355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Бердников » История всемирной литературы Т.2 » Текст книги (страница 25)
История всемирной литературы Т.2
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 16:10

Текст книги "История всемирной литературы Т.2"


Автор книги: Георгий Бердников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 88 страниц)

Созданный на закате Древности и ранней заре Средневековья, этот первый письменный памятник поэзии – итог всего предшествующего поэтического опыта, и в то же время с него начинается новый этап в истории раннесредневековой японской литературы. В нем собраны песни ряда поколений, датированные IV—VIII вв., а также народные песни, относящиеся к древнему фольклорному слою. В антологии представлены около 500 авторов, причем из разных социальных слоев японского общества. Наряду с песнями древних правителей и известных поэтов, придворной знати и государственных чиновников различных рангов, помещены песни рыбаков, землепашцев, пограничных стражей и других простых людей Японии. Памятник состоит из 20 книг, в них содержатся 4516 песен и стихотворений.

Из японских поэтических жанров здесь представлены тёка, или нагаута (букв. – длинная песня, которая может быть сопоставлена с балладой или поэмой, элегией или одой), танка – короткая песня, пятистишие, впоследствии получившее широкую известность как излюбленный жанр японской поэзии. Танка является выразительницей разного рода лирических настроений и соответствует разным поэтическим видам. Осуществляется это с помощью разнообразия поэтического синтаксиса, внутренней мелодии стиха и разных лексических средств. Представлены в антологии и сэдока – песни рыбаков, шестистишие; наиболее древний вариант имеет форму вопроса и ответа или песни-диалога. Все эти жанры строятся на едином метрическом законе, т. е. определенном количестве и чередовании слогов. В нагаута свободное чередование пяти– и семисложных стихов закрепляется в самом конце песни добавочной обособленной строкой из семи слогов. Пятистишие танка имеет следующую слоговую структуру: 5 – 7 – 5 – 7 – 7. Впрочем, в «Манъёсю» эта структура выдерживается не всегда. Что касается шестистишия сэдока, то оно обычно сохраняет правильное чередование слогов: 5 – 7 – 7 – 5 – 7 – 7. Из 4516 песен в «Манъёсю» содержится 265 нагаута, или тёка, 4194 танка и 57 сэдока.

Основным составителем памятника считается поэт Отомо Якамоти, который объединил песни, собранные до него разными лицами, и песни из фамильных сборников, присоединив к ним свое собственное поэтическое собрание. Так, в «Манъёсю» помещены 371 песня из сборника великого поэта эпохи Нара Какиномото Хитомаро, 15 песен из сборника поэта Каса Канамура, 32 – из сборника Такахаси Мусимаро, 31 песня из сборника Танабэ Сакимаро, песни из «Сборника старинных песен» («Кокасю»), составитель которого неизвестен, и т. д. Встречаются отдельные песни, которые есть и в других памятниках – в «Кодзики», «Нихонги», «Фудоки», в сборниках песен пограничных стражей.

Сборники, которые предшествовали составлению «Манъёсю», были часто собраны поэтами-чиновниками, служившими в различных провинциях. Вероятно, им по примеру китайских чиновников вменялось в обязанность собирать песни, чтобы судить о настроениях народа, о нравах и обычаях, об этом говорится и в самой антологии «Манъёсю».

Антологичность характерна для всех письменных памятников VIII в. Возможно, здесь сказалось и влияние народных традиций, так как коллективность была типична для общественного уклада древнего общества.

Помимо различных сборников, записей народных песен и произведений лучших поэтов VIII в., в «Манъёсю» содержатся также песни и стихи, сложенные на поэтических турнирах, многочисленные и разнообразные песни-послания, лирические дневники путешественников, а также лирический дневник самого Отомо Якамоти, занимающий последние четыре книги памятника.

В песнях и стихах антологии отражены разные стороны жизни Японии того времени, природа, быт, нравы, старинные обычаи и обряды, исторические события, но главное его богатство – собрание поэтических шедевров, сделавших антологию замечательным памятником японской литературы.

Внушительный хронологический диапазон «Манъёсю» позволяет проследить литературные процессы, которые привели к созданию определенной художественной системы, способствовавшей впоследствии установлению канонической поэтики. В памятнике представлены как древний фольклор, так и литературная поэзия в их взаимовлиянии, взаимодействии и противопоставлении, т. е. отражен сложный процесс становления литературной поэзии.


Бива – пятиструнный музыкальный инструмент

Период Нара. Дерево с инкрустацией перламутром и черепаховой костью

Особую ценность памятника, в отличие от всех последующих антологий, составляют сохранившиеся в нем записи народных песен, относящихся к позднему периоду разложения родового строя. Наиболее достоверны записи песен восточных провинций («Адзума-ута») – «Песни восточных провинций». Они воспроизведены на местном диалекте и, следовательно, не были литературно обработаны в такой степени, как песни западных и северных провинций. В целом народная поэзия предстает здесь уже как сложившаяся художественная система с определенной тематикой, со своей особой, «естественной» поэтикой и «методом» коллективного творчества. В «Манъёсю» зафиксированы трудовые, обрядовые, семейно-бытовые песни, песни календарные, заговоры, плачи и др.

Лирическая окраска характерна для всех разновидностей японской народной песни, в том числе песен трудовых, помещенных в антологии под рубрикой «разные песни» или «песни-переклички», которыми обменивались во время полевых работ либо когда ткали, кормили шелковичных червей или толкли рис. Настроения простого труженика переданы здесь с подкупающей искренностью:

Целый день толку я белый рис,

Грубы стали руки у меня,

Хорошо бы, если б в эту ночь

Молодой хозяин мой пришел,

Тронул их и пожалел меня.

(Перевод А. Глускиной)

В календарной поэзии большое внимание уделяется птицам и цветам. По прилету птиц японские земледельцы устанавливали сроки полевых работ, по цветению и опаданию цветов судили о будущем урожае. Уже в VIII в. определялись лирические темы каждого времени года, специфические образы, приметы, особая «сезонная эстетика», сыгравшая важную роль в дальнейшей истории японской пейзажной лирики. Главными приметами и образами для весны были легкая дымка тумана, зеленая ива, соловей, цветы сливы, вишни; для лета – кукушка, цветы унохана, померанцев, цикады; для осени – цветы хаги, алые листья клена, стонущий олень, крики диких гусей, кваканье лягушек, рисовое поле, роса, ветер; для зимы – снега; а для поздней зимы, как и для ранней весны, – цветы сливы. Многие из «сезонных образов» становятся затем каноническими образами годового цикла в последующих классических антологиях. В «Манъёсю» мотивы календарного цикла встречаются и в литературной поэзии; они определили тематику поэтических турниров, которые и подготовляли канонизацию этих тем и образов, ставших классическими в антологиях X—XIII вв. Если собственно свадебные песни не получили в «Манъёсю» особого выражения (причины этого коренятся в религиозно-бытовом укладе того времени), то иное отношение было к похоронной обрядности. Культ предков, имевший основное значение в древних верованиях, а впоследствии и в японской государственной религии (синто), обусловил широкое развитие плачей, сочинение которых при дворе поручалось знаменитым поэтам. Целые разделы «Манъёсю» посвящены плачам. Характерны плачи о погибших странниках, обычно крестьянах, возвращающихся после трудовой или воинской повинности и умиравших от голода во время тяжелого пути. Плачи, как наиболее устойчивая форма обрядности, имеют свою поэтику и отличаются тонкой лирикой, образы их соотносятся с образами природы.

Специфический характер носят песни семейно-бытового цикла: это песни жены или возлюбленной, страдающей от разлуки; ее тоска и любовь передаются в них также через образы природы. В крестьянской семье такие песни были связаны с уходом мужа на рыбную ловлю, на военную службу, или в столицу для отбывания трудовой повинности; в среде придворной знати – со служебными разъездами или назначением мужа на временную должность в провинцию.

Особую категорию составляют песни пограничных стражей (сакамори-но ута), нечто вроде рекрутских причетов в русском фольклоре. Это главным образом песни самих солдат, отправляющихся на три года в пограничную стражу на остров Кюсю.

Многое определила в содержании и образах народной, а затем и литературной поэзии вера в магию слов (котодама). Таковы песни, связанные с дорожными заговорами и заклинаниями, которые в литературной поэзии приняли характер напутственных песен с пожеланиями счастливого пути и счастливого же возвращения, заговоры против бури, заговоры с пожеланием долголетия: а в литературной поэзии – песни-благопожелания, приветственные песни: таковы и любовные заговоры. Эта вера в магию слов способствовала появлению разнообразных песен-гаданий: на лопатках оленя, на панцирях черепах, на ростках риса или ивы, на камнях и др. Песни-гадания встречаются и в литературной поэзии, но чаще как осознанный художественный прием.

Большое место в народной японской поэзии занимает любовная лирика, включающая песни-обеты или любовные клятвы, которыми обменивались перед разлукой. Темы природы и любви, главные в народном творчестве, остались основными и для литературной японской поэзии.

Военных и исторических песен в подлинном смысле слова в «Манъёсю» нет. О знаменитом мятеже Дзинсин упоминается лишь в литературной поэзии, в плаче о принце Такэти. Самостоятельного отражения в дошедших до нас песнях этот поход не получил. В единственной песне о легендарном походе в Корею императрицы Дзингу акцент перенесен на рассказ о чудесных камнях-талисманах, с помощью которых императрица смогла отправиться в поход.

Песня была органически связана с жизнью, глубоко входила в быт. Сочинять умели в то время не только придворные и чиновники, для которых это было признаком культурности и следствием полученного образования, сочинять умели и простые люди. Объясняется это, по-видимому, тем, что песня, сопровождавшая труд, а затем обряд, была глубоко связана с древней верой в магию слов, со всем бытовым укладом древнего общества. Сочинять песню значило иногда почти то же, что произносить молитву. Она охраняла урожай, оберегала жизнь, благополучие, т. е. песенное творчество было глубоко органично для всех слоев японского общества.

Возникновение литературной поэзии и индивидуального творчества шло в Японии сложным путем.

Два песенных потока долгое время существовали в тесном взаимодействии. В новой среде родовой аристократии литературная поэзия на первых порах жила еще законами народно-песенной традиции и медленно высвобождалась из-под ее влияния, пока не обрела свои черты и не сформировалась в особую художественную систему. Важную роль сыграло при этом появление письменности, так как письменное выражение создаваемых произведений изолировало их от других видов искусств, превращая поэзию в самостоятельную культурно-историческую форму со своими задачами и целями. Но на первых порах поэзия продолжала быть поэзией экспромта, приспособленной к каждому отдельному случаю: стихи по традиции слагались устно и лишь позже записывались, хотя одновременно стали возникать и собственно письменные сочинения. Подтверждением этому служит сохранившаяся в «Манъёсю» поэтическая переписка отдельных лиц. Песни-послания носят старое название песен-перекличек и под этой рубрикой помещены в антологии. Позднее они стали истолковываться как песни любви. Перекличка древних хороводов приняла в литературной поэзии характер переписки между возлюбленными, а затем между друзьями, родственниками и т. д.

Литературная поэзия VII и первой половины VIII в. обнаруживает большую близость к народной песне, на первых порах действительно продолжая ее традиции. Свидетельство тому – использование сходных сюжетов, мотивов, тем, употребление постоянных образов, сравнений, эпитетов, «общих зачинов» и «общих концовок», одинаковых строк, поэтических формул. Все это является специфической чертой литературной поэзии на первоначальном этапе ее развития.

Становлению художественной формы литературной поэзии способствовали поэтические турниры при дворе и среди чиновников. Нельзя не учесть и процесс взаимопроникновения и взаимовлияния двух этих потоков – народной и литературной лирики. Бессознательное следование традиции сменилось впоследствии уже сознательным подражанием старым образцам и выросло в особый прием хонкадори – «следование песне-прототипу» – получивший широкое распространение в последующей классической поэзии X—XIII вв.

Для понимания всего этого процесса нужно учесть также, что в те времена важное место занимало знание китайской литературы, и в частности поэзии. Как было указано выше, нужно было не только знать китайский язык, но и уметь сочинять на нем стихи. Опыт освоения корейской и особенно китайской поэзии способствовал ускоренному развитию собственно национального поэтического творчества, которое достигло своего первого расцвета в конце VII—VIII в., что столь ярко отразилось в антологии «Манъёсю».

Новые условия и новая среда способствовали появлению в литературной поэзии новых тем и лирических форм: торжественной оды, восхваляющей страну, ее правителей, новые столицы и дворцы; элегии – в подражание китайским поэтам – о заброшенных старых столицах, элегии на смерть членов императорского дома и придворных красавиц, а также целых циклов застольных песен. Обычаи поэтических состязаний на пирах и специально устраиваемые поэтические турниры (их темами главным образом были природа и любовь) способствовали стабилизации образов и приемов, которые были впоследствии канонизированы в классической поэзии X—XIII вв. За определенное вознаграждение придворные стихотворцы сочиняли песни-бессмыслицы. Таким образом, песня в известных кругах превратилась в забаву.

Многое унаследованное от народной песни получало в литературной поэзии новое звучание. То, что там было описанием реального действия, стало здесь художественным приемом. Так, например, обращением в народной песне к ветру, с просьбой чтобы не дул, и к дождю, чтобы не лил и не осыпал цветы вишни, носило характер заклинания и было обусловлено верой в силу обожествляемой природы, страхом перед неурожаем. Когда же поэт в книжной поэзии обращался с той же просьбой к дождю и ветру, это вызвано было желанием как можно дольше любоваться цветущими вишнями и носило уже характер литературного приема. В отдельных произведениях в целом гедонистическая поэзия не избегла влияния буддийского учения о бренности жизни. Получили некоторое отражение и этические принципы конфуцианства: почтение к старости, забота о родителях и т. д. В отдельных произведениях говорится и об эликсире бессмертия, о «волшебном зелье»,

возвращающем молодость, и о жемчуге, дарующем долголетие и счастье, т. е. встречаются идеи и образы, навеянные даосскими представлениями. Однако это влияние не создало ни философской, ни дидактической лирики, здесь можно говорить лишь об отдельных элементах.

В VIII в. литературная поэзия предстала уже как сложившаяся художественная система с богатым арсеналом средств, приемов и образов, во многом унаследованных от народно-песенной традиции.

Самая распространенная краткая форма стиха танка определила особенности поэтики: лаконичность выражения, напряженная образность, а также появление специфической черты японской поэзии – подтекста, основанного на образных ассоциациях и контаминации поэтических текстов. Лаконичности и внутренней смысловой наполненности и многозначности в большой мере способствовала, по-видимому, и древняя вера японского народа в магическую силу слова, породившая различные словесные табу в древней Японии, которые воспитали особое отношение к слову, сдержанность чувств и мыслей, приучили к стремлению проникнуть в подтекст. С этим отчасти связано появление впоследствии в японской литературе и искусстве особой эстетической системы, в основу которой легло представление об «очаровании вещей» (моно-но аварэ), которое таится в каждой веши и может быть раскрыто только искусным поэтическим приемом, а затем представление о «сокровенной сути» (югэн) или сокровенной, скрытой красоте. Многое в эту систему привнес буддизм, но истоки ее, как и специфические приемы японской литературы, видимо, ведут в недра родной почвы.

Великими мастерами поэзии, представленными в «Манъёсю», были Какиномото Хитомаро (конец VII—начало VIII в.), Ямабэ Акахито (первая половина VIII в.), Яманоэ Окура (659—733), Отомо Табито (665—731) и Отомо Якамоти (718—785) – сын Отомо Табито, составитель антологии.

Биография Хитомаро полулегендарна. Известно лишь, что он был придворным поэтом, имел скромное звание и должность. Он прославился как мастер од и элегий (тёка). Глубокая любовь к жизни и родной стране, тонкое чувство прекрасного, идеалы возвышенной любви – характерные черты его поэзии. Знамениты его стихи на смерть жены, его элегия о заброшенной старой столице. Им прославлены дворцы и города, красота рек и гор древней страны Ямато. Глубоким сочувствием проникнуты песни о погибших странниках. Поэзия его богата метафорами и сравнениями, параллелизмами и повторами. Напевность и мелодичность стиха унаследованы от народной песни. Например:

...Но как меркнет в небесах

Солнце на закате дня,

Как скрывается луна

Между облаков,

Будто водоросль морей,

Надломилась вдруг она,

Будто клена алый лист,

Отцвела навек.

(Перевод А. Глускиной)

Славится его короткая песня – танка, воспевающая ночное небо:

Вздымается волна из белых облаков,

Как в дальнем море, средь небесной вышины,

И вижу я —

Скрывается, плывя,

В лесу полночных звезд ладья луны.

(Перевод А. Глускиной)

Сборники Хитомаро, вошедшие в «Манъёсю», включили и обработанные им народные песни. В его стихотворениях получили свое начало национальные черты японской поэзии, с ее краткостью и иносказательностью, природной символикой, определенной философской направленностью, созерцательным духом и т. д.

Мастером пейзажной лирики был Ямабэ Акахито. Он и Хитомаро славились как «два гения японской поэзии». Биография Ямабэ Акахито мало известна. Он был придворным поэтом и состоял в свите императора Сёму, но занимал скромное место и имел невысокое звание. Путешествуя по стране, он воспевал ее в песнях странствий. Знаменита его песня, посвященная горе Фудзи:

...И вот, когда я поднял взор

К далеким небесам,

Она, сверкая белизной,

Предстала в вышине.

И солнца полуденный луч

Вдруг потерял свой блеск,

И ночью яркий свет луны

Сиять нам перестал.

И только плыли облака

В великой тишине,

И, забывая счет времен,

Снег падал с вышины.

Из уст в уста пойдет рассказ

О красоте твоей,

Из уст в уста, из века в век,

Высокая вершина Фудзи!

(Перевод А. Глускиной)

Поэзия Акахито лишена стилистических украшений и в то же время необычайно тонка и поэтична, как например, в этих двух коротких стихотворениях:

Я не могу найти цветов расцветшей сливы,

Что другу показать хотела я:

Здесь выпал снег, —

И я узнать не в силах,

Где сливы цвет, где снега белизна?

В этой бухте Вака,

Лишь нахлынет прилив,

Вмиг скрывается отмель,

И тогда в камыши

Журавли улетают крича...

(Перевод А. Глускиной)

Иным был поэт Яманоэ Окура – зачинатель гражданской поэзии, в стихах которого зазвучал протест против социальной несправедливости. Он прожил долгую жизнь. Служил придворным чиновником, был широко образованным человеком, хорошо знал китайскую культуру и литературу, жил одно время в Китае и писал стихи на китайском языке. Знаменита его поэма «Диалог бедняков» («Хинкю мондоута»). Социальные мотивы звучат также и в его песнях о детях. Поэзия Окура содержит также буддийские мотивы, философские раздумья о быстротечности жизни; поэт использует в своих песнях народные легенды и предания, но самое замечательное в его творчестве – это пафос гуманности, сочувствия обездоленным.

Его друг, поэт Отомо Табито, представитель знатного рода Отомо, занимал высокие должности при дворе, но подвергся опале, много лет пробыл в ссылке на острове Кюсю, под конец жизни вернулся в столицу и там умер. Он, как и Окура, был образованным человеком, знал китайскую литературу, философию. Все это, как и у Окура, оставило определенный след в его поэзии. Наибольшей известностью пользуется его цикл стихов «Гимн вину» – глубоко своеобразный, хотя и навеянный аналогичными темами китайской поэзии, где он издевается над конфуцианскими и буддийскими книжниками:

До чего противны мне

Те, что корчат мудрецов

И вина совсем не пьют.

Ты вблизи на них взгляни —

Обезьянам впрямь сродни.

(Перевод А. Глускиной)

Высмеивание конфуцианских и буддийских ученых, пользовавшихся покровительством двора, было до известной степени критикой внутренней политики правителей, широко пропагандировавших буддизм и китайское школьное образование. В этом отношении стихи Отомо Табито можно рассматривать как самые первые зачатки сатиры.

Сын Табито – Отомо Якамоти – едва ли не самая значительная фигура по своей роли в формировании литературной поэзии нарской эпохи. Он служил при дворе, занимал высокие должности, но был заподозрен в заговоре против императорского дома и выслан за пределы столицы. За время своей службы при дворе он не раз впадал в немилость и подолгу жил в различных провинциях. Еще задолго до провансальских трубадуров он слагал замечательные песни, воспевающие любовь. Основные характерные черты классической любовной поэзии X—XIII вв. восходят в своих формах именно к поэзии Якамоти:

Чем так мне жить, страдая и любя,

Чем мне терпеть тоску и эту муку,

Пусть стал бы яшмой я,

Чтоб милая моя

Со мной осталась бы, украсив яшмой руку!

(Перевод А. Глускиной)

Надо упомянуть имена и Каса Канамура с его прекрасными песнями странствований, и Такахаси Мусимаро – любителя народных легенд, и поэтесс Нукада, Отомо Саканоэ, Каса, Ки, создавших изящные образцы любовной лирики.

Все виды японской лирической поэзии появились впервые в поэзии великих поэтов нарской эпохи. В эту же пору сложились ее специфические черты: лаконичность, выразительность, суггестивность, тесная связь с бытом, с жизнью, поэтический подтекст, рассчитанный на ответную реакцию слушателя и читателя, дополняющую стихи (ёдзё – эмоциональный отклик), проникновенная любовь к природе, тонкое чувство прекрасного, человечность. Эта поэзия приоткрыла особый оригинальный поэтический мир, обнаружила лирическое богатство высокой поэтической культуры, представленное в самобытной выразительной форме.

Антология «Манъёсю» оказала влияние не только на дальнейшее развитие поэзии, но вся последующая средневековая литература, включая и повествовательные жанры, и драматургию, испытала ее влияние. Более того, ее песни или фрагменты песен, ее образы, сравнения были вплетены в художественную ткань не только песенно-повествовательных жанров Средневековья, но и знаменитого романа «Гэндзи моногатари», классических драм ёкёку, сказов дзёрури, известного эссе «Макура-но соси»; они встречаются в известных дневниках (никки), и в рассказах периода Позднего Средневековья. Эта поэзия живет до сих пор в национальных жанрах современной японской поэзии. Антология «Манъёсю» служила источником,

из которого вся последующая японская литература черпала свои образы, темы, сюжеты.

Лирическая поэзия, заняв ведущее место на первом этапе истории японской литературы, во многом определила характер и дальнейший ход развития литературного процесса. Лирико-субъективный подход к восприятию мира и лирико-субъективная форма художественного повествования стали характерными чертами традиционной японской литературы на всем протяжении ее истории.

Ранний этап в развитии японской поэзии – как это случилось и в истории европейской поэзии – это формирование лирических жанров на фольклорной основе, взаимодействие собственно народной устно-поэтической традиции с рождающимся из ее недр индивидуальным творчеством первых великих поэтов.

ЛИТЕРАТУРА IX—XII ВЕКОВ(Пинус Е.М., Мелетинский Е.М.)

В 794—795 гг. столица Японии, на протяжении 80 с лишним лет находившаяся в г. Нара, переместилась в другой город (нынешний Киото), ставший местом пребывания императора и его придворных во главе со старинным влиятельным родом Фудзивара. Столицу назвали Хэйан, что означает «мир и покой», и весь период господства придворной аристократии, вплоть до конца XII в., когда к власти пришло военно-феодальное сословие и во главе страны встал военачальник (сёгун), называется в японской истории периодом Хэйан. Литература, созданная в эти века, составила классический период в истории японской культуры.

Несмотря на то что в эпоху Хэйан значение китайских культурных традиций было исключительно велико, сказывалось прекращение живого общения с Китаем. Японцы не переставали обращаться к культурным традициям танского Китая, но игнорировали современный Китай (династия Сун). В XI в. была создана первая полноценная письменная система на основе азбуки кана, которая дала толчок дальнейшему развитию японской художественной литературы (китайский язык, однако, оставался языком деловой прозы, да отчасти и самой поэзии).

В создании японской художественной литературы эпохи Хэйан исключительную роль сыграли авторы-женщины, хорошо знакомые с китайской поэтической культурой, но менее связанные конфуцианским литературным каноном. Мужчины большей частью еще писали по-китайски. Женский «поток» в основном относится к X—XI вв., т. е. к периоду высшего расцвета японской средневековой литературы.

Японская литература хэйанского периода, особенно в X—XI вв., тесно связана с двором и аристократической средой. Несмотря на попытки конфуцианской реформы управления (ее полное проведение было невозможно из-за стойкости привилегий придворной аристократии), хэйанский двор был главным образом средоточием религиозного (синтоистского, отчасти и буддийского) эстетизированного ритуализма, местом пышного церемониала и утонченной светской жизни, включавшей многочисленные художественные развлечения, в том числе музыкальные турниры игры на кото, церемониальный обмен танка, занятия живописью и т. д. Находившиеся при дворе правительственные учреждения, включая дворцовую стражу, имели полусимволическое, чисто декоративное значение, так же как и придворные должности – синекуры. Император все больше превращался в распорядителя традиционных праздничных церемоний, знатока и ценителя светского этикета и традиционных искусств. Реальная же власть все больше сосредоточивалась в домах семейства Фудзивара, выдававших за императоров и принцев своих дочерей и выступавших в официальных ролях регентов или канцлеров.

На рубеже X—XI вв. вся полнота власти находилась в руках у Фудзивара Митинага (966—1027), выдавшего последовательно четырех дочерей за императоров (он тесть, дед и прадед нескольких из них). Именно при Митинага, также не отказывавшегося от «меценатства», создали свои произведения самые знаменитые писательницы – Мурасаки Сикибу и Сэй Сёнагон, бывшие придворными дамами у сменивших друг друга императриц (Садако и Акико), жен императора Итидзё (980—1011).

Буддизм стал в хэйанский период ведущей идеологической силой, но чрезвычайно мирно сосуществовал как с конфуцианством, элементами даосизма, космологией инь-ян, т. е. учениями, пришедшими из Китая, так и с чисто японским синтоизмом. Этот своеобразный симбиоз отразился и в «синкретизме» новых буддийских учений, распространившихся и господствовавших в Японии в эпоху Хэйан.

Это прежде всего сингон и тэндай, основанные в 806 г. Основателем сингон был Кукай (774—835; Кобо Дайси, посмертное имя), а основателем тэндай – Сайтё (Дэнге Дайси, 767—822).

Оба они учились в Китае и получили очень широкое образование. Кукаю приписывается изобретение одной из систем японского алфавита. Синкретизм тэндая и сингона выражается не только в известной ассимиляции синтоистского пантеона (боги синто как «защитники» буддизма или перевоплощение бодхисаттв) и элементов конфуцианства, но и в попытке синтеза различных направлений самого буддизма. Сингон сопоставляет низшие стадии процесса «просветления» с синтоизмом, конфуцианством, хинаяническим буддизмом, а тэндай трактует различные буддистские секты как ступени истинного знания, фокусированного якобы в «Лотосовой сутре».

Дзен-буддизм, сыгравший впоследствии столь важную роль в Японии, не был еще популярен в эпоху Хэйан сам по себе, но Сайтё включил в систему тэндай элементы дзен, с которыми он познакомился в Китае. Оба направления – махаянистского толка и отдали дань амидаизму (достижение рая будды Амитабхи ритуально-магическими средствами).

Согласно «Лотосовой сутре», каждый имеет в себе природу будды, а согласно космологии сингон, отчасти принимаемой и тэндай, все природные стихии и сознание воплощают космического будду Вайрочану; макрокосм и микрокосм, согласно общим воззрениям этих направлений, совпадают: в любой пылинке есть будда. Для буддизма эпохи Хэйан характерен отход от аскетизма периода Нара, ему свойствен большой интерес к государственной жизни и искусству (искусство может быть использовано как средство «просветления»). Все эти свойства (синкретизм, пантеизм, признание божественной искры в человеке, религиозная терпимость, эстетизм) японской национальной формы буддизма эпохи Хэйан были благоприятны для развития литературы и искусства и в какой-то мере по своей исторической роли сравнимы с элементами эмансипации человеческой личности от строго религиозной догматики в куртуазной культуре Западной Европы.

Соединение буддизма (идея сострадания ко всему живому, идея кармы, т. е. воздаяния за деяния в этой и прошлой жизни и т. д.), синтоизма (пантеизм, аграрная магия и культ природных сил) и отчасти конфуцианства (система правил поведения, источник позитивных знаний) составляет идеологическую основу хэйанской культуры. Представление о человеке как части природы и самый культ природы отражает контакт буддийских и синтоистских воззрений; от буддизма идет элегическое восприятие природы и человека. И буддизм, и синтоизм поддерживают в хэйанской культуре циклическую концепцию времени, образом которой является смена времен года, вечно ассоциирующаяся со сменой поколений, этапов в человеческой жизни и судьбе. Такая циклическая модель встречается гораздо реже в европейской средневековой литературе с ее пафосом личного утверждения рыцарских и христианских идеалов, что и определило свойственное ей линейное восприятие движения времени. На стыке синтоистского приятия жизни, жизнеутверждающего культа природы и буддийского меланхолического взгляда на неизбежное коловращение в мире создалась и основная эстетическая концепция хэйанской литературы, о чем уже упоминалось, выраженная знаменитой формулой моно-но-аварэ («очарование вещей»). «Аварэ» есть одновременно и «чарующий», «исключительный», и «печальный», «жалкий», т. е. достойный сожаления, сострадания.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю