Текст книги "История всемирной литературы Т.3"

Автор книги: Георгий Бердников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 109 страниц)

НИДЕРЛАНДСКИЕ ГУМАНИСТЫ И ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

Роль первых очагов гуманизма в Нидерландах сыграли «братства совместной жизни», с конца XIV в. распространившиеся из Девентера (Северные Нидерланды) по всей стране и даже за ее пределы – в Германию, Францию, Швейцарию. Их духовным знаменем было так называемое «новое благочестие». Первое «братство совместной жизни» было основано в 1374 г. сыном девентерского патриция Гертом Гроте (1340—1384). С 1387 г., начиная с конгрегации Виндесхейм, создавались также монастыри этого направления. Вдохновитель «нового благочестия» Герт Гроте следовал идеям Рейсбрука и Петрарки, с которыми был связан также и лично. Гроте воспринял от Рейсбрука критическое отношение к церкви, идею личного обращения к богу и веры по внутреннему убеждению. В поисках теологической аргументации он обратился – по примеру Петрарки – к раннехристианским и классическим рукописям, с которыми в Нидерландах вначале стали знакомиться братства и монастыри. Затем при монастырях организуются латинские школы, а в конце XV в. книгопечатники Девентера издают Гесиода, Плутарха, Эзопа, Сенеку, Вергилия, Плавта, Петрарку, Валлу, всего до 600 инкунабул. Гуманизм и Реформация в Нидерландах имели общие истоки. Но в течение XV в. и в начале XVI в. они дифференцируются, а знаменитая полемика 20-х годов XVI в. между Эразмом и Лютером о свободе воли проводит между гуманистами и реформантами окончательную границу.

Преемники Гроте, воспитанники латинской школы в Гронингене Вессел Гансфорт (1420—1489) и Рудольф Хюсман (Агрикола, 1443—1495) едут в Италию, где приобщаются к ренессансной культуре. Будучи одними из ранних представителей Северного Возрождения, Гансфорт и Агрикола первыми ищут и опосредуют связи наиболее передовых идей «нового благочестия» с поразившими их открытиями итальянского гуманизма. Агрикола, одаренный поэт, живописец и музыкант (ученик знаменитого Гийома Дюфаи), провел в Италии 10 лет (1469—1479), штудируя и переводя античных авторов Написанная им в Ферраре для студентов университета «Речь во славу философии и остальных искусств» (1476) стала манифестом гуманистической философии. Агрикола был первым нидерландским homo universalis. С Агриколы начинается гуманистическая критика схоластики: его труды, в первую очередь «Об искусстве спора», оказали влияние на Пьера де ла Раме (Рамуса), Филиппа Меланхтона и др. Особенно много учеников было у него среди немецких гуманистов:

после возвращения из Италии Агрикола живет в Германии. Эразм, Меланхтон, их современники считали Агриколу «отцом немецкого гуманизма».

После Агриколы и Гансфорта у нидерландских философов и филологов устанавливаются более тесные контакты с родиной гуманизма. Так, нашли там свое призвание и признание многие нидерландские композиторы-полифонисты. К концу XV в. Лёвен (Лувен) с его старейшим в Нидерландах университетом (основан в 1425 г.), а с начала XVI в. и Антверпен приобретают европейскую репутацию культурных центров.

Мировую славу нидерландскому гуманизму принес Эразм Роттердамский (псевдоним Герта Гертсена, 1466 или 1469—1536). Эразм писал на латыни и был одним из лучших мастеров новолатинской прозы в эпоху Возрождения. Он учился и жил в разных странах Европы (Франция, Англия, Швейцария, Германия). Эразм Роттердамский стал одним из лидеров общеевропейского гуманистического движения. Исключительно велико его значение в развитии немецкого гуманизма.

Отец Эразма, человек классически образованный, доверил обучение сына латинской школе при девентерском «братстве совместной жизни», где юноша слушал лекции ее ректора Александра ван Хека (Хегия, 1433—1496), ученика Агриколы, и самого Агриколу, который предсказал Эразму большое будущее. Позже Эразм учился в школе девотов Хертогенбоса, в их монастыре близ Гауды. Эразму импонировал практичный и скромный образ жизни братств, их неприязнь к абстрактным умствованиям и интеллектуальной гордыне, но сознательный аскетизм девотов внушил ему антипатию к ригоризму и ограничению духа и плоти как жизненному принципу. В том же Стейнском монастыре Эразм пишет латинские стихи, начинает работу над своим первым истинно ренессансным сочинением – «Книгой антиварваров», избирает свой образ жизни: стремится к независимости, сосредоточенно штудирует древних, чередуя уединенные занятия с беседой в кругу образованных друзей. Подобный стиль жизни выработали еще итальянские гуманисты XIV—XV вв.

Большую роль в духовном формировании Эразма сыграло его близкое знакомство с кружком оксфордских гуманистов – оксфордских реформаторов (Джон Колет, Томас Мор, Джон Фишер и др.), призывавших к научно обоснованному изучению священных текстов. В Англии Эразм впервые глубоко окунулся в атмосферу гуманистических идей неоплатоников – «итальянизировался, даже не побывав в Италии» (Р. Бентон); изучил греческий язык. Поиски синтеза евангельского учения и античной учености, ранние примеры которого Эразм усматривал в трудах Иеронима, отчасти Августина и Иоанна Златоуста, означали по сути реформу теологии. «Новое богословие» Эразма, т. е. освобожденное от схоластических методов, светское, филологическое прочтение Библии, продолжало традиции Герта Гроте. Но если «новое благочестие» осталось движением против средневековых форм католицизма, за его обновление, то Эразм своим нравственно-философским переосмыслением религии по сути подрывал основы церковной догмы, а от идеи свободы веры шел к свободе мысли и воли, враждебной самому авторитарному духу Средневековья. Эразм придал богословию характер светской науки, внеся в него гуманистическое начало. «Христианской гуманизм» Эразма включает в качестве пропедевтики античную философскую культуру.

Еще в «Книге антиварваров» Эразм предостерегал против слепого подражания апостолам: следовать их простоте, «апостольской жизни» было бы возвратом к варварству. Ибо, по мысли автора, лишь «нравственное совершенство, соединенное со светской ученостью, называется мудростью». Поэтому скорее до́лжно подражать классической образованности раннехристианских мыслителей, создавая новую humanitas christiana, чтобы возродить культуру, пришедшую в упадок из-за разрыва христианства с греко-римской античностью, которую Эразм почитал основанием всякой культуры. Языческая образованность воспринималась Эразмом и его последователями как необходимый этап развития на пути человечества к мировой гармонии.

В 1500 г. в Париже выходят «Пословицы» – сборник изречений и притч древних авторов, «отцов церкви», а также из Библии. К этой получившей широкое распространение книге (до 1536 г. она выдержала 4 издания и 31 перепечатку) Эразм возвращался всю жизнь. Если в первом издании было 818 пословиц, то в последующем – 4151. Эту книгу дополнили «Параболы» (1514) и «Апофтегмата» (1531) – сборники античных афоризмов. В комментариях к «Пословицам» Эразм поднимает вопросы политики, культуры, религии. «Откуда возникает столько перемен, клятвопреступлений, вероломства, все новых мятежей, разрухи, столкновений, угроз и распрей, как не по причине глупости?» – в таком вопросе уже слышен голос автора «Похвалы Глупости». Затеваемые правителями войны, бесправие и бедность народа, продажность духовенства, невежество – от этих бед, согласно Эразму, могут спасти мир лишь изящная словесность и связанные с ее расцветом науки.

«Я пытался здесь представить в своем роде искусство благочестия, как другие дают совокупное толкование отдельным наукам», – писал Эразм в декабре 1504 г. Джону Колету. Речь шла о «Наставлении [Кинжале] христианского воина». Натура человека двойственна. В суетном и злом мире только разум может указать путь к добродетели, а верность истине – помочь удержаться на этом пути. Но Эразм не абсолютизирует значение разума, питаемого светскими знаниями (прежде всего «языческой литературы»), точнее, он подчиняет его этическому началу: «знания суть подспорье благочестию», прийти же к нравственному совершенству можно только стезей любви к ближнему. «Лучше меньше знать и больше любить, чем больше знать и вовсе не любить», – обращается он к людям «самого жестокого» XVI века. «Молитва и мудрость» – вот обоюдоострый «кинжал воина Христова», «истинное и единственное наслаждение – это радость чистой совести». К мыслям о гуманистических радостях достойной человека «доброй жизни», о «золотом веке» человечества Эразм возвращался в «Похвале Глупости», в «Домашних беседах», в трактатах «Воспитание христианского князя» (1515, изд. 1516), «Язык, или Об употреблении языка на благо и во вред» (1525) и др. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства», – цитирует Эразм слова апостола Павла из «Послания к Галатам» (Гал., V, 1). Смысл этих слов разрастается до призыва к внутреннему раскрепощению и нравственной самостоятельности человека, до обвинения в ханжестве и духовной слепоте. Эразма возмущают суетность церковнослужителей и невежество мирян, религиозная нетерпимость, сословное высокомерие и феодальные распри – все это он позже язвительно разоблачил в «Похвале Глупости» и в «Домашних беседах».

«Христианский воин» имел небывалый успех. За короткий период – с 1504 по 1520 г. – он несколько раз переиздавался, в том числе и в переводах с латыни на нидерландский, а впоследствии был также переведен на английский, немецкий, французский, испанский, чешский, русский и другие языки. То, что Эразм и его сподвижники, особенно друг и единомышленник Томас Мор, стремились привлечь всеобщее внимание к действенной стороне христианской веры, было весьма характерно для северного гуманизма, рассматривавшего этическое наследие христианства как средство преобразования и обновления общества. На первый план при этом выступает общечеловеческое содержание евангельской этики, христианство понимается и толкуется как «вселенская религия».

Альбрехт Дюрер.

Портрет Эразма Роттердамского

1520 г. Рисунок углем. Париж, Лувр

В 1517 г. Эразм впервые осуществил издание греческого текста Нового Завета с учеными комментариями и его нового латинского перевода, который внес многие уточнения в канонический перевод, т. е. Вульгату. Евангелие «от Эразма» выходит затем в Дании (1522), Чехии (в чешском переводе, 1564) и других странах Европы. Это было завершением работы итальянских гуманистов – Л. Валлы, М. Фичино, А. Полициано – по очистке древних священных текстов от позднейших наслоений. Над самой идеей пересмотра Вульгаты Эразм серьезно задумался еще в 1504 г., ознакомившись с найденной им в монастыре близ Лувена рукописью – «Annotationes» – историко-филологических комментариев к Новому Завету, написанных Лоренцо Валлой. Именно с Валлы, по мнению Эразма, начался новый расцвет филологии. «Красоты латинского языка» приводили его в восхищение. Не могло оставить равнодушным Эразма отношение Валлы к раннему христианству как норме для современного, мысли Валлы и Марсилио Фичино о свободной воле, рассуждения Пико делла Мирандолы о противоречивой – «земной» и «небесной» – сути человека и безграничности его самосовершенствования. Объективно Эразм сыграл роль важнейшего посредника между итальянским и северным гуманизмом эпохи Возрождения.

«Похвала Глупости» – самое известное сочинение Эразма (написано в 1509 г., изд. 1511). Под видом шутки в «Похвале Глупости» ведется речь о том же самом, что и в «Христианском воине» – разъяснял Эразм своему оппоненту (Мартину Дорпу) в 1515 г. В «Похвале Глупости» автор, не стесненный дидактическими рамками, рассматривает общество во всех его проявлениях, проникая в суть жизни, счастья, знания, веры.

Это великое художественное произведение в то же время было философским трактатом, психологическим зерцалом и богословской диатрибой. Композиционно это строгий образец ораторского искусства, в котором присутствуют и компоненты классической схемы вместе с пародийно «перевернутыми» приемами схоластики, и непринужденная беседа, монолог «по наитию», и поэзия.

Идея совпадения противоположностей, взятая у Аристотеля и разработанная Николаем Кузанским, пронизывает всю структуру «Похвалы Глупости». В его содержании убийственная сатира на бездуховные, антигуманные формы отжившего феодального, а равно и нарождавшегося буржуазного сознания и миропорядка сочетается с панегириком неугомонному человеческому роду. Эразм избирает иронию как средство раскрытия единства серьезного и комического, мудрости и глупости и т. д. Эразм продолжил, обогатив и универсализировав, нидерландскую и немецкую средневековую и ранне-гуманистическую (С. Брант) традицию шутовской литературы.

Ирония начинается с заглавия и продолжается в Посвящении «Похвалы Глупости» (по-гречески Мория) Томасу Мору, «столь далекому от ее существа». Похвала глупости самой себе должна восприниматься как насмешка над глупостью, и, значит, защита мудрости, но защита мудрости глупостью – это дискредитация мудрости. Глупость рассказывает о своем происхождении, всемогуществе и благодеяниях. Неизлечимая пандемия глупости, порождающая войны, обман, суеверия, тщеславие, суету людскую, оказывается, не только причиняет зло. Глупость – и прародительница жизненных благ, свершений наук и искусства, главная пружина человеческой активности, «связь всякого человеческого общества» и его интимная первопричина. За спиной Глупости стоит философ, скептически созерцающий мир, сознающий границы индивидуальных человеческих возможностей перед безграничностью времени и природы. Наблюдая взаимоисключающие истины, он сталкивает их. Более однозначна позиция автора, где он сатирически изображает клевретов Глупости – духовенство, особенно богословов и монахов. Не робеет Глупость ни перед церковными, ни перед светскими престолами.

Чрезвычайно смел заключительный раздел «Похвалы Глупости», где трактуются вопросы самой веры, которая тоже оказывается в чем-то сродни Глупости и высшей наградой почитает мистическое безумие, экстаз инобытия. Совершая «танец на проволоке софистики», Глупость прославляет здесь – не менее двусмысленно, чем остальные формы Глупости, – допускаемое средневековым обычаем «юродство во Христе». Презрение к миру «видимому» ради «невидимого», реальному ради потустороннего, как и обратная крайность, осуждается автором. «Согласно определениям стоиков, мудрость есть не что иное, как жизнь по разуму. Глупость, напротив, жизнь по внушению чувств», – говорится в первых главах книги. Не давая дефиниции, Эразм оставляет в качестве альтернативы симбиоз мудрости и глупости, сочетание рационального и эмоционального, интуитивного. Человек – существо амбивалентное, посредник между природой и духом, зверем и ангелом. Земные аффекты и возвышенная духовность должны слиться воедино в его душе. Жизнь человека, просветленная душа которого «пользуется по своему усмотрению телесными органами» и которому не чуждо ничто человеческое в самом лучшем смысле слова, – противопоставляет Эразм и безмыслию мирянина, и псевдомудрости схоласта, и блаженности праведника. Эразм хотел бы видеть в христианстве «религию радости, а не скорби», превращавшую «наслаждение в добродетель, а не в грех».

Справедливо замечено, что в «Похвале Глупости» словно «заключен весь Эразм», «отражаются все переливы многозначащего, часто неуловимого смысла и в то же время превосходство его личности» (В. Кайзер). Не все современники смогли, как Томас Мор, оценить это гениальное произведение по достоинству. Отчасти виноват был в этом и сатирический заряд, возбудивший страсти и «папиманов», и будущих «папифигов». Ожесточенность разгоревшейся полемики могла соперничать только с популярностью «Похвалы Глупости». Еще при жизни автора она вышла 40 раз. Ей подражали, переводили на чешский (до 1514), французский (1517), немецкий (1520), итальянский (1539), английский (1549); с 1884 г. вышло несколько русских переводов «Похвалы Глупости». Как «Утопия» Т. Мора для англичан или «Дон Кихот» Сервантеса для испанцев, это произведение стало своего рода эмблемой нидерландского и немецкого гуманизма.

Гравюра по рисункам Ганса Гольбейна Мл.

к сочинению Эразма Роттердамского «Похвала Глупости»

«Похвале Глупости» не уступали в славе «Домашние беседы» (первое издание 1518 г., всего около 100 прижизненных изданий, в том числе 16 авторизованных). Это сборник диалогов, серьезных и иронических, сатирических и душеспасительных, философских и обывательских, кабинетных и уличных – гибких по стилю, каждый из которых можно разыграть как одноактную пьесу. В форме иносказания rudis et popularis (грубой и популярной), которую гуманисты (здесь Пико делла Мирандола) считали единственно доступной для «невежественной черни», Эразм раскрывает жизненные истины. Задуманные как назидательные, «Беседы» далеко переросли первоначальный замысел. Нигде еще Эразм не занимался так широко и скрупулезно всеми сторонами современной ему действительности: мир и война, раскол церкви и ее злоупотребления, брак и воспитание, гигиена и быт изучены и зафиксированы на страницах книги, которая стала по-ренессансному изобильным кладезем идей и реалий. Однако в 20—30-е годы XVI в. «Беседы» воспринимались не как литературный памятник эпохи, а как злободневная хроника, «героев» которой можно было узнать – даже поименно – гораздо легче, чем в «Похвале Глупости». В «Беседах» Эразм и разрушитель, и созидатель нового. По-прежнему мечтая, как Мор, Рабле и другие гуманисты, о жизни свободной, просвещенной, добронравной, простой («Беседы о добродетели», «Благочестивое застолье», «Повозка», «Эпикуреец» и др.), он сознает, что индивидуальное счастье невозможно вне общества и в данном обществе, разлаженном, как в канун потопа («Полифем»). Почти в каждом диалоге «Бесед» Эразм находит место для реминисценций из античной культуры, некоторые, например, «Трезвый пир», посвящены ей целиком. Сама диалогическая форма «Бесед» была данью памяти Платона и Лукиана «Святой Сократ, молись за нас!» – эти слова Нефалия из «Благочестивого застолья» (перефразирующие строку «Ave Maria») очень характерны для Эразма. Сам он говорит в апологии «О пользе бесед» (послесловии к изданию 1527 г. и последующих лет): «Сократ спустил философию с неба на землю, я внес ее в игры, поучительные беседы и пирушки» Эразм здесь имеет в виду не только житейскую мудрость и здравый смысл (как в диалогах «Быть и казаться», «Филодокс» и др.): у Сократа и других античных мыслителей он черпает аргументы. В диалоге «Эпикуреец» (1533) Эразм объединяет христианство с эпикуреизмом, точнее, христианскую этику с эпикурейской. Этот вывод связывает концепцию последней части «Похвалы Глупости» с размышлениями Эразма над латинским трактатом Валлы «О наслаждении»

(1431), собственным юношеским трактатом «О презрении к миру» (1486) и над «Утопией» Т. Мора (которая была впервые издана в 1516 г. стараниями Эразма и Петра Эгидия). Гедоний, перечисляя высокие радости христианина, восклицает: «Есть ли зрелище более великолепное, чем созерцание этого мира!» Тут выражен не просто ренессансный восторг. Эразм призывал человека найти свою сущность, он противопоставлял естественность личности лицедейству и безумию общества. В ряде сочинений тех лет он разрабатывает этику «естественного воспитания» («Воспитание христианского князя», «Об учтивости детских нравов», «Христианский брак»), которую продолжали развивать в XVII—XVIII вв.

По морально-дидактическому пафосу «Беседы» сопоставимы с «Христианским воином». После их опубликования автора обвинили в непристойности и непочтительности: Сорбонна в 1526 г. осудила книгу как «полную заблуждений, скандальную и нечестивую», а самого Эразма назвала «язычником, который насмехается над религией и ее святыми обрядами и обычаями». В таком же духе реагировал и Лютер. Начиная с середины XVI в. «Беседы» регулярно попадают в пресловутые «Индексы запрещенных книг». Но их успех был непреодолим. Появлялись подражания «Беседам» (самые известные у Л. Вивеса, 1536, и М. Кордье, 1564), переводы; последние, правда, во второй половине XVI в. в условиях Контрреформации были редки и неполны (испанский, английский, французский). В 1716 г. по распоряжению Петра I были изданы извлечения из голландского перевода «Бесед» – «Разговоры дружеские Дезидерия Ерасма».

Эразм переписывался с учеными друзьями, коллегами, оппонентами. Среди его многочисленных корреспондентов – деятели культуры (художники А. Дюрер и Г. Хольбейн-Младший, издатели А. Мануций и И. Фробен), деятели церкви (епископ Дж. Фишер, М. Лютер), науки (философ Г. Бюде), политики (лорд Маунтджой). Эразм внес неоценимый вклад в сокровищницу и развитие эпистолографии.

Став властителем дум всей образованной Европы, Эразм по-прежнему называет своей родиной Голландию (Нидерланды). И все-таки Эразма не могли удержать дома ни друзья (Питер Гиллес – Эгидий, Якоб Батт, Сервасий Рогер, издатель Дирк Мартенс), ни перспективы профессуры и бенефиций. Ему тесно на родине: там его не ценят, и в годы Реформации больше всего преследуют как «ересиарха» его ученые коллеги в Лувене, где он жил в 1517—1521 гг. Гражданин европейской «республики ученых», Эразм видел в слепом поклонении своей стране и обычаям форму себялюбия. Вместе с тем в земляках Эразм находит черты, отвечающие его нравственному идеалу: человечность, терпимость, миролюбие, кротость духа; грубость и простота их напоминает ему честных спартанцев, сабинян или римлян времен Республики. После почти векового единения под бургундской короной и в преддверии антииспанской революции провинциальное сознание («голландский», «брабантский» патриотизм и т. д.) развивается в общенациональное.

Исторический опыт борьбы нидерландских городов за независимость убеждал Эразма в насущности мира и свободы, подсказал ему идею автономии в рамках централизованной монархии.

Как и для итальянских гуманистов, вопрос о форме государственной власти определялся для него гуманистически-философской идеей управления: князь-философ, мудрый и нравственный человек, направляет свободную волю свободных сограждан в интересах отечества, общественного блага, «политической добродетели». Под «политической добродетелью» (в отличие от высшей, «героической» – ср. «доблесть» итальянских гуманистов) Эразм понимал ту ступень нравственного совершенства, которая достижима в реальных условиях, если человек живет, подчиняясь лишь положительным страстям и здравому смыслу. Эта концепция, перекликающаяся с главной идеей «Утопии», серьезно повлияла на формирование взглядов Т. Мюнцера, самого радикального представителя Реформации.

Политические воззрения Эразма, изложенные им наиболее подробно в трактатах «Воспитание христианского князя» (1516, написан для принца Карла – будущего императора Карла V) и «Жалоба мира» (1517), освещены тем же этическим идеалом, что и вся его гуманистическая философия.

Эразм не мог писать иначе, как по-латыни: «народный язык сделал бы все для его деликатного ума слишком непосредственным, слишком личным, слишком реальным» (И. Хейзинга), хотя иные страницы «Похвалы Глупости» и «Домашних бесед» наводят на мысль, будто Эразм обдумывал эти произведения по-голландски: столь сочны выражения, столько здесь острой наблюдательности, вещественности деталей, очень национальных по сути.

«Эразм заразил всю Фландрию», – сетовал его бывший друг, папский нунций Алеандр. Известный «бунтарский» ланд-ювел 1539 г. в Генте проходил прежде всего под знаком эразмианства, особенно идей «Христианского воина». Другой недоброжелатель Эразма признавал, что тот привлек на свою сторону бо́льше верующих, чем Лютер, Цвингли, Эколампадий.

Для Реформации стимулирующую роль сыграли усилия Эразма по толкованию и переводу на народные языки первоначального текста Библии, а также разносторонняя критика католичества в «Христианском воине», «Похвале Глупости», «Беседах». Вначале реформаторы могли думать, что Эразм является их сторонником. По словам Л. Вивеса, в Нидерландах Эразма считали лютеранином, пока он не был вынужден в 1524 г. открыто отмежеваться от Лютера. «Диатриба о свободе воли», этот «важнейший манифест христианского гуманизма», «Заступник» (1526—1527), написанные в защиту сознательного вероисповедания и свободы морального выбора, были словом гуманиста о суверенитете деятельной, полнокровной, неиспорченной человеческой личности, которая в жизни сама ищет своих путей, о ценности человека и его разума. Здесь же Эразм вновь возвращается к принципиальным для него понятиям релятивности истины и абсурдности абсолютных утверждений, говорит о терпимости и о вреде фанатизма. Не принимая во всей полноте учения Пелагия о свободе воли, которое в его последовательной форме могло привести к разрыву с теизмом, Эразм отвергал августинианский детерминизм, отводивший человеку пассивную роль слепого исполнителя воли творца. Примиряя веру со знанием, Эразм последовательно утверждал активный жизненный удел человека, его устремленность – и в религиозной, и в общественной сферах – к нравственному совершенству, т. е. к светскому по сути этическому идеалу «христианского гуманизма». Внетеологический конечный смысл Эразмовой «свободы воли» уловили и католические, и протестантские деятели. Почувствовал его и Лютер, писавший 21 июня 1524 г. Н. Амсдорфу: «Лучше разрушить гуманизм, чем религию, ежели гуманизм восстает против христианства, вместо того чтобы ему служить». В защите свободной воли он увидел угрозу Библии, превознесение человека над богом, оценку дел небесных человеческой мерой. Весь пафос его ответа Эразму («О рабстве воли», 1525) направлен на доказательство зависимости навечно грешного человека от божьего гнева и дьявольских козней, предопределенности его отношения к добру и злу.

В сущности, не о «божеской воле», а о раскрепощении и свободе человеческой мысли шел спор. После этого спора у Эразма прибавилось как друзей, даже из числа сторонников Лютера (В. Пиркхеймер), так и врагов (В. Кентель). «Пусть Цвингли и Будер вдохновляются Духом – Эразм всего лишь человек, – писал о себе великий гуманист, добавляя с иронией, – и не в силах понять того, что касается Духа». Лютеранам Эразм стал казаться врагом религии и противником Христа, представителям папского двора – еретиком и вероотступником.

Но Эразм «никому не уступал» и к концу жизни мог гордиться, что не примкнул ни к одной из «сект». Он шел своим путем, чуждый и «наглости» протестантов, и «тирании» католиков. Эта принципиальная позиция делалась все более трудной, хотя Эразму стремились следовать Дирк Корнхерт, отчасти Корнелис Эверарт, но другие среди его ближайших учеников – Квирин Талезий и Карел Утенхове – оказались в разных конфессиональных лагерях. Величие Эразма подтвердили и контрреформационное внесение его сочинений в «Индексы запрещенных книг», и кальвинистские репрессии. Не только книги Эразма, но и эразмистов преследовали обе церкви.

В деятельности Эразма гуманизм северного Возрождения достиг своей вершины. Эразмианство нашло горячих приверженцев во всех уголках Европы, дав толчок развитию гуманистической литературы в Испании (А. и Х. Вальдес), Португалии (Д. де Гойш, А. де Резенде, Ж. де Барруш), Венгрии (М. Олах), Чехии (Ж. и Р. Грубый, Я. Благослав), Польше (Я. Дантышек, М. Рей), Дании (К. Педерсен).

Влияние идей Эразма в той или иной мере испытали многие писатели, особенно Рабле, Маро, Маргарита Наваррская, Монтень, Ф. Сидней, Сервантес и Шекспир. Эразм, как он говорит об этом в диалоге «Цицеронианец» (1528), считал долгом гуманиста жить нуждами времени и выражать дух эпохи. Эразмовский гуманизм опережал свое время, предвосхищая будущее, например Просвещение XVIII в.

Мировоззренчески от Эразма зависимы и многие немецкие гуманисты (кроме упомянутых выше назовем С. Франка), и Корнхерт, Спигел, Гроций, Вондел, Хофт. Дирк Корнхерт (1522—1590), горячий пропагандист идей гуманизма в Нидерландах, стал участником революции, занимал пост государственного секретаря при Вильгельме Оранском. Книга Корнхерта «Этика, или Искусство правильно жить» (1586), продолжая идеи эразмовской диатрибы 1524 г., учит человека познанию извечных законов природы и своей натуры, с ее добрыми и дурными свойствами. Лишь внимая голосу «высшего», природного и «низшего», собственного разума, человек делает верный выбор в пользу благонравной жизни и добивается совершенства – с божьей помощью. Оптимизм Корнхерта, как и Эразма, опирается, однако, не на благодать, а на самодеятельность человека. Принципиально чуждый нетерпимости, Корнхерт не отказывает в праве на счастье ни христианину, ни язычнику, верит в общественный прогресс. Надвигающийся кризис ренессансного гуманизма дает себя знать у Корнхерта, например, в увлечении стоицизмом Сенеки; данью этому увлечению был и перевод на голландский «Утешения философией» Боэтия (1585). Впрочем, интерес к стоикам в XVI в. пробудил еще Эразм.

Как Нот в поэзии, гуманист Корнхерт раскрыл возможности родного языка в прозе – прежде всего «Этикой», но также и переработкой Боккаччо («Пятьдесят веселых историй»). Упорно ища обновления выразительности в традиционном стихе риторов, Корнхерт пишет на гомеровской основе «Блуждания Улисса» (1561) – первую в Нидерландах эпическую поэму.

Друг Корнхерта, тоже амстердамец, Хендрик Спигел (1549—1612) был столь же твердым в своих убеждениях. «Диалог о нидерландской литературе» (1584) Спигела был попыткой утвердить родной язык в обиходе и на учебной кафедре, а поэма «Зерцало души» – в литературе. В идейном плане она вместе с зиннеспелом (зинспелом) «Нума, или Отвергающий корону» (1580-е годы) о преемнике Ромула воспринимается как развитие «Свободы воли» Эразма и «Этики» Корнхерта с еще большим уклоном в сторону секуляризации и рационализма. У Спигела познание человека прямо обусловливает его добрую волю, человеческая природа изначально прекрасна; бог, высший разум и природа почти сливаются. Поэт А. Вервей, автор исследования о Спигеле, не без основания назвал его «спинозистом прежде Спинозы».

Таким образом, уже во второй половине XVI в. в Северных Нидерландах эразмовский гуманизм как философское течение перестает быть «христианским» и секуляризуется. В следующем столетии гуманизм как идеология проявляет себя в Нидерландах реже в области философии или социологии (Гроций, Акоста, Спиноза), чаще он взаимодействует с художественными течениями: реализмом (Бредеро, Костер), маньеризмом (Хофт, Хейгенс), барокко (Вондел, Хейнсий).