Текст книги "Новый директор"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

35. Школьный патруль

Клима Жука и Монику Арсеньеву Константин Семенович нашел с помощью Агнии Сергеевны, Оба они были комсоргами: она в девятом классе «а», он в десятом «а».

О том, что́ в школе происходит, Моника узнала от своей подруги по классу Риты Ивановой. Прежде чем отправиться в школу, она вчера еще позвонила Климу, с которым дружила. И вот не успели они оглядеться и толком узнать, что делают на пустыре Женя Байков и ребята, как их позвали к новому директору.

– Ну садитесь, товарищи, и будем знакомиться, – приветливо сказал Константин Семенович, когда девушка и юноша вошли в кабинет. – Зовут вас Клим?

– Если вам нужно точно, то не Клим, а Ким. Букву «эл» я приставил, когда подрос. На мои плечи предки взвалили слишком большую нагрузку, – свободно, без тени смущения ответил Жук.

– Почему? – с улыбкой спросил директор.

– Ну как же! Предположим, получил я двойку, – Ким ответил на двойку. Ужасно! Коммунистический интернационал молодежи… и вдруг двойка! Ну, а Клим – это куда ни шло, – охотно пояснил юноша. – К тому же и фамилия у меня не очень подходит. Ким Жук!

– Так! Ну, а вы… Моника Арсеньева?

– Да. Девочки меня зовут просто Моня, – ответила девушка, заливаясь ярким румянцем.

– Нам нужна ваша помощь, товарищи! Или вы решили до конца каникул в школу не ходить?

– Нет. Мы, как видите, пришли! Но, вообще-то, да… не собирались. Мы случайно узнали, что здесь произошел переворот…

– Дворцовый переворот! – всё с той же улыбкой прибавил Константин Семенович. – А не революция?

– Ну, если строй остался прежний… Вместо Марины Федотовны… – неуверенно возразил Клим.

Он еще не знал, как вести себя с новым директором и о чем с ним можно говорить, хотя и успел получить о нем кое-какие сведения.

– С Мариной Федотовной вы проститесь поздней, – перебил его Константин Семенович, – когда она вернется из санатория. Если желаете, можете устроить проводы…

– Она уходит на пенсию?

– Ее переводят в другую школу.

– Жаль! – вырвалось у юноши. Он осекся и с испугом посмотрел на директора.

Константин Семенович сделал вид, что не понял восклицания, и как ни в чем не бывало продолжал:

– Мне сказали, правда по секрету, что вы передовые комсомольцы… так сказать, актив. В чем же дело, товарищи? Я человек новый и во многом еще не разобрался. Не понимаю, например, где комсомол? Неужели все разъехались? Смотрите, что у нас делается: народная стройка! Ремонт школы, стадион, фабрика-кухня… И работают главным образом пионеры. Комсомольцев – раз, два и обчелся. Неужели вы так не любите свою школу?

– Дело не в этом… Можно говорить откровенно, Константин Семенович? – неожиданно спросил юноша и покосился в сторону девушки.

Видимо, по пути сюда они успели о чем-то договориться, и Клим боялся нарушить эту договоренность.

– Товарищи! – с деланным укором протянул Константин Семенович. – Да разве можно так? Какой же еще может быть разговор между коммунистом и комсомольцами? Конечно, только откровенный.

– Да, но вы еще и директор, – неуверенно проговорил юноша и снова скосил глаза на Монику.

– Директор! А это значит: сухой формалист, равнодушный человек, холодный бюрократ?

– Нет, этого я не говорил.

– Не говорил, а подумал! – засмеялся Константин Семенович, откидываясь на стуле. – Всё правильно! Вы не ошиблись, товарищи. Я действительно ужасный бюрократ, чиновник и формалист. Но есть мнение, что другого и нельзя было посылать в вашу школу!

– Да… школа у нас такая… – подтвердил Клим и со вздохом прибавил: – особенная!

– Вот, вот! Потому, вероятно, и комсомольцы такие… особенные! Впрочем, не все. Нашлись и обыкновенные. Очень обыкновенные! Энергичные, увлекающиеся, так сказать, запевалы – Женя Байков, Артем Китаев, Клава Иванова, Виолетта Макарова, Фаина Селезнева, Алиса Рыжук, Рита Иванова, Алла Кочегура, Зоя Кузьмина, Тамара Евстигнеева…

Константин Семенович с умыслом перечислял запомнившиеся ему фамилии девочек, рассчитывая задеть самолюбие Моники. Агния Сергеевна предупреждала, что у девушки очень сложный характер, но если удастся расположить ее к себе, то это будет всерьез и надолго.

Никогда в течение всей своей педагогической работы Константин Семенович не искал и не добивался любви детей. Любовь приходила сама собой, и он давно понял, что это происходит только тогда, когда любовь взаимна. С детьми он был требовательным, часто суровым, но всегда честным. Никакими «взятками», никаким заискиванием, поблажками невозможно добиться детской любви. Наоборот. Дети презирают таких учителей… В лучшем случае, если педагог не любит детей, но добросовестно относится к делу, он может рассчитывать на их уважение.

– Константин Семенович, если вам нужно мобилизовать комсомол, вызовите Зеленцова и дайте ему команду, – сказал Клим.

– Зеленцова? – переспросил директор.

– Да, Митю Зеленцова. Это наш комсомольский вождь. Он мальчик очень послушный. Но ему надо подсказать.

– Вождь первобытного племени… – насмешливо проговорил Константин Семенович. – Так-то оно так… Но вот какая беда, товарищи, я не умею командовать. В армии – да! Там командуешь строем. На-ле-во! Кру-гом! Приятно смотреть! Солдаты, как один, поворачиваются и не думают спорить. А здесь, в школе – не-ет! Не выйдет! Ничего не выйдет. Я думать за вас не собираюсь. Пора самим научиться шевелить мозгами. А потом… Вы уверены, что Зеленцова опять выберут секретарем?

– А это от вас будет зависеть, Константин Семенович, – смело бросил юноша.

– От меня? – с деланной наивностью спросил директор. – Да что вы говорите! Каким же это образом? Вы же будете голосовать?

– Ну так что! Скажете – проголосуем.

– Ну как вам не стыдно, Клим! – с мягким, дружеским упреком проговорил директор. – Откуда у вас такие иждивенческие настроения? Вы всё хотите, чтобы за вас кто-то делал, кто-то думал…

– Да нет… Но так у нас заведено, Константин Семенович, – попытался оправдаться юноша.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – перешел на обычный свой серьезный тон Константин Семенович – А почему вы не протестовали? Я бы на вашем месте сговорился с другими и провалил ненужных кандидатов.

– Да разве так можно?

– А почему бы нет? – удивился Константин Семенович. – Собрались бы после уроков, обсудили бы кандидатов, утвердили бы лучших, поагитировали бы за них, так сказать – провели бы избирательную кампанию, а потом проголосовали. Голосование же, конечно, тайное! Вы думаете, для чего нужно тайное? Чтобы никто не мог навязать вам неугодных кандидатов.

– Вы знаете что, Константин Семенович… Очень уж вы… Просто я ушам своим не верю! – путаясь и не находя нужных слов, заговорил юноша. – Значит, вы считаете… Нет! Ну как же… Вот будут у нас выборы…

– Вот, вот! И я советую вам именно так и действовать.

– Самим?

– Обязательно… только самим.

– А вы думаете, что никто не будет нажимать?

– Я не буду.

– А учителя?

– Н-да… – директор задумался. – Ну о выборах мы еще успеем поговорить позднее. Запомните только, что я не назову вам ни одного кандидата. Да, да! Во-первых, потому, что никого не знаю, а значит, могу ошибиться, во-вторых, потому, что это дело ваше.

– А учителя? – снова спросил юноша.

– Думаю, что с учителями мы договоримся. Ну, а в остальном… Я имею в виду кандидатов в новый комитет. Пускай они будут не такие послушные, но зато дельные, беспокойные, выдумщики… А главное – чтобы сами умели думать. Сейчас я хотел поговорить о другом. Когда ребята резвятся, шалят безобидно, озорничают беззлобно, это ничего, это в порядке вещей. Правда? Но бывают и другие случаи, когда теряется чувство меры. Когда ребята начинают портить, мешать, обижают слабых… Понимаете, о чем я говорю?

– О дисциплине, – ответил Клим.

– Я не очень люблю это слово. «У нас в школе высокая дисциплина…» Как-то не очень по-русски. А если по-другому? Например: у нас в школе прекрасный порядок!.. «Борьба за стопроцентную дисциплину» – что это такое? Со словом «дисциплина» связано что-то принудительное. Лучше: «борьба за порядок». Вы хозяева школы. Вы сами устанавливаете порядок и сами должны его поддерживать. Именно об этом я и хотел поговорить… Вернее, поручить вам…

– Следить за порядком…

– Вот, вот! Именно так. Установить… следить за порядком! Кой-кого одернуть, поправить, успокоить, а может быть, и наказать, если это будет злостным нарушением. И мне кажется, что эта работа не временная, не только до начала учебного года…

Константин Семенович говорил теперь медленно, придавая каждому слову значение, и чем дольше он говорил, тем больше загорались молодые люди. Это видно было по их лицам, особенно – глазам. О, Константин Семенович редко ошибался… Глаза юноши и девушки горели желанием сейчас же ринуться в бой, сейчас же взяться за любое дело, о каком им скажет директор.

– Дежурство? – почти выкрикнул Клим.

– Нет, не то, – поморщился Константин Семенович. – Наша школа опытная, и никто не запретит нам отходить от старых форм, если найдем лучше. А мы найдем. Правда? Откроем окна и двери, проветрим нашу школу… Пускай сюда ворвется жизнь!

– А как? Что же всё-таки делать? – не сводя глаз с директора, спросил юноша.

– Что же всё-таки делать? Между прочим, сейчас ленинградские комсомольцы нашли очень хорошую форму борьбы за порядок…

– Я знаю! – воскликнул Клим. – Мы тоже организуем у себя «комсомольский патруль».

– А пионеров куда? – с улыбкой спросил Константин Семенович.

– Да, действительно… Как же быть с ними?

– Пускай это будет школьный патруль, – предложила вдруг девушка.

– Школьный патруль? Да! – сразу согласился Клим. – Правда, здорово, Константин Семенович? Ручаюсь, что ни в одной школе такого нет!

– Ну что же… Не знаю, что выйдет, но придумали вы очень хорошо. Прекрасно придумали! И не откладывайте дела в долгий ящик. Сейчас же принимайтесь за организацию. Вот кстати, – Константин Семенович постучал в окно проходившему мимо завхозу, – Архипыч, зайди ко мне!

Клим уже не мог усидеть на месте. Он встал и, нервно потирая руки, топтался на месте, как застоявшийся конь.

Совсем иначе вела себя Моника. По яркому румянцу на щеках, по глазам было видно, что она взволнована не меньше. Но она старалась быть спокойной и сидела почти неподвижно. Пальцы, которыми мяла она крохотный платочек, слегка подрагивали. Константину Семеновичу нравилась такая выдержка, и он с удовольствием наблюдал за девушкой.

– А сколько надо человек? – наконец спросила Моника.

– Сколько человек должно быть в школьном патруле? – переспросил директор.

– Да. Сколько мальчиков и сколько девочек?

– Давайте прикинем. Садитесь, Клим, и успокойтесь. Придумать – это еще далеко не всё, надо про-ду-мать! У нас тринадцать старших классов. Начальную школу мы не будем считать. Начнем с того, что возьмем из каждого класса по два человека: девочку и мальчика… Это сейчас, до начала учебного года. А дальше будет видно… Двадцать шесть человек! Самых воспитанных, выдержанных, стойких… Так я понимаю? Вы меня поправляйте, если не согласны…

Вошел Андрей Архипыч:

– Я слушаю, товарищ директор!

– Вот, познакомься, Архипыч… Начальник штаба школьного патруля Клим Жук. А это его заместительница – Моника Арсеньева. Это пока… сейчас. Потом руководители будут избираться. Они предложили очень интересную форму работы – школьный патруль. Сами школьники будут бороться за порядок в школе…

– За чистоту, за тишину? – обрадовался завхоз. – У меня уж пухнет голова. Ох, и крикуны есть пронзительные!

– Да, и за тишину, когда нужна будет тишина, – согласился Константин Семенович. – Дальше. Начальник штаба и его заместитель выслушивают все жалобы, советы, указания, пожелания, но решения должны принимать сами, на свою ответственность. Подчиняются они только директору школы.

– А учителям? – не выдержал Клим.

– Только через директора… – медленно выговорил Константин Семенович.

– А Ирине Дементьевне?

– Клим, сколько раз я должен повторять… Начальники штаба подчиняются только директору школы. Это не значит, что вы будете решать все вопросы наперекор, вразрез здравому смыслу. Вы понимаете, что́ я хочу сказать? Вы достаточно взрослые и разумные люди. Дальше! Вам нужно будет выработать своего рода устав. Но не торопитесь. Предусмотреть всё сразу невозможно. Многие вопросы подскажет сама жизнь. Дело новое, поучиться на опыте других негде, а поэтому не надо спешить. Архипыч, – обратился он к молчавшему завхозу, – ты уже перебрался в кладовку?

– Точно так!

– Комнату бывшего завхоза мы и отдадим под штаб школьного патруля.

– А вы говорили что-то про комсомольский комитет, – напомнил завхоз.

– Дальше посмотрим. Я думаю, что им не будет там тесно. Ну как, товарищи! Вопросы есть?

– Вопросов очень много, Константин Семенович, – со вздохом сказал Клим. – Не знаю, с какого конца и начинать? Вот, например, такой вопрос… На руку, что ли, повязки нужны… или как?

– Подумайте сами.

– Если будут повязки, то нас за десять километров увидят, – сказала Моника.

– Ну так что? – не понял Клим.

– Очень правильная мысль, – подхватил директор. – Что такое школьный патруль? Это представители школьной общественности. Они везде и всюду, они всё видят и знают. Их тревожит всякое нарушение порядка. Почему, например, некоторые школьники не пришли в школу? Что с ними случилось? Может быть, несчастье и надо помочь?.. Школьный патруль встречает утром приходящих… и вот он видит: маленький мальчик несет два портфеля. Почему? Чей он портфель несет? Вы знаете, что такие случаи бывают?

– Ну как же! – засмеялся Клим.

– Вот, вот! Надо выяснить, как и что, и принять меры. Другой пример… Кто-то из ребят выпил. Бывает?

– Бывает.

– А вот в штаб обращается учительница или мать… – Пропали деньги. Такие случаи тоже могут быть. Как ты считаешь, Архипыч?

– Непременно могут. Скажем для наглядности: парень баловной, отца нет, а матери с таким не справиться. Лодырь, никому не подчиняется… Тут всё может быть. Вот она и придет в школьный патруль. Дескать, воздействуйте, товарищи…

– Надо как-то известить родителей, – предложил Клим. Ему всё больше и больше нравилось поручение нового директора.

– Верно. На первом же родительском собрании, – согласился Константин Семенович. – Что же касается повязки, то, пожалуй, не нужна она. Посмотрите, как бывает в жизни. Стоит где-нибудь на перекрестке милиционер. На глазах у него пешеходы ведут себя как надо, правил уличного движения не нарушают. А где-нибудь в другом месте? Где нет милиционера? Тут уж ходят как попало… Комсомольский патруль очень помогает. Многих к порядку приучил. И между прочим, чем он помимо всего берет? А тем, что не виден. Никаких знаков на патрульных нет, они как и все. Они – та же толпа. И вот из толпы кто-то остановит вас, объяснит, пристыдит… Ведь какая задача? Чтобы все вели себя разумно и не нуждались ни в какой милиции. Чтобы порядок стал привычкой каждого. Правильно я говорю?

– Очень правильно! – сразу отозвался Клим.

– Если есть возражения или вопросы, вы говорите, не стесняйтесь. Учтите, что я постараюсь в вашу работу не вмешиваться. У меня и без вас времени мало. Начальники штаба, если отсутствует директор, будут его замещать по вопросам порядка.

– А Ирина Дементьевна? – спросила Моника.

– Ирина Дементьевна завуч, и на ее плечах вся учебная работа. Думаю, что и она будет прибегать иногда к вашей помощи.

– Константин Семенович, мне кажется, что нужно всё записывать, – сказала Моника. – Дневник или как-нибудь иначе назвать… журнал вести.

– Тоже верно! С первых шагов начинайте записывать все случаи нарушения и какие меры вами приняты. По вечерам будете докладывать мне. А как вы назовете – «Дневник нарушений», «Журнал нарушений», летопись, сводка, – это уж ваше дело.

Клим уже думал о другом. В его воображении складывался общий план работы: где поставить посты, куда направить патруль, будет ли это дежурство или лучше – вахта. Всё это надо было продумать, организовать, подобрать самых толковых ребят.

– Еще один совет, – сказал Константин Семенович в заключение. – Требуйте! Ваши требования должны выполняться беспрекословно. Но не перегибайте. Не требуйте невозможного. Будьте настойчивы, вежливы, точны, непреклонны, но не будьте бессмысленно жестоки, слишком придирчивы и неразумно упрямы. Ищите таких мер воздействия, чтобы о них знали и помнили не только виновники. Вы, если можно так выразиться, совесть школьного коллектива. Вы оберегаете честь нашей школы.

– Мы сейчас… Мы всё сделаем как надо… – заторопился Клим.

– Всё! – махнул рукой директор. – Ступайте, товарищи!

36. Старые знакомые

Инспектор гороно Анастасия Федоровна Тощеева жила в одной комнате со своей старшей сестрой Валентиной. Комната небольшая, тесно заставленная мебелью. Характер у обеих сестер неуживчивый, мелочный, раздражительный, но обе они работали и дома встречались только по праздникам да по вечерам, если у Анастасии не было каких-нибудь совещаний.

Сестры были когда-то замужем, но у Валентины муж погиб на фронте, Анастасия же развелась, и это обстоятельство в минуты ссор всегда ей ставилось в вину.

Ссорились сестры часто, по самым пустячным поводам, и наговорившись досыта, высказав всё самое обидное, объявляли друг другу бойкот. Неделями, а то и месяцами не разговаривали, обмениваясь в случае крайней необходимости записками.

Валентина Федоровна была женщиной хозяйственной и имела больше свободного времени. По утрам она поднималась рано, кипятила чайник, разогревала приготовленную с вечера еду, накрывала на стол и садилась завтракать. Ела подолгу и помногу, считая, что это у нее «единственная отрада жизни». Если не было ссоры, готовила завтрак и для Насти, а перед уходом на работу обязательно ее будила. В дни бойкота со стола всё убиралось и закрывалось в шкафу на ключ. Уходила же Валентина как можно тише, стараясь не разбудить сестру.

Сегодня Анастасия Федоровна не боялась опоздать на службу и, хотя проснулась, когда на столе всё было убрано и спрятано, а шагов сестры в квартире уже не слышно, продолжала лежать, размышляя о предстоящем визите в школу.

Вчера ее вызвал к себе заведующий отделом и дал ответственное задание. В одной из школ Ленинграда с «благословения обкома», как он выразился, разрешено организовать опытную работу.

Опытная школа! Анастасия Федоровна, конечно, понимала, что на нее возложен контроль и общее руководство, но этого мало. Гороно не может оставаться в стороне и равнодушно наблюдать, когда в школах затеваются какие-то эксперименты. Но что такое опытная школа и чем она должна отличаться от остальных, нормальных, Анастасия Федоровна представляла очень смутно. Само собой разумеется, что необходимо будет помочь работникам школы в составлении общего плана, программ, в разработке каких-то новых, еще более усовершенствованных методов преподавания. Затем следует передать опыт других школ. Всё то лучшее и апробированное, что она знала и видела во время обследований и инспектирования… Затем необходимо организовать для учителей семинары с привлечением городских методистов… Обязать институт усовершенствования учителей принять самое живейшее участие… Связать школу с институтом академии педагогических наук…

Минут через пятнадцать-двадцать план предстоящей деятельности в общих чертах наметился, и через час Анастасия Федоровна вышла из дома.

Обычно в дни бойкота инспектор завтракала в буфете Ленсовета, но сегодня она зашла в магазин, купила булку, двести граммов колбасы и направилась в небольшой сквер, расположенный на перекрестке улиц. Там никто не помешает спокойно закусить.

В сквере всегда много детей, и умному, наблюдательному педагогу хватит материала для размышлений, выводов и открытий.

На скамейках, расставленных под бурно растущим кустарником, сидели няни, мамы и бабушки. Большинство из них занималось пересудами, и детям была предоставлена полная свобода.

Посреди сквера возвышалась куча чистого желтого песка, огороженная низеньким заборчиком. Детишки, пыхтя и сопя, занимались строительством. Впрочем, строили главным образом мальчики. Девочки держались особняком, в сторонке. С ведерками, совочками, фигурными песочницами, они с увлечением стряпали всевозможные «куличи», «торты», «пирожные». Мальчиков не удовлетворял игрушечный инструмент. Они работали руками, с азартом прихлопывая ладошками влажный весок. Одни сооружали тоннель, другие возводили вокруг кучи «китайскую» стену.

На дорожках сквера играли дети постарше. Две девочки-дошкольницы везли в колясочках своих кукол и солидно рассуждали:

– Такая непослушная, такая непослушная… Просто сил моих нет!

– Моя тоже… не ребенок, а чудо! Рыбий жир не любит, витамины не любит…

В глубине сквера нашлась свободная скамейка, и Анастасия Федоровна устроилась на ней. Неподалеку, на складном стуле, сидел пожилой мужчина с открытым блокнотом на коленях и рисовал. Работал он с увлечением и не видел, что за его спиной стоят с застывшими улыбками ребята. Им явно нравилось, как рисует художник.

Среди детей то и дело вспыхивали конфликты, и воздух оглашался ревом…

Напротив Анастасии Федоровны остановилась белокурая девчушка с большим ярко раскрашенным мячом. Следом за ней прибежали три девочки и высокая женщина.

– Ирочка, – говорила женщина на ходу. – Дай девочкам поиграть. Что ты всё одна да одна. Им тоже хочется!

Обхватив мяч обеими руками и капризно надув губы, девочка замотала головой:

– Не дам!

– Ну как тебе не стыдно! – с искренним огорчением упрекнула мать. – Какая ты жадная! Почему ты не играешь со всеми?

– Не хочу!

– Ну что с ней делать? И откуда у нее такой эгоизм? Ведь это ужасно! – обратилась мать к инспектору, усаживаясь рядом на скамейку. – Игрушек у нее вагон, и всё равно, как «скупой рыцарь», никому притронуться даже не дает.

Анастасия Федоровна сочувственно кивнула головой, дожевывая очередной кусок булки.

– Врожденный эгоизм, – изрекла она наконец, проглотив. – Дети все эгоисты. Одни в большей степени, другие меньше.

– Но как с этим бороться? Ведь она будет жить в нашем обществе, и надо воспитывать.

– Всё в свое время! – пожав плечами, недовольно проговорила Анастасия Федоровна, засовывая в рот последний кусок.

Тощееву раздражала назойливость матери. Да и дети дошкольного возраста нисколько не волновали. Ее дело – школьники. Стряхнув с колен крошки и бросив скомканную бумагу в урну, она поднялась и направилась к выходу.

Подошла инспектор к школе как раз в тот момент, когда какой-то немолодой мужчина в рабочем халате вышел на крыльцо и, продолжая разговор с окружавшими его подростками, стал спускаться со ступенек.

«Уж не директор ли?» – подумала инспектор, останавливаясь в нескольких шагах от группы.

– Ну так что вы хотите?

– Да мы, Андрей Архипыч, опять бы парты…

– Никак нет, товарищи! Парты вам красить больше не придется. Слово директора – закон. Вы его еще плохо знаете… Да там и места нет. Без вас толкотня.

– Ну вот… учились, учились красить и всё зазря? – загалдели ребята.

– Почему зря? Ничего не зря. Найдем другую работу, не хуже.

– Не надо! Зачем другую… мы же учились…

– Не канючьте! Работа по вашей квалификации. В первом этаже побелка закончена, и надо будет окна и двери подкрасить. Но только такой вопрос: как быть с Валерием Сутягиным?

– А ну его! Мы его вчера… – начал было вихрастый мальчик, но споткнулся и не так уверенно докончил: – выгнали из бригады.

– А куда?

– Выгнали вон! Пускай катится!.. Он вредный, Андрей Архипыч, – заговорили остальные. – Ему хоть кол на голове теши!

– Интересная филармония получается у вас, товарищи. Выгнали вон, а куда – неизвестно. В другую бригаду? Сами не справились, так, значит, пускай другие с ним маются?

– Зачем другие… Вообще выгнали!

– А куда выгнали-то? На Марс, что ли? Вот если бы вы его на Марс или на какую другую планету выгнали, ну тогда – другое дело. Может, у марсиян какой могучий автомат есть для перевоспитания ребят. С одной стороны запихнут «вредного», как ты сказал, там его машина пошоркает, мозги промоет, а с обратной стороны – перевоспитанный вылезает.

Шутка развеселила всех, среди смеха раздались выкрики:

– Здо́рово! Чик и готово!

– Вот бы так Валерку!

– Выгнать человека с нашей планеты невозможно, – серьезно продолжал Архипыч. – Тут мы родились, тут и закопают. А пока он среди нас, надо с ним заниматься… Вон он стоит… неприкаянный.

Все, в том числе и Тощеева, оглянулись и посмотрели на мальчика, угрюмо стоявшего поодаль.

«Какой худосочный… и некрасивый», – брезгливо подумала инспектор.

– Андрей Архипыч, значит, мы за него так и будем всегда отвечать? – недовольно спросил вихрастый мальчик.

– А как же! Один за всех и все за одного! И не только вы, но и мы… Вон, видите, наши шефы! – показал Архипыч рукой в сторону завода. – Большой первоклассный завод! А если мы, к примеру, получим от него машину или станок, а в нем окажется брак… Кого мы будем винить за брак? Ну?

– Завод.

– Точно! Завод. Не одного какого-то человека, который брак сделал, а завод… Потому как на станке заводская марка. Ну, а если тот станок отправят в другой город, в Москву, скажем… Там кого винить будут? – спрашивал он и, уже не ожидая ответа, продолжал: – Опять же не бракодела, и даже не завод, а Ленинград, Знаете, как скажут? «Вот, мол, какие станки в Ленинграде изготовляют»… Видали, что получается!.. Ну, а если станок пошлют, скажем, в Болгарию или в Китай, Кого там винить будут?.. Ну-ка, пошуруйте мозгами. Нас всех! И вас в том числе… «Вот, скажут, какие станки в Советском Союзе делают». А что вы на это ответите? Да ничего. Глазами только хлопать придется, да со стыда гореть. Понятна вам такая извилина жизни?

Продолжение беседы Тощеева слушать не стала и прошла в школу. В вестибюле перед ней остановился высокий мальчик.

– Извините, пожалуйста, вам кого? – вежливо спросил он.

– Мне нужен директор школы. Я из гороно.

– Директор у себя в кабинете. Идемте, я вас провожу.

– А вы кто, дежурный?

– Нет. Я начальник штаба школьного патруля! – представился Клим.

– А что это значит… школьный патруль? Первый раз слышу!

– Да, это новаторство только в нашей школе… Прогресс! – с гордостью ответил Клим и, оглянувшись, подмигнул рядом стоявшему Артему.

Встреча оказалась неожиданна для обоих. Но если Константин Семенович знал, что Анастасия Федоровна продолжает работать инспектором в гороно, то инспектор гороно никак не могла предполагать, что Горюнов снова вернулся в школу, да еще директором.

– Вы!?

Удивление ее было так велико, что ничего другого в первый момент она сказать не могла.

– Я! Представьте себе, я.

– И вы директор опытной школы?

– Как видите. Правда, я назначен недавно. Приемосдаточный акт еще не подписан.

– Другие времена, другие веяния… – неопределенно проговорила инспектор и, подумав, медленно продолжала: – Нужно быть справедливой… В какой-то части… по существу некоторых вопросов вы были правы. Вопросы политехнизации, трудового обучения… Я думаю, что ваши ошибки заключались в том, что это было несколько преждевременным… И я бы сказала – вы были излишне нетерпимым… Но на данном этапе… Всё течет, всё изменяется. Время сблизило наши точки зрения…

Константина Семеновича подмывало ответить, и ответить грубо, так, чтобы сразу прекратить никому не нужный разговор, но он сдержался.

– Садитесь, пожалуйста! – предложил он, пододвигая кресло.

Анастасия Федоровна села, достала платок и вытерла капельки пота на лбу, около губ, а затем и руки.

– Надеюсь, что сейчас вы не выгоните меня из школы? – с натянутой улыбкой спросила она.

– А разве был такой случай в вашей практике?

– А разве вы уже забыли?

– Нет, я просто не знаю о таком случае.

– У вас неважная память, Константин Семенович, – всё с той же улыбкой проговорила инспектор. – Правильно я называю вас?

– Да.

– Как видите, я даже помню ваше имя, хотя мы с вами не встречались… Позвольте… Это было в пятьдесят первом году! Значит, прошло уже четыре года.

– Ваше имя я тоже помню, Анастасия Федоровна.

– Как же вы могли забыть…

– Я не мог забыть. Я просто никогда не слышал о том, что вас, инспектора, выгнали из школы.

– Ну, может быть, и не выгнали буквально, в шею, но если преподаватель литературы заявил, что мне нечего делать на его уроке и вообще в школе…

– Вот это уже ближе к истине, но без «вообще». Подобный случай я помню очень хорошо. Помню так, словно он произошел вчера. Вы обратились к преподавателю литературы… Вы сказали так: «Надеюсь, вы разрешите присутствовать на вашем уроке?». Так?

– Возможно. А дальше?

– Он вам ответил примерно так: «Если от меня зависит разрешить или не разрешить, то я не разрешаю».

– И это было сказано в учительской, в присутствии всех учителей, – прибавила Анастасия Федоровна. – А дальше? Я тоже всё отлично помню, словно это произошло вчера. Вы сказали, что мне нечего делать в школе, что никакой пользы, кроме вреда, от государственного контроля нет. Что я вселяю ужас и отвращение… Разве не так?

– Если точно, то не так. Действительно, я сказал, что вы глубоко заблуждаетесь, считая, что присутствуете на обычном, рядовом уроке. Сказал, что вы нагоняете страх не только на преподавателей, но и на учеников…

Анастасия Федоровна взглянула на слишком уж бесстрастное лицо Горюнова и задумалась. Разговор принимал неприятный оборот, и вряд ли следовало его продолжать. Воспоминание о конфликте подняло в душе женщины много мути… Припомнилось, как в течение целого месяца разбирался этот случай. Она до сих пор считала себя незаслуженно обиженной, а выходку Горюнова – выпадом не только против себя, но и против существующей системы государственного контроля. Конфликт, по ее мнению, был политический. Никаких идеологических разногласий, на которых в то время настаивал Горюнов на комиссии, она не видела и не могла о них даже думать, потому что всегда действовала на основании существующих положений и инструкций министерства просвещения. Особенно обидным и запомнившимся на всю жизнь была фраза учителя о том, что «иметь партийный билет в кармане мало, надо его иметь еще и в голове». Учителя поправили, и кто-то заметил: «Не в голове, а в душе». На это он возразил: «Да, но идею нужно не только чувствовать или знать, но и понимать и разделять». Одним словом, если поверить Горюнову, то она, Тощеева, была неумной, беспринципной, тщеславной дамой, стоявшей на идейных позициях буржуазной педагогики, или, по выражению Макаренко, «дамсоцвосом». Горюнова выжили из школы. Да иначе и быть не могло. Не мог же работать в школе учитель, так резко, непримиримо критиковавший постановку учебно-воспитательной работы. Анастасия Федоровна знала, что среди учителей немало таких, как у Горюнова, настроений, что некоторые с радостью присоединились бы к нему. Но они молчали. А что они думали, это никого не касалось. Бывали, конечно, нездоровые выступления на учительских конференциях и раньше, но они получали такой отпор, что пропадала всякая охота им подражать.