есть!

– Это на третьем этаже, – прислушавшись, сказал Архипыч.

– Ну хорошо! Давай пока разойдемся. Я поднимусь, а ты разыщи Острову и начинай приемку. Если придет завроно, дай мне знать. С ремонтом решай сам. Если что-нибудь фундаментальное, срочное – надо продолжать. А красить… ребята сами покрасят. Главное – материал достать.

– Да уж как-нибудь. Не мытьем, так катаньем, – с усмешкой проговорил завхоз, вылезая из-за парты.

Спускаясь по лестнице вниз, Архипыч встретил в вестибюле очень курносую, с живыми любопытными глазами женщину лет тридцати.

– Здравствуйте, уважаемая! Вы собственно кого ищете? – обратился он к ней. – Не меня ли?

– А вы кем будете? Техником?

– Никак нет. Я по другой специальности. Вы, надо полагать, здесь работаете?

– Да.

– В качестве кого?

– Нянечки.

– Нянечки! – удивился Архипыч. – Кого же тут нянчить? Здесь вроде бы и грудных-то детей не водится.

– Это мне неизвестно. Так прозывают: нянечка да нянечка! А вообще я сторожиха-уборщица.

– Ага! Вот это понятно! И живете вы при школе?

– Да.

– И много вас тут живет?

– Трое.

– И помещение у вас хорошее?

– Ниче-его! – протянула уборщица. – Жить можно.

– А зовут вас?

– Поля.

– Полина. Так. А по отчеству?

– Григорьевна.

– Очень, рад познакомиться, Полина Григорьевна. Моя фамилия Степанов. Зовут Андрей Архипыч.

– А кем вы будете?

– Я новый завхоз. Пришел дела принимать.

От неожиданности Поля всплеснула руками и засмеялась:

– Ой, лишеньки мне! Надо бы сразу догадаться. Зинаида Терентьевна вчера баяла, что завхозом теперь мужчину поставили. А мне и невдомек, что вы тот самый! А что… и директор теперь новый? Тоже мужчина?

– Точно! Директор новый. Строгий! – вытаращив глаза, протянул Архипыч. – Беда!

– Ну!?

– Ужас какой строгий! Чуть что не так, лучше и на глаза не показывайся. Порядок любит!

– Это ничего. Когда порядок – это хорошо! – с кокетливой улыбкой заметила Поля. Новый завхоз явно нравился ей, и было приятно, что она познакомилась с ним раньше, чем другие.

– Ба́ско!

– Как вы сказали? – удивилась Поля.

– Я по-вашему выражаюсь, по-уральски. Баско! В Ленинград вы с Урала перекочевали?

– Ой! А вы почем знаете?

– Вижу. Земляк земляка слышит издалека.

– И вы, стало быть, тоже с Урала?

– Родился там и вырос.

– Ну-у! А где?

– В Лысве.

– О-о! А я под Чусовой.

– Значит, рукой подать! Ну ладно, Поля. Поговорим в другой раз. Где эта… как ее… Острова?

– Была здесь, вас поджидала, а сейчас в роно пошла. Обещала скоро воротиться.

– А мы ее ждать не будем. Ключи от помещений у вас имеются?

– Есть.

– Вот мы и обойдем сейчас всё по порядку. Директор пускай, как полагается командиру, по карте разбирается, по плану, а я должен своими глазами всё видеть, руками пощупать. Всё помещение досконально обследовать. Какие где закоулки, кладовки… Чтобы ничего не упустить…

Между тем Константин Семенович поднялся на третий этаж и, прислушиваясь к доносившимся голосам, прошел в конец коридора. Здесь он остановился перед дверью, на которой висела табличка: «Кабинет естествознания», и открыл ее.

В комнате был очень тесно. Всюду, где только можно, стояли и висели горшки с растениями: на сдвинутых партах, между ножек перевернутого учительского стола, на ящиках, на клетках и даже на дощечках, положенных поперек аквариума. В комнате находились три девочки, два мальчика и учительница, маленького роста, полная. Занятые кормлением морских свинок и трех кроликов, они не заметили, как в кабинет вошел Константин Семенович.

– Пусти его… пусти. Он сам возьмет, – строго говорила старшая девочка.

– Она всё время его на руках таскает, – недовольно пробурчал мальчик. – Ты думаешь, ему очень приятно?

– Конечно, приятно!

– Вот бы тебя так… Он же бегать хочет!

– Ксения Федоровна, – обратилась девочка к учительнице, но, увидев вошедшего, смутилась. – Ой! к нам пришли…

Учительница оглянулась и через большие роговые очки, каким-то чудом державшиеся на маленьком, как пуговка, носу, внимательно посмотрела на чужого человека.

– Здравствуйте! Я вам не помешал? – спросил Константин Семенович с улыбкой.

– А вы кто? Строитель?

– Нет. Меня направил в вашу школу Борис Михайлович. Завроно… Посмотреть, что у вас тут делается…

– А-а! Пожалуйста, пожалуйста. К сожалению, у нас тут ничего хорошего не делается. Директриса на юге отдыхает, ремонтируют кое-как и когда вздумается… То придут, то не придут, – охотно заговорила учительница низким, грудным голосом. – Время идет, скоро занятия… И о чем они только думают?

Большинство учителей имеют прозвища, хотя, и не всегда знают о них. По прозвищам можно судить, как ученики относятся к тому или другому преподавателю. Уже одно то, что Ксения Федоровна находилась в школе с ребятами в отпускное время, показывало, что она любит свое дело, любит детей, а значит, и прозвище у нее должно быть какое-нибудь ласковое. «Наверно, что-нибудь вроде "Шарика", – подумал Константин Семенович. – Или "Пузырька"»… В тот же день он узнал, что ошибся, но не очень. Ксения Федоровна действительно имела прозвище, но звали ее «Колобок».

– А у вас тут тесновато, – проговорил он.

– Ну, сейчас вообще не повернуться. Стащили растения со всей школы.

– А это ваш актив?

– Это дежурные. Кормят животных, птиц, поливают растения. Актив мой почти весь уехал за город копать ландыши. Хотим нынче зимой выгонять цветы.

– Это хорошо. Это очень хорошо! – похвалил Константин Семенович. – Ксения Федоровна, можно вас попросить на минутку?

– Пожалуйста. Маша, я вас ненадолго оставлю! – предупредила учительница и вышла из комнаты.

Здесь, в коридоре третьего этажа, ремонт еще не начался и было сравнительно чисто. Константин Семенович, приноравливаясь к шагавшей рядом учительнице, медленно направился к лестнице.

– Ксения Федоровна, я хотел с вами, во-первых, познакомиться… Зовут меня Константин Семенович Горюнов.

– Вы новый директор! – воскликнула она.

– Да.

– Мне сообщили вчера в роно по секрету. И вы, говорят, из милиции…

– Да. Последние четыре года я работал в милиции. А почему это вас удивило?

– Да нет… Это, может быть, и к лучшему. Дела в нашей школе так запущены, что тут нужен решительный человек. С опытом.

– С опытом милицейского работника? – с усмешкой спросил Константин Семенович.

– А что в этом плохого? Ничего плохого не вижу!

– Я тоже.

– После войны сменилось столько директоров! Вы шестой… А удивило меня знаете что? – спросила учительница и, не дожидаясь ответа, продолжала: – Есть приказ министерства, что директорами школ можно назначать людей только с высшим педагогическим образованием, имеющих стаж не меньше трех лет.