Текст книги "История всемирной литературы Т.3"
Автор книги: Георгий Бердников
Жанры:
Литературоведение
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 64 (всего у книги 109 страниц)
............. Песнь свою
Я поведу о подвигах кровавых
Воителей испанских в том краю,
Где жил дотоль народ непокоренный,
Испанскою рукой порабощенный.
О племени сказанье передам,
Не признававшем королевской власти,
Известном всем по воинским делам,
Победно отразившем все напасти.
(Перевод С. Протасьева)
Эрсилья писал поэму долгие годы, он претерпел множество невзгод, и «Араукана» в некоторых своих частях отразила более поздние факты. Но, разумеется, главное ее значение в том, с каким поэтическим совершенством и искренностью воссозданы события чилийской войны. Первая часть поэмы, которую Эрсилья сочинял, еще находясь на полях сражений, поражает не только географической, хронологической четкостью, но и гуманистическим пафосом в воссоздании душевного величия, простоты и мужества арауканцев. Во второй и третьей частях поэмы появляются новые моменты, связанные с невзгодами, которые поэт претерпел, вернувшись в Испанию, – размышления о сущности войн вообще, об обязанностях короны, а также горькие излияния о несправедливости, встретившей воинов и поэта на родине.
«Араукана» представляет собой эпическую героическую поэму, один из образцов эпической поэзии эпохи Возрождения. По масштабности замысла, глубине и сложности чувства, которое вкладывает автор в изображение великих исторических действий, «Араукана» перекликается с «Лузиадами» Камоэнса. Творение португальского собрата Эрсильи, воспевшего подвиг Васко да Гамы, и хронологически весьма близко «Араукане» (1572). Метрическая система «Арауканы» – октава с расположением рифм по системе ав ав авсс. В Испанию октавы пришли из Италии и утвердились в эпической поэзии и отчасти в гражданской лирике XVI в. В «Араукане» характерным для времени было соединение таких элементов образотворчества, как сравнения, почерпнутые из животного и растительного мира Америки («подобно голодному кайману»), с мифологическими и восходящими к античной истории.
Овеянная духом героики и культом чести, поэма Эрсильи – типичное явление испанской литературы. Вместе с тем чилийцы с основанием видят в авторе «Арауканы» родоначальника своей литературы, первого, кто воспел патриотический подвиг коренных жителей страны. Чилийский исследователь Ф. Алегрия называет Эрсилью создателем «нового эпоса», ибо, обратившись к героическим деяниям, он внес в их изображение мироощущение эпохи гуманизма.
При ярко выраженном автобиографическом начале поэт выступает как участник подвигов и певец обеих противоборствующих сил – важным в «Араукане» было появление темы общего, «коллективного» подвига. В поэме индейцы, сопротивляющиеся чужеземному игу, предстают не только как героические личности, но как единое целое, как образ неумирающего народа. В этом смысле есть известная общность в изображении древних испанцев в «Нумансии» Сервантеса и арауканцев у Эрсильи, героические персонажи аккумулируют в себе волю и доблесть народа в целом. Один из них, старый касик Колоколо, произносит страстный монолог, обращенный к другим арауканским вождям с призывом прекратить распри. Мудрость дряхлеющего правителя, перед лицом опасности взывающего к единству всех племен, его высокое представление о чести и доблести воина – все это передано Эрсильей с нескрываемым восхищением[6]6
Вольтер писал об образе Колоколо как о типичном образе героического эпоса в своем «Эссе об эпической поэзии».
[Закрыть]. С таким же чувством рисует поэт и арауканского вождя Лаутаро, но особо трагическим величием исполнены образы Кауполикана и его окружения. Узнав, что вождь дал себя схватить живым, обезумевшая от горя жена Кауполикана в исступлении бросает мужу их младенца.
В «Араукане» соединились тенденции эпохи Ренессанса, сугубо испанский культ чести и одновременно гуманистический протест против жестокости конкисты, что сближает Эрсилью с Сервантесом и с Лас Касасом. Латиноамериканский поэт и просветитель XIX в. Андрес Бельо писал о поэме Эрсильи: «Доминирующая эмоция «Арауканы» благороднейшего свойства – это любовь к человечеству, культ справедливости, великодушное восхищение патриотизмом и отвагой побежденных. Не жалея похвал стойкости и мужеству испанцев, Эрсилья при этом осуждает их алчность и жестокость».
У Эрсильи был последователь и соперник. Через несколько лет после появления последней части «Арауканы» увидело свет другое произведение, претендовавшее на эпическое изображение событий конкисты Чили, – «Укрощенный Арауко». Автором его был Педро де Онья (1570—1643), родившийся на чилийской земле и учившийся в Лиме, но уже не бывший свидетелем борьбы в Чили. Учась у Эрсильи эпическому мастерству, подробно воссоздавая события конкисты, Педро де Онья интерпретирует ее в духе, противоположном «Араукане». «Укрощенный Арауко», самая большая по количеству стихов поэма о завоевании, почти целиком посвящена возвеличению знатного предводителя испанцев Гарсии Уртадо де Мендосы. Этим Онья бросал вызов покойному предшественнику, который не захотел упомянуть в поэме имя вельможного предводителя. Тщеславный и мстительный Мендоса не любил Эрсилью, но важнее, разумеется, другое, а именно то, что весь дух и смысл «Арауканы» исключал прославление подобных «героев». В поэме «Укрощенный Арауко» Мендоса предстает как сильная личность, наделенная всеми качествами жестокого конкистадора. Продолжателем традиций Эрсильи в изображении героизма народов, сопротивлявшихся испанскому завоеванию, был не Онья, а Лопе де Вега и драматурги его круга.
Среди поэтических произведений, рисующих завоевание Америки, заметное место заняли поэмы Хуана де Кастельяноса (1522—1606), из которых наибольшую известность получила «Элегия выдающимся мужам Индий». Первая ее часть увидела свет в Мадриде еще при жизни автора. Кастельянос прибыл в Америку как участник похода и остался навсегда в вице-королевстве Новая Гранада (ныне – Колумбия). Его поэма описывает жизнь первооткрывателей и конкистадоров Америки, начиная с Колумба. Если в оценке конкисты Кастельянос близок Педро де Онье, то в собственно стихотворной манере он явно подражает октавам Эрсильи. С историко-познавательной точки зрения поэмы Кастельяноса представляют интерес, так как автор писал их, живя на американской земле, обильно делясь сведениями о стране, которая стала его второй родиной.
Созданные в XVI в. в Новом Свете прозаические хроники и эпические поэмы, посвященные завоеванию, представляли собой «книжную» литературу, наряду с которой в Америке развивалось другое, народное течение – фольклор, принесенный сюда испанцами. Разнообразные романсы, коплас (куплеты) в своей традиционной испанской октосиллабической структуре приобретали на новой почве иные краски, темы, сюжеты. Вобрав в себя своеобычность американской жизни, испанский фольклор настолько укоренился в Новом Свете, что вскоре предстал как собственное местное творчество.
В эпоху завоевания коплас, как «оперативный жанр», рождались стихийно, запечатлевая мудрость, юмор и горькие передряги испанских солдат. Анонимные поэты слагали куплеты обо всем – о новых землях, о победах, о непонятных людях, которых они здесь встретили. Коплас оказались наиболее приспосабливающейся к новой жизни формой. Одновременно в Америке бытовали и такие романсы испанского происхождения, которые сохраняли свой первоначальный сюжет. В ряде случаев, однако, происходили весьма интересные, чисто местные смысловые изменения, позже изученные Р. Менендесом Пидалем.
На протяжении трех веков испанского владычества «книжная» и «народная» поэзия развивались параллельно, и это их сосуществование было одной из особенностей литературы колониальной эпохи.
Примерно около ста лет длился расцвет исторической хроники и эпической поэзии конкисты. В начале XVII в. колониальное общество, окончательно сформировавшееся, вызвало к жизни новые явления в области культуры. В столицах двух вице-королевств, в Мехико и Лиме, где расцвела пышная придворная жизнь, соперничавшая в великолепии с обычаями мадридского двора, под крылом университетов и монастырей стали возникать и новые художественные течения. Испанское барокко, влияние которого проникло в Америку, захватило разные сферы искусства и получило здесь невиданный расцвет и самобытный характер. Ранним предвестником барокко в литературе Латинской Америки, под знаком которого прошел XVII век, была поэма Бернардо де Вальбуены «Величие Мексики» (1604).
РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ
-=ЛИТЕРАТУРЫ ДАЛМАЦИИ, ЗАПАДНЫХ СЛАВЯН И ВЕНГРИИ=-
ВВЕДЕНИЕ
У западных, южных славян, у венгров процесс гуманистического обновления литературы и науки, несмотря на пережитый этими народами прорыв монголо-татарских орд, нашествие турок и другие исторические потрясения, включая разгром гуситов и контрреформационную реакцию, шел, особенно в XV—XVI вв., с нараставшей интенсивностью. Латинские поэты Средней и Южной Европы – Цервин и Марулич (Далмация), Лобковиц (Чехия) и Панноний (Венгрия) – были писателями Возрождения. Кохановский в Польше и Балашши в Венгрии, в творчестве которых достижения ренессансной поэзии сплавились с народно-песенной стихией, по своему национальному значению и мастерству смело могут выдержать сравнение с французскими поэтами Плеяды. Исторические хроники Бельского и Стрыйковского завоевали популярность не только на Украине и в России; многие достижения славянских гуманистов были усвоены также западной историографией.
Конечно, это вершины. Все же гуманисты Центральной и Южной Европы уже в XVI в. начали своей деятельностью разрушать легенду об «иллирийской» и «сарматской дикости», о «паннонском варварстве», хотя трагедия турецкого завоевания и связанной с ним германизации, которая постигла народы этой части Европы, прервала или задержала их культурное развитие, затруднив здесь полный расцвет ренессансной культуры.
Далмация, Венгрия, Чехия, Польша – страны католической религии, испытавшие воздействие западноевропейской латинской культуры. Этим они, безусловно, отличаются (хотя в Далмации особенно явно сталкивались, смешивались разные веяния и влияния) от области преобладающих византийских культурных традиций, глаголической и кириллической письменности. Правда, именно в пору Возрождения начинают (в этом одно из отличий от Средневековья) складываться условия некоего балканского (и отчасти центрально– и юго-восточноевропейского) культурного и литературного единства, отмеченного своеобразной переходностью, «срединностью» положения между Западом и Востоком. Все же культурный обмен с Западом протекал в каждой из названных стран довольно регулярно, постоянно и широко. Здесь подолгу бывали, а иногда и жили, работая, преподавая, видные представители западноевропейского Возрождения (в Венгрии – Верджерио, Бонфини, Галеотто Марцио; в Польше – Каллимах и Цельтис). В свою очередь, дворянская и разночинная молодежь этих стран нередко приобщалась к гуманизму и литературной культуре в западноевропейских университетах (в XV в. больше в итальянских, в XVI в. также в германских).
Благодаря оживившимся в пору Возрождения традиционным сношениям с Западом, к которым прибавляется знакомство с Востоком, литература и искусство здесь – при известной неравномерности – тоже освобождаются от средневекового аскетизма и церковных догм; приобретают светское, земное, жизнеутверждающее и национально окрашенное содержание; от аллегоризма и дидактизма обращаются к наглядному художественно-индивидуальному изображению действительности.
Ренессансные процессы в этих странах имели широкое европейское, а также общерегиональное культурно-литературное значение. Гуситское движение в Чехии стало прототипом будущего протестантизма и дало импульс всему последующему реформационному движению в Европе. С Польшей связано разрушение геоцентрической системы, подорвавшее основы средневековой богословской концепции мира. При важном значении итальянского, немецкого посредничества нельзя вместе с тем упускать из виду непрерывность, самостоятельность культурных традиций в Центральной, Юго-Восточной и Южной Европе, в частности у западных славян и в Венгрии. Противодействие теологической схоластике везде, несомненно, зарождалось по собственной потребности, что способствовало живой встрече, установлению обоюдной связи с развитой культурой Возрождения.
Кроме того, Далмацию, Венгрию, Чехию, Польшу объединяла друг с другом, а также со всем южнославянским и балканским регионом далеко не столь острая и неотступная для Западной Европы необходимость борьбы с завоевателями и притеснителями (то венецианскими, то оттоманскими, то габсбургскими). Наряду с государственно-династическими отношениями (существования Венгеро-хорватского и Венгеро-хорвато-чешского королевства; избрание на польский престол трансильванского князя), с самими условиями жизни (тесный языковой контакт в Силезии, Трансильвании) эта необходимость сближала культуры, народы, усиливая у гуманистов сознание единства судеб, принадлежности к миру не только западному, но и – в широком смысле – восточноевропейскому. Вполне возможно, что распространенное в XVI в. на Юге Европы предание о едином («иллирийском» и «русском») происхождении славян, наряду с прочим, поддерживалось также реальной угрозой турецкого завоевания, поисками хотя бы «идеальной» объединительной опоры против него.
Задача отпора завоевателям поднимала множество и социально-литературных проблем, возбуждая в частности ранний интерес к народному творчеству. Писатели этой части Европы, как правило, были связаны с ним гораздо больше, чем западноевропейские. Народные образы и сравнения использовали далматинцы Марулич и Д. Држич. Стихия народной жизни, народного мышления и речи присутствует у поляков Рея и Шимоновича, в песнях и комедиях чеха Дачицкого. Сквозь народно-поэтические ритмы преломлялся общеевропейский ритмический строй у Кохановского. Литература Возрождения в этих странах по художественной окраске очень демократична.
Внимание к окружающей жизни, народным нравам и языку, к фольклорным традициям создавало предпосылки реализма. Стихийно-реалистическую тенденцию можно видеть уже в приспособлении античных сюжетов, латино-итальянских образцов к отечественной действительности; в придании героям хорошо знакомых, индивидуально-выразительных и социально-характерных жизненных черт. Так, персонажами комедий М. Држича, который опирался на Плавта и сиенцев, становятся городские патриции-торговцы и дубровницкие плебеи. Конфликты польского шляхетского общества, облекаемые в плоть жизненно-наглядных фактов, волнуют Рея. Уменье передать общее, возвышенное в частном, лирически-конкретном подкупает в поэзии Кохановского.
Гуманистической эмансипации в странах Средней и Юго-Восточной Европы содействовала Реформация, влияние и отголоски которой распространяются в XV и XVI вв. Резко обострив антицерковные настроения, она содействовала распространению веротерпимости (в середине XVI в. в Польше было признано равноправие вероисповеданий); упрочила место национального языка в идейно-культурной борьбе и злободневного социального содержания в литературе. Как яркая глава прежде всего истории Чехии, родины гуситства, Реформация определила многие особенности чешской литературы.
Такие неотъемлемые черты чешского гуманизма XV—XVI вв., как ригористически-морализаторская окраска, а вместе с тем гражданственно-сатирическая и патетически-философская тенденция (Лобковиц), не могут быть правильно поняты вне содержания гуситского движения. На литературу же далматинского Возрождения с ее эпикурейски-гедонистическим, порой утилитарным характером наложили отпечаток другие общественно-исторические обстоятельства: интересы политико-экономического посредничества между Западом и Востоком, скрещение католических влияний с православно-богумильскими, греко-римских культурных традиций с византийско-средиземноморскими.
Крупнейшим достижением венгерского и польского Возрождения было создание ренессансной поэзии на народном языке (Балашши, Кохановский), в этом свою роль сыграл общенациональный размах социально-политической и – в Венгрии – освободительной (антитурецкой) борьбы. В то же время польское Возрождение, благодаря более благоприятным общественно-историческим условиям (государственная самостоятельность), непрерывности культурных традиций, обширному и интенсивному обмену с немецкой, литовской, русской, белорусской, украинской культурами, богаче и разветвленней венгерского. Бурно расцветает здесь публицистика; достигают успехов история, правоведение, натурфилософия.
Литературы Далмации, Венгрии, Чехии, Словакии, Польши эпохи Возрождения – это тесное единство сходных и различных, изменчивых и постоянных сторон. В чередовании и взаимодействии их многообразно отразились сложные исторические пути этих литератур, которые сближали их между собой и отчасти – с другими культурами и литературами Южной Европы и Балкан (сербской, болгарской, греческой, молдавской). Впоследствии антиосманским и антигабсбургским противостоянием эти связи еще больше закрепились.
*Глава первая*
**ЛИТЕРАТУРА ДАЛМАЦИИ**
РАННИЙ ГУМАНИЗМ В ДАЛМАЦИИ И ДУБРОВНИКЕ
Исторические судьбы Далмации – узкой полосы балканского побережья Адриатического моря вместе с архипелагом – довольно сложны. Самое значительное вторжение славян в Далмацию, превратившееся в завоевание, произошло в 615 г. Жители прибрежных городов частично бежали на острова, а также в Италию, но позже с византийской помощью некоторые города удалось отстроить. Так возобновлена была Ядера (Задар – Зара), Трагурий (Трогир-Трау). Изгнанники из Эпидавра в десяти километрах к северу от разрушенного города возвели укрепленное поселение, названное Рагуза (Дубровник). В уцелевших стенах дворца-крепости Диоклетиана возник Аспалатон (Сплит). Византийская власть над Далмацией не была постоянной; византийцам часто приходилось уступать свои владения хорватам и венецианцам, а в 1186 г. император Исаак Ангел отрекся от прав на Далмацию в пользу венгерского короля Белы III. В Средней Далмации (на север от Дубровника) образовалось в VIII—IX вв. первое Хорватское государство. Хорватских князей крестили западные миссионеры, но в народных массах проповедовали ученики Кирилла и Мефодия (конец IX—X вв.), от которых далматинские хорваты восприняли славянское богослужение и глаголическую письменность. На ней были созданы первые литературные памятники хорватского народа. Священники «глаголями» переводили с латыни на церковнославянский западные религиозные сочинения, не вошедшие в круг первоначальных богослужебных книг. Единый литературный язык способствовал проникновению с востока к хорватам апокрифов, «откровений», «видений», житий святых, полных новеллистических эпизодов. Эта литература оказала влияние и на некоторые сюжеты народного эпоса. В Южной Далмации, в Дубровнике и Которе славянские тексты записывались не глаголицей, а сербской кириллицей. В далматинских городах усваивалась и средневековая латинская литература – от Боэтия до Бернарда Клервосского, писались тонические стихи по-латыни, как и в других странах Европы этого периода.
С IX в. подчинить себе Далмацию стремилась Венеция. В XIV в. ей пришлось отступить перед венгерскими королями анжуйской династии, но в начале XV в. она опять установила здесь свое господство, продолжавшееся до Наполеона. Венецианцы то помогали расцвету городов, защищая их от турок, то разоряли экономику адриатических территорий. Они были вместе с тем носителями итальянской культуры, ставшей в XV—XVI вв. почти общеевропейской. В Венеции скрещивались литературные, философские и художественные течения, шедшие из Флоренции, Милана, Рима, Неаполя. В то же время у далматинских городов не прерывались связи с Венгрией, Польшей и Чехией, укрепившиеся при венгерских Анжу, в частности когда Людовик (Лайош) I, поляк по матери, в 1370 г. унаследовал от Казимира и польский престол. Следует предположить, что мысли далматинцев о единстве всех славянских народов могли возникнуть именно в анжуйскую эпоху.
В XIV в. города Далмации приобрели вполне славянский характер. Патриции, происходившие от архонтов и стратегов византийских времен – романизированных греков и иллиров, постепенно усвоили славянский язык. В состав патрициата были приняты потомки славянских вождей и старшин. Напрасно гуманист Элий Цервин (Цриевич) взывал к основателям Рагузы – «римлянам», «потомкам квиритов»: дубровницкие патриции чувствовали себя славянами, а Шишко Менчетич (из семьи Менце романского происхождения) оставил латинскую музу ради поэзии на славянском языке.
С 1468 г. на территорию венецианской Далмации стали нападать турки, которые, покорив в 1463 г. Боснию, завладели почти всем Балканским полуостровом. Города жили в вечном страхе, сельское население скрывалось за стенами замков, бежало на острова, эмигрировало в Италию. Одновременно в Далмацию переселялись беженцы из внутренних областей, главным образом сербы, которые принесли с собой героический эпос (в то время как в народном творчестве хорватской Далмации, по-видимому, преобладала лирическая и обрядовая песня). Сербские ускоки и гайдуки прославились как непримиримые враги турок.
Лишь Дубровнику, который выплачивал большую дань султану и признал номинально турецкий протекторат, удалось избежать этих вторжений на свою территорию. Дубровчане даже обогащались в результате установления новых порядков на Балканах, так как успешно торговали с турками, одновременно развивая деловые сношения с Западом морскими путями. Они посредничали при выкупе пленных, предоставляли убежище знатным византийцам, сербам и албанцам, спасавшимся от турок. После падения Константинополя в республику св. Влаха переселились родители Михаила Марулла Тарханиота (погиб в 1500 г.), одного из лучших латинских поэтов Возрождения. Тарханиот провел отроческие годы в Дубровнике и посвятил приютившему его городу торжественную оду, в которой противополагал упорядоченность нравов и обычаев, государственную мудрость славянской республики анархии Неаполитанского королевства, где политические события напоминают извержение Этны.
Средь бурь и невзгод XV в. в Далмации возникла гуманистическая образованность раньше, чем в большинстве европейских стран. Быстрое развитие далматинского гуманизма объясняется не только итальянским влиянием, но и наследием местной латино-иллирийской и византийской культур. Почва Далмации была почвой классической древности, и в Задаре, Сплите, Трогире на каждом шагу встречались памятники греко-римской древности: гробницы, статуи, руины.
Не могли не повлиять на ренессансную поэзию далматинских городов и глаголическое богослужение, литература на церковнославянском языке и народное творчество. В Южной Далмации католические Дубровник и Котор были окружены православной деревней, а с XVI в. также магометанскими крепостями и поселками. Морские торговые связи дубровчан с арабским миром были и до тех пор не менее развиты, чем с Неаполем, Каталонией и Византией.
Это смешение влияний постепенно привело к веротерпимости, а у некоторых мыслящих людей, читавших Лукреция и Эпикура, к скептицизму. В литературе Далмации XIV—XVI вв. следует искать не только образы Италии и не одно лишь греко-латинское наследие, усвоенное в той или иной степени, но и многообразные элементы средиземноморской культуры той эпохи. Гуманисты Далмации чувствовали себя потомками «античных славян» – иллиров, которые, по преданию, населяли восточный берег Адриатики еще с тех времен, когда рухнула вавилонская башня и человечество рассеялось по лицу земли. Из Иллирика, как гласит легенда, ушли затем на север три брата: Чех, Лех и Мех (или Рус), от которых и происходят западные и восточные славяне. Блаженный Иероним, покровитель Далмации, по убеждению далматинских гуманистов, был якобы не греком, а славянином. Иллирия, таким образом, в воображении южнославянских писателей эпохи Возрождения была колыбелью единого славянского племени, ставшего столь многочисленным. Это сказание восприняли многие ренессансные историки Чехии и Польши времен Ягеллонов.