Текст книги "Новый директор"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

48. Допрос Уварова

Прежде чем подняться наверх, Константин Семенович позвонил из приемной Глушкову и предупредил, что сейчас придет.

Игорь сидел в коридоре и был так погружен в свои мысли, что даже не заметил проходившего мимо директора школы.

– Здравствуй, Алексей Николаевич! Как жизнь?

– Сам видишь! – крепко пожимая руку бывшему начальнику, ответил Глушков. – Думал, что осталось только документы подшить, а дело всё тянется и пухнет. Сейчас передаем в комитет.

– Я по старой памяти получил от комиссара задание, – начал Горюнов.

– Знаю, знаю. Сегодня утром обсуждали.

– Ну, а как мальчик себя ведет? Признался?

– Нет. Настойчиво требует позвонить матери. Да я особенно и не торопился. Тебя, как условились, поджидал.

– Очной ставки с Волоховым не делал?

– Пока нет.

– А с Арнольдом?

– Берегу под конец.

– Он догадался, кто такой Арнольд?

– Кажется, нет. Да вот почитай! Я довольно точно записал. – Глушков открыл папку с протоколом допроса. – Странный паренек. Сын таких родителей… И котелок хорошо варит, начитанный. Ну и чего ему, казалось бы, не хватало?

– Значит, чего-то не хватает. Не единым хлебом жив человек. Очень я боюсь, что он не один… – сказал Константин Семенович. – Боюсь, что в школе у него есть последователи. В этом деле я бы хотел поглубже разобраться.

– Разбирайся, пожалуйста. Кстати, и мне поможешь. Он в коридоре.

– Видел. Я пока дело полистаю, а ты начинай. Потом я вмешаюсь. Донесения Арнольда тут?

– Там.

Константин Семенович взял папку и сел в стороне. Дело Волохова он отлично помнил, но после того как ушел в школу, накопилось много нового, и нужно было всё прочитать. Глушков открыл дверь и, выглянув в коридор, крикнул:

– Уваров! Заходите!

Внешне Игорь держался на допросе уверенно, на все вопросы отвечал тоном напрасно обиженного человека и всё отрицал.

– Кого я вижу! – удивленно протянул Константин Семенович, как только глаза их встретились. – Игорь Уваров! Вот уж не думал встретиться здесь, в угрозыске! Алексей Николаевич, это же ученик нашей школы, Игорь Уваров, – объяснил он, несколько сбитому с толку тем, что так естественно удивился, Глушкову.

– Ну так что? – неопределенно промолвил тот.

– Разговор ведь шел о каком-то Олеге Кашеварове…

– А… – понял в чем дело Глушков. – Это его литературный псевдоним.

– Вот оно что! Ну всё равно. Должно быть, тут какое-то недоразумение. Вы успокойтесь, Игорь, – обратился к юноше Горюнов, пристально глядя на него. – Всё выяснится. Правда всё равно всплывет на поверхность.

– Константин Семенович! Вы здесь! Я очень рад… – заговорил Игорь, когда пришел в себя от удивления. – Будьте добры, позвоните маме. Я всё время прошу…

– Почему маме! Стоит ли ее волновать?

– Стоит, стоит… Вы только скажите ей, что меня не отпускают из милиции.

– Нет, Игорь. Уж лучше позвонить отцу. Всё-таки он мужчина…

– Вы его не найдете. Он занят. Где-нибудь на совещании. Позвоните, пожалуйста, домой. Мама сама ему скажет.

– Ну хорошо… Позвонить мне не трудно, но только с разрешения следователя. Ведь вы, Игорь, оказались под следствием. Алексей Николаевич, можно?

– Пока он не будет говорить правду, я не могу разрешить.

– Вот видите, Игорь, не разрешают. Надо говорить правду.

– Какую правду? Я же не молчу. Отвечаю на все вопросы. Я даже не знаю, в чем меня обвиняют.

– Пока я вас ни в чем не обвиняю, – сказал Глушков. – Садитесь. Нужно всё выяснить…

– Я же от вас ничего не скрываю, гражданин следователь. Почему вы мне не верите?

– Если не верю, значит, имею на то основание. Какие, например, у вас были отношения с Гошкой Блином?

– Никаких. Здесь я первый раз услышал эту дурацкую кличку.

– Однако Блин утверждает, что знает вас.

– Ну мало ли что он утверждает. Врет!

– Откуда же он знает ваш псевдоним?

– Может быть, где-нибудь и встречались… когда-нибудь, – осторожно ответил Игорь.

– Значит всё-таки встречались?

– Я сказал – может быть! Случайно, в какой-нибудь компании, в парке или на стадионе… Он меня видел, а я… Я даже не знаю, как он выглядит… ваш Блин!

Константин Семенович сел за соседний стол и, просматривая дело, стал слушать допрос.

– Хочу вам дать добрый совет, Уваров, – проговорил Алексей Николаевич, покосившись в сторону Константина Семеновича. – Никогда не считайте других глупей себя. Вы слышите меня?

– Да, да. Советы я всегда слушаю, – охотно ответил Игорь, – чтобы передавать их другим. Больше с ними нечего делать. Для себя они никогда не годятся.

Константин Семенович насторожился, услышав знакомую фразу. Но где, у кого, в какой книге он ее читал?

– Вот как? – покачал головою Глушков.

– Да, так.

– Любопытно! Ну, а адрес Блина вы знали?

– Я же вам сказал, что не видел, не слышал и ничего о нем не знаю.

– Вы устроили ему передачу…

– Какую передачу? Что вы выдумываете!

– Гражданин Уваров, во-первых, вы грубы! А во-вторых, я вовсе не заинтересован в том, чтобы выдумывать.

– Это вам только кажется…

– Не кажется, а точно! И, пожалуйста, держитесь вежливо.

– Хорошо.

– Адрес Волохова вы знали?

– Нет, не знал.

– Мать Волохова говорила, что вы были у нее в доме несколько раз.

– Какая мать?

– Алексей Николаевич, – вмешался Горюнов, – пожалуй, он прав… Мать Волохова не знала и никогда не видела Игоря Уварова. Она говорила об Олеге Кашеварове…

– Да, да. Совершенно верно! – согласился Глушков. – Существенная поправка. Передачу организовал Олег Кашеваров. Так?

– Может быть! Спросите у него, – с усмешкой ответил Игорь.

– У кого?

– У Олега Кашеварова.

– Ах, так! Теперь вы даже не знаете, кто такой Олег Кашеваров?

– Не знаю.

– Но часа полтора тому назад вы признались, что это ваш литературный псевдоним.

– Вы меня неправильно поняли, – не задумываясь, нагло ответил Игорь. – Я сказал, что такое имя могло бы быть моим псевдонимом. Понимаете? Могло бы быть.

– Вот! Слышал, Константин Семенович? – сказал Глушков, поворачиваясь к Горюнову. – Он решил отрицать всё. Рассчитывает на заступничество папы. – И, обращаясь к юноше с упреком, продолжал: – Вы же советский человек, Уваров, комсомолец!

– Не путайте различные вещи! – тоном наставника ответил Игорь. – Частная и общественная жизнь – совершенно различные вещи. Они управляются разными законами и движутся по разным путям.

И тон и фраза озадачили Глушкова. Он изумленно посмотрел на юношу.

– Оригинальная мысль! – покачал головою Константин Семенович и, посмотрев на часы, дал этим сигнал следователю. – Сразу видно, что Уваров из породы мыслителей.

Игорь не понял насмешки и довольно усмехнулся.

– Мыслитель! – вздохнувши, проговорил Глушков и встал. – Константин Семенович, я бы не прочь спуститься в столовую. Ты еще посидишь?

– Придется. Надо же всё прочитать…

– А с ним что делать? – нарочито громко спросил он, кивнув в сторону молодого человека. – Оформить в камеру?

– Гм… Это ваше дело…

– Да, но я вижу, что сегодня с ним бесполезно разговаривать. Совсем заврался. Посидит в одиночке, подумает…

Глушков сердито посмотрел на встревоженного юношу и вышел из комнаты. Он в самом деле был голоден, а потому немедленно отправился в столовую.

Некоторое время Константин Семенович, не обращая внимания на Игоря, сосредоточенно читал новые материалы.

– Константин Семенович, – робко начал юноша, – они действительно хотят меня посадить в тюрьму?

– В камеру предварительного заключения, – поправил его Горюнов. – Да, посадят.

– А за что?

На этот вопрос Константин Семенович ничего не ответил и только вздохнул. Через минуту Игорь снова заговорил:

– Вам сообщили о моем задержании… как директору школы?

– Да.

– Вы раньше здесь и работали?

– Да.

– Можно я позвоню домой?

– Нет. Вам же не разрешили.

– Они не узнают.

Константин Семенович грустно посмотрел на юношу и снова вздохнул.

– Честный человек, Игорь, поступает всегда честно, – сказал он. – Видят его или не видят, узнают об этом или не узнают. Алексей Николаевич не сомневается в моей честности.

– В наше время быть таким честным очень трудно.

Бровь Константина Семеновича изумленно приподнялась:

– Откуда это у вас, Уваров?.. Нет, ошибаетесь. Всё дело в привычке.

Некоторое время в комнате стояла тишина. Игорь с тоской смотрел в окно на знаменитую арку, через которую в семнадцатом году народ шел на штурм Зимнего дворца. Сколько раз он слышал об этом, проходил в школе, читал в книгах, видел в театре, кино… Всё это он знал – но только головой, как урок, без участия чувств.

– Привычка быть честным, – задумчиво проговорил Игорь. – Странно… Совершенно честных людей не бывает. Все имеют недостатки. Оттого-то всем так и нравится выводить на чистую воду других людей… Это отвлекает общее внимание от их собственных делишек.

– Это не ваши слова, – сказал Константин Семенович, поднимая голову от бумаг.

– Не мои слова, – криво усмехнулся Игорь. – Все люди пользуются чужими словами… только в разных комбинациях.

– Верно. Но ведь между готовыми комбинациями и своими есть какая-то разница. В каждой комбинации заключается мысль, убеждение. Так?

– Конечно. Готовыми комбинациями пользуются дураки, потому что у них нет своих мыслей, – подхватил было Игорь, но сообразив, что это относится и к нему, вызывающе прибавил: – А другие чужими словами хотят скрыть свои убеждения.

– Бывает и так. Но если вы это понимаете и осуждаете, зачем же так поступаете?

– Как так?

– Пользуетесь чужими мыслями. Чужими во всех отношениях.

– Например?

– Оскар Уайльда… Между прочим, парадоксы и цинизм Оскара Уайльда как-то еще можно оправдать эпохой, условиями жизни… Это своего рода протест. А у вас…

На какой-то момент Игорь смутился. Разоблачение было неожиданным. Впервые, принимая во внимание его семнадцать лет, встретил он человека, знающего любимого писателя. Обычно он легко выдавал его «оригинальные» мысли за свои.

– Протест! – повторил он. – Пускай протест. Я тоже протестую!

– Против чего?

– Против лицемерия, вранья, халуйства, – презрительно сощурился Игорь. – Вы думаете, я совсем еще мальчик?.. Ничего не вижу, ничего не понимаю? Только не говорите, пожалуйста, красивых слов. Я всё равно ничему не верю. Я знаю, о чем вы будете говорить!

– О чем?

– О чести, о долге, о Родине… Да, да! Тысячу раз… миллион раз я слышал эти комбинации слов!

– И сами говорили не раз, – в тон Игорю подсказал Константин Семенович. – На комсомольских собраниях…

– Я? Да, говорил. А что делать? Все говорят, ну и я говорил.

– Зачем?

– То есть как зачем? Так принято!

– Разве нет других тем для разговора? Ведь скучно говорить миллион раз одно и то же.

– Скучно… очень скучно. Так надоело, что просто сказать не могу. Тошнит! И главное, что… Ну ладно, подхалимы болтают, хвастают: «Мы пахали». Доносы пишут, кляузы, чтобы выслужиться. А я?.. Мне же ничего не нужно. Я совсем не эгоист…

– Вы не эгоист?

– Нет.

– Вот как! Значит, вы считаете эгоистами тех, кто…

– Кто ставит свои личные интересы превыше всего.

– Но если вы не эгоист и не ставите личные интересы превыше всего, то чьи же интересы вам дороги?

– Интересы других.

– Кто эти другие?

– Ну мало ли… Друзья! Родные!.. А впрочем, не буду притворяться. Конечно, я тоже эгоист… Как и все. Но только я не жадный. Мне много не надо.

– Потому что у вас всё есть.

– Ну не всё… но я, конечно, не нуждаюсь в куске хлеба.

– И никогда не задумывались, как он добывается, этот кусок хлеба. Вот если бы вы сами, своими руками вынуждены были что-то создавать…

– То я был бы самым счастливым человеком! – насмешливо закончил Игорь. – Всё это я слышал тоже миллион раз. На всех уроках, как попугаи, долбят: счастье в труде, счастье в труде! Выслуживаются!

– А вы не согласны?

– Откровенно?

– Ну, если уж говорить, то только откровенно.

– Конечно, не согласен. Приманка для дураков! Какое же это счастье, если самым большим достижением считается сокращение рабочего дня! Обещают, что при коммунизме вообще всё будут делать машины. А сейчас?.. Сейчас дураки вкалывают почем зря, а умные гуляют.

– По Невскому, или, как вы говорите, по Бродвею?

– Я? Нет, вы ошибаетесь, Константин Семенович. Так стиляги говорят. Я не стиляга. «Гулять» я сказал в другом смысле. Жить в свое удовольствие.

– За счет других!.. Как об этом сказано у Уайльда? Наверно есть что-нибудь подходящее… Не помните?

Игорь колебался недолго. Мельком взглянув на Горюнова, он улыбнулся и медленно проговорил:

– «Наслаждение – это единственное, ради чего нужно жить».

– Вот, вот! Очень глубокая мысль для клопа. Клопиная философия! – брезгливо проговорил Константин Семенович и, немного помолчав, спросил: – Ну, а как относится ваш отец к уайльдовскому творчеству? К «Портрету Дориана Грея»?

– Отец? Да он и понятия не имеет! Я думаю, что, кроме марксизма-ленинизма, постановлений партии да книг по своей специальности, он вообще ничего не читает.

– А вам не приходилось с ним говорить на эти темы?

– Что вы!.. Он же домой приезжает только ночевать. Мы с ним по неделям не встречаемся.

– Значит, он из тех людей, которые, как вы сказали, вкалывают почем зря. А мать? Она влияет на вас?

– Моя мама – женщина приятная во всех отношениях, но… как бы это вам сказать… недалекая! Она много читает, ходит в театры, но всё понимает по-своему, Она и ко мне относится как-то по-своему…

– Дома у вас большая библиотека?

– О, да-а! В переводе на дрова, кубометров тридцать наверно.

– Ловко вы считаете… А что вы думали делать после школы?

– Я не думал. Если будет нужно, родители куда-нибудь пристроят.

– Вы занимались английским языком?..

В этом вопросе Игорь почувствовал что-то недоброе.

– Откуда вы знаете? – настороженно спросил он.

Константин Семенович понял, что проговорился.

Раньше времени он не хотел раскрывать свои карты.

– Кто-то говорил в школе, – ответил он безразличным тоном. – Не помню, кто.

– Вас это удивляет?

– Наоборот. У нас так много людей, усердно изучающих иностранные языки с целью… – Он остановился и пытливо посмотрел на юношу. – Надеюсь, вы понимаете, с какой целью?

– Да, конечно!

– Вы хорошо говорите по-английски?

– Нет, слабо. Практики мало.

– А разговорный язык понимаете?

– Кое-что, из пятого в десятое.

– Мне кажется, что какие-то понятия вы получали еще и по «Голосу Америки»…

– Потому что я говорю по-английски?

– Нет. Потому что в голове у вас ужасная путаница. А вам не приходилось читать каких-нибудь философов? Ницше, Шопенгауера, Канта?

– Нет. Пробовал раза два, но бросил. Сплошная муть. Какой-то дух… Папа мне рассказывал, что во время войны наш снаряд разворотил могилу Канта, а кто-то написал на сломанном памятнике: «Теперь ты понял, наконец, что мир материален».

– Интересно! Надо запомнить! – сказал смеясь Константин Семенович.

– Скажите, пожалуйста, а почему у нас глушат «Голос Америки»? – неожиданно спросил Игорь. – Боятся? Да?

– Чего боятся?

– Что они нас сагитируют и мы повернем обратно к капитализму?

– Кто это «мы»?

– Мы? – удивился юноша. – Мы! Народ!

– Вы пока еще к народу никакого отношения не имеете, Уваров. Вы и вам подобные – это крохотный, хотя и неприятный прыщик на теле народа.

– Прыщик! – обиделся Игорь. – Пускай прыщик, однако на мой вопрос вы не можете ответить.

– Надо было спросить отца.

– Я спрашивал. Он говорит, что это сплошное вранье и грязная клевета.

– Правильно ответил.

– Ну, а если всё вранье и клевета, зачем же глушить? Неужели народ сам не разберется?

– В том-то и дело, что разберется… Разберется и может возненавидеть американцев. Ведь передачи-то ведутся от имени народа. Так они и называются «Голос Америки». А как вы полагаете, к чему могут привести озлобление и ненависть?

Игорь слушал с интересом. Вывод напрашивался сам, но из упрямства он не хотел отступать и на поставленный вопрос, только пожал плечами.

– К ссоре! – ответил за него Константин Семенович. – А разве можно ссорить и стравливать народы? Разве виноваты рядовые американцы, что от их имени в эфир передают всякую провокационную чушь?.. «Голос Америки» занимается замаскированной пропагандой войны. А мы войны не хотим. Странно, что вы, комсомолец, сын культурных родителей не понимаете таких простых вещей!

Некоторое время Константин Семенович молча смотрел на юношу.

– А скажите, – вдруг спросил он, – вы понимали, что украденный документ, который вы передали иностранному моряку, это измена народу, что это предательство?

Вопрос заставил юношу сильно побледнеть, но он не опустил глаза.

– Думаю, что детективные книжки вы читали, – продолжал Горюнов. – Там довольно четко, даже слишком четко сказано о таких действиях… Значит, как бы вы легкомысленно ни относились к жизни, вы не могли этого не знать…

– Что вы говорите! – пылко возмутился Игорь. – Какой документ?

– Паспорт, который вы достали у Блина и передали моряку. Где вы с ним познакомились?

– Да что вы на самом деле, Константин Семенович! Ничего я не знаю… Какой-то паспорт… Блин… моряк…

Константин Семенович вздохнул, покачал головой и снова углубился в чтение дела. Прошло немало минут, пока Игорь снова не заговорил:

– А что вы читаете?

– Ваше дело, – не поднимая головы, ответил Горюнов.

– Мое дело! – прошептал юноша. – Как это? Откуда?

– Вот видите, сколько уже накопилось всяких документов, – сказал Константин Семенович, приподнимая толстую папку. – Неужели вы серьезно думаете, что вас задержали без всяких оснований?

Вытащив из папки «Смену», он развернул ее, поднял до уровня глаз и начал разглядывать наколотые точки на свет. Игорь узнал листок.

– А это что? – тихо спросил он.

– Газета, которую вы накололи и с конфетами отправили Волохову.

– А почему следователь ничего не сказал?

– Алексей Николаевич надеется, что вы раскаетесь и сами во всем сознаетесь. Наш закон по-разному оценивает поступки людей. Чистосердечное признание своей вины значительно смягчает наказание.

– Нет, нет! Я ни в чем не виноват… Ни в чем! Вы не смеете меня мучить, вы же учитель… – со слезами в голосе вдруг заговорил Игорь.

– Да, я учитель – и в школе и здесь, – спокойно ответил Константин Семенович.

– Вы нарочно… Вы хотите отомстить… – продолжал Игорь. – Я маме скажу…

С этими случайно вырвавшимися словами он бросился к телефону и схватил трубку. Лихорадочно набирая номер, Игорь плакал и бормотал непонятные слова. Константин Семенович, не шевелясь, наблюдал за ним. Телефон был местный, и прежде чем набрать номер, нужно соединиться с городом. Этого Игорь не знал.

– Маменькин сынок! – тихо, но так, чтобы юноша слышал, проговорил Константин Семенович. – Пакостлив, как кошка, труслив, как заяц.

Игорь услышал это и перестал бормотать. Сделав еще попытку набрать номер, он бросил трубку, закрыл лицо руками и, положив голову на стол, зарыдал.

Вошел Глушков, но Константин Семенович махнул рукой, и тот скрылся за дверью.

– Ваше счастье, что вы вовремя родились. Года три назад всё было бы иначе. Не пощадили бы отца и мать, – холодно проговорил Горюнов. – Изменить своему народу! Что может быть подлее?

Игорь резко выпрямился. Сейчас он выглядел совсем иначе. Красные, припухшие от слез глаза, растрепанные волосы, размазанная по щеке грязь.

– Нет, нет! Я не изменник! – заговорил он. – Я никому не хотел сделать плохо… Меня обещали свозить за границу на две недели, а потом назад. Я бы обязательно вернулся… Я хотел только посмотреть…

Константин Семенович постоял немного, послушал, затем выглянул в коридор и, увидев неподалеку Глушкова, разговаривающего с Арнольдом Спиридоновичем, жестом позвал их.

– Алексей Николаевич, Уваров хочет говорить правду, – сказал он, когда Глушков был уже в комнате. – Так, Уваров? Я правильно вас понял?

– Да, – рыдая, ответил тот.

Константин Семенович глубоко вздохнул, кивнул головой Глушкову и Васильеву и тихо вышел из кабинета.

49. Передача дел

Игорь оказался прав: увидеть его отца в этот день можно было только вечером. Виталий Павлович, узнав, что с ним хочет встретиться директор школы, в которой учится его сын, пригласил домой на чашку чая.

Было еще рано, и Константин Семенович отправился в школу. Следовало поговорить с Самуилом Григорьевичем о сроках переселения и добиться, чтобы артель передала подвал в порядке и не снимала оборудование дневного света. Он прекрасно знал, что, уезжая, бывшие хозяева учиняют иногда настоящий разгром. Вывинчивают, снимают и ломают всё, что только можно снять или сломать.

«Придется смотреть в оба», – думал Горюнов, глядя на двух мальчиков, сидящих в кузове грузовика на куче капустных кочанов. Грузовик уже в третий раз пытался обогнать трамвай, но снова помешала остановка. Мальчики, не обращая ни на что внимания, о чем-то спорили.

«Зачем они забрались на капусту? А может быть, везут урожай со школьного участка?» – снова подумал Константин Семенович, и хотя ему очень хотелось в это поверить, он сейчас же отбросил такую догадку. В пионерских лагерях можно увидеть футбольное поле, площадку для физзарядки и игр, но ни сада, ни тем более – огорода, там не бывает. Кто им позволит копаться в «грязи»? Даже цветочные клумбы обычно обслуживают специально нанятые люди.

В школе, пока он отсутствовал, произошло событие, и первой, как только он вошел в вестибюль, сообщила ему о нем Ксения Федоровна.

– Константин Семенович, очень хорошо, что вы пришли! – взволнованно сказала она, подходя к директору вплотную и оглядываясь по сторонам. – Вернулась, как мы ее все называем, мадам! Я уже успела с ней крупно поговорить… Обменялись мнениями и любезностями. Ей, видите ли, не понравилось наше переселение, ну а я… я не осталась в долгу. Противно, но не могла стерпеть. В конце концов поблагодарила ее за ценные указания и… и даже вспомнила одно изречение: «Была без радости любовь, разлука будет без печали».

– Гм… А мне показалось, что вы умеете себя держать в руках, – покачал головой Константин Семенович.

– Как правило – да! Как правило!.. А иногда, видите, срываюсь. Но не подумайте, что я только за тем вас и остановила, чтобы ругнуть директоршу, – нам нужно выяснить, как поступать со стадионом… Где копать ямы для деревьев и сколько? Посадочного материала мы достали. Юннаты мечтают об аллеях вокруг школы – березовой, липовой, тополевой… Но может быть, мы сумеем тут и пришкольный участок получить?

– Вряд ли. На участок рассчитывать не приходится. Да он нам и не нужен. А деревьев сажайте вокруг стадиона побольше. Как можно больше. Пускай березовые аллеи, пускай хоть целый парк. Мне кажется, что от наших посадок будет многое зависеть.

– Что зависеть? Почему?

– Строители почему-то всё свое внимание сосредоточили на таких вот пустырях. Особенно в центре. Как будто земли за городом мало. Ну, а если тут будет зелень…

– Понимаю, понимаю! Деревья сами за себя начнут бороться.

– Вот именно! Где же сейчас Марина Федотовна?

– Там, в канцелярии. Марию Васильевну допрашивает…

Марина Федотовна, конечно, уже знала, что ее переводят директором школы в другой район, и тем не менее почему-то чувствовала себя на старом месте по-прежнему хозяйкой. Когда Константин Семенович вошел в канцелярию, то сразу же увидел красные, опухшие от слез глаза секретаря школы.

– Мария Васильевна, что случилось?

– Ничего… Я должна уйти… – начала секретарь, сморкаясь в мокрый платок. – Совсем уйти с работы… Вот я приготовила заявление.

– Почему?

– Я должна вам сознаться… Это я виновата. Я предупредила артель о выселении… Я слышала ваш разговор по телефону и отнесла им неподписанный договор…

– Ах, вот причина слез! Я знал.

Мария Васильевна не успела донести платок до лица – рука так и повисла в воздухе.

– Вы знали? – с удивлением спросила она – Откуда?

– Плохим бы я был следователем угрозыска, если бы ничего не знал, – шутливо ответил Горюнов. – Из-за этого и собираетесь уйти?

– Да. Я вам всё испортила.

– Не огорчайтесь. Случилось так, что вы не только не испортили, но даже помогли. Помимо вашей воли, но помогли. Я рад, что вы признались, и всё, что было, никак не повлияет на мое доверие к вам. Успокойтесь. Мне сказали, что вернулась Марина Федотовна?

– Да. Она в кабинете.

– Акт вы перепечатали?

– Да. Он у нее.

Марина Федотовна сидела за столом и читала приемо-сдаточный акт. Уже знакомые Горюнову чуть выпуклые глаза ее не выражали ни радости, ни удивления, ни даже неприязни, когда она увидела нового директора.

– Вы Горюнов? – спросила она. – Мы, кажется, где-то встречались…

– Здесь.

– Что значит «здесь»?

– Здесь. В этом кабинете, весной.

– Ах, да… Теперь вспомнила. Вы работали в милиции и приходили по поводу Чумаченко и его компании. Помню, помню… Они еще в колонии?

– Не знаю.

– Не потому ли вас и назначили директором в нашу школу? Любопытно! Это всё Борис Михайлович экспериментирует… Вы конечно член партии?

– Да.

– Тем лучше…

Встречаясь с такими самоуверенными и бесцеремонными, как Марина Федотовна, людьми, Константин Семенович обычно замыкался, или, как говорят, уходил в себя, но сейчас ему захотелось поглубже понять эту женщину. Ведь она в течение многих лет имела дело с воспитанием детей. От нее зависела здесь и будет зависеть работа и порядок жизни в другой школе. Константин Семенович невольно вспомнил Ушинского… «Воспитатель, – говорил Ушинский, – поставленный лицом к лицу с воспитанниками, в самом себе заключает всю возможность успехов воспитания. Главнейшая дорога… воспитания есть убеждение… Всякая программа преподавания, всякая метода воспитания, как бы хороша она ни была, не перешедшая в убеждение воспитателя, останется мертвой буквой, не имеющей никакой силы в действительности… Воспитатель никогда не может быть слепым исполнителем инструкций: не согретая теплотой его личного убеждения, она не будет иметь никакой силы». Эти слова Ушинского Константин Семенович знал наизусть. Знал он и об огромной роли директора в воспитательном процессе. Глядя на директрису, он вспомнил и Макаренко: достаточно было, например, Макаренко оставить коммуну, а на его месте оказаться «чиновнику», как все достижения коммуны превратились в воспоминания.

Марина Федотовна не мешала Горюнову думать и разглядывать ее, – она читала акт. Константин Семенович ждал всяческих придирок, опасался даже, что нужен будет представитель роно для передачи дел, но, оказалось, ошибся: без лишних разговоров директриса подписала акт.

– Ну что ж… С меня этой школы хватит! – со вздохом сказала она. – Вам я не завидую, но желаю успеха.

– Мне хотелось бы услышать от вас какие-то пожелания, – сказал Константин Семенович. – Вы, может быть, ставили перед коллективом воспитательные цели… Я постараюсь понять их… Кроме того, хотелось бы услышать от вас характеристики…

Марина Федотовна подозрительно посмотрела на Горюнова, но встретила его спокойный, внимательный взгляд.

– Не знаю, товарищ Горюнов… Вряд ли вам пригодятся мои характеристики. Вы за это время столько успели наломать… У вас появились поклонницы… или сторонницы. Скажите, пожалуйста, зачем вы, например, сломали вешалку?

– Решетку?

– Ну да, решетку. У вас же всё разворуют!

– Кто?

– Ну что вы не знаете, кто? Вы же сами разбирали дело Чумаченко. Или вы думаете, что таких больше не осталось?

– Нет. Просто я думаю, что честность нужно воспитывать не решетками и замками, а доверием.

– Идеализм! – неожиданно изрекла Марина Федотовна, но сейчас же, приложив руку к груди, продолжала: – Дело ваше, конечно. Вам придется отвечать, но я бы на вашем месте так опрометчиво не поступала.

Несколько снисходительный и даже покровительственный тон Марины Федотовны можно было объяснить тем, что она имела солидный стаж директорства и считала себя хорошим администратором, тогда как Константин Семенович впервые брался за это дело.

– Вы спрашивали насчет моих замыслов? – откидываясь на спинку кресла, продолжала она. – Да. Весной я договаривалась с нашими шефами. Они обещали выделить школе несколько станков для проведения политехнического обучения. Причем, имейте в виду, что это не в порядке какой-то любезности… Есть указание партии!

– Я знаю.

– Можете не стесняться и требовать.

– А где вы их думали поставить?

– Внизу, в бывшей столовой. Говорят, что вы собираетесь там школьную фабрику-кухню устроить? – с иронической улыбкой спросила она.

– Да, что-то вроде.

– С директором во главе, с начальниками цехов, с инженерами из учащихся. Так?

– Может быть, и так.

– Игра! – заявила Марина Федотовна. – Несерьезная игра. Я вас по-дружески предупреждаю, товарищ Горюнов… Недопустимо серьезное мероприятие партии превращать в пустую игру. Политехническое обучение – это не игрушка. В прошлом году на совещании директоров делал доклад инструктор горкома. Он очень резко и правильно критиковал двух таких директоров. Один затеял игру в совхоз, а другой, видите ли, устроил у себя в школе производственный комбинат… и тоже назначил директора, инженеров, начальников цехов, главного конструктора и всё такое… Горе-начальники, конечно, зазнались. Как же, главный инженер, начальник планового отдела! Есть отчего задрать нос. Представляете картину? Мальчишка в седьмом классе, а уже главный агроном совхоза «Звездочка», – так они назвали свой совхоз. Мы много смеялись тогда… А каково было инициаторам? А? Сквозь землю готовы были провалиться. Не советую и вам оказаться на их месте. Несерьезно всё это. Фабрика-кухня! Кондитерский цех!.. – со смехом закончила Марина Федотовна.

Константин Семенович слушал молча, и хотя внутри его закипало и хотелось ответить резко, но благоразумие удержало, он даже не шелохнулся.

– Смеялись, говорите? – спросил он. – Согласен. Это, наверно, стоит высмеивать… Если взрослые люди, педагоги с высшим образованием, да еще коммунисты, начинают играть детьми… Это действительно нужно высмеивать. Но я не собираюсь играть, Марина Федотовна.

– А фабрика-кухня? Школьный патруль… Ну, школьный патруль – это еще куда ни шло…

– Наша фабрика-кухня будет выпускать продукцию…

– Всё равно! Для школьников это игра!

– Для школьников – да. Безусловно, элемент игры есть и должен быть.

– Об этом и идет разговор.

– Нет, вы, видимо, не поняли докладчика. Я уверен, что он имел в виду игру взрослых. Директор затеял игру! Он играл в передового, оперативного. А дети у него были как шахматные фигурки…

– Не понимаю, о чем вы говорите. При чем тут взрослые? Я же вам ясно сказала: школьники играли в комбинат, в совхоз.

– А в совхозе они обрабатывали землю, что-то выращивали? Имели животных?

– Да. Они собрали приличный урожай. У них были кролики… Но это ничего не меняет!

– А комбинат выпускал продукцию?

– Ну конечно! Они изготовляли наглядные пособия и даже устроили конвейер.

– Если это так, то докладчик – человек, ничего не понимающий в педагогике, а смех директоров можно объяснить только подхалимством.

– Ну знаете ли… Если партия говорит…

– Инструктор горкома – это еще не партия, Марина Федотовна, – перебил ее Константин Семенович. – Директора должны были объяснить ему, что игра – необходимый и обязательный элемент воспитания.