Текст книги "Субботним вечером в кругу друзей"
Автор книги: Георгий Марчик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
ШАПКА
Виктор Степанович Гуськов, человек в высшей степени скромный, даже застенчивый, купил по случаю прекрасную пыжиковую шапку. Жена сказала, что в ней он похож на министра. Гуськов бережно, словно корону, водрузил обнову на голову и направился в магазин за продуктами. Держался он подчеркнуто прямо и гордо.
В магазине давали полукопченую колбасу. Гуськов стал в очередь и забыл о своей новой шапке – было не до нее. Очередь двигалась медленно – сбоку все время подходили какие-то типы, которым продавщица отпускала ходовой товар, и Гуськов нервничал, боялся, что ему не хватит.
Так и есть – не хватило. Тихий, застенчивый человек, только что уже видевший в своих мечтах, как они с женой за вечерним чаем аппетитно едят полукопченую колбаску, вдруг взбунтовался и решительно направился к директору гастронома, чтобы учинить ему разнос. У входа в кабинет директора он столкнулся с каким-то мужчиной, несшим сумку, из которой выглядывало два толстых дефицитных батона. На мужчине была точь-в-точь такая же шапка, как на Гуськове. «Однако», – удивленно пробормотал он.
В кабинете за письменным столом сидела немолодая крашеная блондинка с издерганным лицом.
– Здравствуйте! – нервно сказал Гуськов. – Вы директор? Я пришел к вам…
– Здравствуйте! – ответила женщина и, не давая ему закончить, нетерпеливо спросила: – Вам какой и сколько?
– Что какой? – опешил Гуськов.
– Какой колбасы и сколько?
– Да, но я, видите ли, – смутился Гуськов. – Как вы угадали?
– По шапке, – устало улыбнулась женщина. – Вы из горотдела. Там у всех такие шапки.
– Мне батончик полукопченой, – еще не веря в удачу, робко попросил Гуськов. – И если можно – батончик копченой.
– Почему же нельзя? – сказала директор. – Можно. Минутку. – Она нажала кнопку селектора и попросила какую-то Раю принести то, что требовалось.
– И часто к вам заходят мои коллеги? – обретая уверенность и даже значительность, спросил Гуськов, чтобы как-то заполнить паузу.
– Если бы только ваши, – вздохнув, сказала директор. – Судите сами. Приходит лифтнадзор – дай! И попробуй откажи. В одну минуту остановят грузовые лифты. На технический осмотр или ремонт. Я даю. Потом – пожнадзор.
– Кто? – не понял Гуськов.
– Пожарный надзор. Тоже дай! Я даю. Иначе штраф за нарушение противопожарных правил. К чему-нибудь да придерутся. Потом санэпидстанция – дай! Я даю. А как не дать? Поймают таракана – все, конец торговле. Потом пожалует кто-нибудь из инспекции орготдела по торговле. Дай! Потом гость из КРУ, из инспекции по качеству, инспекции по ассортименту, из ОБХСС, ветслужбы, банка, народного контроля… И так далее. Вот и считайте, если с каждым поговорить хоть пять минут, некогда будет работать.
– А документы вы проверяете? – заинтересованно спросил Гуськов.
– Боже упаси! – усмехнулась директор и удивленно посмотрела на Гуськова. – Одних знаю, других и так видно. По Сеньке, как говорится, и шапка.
В этот момент принесли колбасу Гуськову. Он рассчитался, сдержанно, не теряя достоинства, поблагодарил директоршу и откланялся.
Больше он в очередях не стоял. Урок пошел впрок. Веско сказанные слова «я из инспекции горотдела» (или «я из горотдела») обладали удивительной, волшебной силой. Впрочем, скромный инспектор архивного отдела Гуськов на всякий случай вначале просовывал в дверь свою голову с шапкой. Это действовало наверняка.
БАНКЕТ
Я редко бываю на банкетах.
Редко приглашают.
А тут, знаете ли, повезло.
Совершенно случайно я шел мимо ресторана и вдруг увидел у входа одного знакомого – Шарова. Не дальнего и не близкого. И не сказать даже, чтобы мы очень уважали друг друга. Так… Здравствуйте – до свиданья. А тут увидел он меня. Бросился, как к близкому родственнику. Пойдем в ресторан, говорит. Отметим встречу. Я даже растерялся. Вы, говорю, случайно не ошиблись? Я ведь Чуркин из технического отдела. Может, вы меня с кем-то путаете? Вот уж никак не ожидал от вас такой чистосердечной радости.
А он действительно чуть с ума не сходит. Обнимает меня, гладит, прямо рассыпается райскими улыбочками. «Что вы, что вы, – говорит, – дорогой Петр Николаевич. Как же можно ошибаться? Я о вас сегодня целый день вспоминал».
Я человек земной, в телепатию не верю. Здесь что-то не то, думаю. Что-то ему от меня, шельме, надо.
А он меня обнял этаким бесом за плечи и легонько подталкивает к двери ресторана.
Куда, думаю, он меня подталкивает? И главное – зачем? Нет, думаю, голубчик, ты меня не обжулишь. Небось рассчитаться не хватило. Знаем мы эти штучки. Денег у меня на всякий случай ни копья. Так что придется тебе довольствоваться одними искренними соболезнованиями.
А сам иду. Дай, думаю, посмотрю до конца, какой авантюрист этот Шаров. И даже, признаюсь, как-то сладостно мне стало от предчувствия его позора.
Заходим в вестибюль. Я для виду немного упираюсь ногами. Сопротивляюсь. Намекаю на свои стесненные обстоятельства.
А он, шельма, заливается, как счастливый младенец, тихим смехом.
«Ничего, говорит, сегодня это не имеет никакого значения. Вы мой гость – и я вас от всей своей хлебосольной души угощаю. Я даже, если хотите знать, сейчас дам персональный банкет в вашу честь. А почему бы и нет? Вы честный, порядочный человек. Не лезете на глаза начальству, скромно делаете свое дело».
Он что, спятил, думаю, или хватил лишнего? Да нет, не похоже. Запаха нет. Однако же ловок, ничего не скажешь. Определенно ему от меня что-то надо. Вот так, чтобы ни с того ни с сего закатить в мою честь банкет – нет, Шаров на это не пойдет. Не тот человек. Он с нашим братом и здоровается как-то вскользь, словно бы нехотя. А тут вдруг расцвел этаким розаном.
А сам – поскольку обстановка немного прояснилась – перестал сопротивляться. Иду свободной развинченной походкой и даже свысока гляжу, словно я только тем и занимаюсь, что каждый день по ресторанам шастаю. И за другими замечал: стоит кому зайти в ресторан, как его словно подменили – нос кверху, глядит маркизом.
Подходим к одному столику. Батюшки, чего там только на этом столе не было. Я сел и тихо улыбаюсь от избытка чувств, а Шаров влюбленно – как жених на невесту – на меня смотрит и спрашивает: «Нравится? Ешьте, пейте – все ваше. И за все, имейте в виду, уже уплачено».
Ну не чудеса ли? А раз уплачено – чего же стесняться?
Стали мы пить, есть. Говорим на разные отвлеченные темы. Дискутируем. Тосты поднимаем. Прекрасный это все-таки обычай – поднимать тосты. Вот бы на собраниях так говорить друг о друге.
Я, конечно, держу в уме вопрос, почему вдруг он меня ни с того ни с сего пригласил, не упускаю из вида. Но деликатно молчу, надеюсь, что постепенно все само по себе разъяснится. Да и потом, разве это главное. Уж если вы за столом – ешьте и пейте и ни о чем не думайте.
А вокруг нас так и вьется официант. То подольет в рюмки, то принесет чего, то тарелку заменит. С меня пылинки сдувает.
– Кушайте, – говорит, – профессор… А то очень уж вы заморенный. Устали небось от своего чрезмерного образования…
Это я-то профессор? Но молчу.
Пьем мы, закусываем, тосты произносим. И такая меня благодарность взяла, что дай, думаю, открою глаза Шарову на кое-что.
– Вас, говорю, не любят в коллективе, не уважают. Интриган, говорят. Вы уж извините. И я так думал до сегодняшнего вечера. Считают вас ловкачом. Делягой… И шельмой. Да-да, шельмой…
Побледнел Шаров. Натянуто улыбается. Ну а я режу правду-матку. Все вспомнил в порыве душевной благодарности. Вижу – не очень это ему по вкусу. Кривится, но терпит. Дальше – больше.
– Говорят, вы долги не отдаете. И сплетник к тому же. А кандидатскую за вас жена написала… Верно?
Наконец не выдержал он:
– Вот уж и впрямь, посади свинью за стол, она и ноги на стол.
– Извините, – говорю. – Кого вы имеете в виду? Не меня ли случайно? Так вы меня сами, по своей воле сюда пригласили.
– А что мне было делать? – говорит и в упор на меня смотрит своими наглыми глазами. – Не пропадать же добру. Я ведь не вас ждал, если хотите знать, а профессора. Да только он не пришел по неизвестной причине.
– Нехорошо вы поступили, – обиделся я. – Я, можно сказать, от всей души старался, от всего сердца. Хотел помочь вам…
– Ладно, – говорит. – Вижу. Помогли? Выпили, закусили? Теперь идите. Идите-идите. Благодетель…
КАРЬЕРА МАКАРКИНА
Некоторым везет. Макаркину не везло. Невеста была тише воды ниже травы, а едва расписались, сразу предъявила претензию: подай ей, видите ли, кооперативную квартиру. А где он ее возьмет?
Стал суетиться, наводить справки.
Слышал от бывалых людей: не подмажешь – не поедешь. Купил духи за пять рублей и плитку шоколада за полтора рубля. Стиснул зубы, пошел.
Заходит. Сидит какая-то женщина, смотрит на него, улыбается. Сразу видно – ждет. Положил ей на стол духи и шоколадку. И закрыл глаза. Сейчас, думает, влепит пощечину и крик поднимет. Не ударила, не закричала. Зато вежливо объяснила, что он не туда попал. Крякнул Макаркин, пошел дальше. Шоколад обратно, конечно, не взял. Неудобно. И духи тоже. Черт с ней. Пусть душится.
А там, где надо, оказалось, на прием надо заранее записываться. Что же делать? Стоит бедный Макаркин, переживает, не знает как быть: идти домой с пустыми руками под огонь критики не рискует.
А тут как раз подъехала крытая машина. И стали из нее выгружать толстые папки с бумагами. И носить их в помещение. Кто-то попросил Макаркина подержать две папки. Он подержал. Потом видит, что никто их у него обратно не берет, сам понес в помещение. Вернулся – ему снова две папки. Да так и бегал весь день с папками, аж взмок. Заметил его старание какой-то дядя, по виду завхоз, и спросил, как его фамилия. Макаркин сказал.
– Молодец, Макаркин, – сказал дядя. – Вижу – стараешься. Завтра поедешь от нашей организации картошку перебирать. Смотри не опоздай.
– Не опоздаю, – сказал Макаркин.
Взял он за свой счет отпуск. Стал вживаться в новый коллектив. Поехал перебирать картошку. И снова отличился. Его заметили. Послали еще раз. И еще. На собрании похвалили, в стенгазете. Вот-де Макаркин, молодец. Другие служащие его уже узнавали, охотно приветствовали: «Привет, Макаркин. Здорово, Макаркин». Стали Макаркиным дырки затыкать. Чуть что – где Макаркин? Послать Макаркина. Поручить Макаркину. Сам председатель с ним за руку поздоровался.
– Ну как, Макаркин? – спросил он.
– Тяну, – скромно ответил Макаркин.
– Вижу. На таких, как ты, земля держится. Тяни. О славе не думай. Она сама найдет героя.
Макаркин о славе не думал, он думал о кооперативе.
«Еще немного, и поставлю вопрос ребром, – принципиально решил он. – Уже месяц здесь вкалываю…»
Пришлось уволиться со старой работы. На новой так загрузили – не передохнешь. Хотя зарплаты не платят и даже в штаты не зачислили. Каждый думает, что Макаркин в другом отделе числится. Тянет Макаркин, а сам ждет – может, догадаются, спросят – ну как ты, Макаркин, насчет жилья, обеспечен? И тогда он, скромно потупившись, скажет: «Пока нет, хотелось бы вот вступить в кооператив». А ему: «Садись и пиши». И сразу – чик – на его заявление резолюцию: «Принять!» От этих мыслей Макаркин загорался и вкалывал так, что аж пыль столбом стояла. Пока другие кроссворды решают, он всю работу выполнит…
Хвалили его, ценили. Уважали. Даже в президиум один раз посадили. Хотели даже на симпозиум какой-то послать дежурным исполнителем, да он вовремя наотрез отказался. И за это ему председатель второй раз руку пожал: «Молодец, Макаркин. Ценю твою скромность. Симпозиум от тебя не уйдет».
И верно. Симпозиум от Макаркина не ушел. А жена ушла. Умолял ее Макаркин, на коленях ползал – ничего не помогло. «Я с таким дураком жить не желаю». И ушла. «Ладно, – думает Макаркин. – Пусть. Получу кооператив – вернется».
А тут вскоре Макаркина и на службе выловили. Хотели его повысить и премию дать, а бухгалтер заявляет: «Такой у нас не числится». Как так? Неужели самозванец? Неужели мошенник? Начальник разгневался: «Ротозеи! Как допустили? Он для меня речи писал». И верно. Макаркин ничего не отрицал, только просил о снисхождении: «На всю жизнь это мне уроком будет». «Подумать только, – негодовали служащие, – а на вид такой тихий, такой старательный. И так крепко втерся». Вытурили его как миленького. Не успел он даже за ухом почесать. «Так мне и надо!» – сказал сам себе Макаркин и пошлепал с повинной в старый коллектив. Покаялся. Простили его. Учли молодость. Пожурили: «Живи по правилам. А не хочешь – пеняй на себя». Макаркин даже прослезился, так его проняло.
А тут как раз подвернулась оказия вступить в кооператив. Вступил. Жена узнала – сразу вернулась. Вот какая сознательная. Одумалась. И тоже простила. Хоть и глупый, но ведь не чужой, а свой, законный муж.
Вот так бывает – не везет, не везет, а потом как повезет, не знаешь даже, где остановиться.
ОСТАЮСЬ С НАДЕЖДОЙ
Весь отпуск Юрия Константиновича прошел как в тумане. Туман этот состоял из смеси соленых брызг, табачного дыма, сосредоточенных лиц партнеров по преферансу и негромких взволнованных реплик: «Пас. Беру втемную. Бомба. Вистую». Они облюбовали себе укромное местечко под навесом на берегу моря, хотя само море их нисколько не интересовало. Сидели и священнодействовали наподобие буддийских монахов с утра до позднего вечера. Когда темнело, уходили в палату. Пульку, разумеется, завершали не нарзаном.
Время от времени к играющим подходили какие-то типы, молча стояли некоторое время и куда-то бесследно исчезали. Иные пытались вмешаться в игру, давали какие-то нелепые советы, их отгоняли, как назойливых мух. Посторонним вмешиваться в игру было категорически запрещено.
Правда, нашелся один типчик по фамилии Угольков. Досаждал Юрию Константиновичу, вился вокруг него, как слепень вокруг лошади. Юрий Константинович его отгонял, тип на некоторое время исчезал, потом снова откуда-то появлялся. Впрочем, он не вмешивался в игру – и то хорошо. Каким-то образом он пронюхал, что Юрий Константинович возглавляет кафедру в институте, и теперь терся рядом, подхалимисто заглядывая то в глаза, то в карты. Давать советы он явно не осмеливался.
После одной из пулек проигравший Юрий Константинович должен был сходить в магазин. Этот красавчик по своей охотке вызвался сбегать вместо него. И даже от денег отказался. Сбегал и принес вместо одной бутылки не нарзана целых две. Одну от себя присовокупил явно из подхалимских побуждений.
Юрий Константинович недоуменно пожал плечами, но подарок принял. Он был весь во власти переживаний из-за проигрыша и даже как следует не рассмотрел этого типа. Смутно он помнил, что тип о чем-то попросил во время одной паузы. Как-то так ловко ввернул свою просьбу между двух тостов и с ожиданием уставился на Юрия Константиновича, как изголодавшаяся дворняга на хозяина. «Ладно, ладно, – добродушно посмеиваясь, пообещал Юрий Константинович, лишь бы отвязаться от него. – Попробуем что-нибудь сделать. Напомните мне потом».
Кажется, он хлопотал об очной аспирантуре, то ли о почасовой работе на кафедре. Не исключено даже, что он просил вовсе не об этом, а о протекции для поступления в институт его племянницы. Разве упомнишь, если в голове так и скачут эти: «Вист. Беру втемную. Бомба».
Перед самым отъездом Юрия Константиновича приехала в санаторий (на один срок путевки им достать не удалось) его уважаемая супруга – Надежда Васильевна. Вместо того чтобы войти в его положение, она стала предъявлять разные необоснованные претензии, обижаться и даже плакать. Почему он должен развлекать ее, показывать ей какие-то дурацкие окрестности, куда-то сопровождать? Ведь он в отпуске. Неужели ей так уж трудно самой все посмотреть? Ох уж эти женщины! Никогда не упустят случая покапризничать.
Пришлось проявить твердость и дать ей понять, что он в целях восстановления нервной системы отключился и никакая сила в мире не может оторвать его в эти последние оставшиеся дни от преферанса. Угольков угодливо кивал и поддакивал, а бесовские глаза его горели подхалимским одобрением. Потом срок путевки истек, и Юрий Константинович с некоторым даже облегчением уехал восвояси. Жена, разумеется, осталась. Всю дорогу в голове Юрия Константиновича всплывали обрывки удачных и неудачных пулек, и он еще некоторое время не мог успокоиться – досадовал, что сыграл так, а не вот этак.
Но прошло несколько дней, и Юрий Константинович окончательно остыл. Из головы выветрилась лихорадочная игра, удачные и неудачные пульки, досада от проигрышей и радость выигрышей. В памяти решительно ничего не осталось от отпуска, кроме какого-то тумана, словно он и не отдыхал. Юрий Константинович с увлечением отдался работе. Провел заседание кафедры.
И вот однажды вечером принесли телеграмму. Он прочитал и ничего не понял. Прочитал еще раз. Мучительно задумался: что бы все это значило? И в самом деле, текст телеграммы на первый взгляд мог показаться весьма странным. Юрий Константинович напряг память. Смутно что-то припомнил. Да-да… И вдруг его как обожгло. Быть того не может. Текст телеграммы гласил:
«Действую согласно договоренности. Остаюсь с Надеждой. Тысяча благодарностей. Угольков».
«Что за чертовщина? – думал Юрий Константинович. – Какой договоренности? При чем здесь моя Надежда? И почему этот тип с ней остается? Ничего не скажешь – морда у него действительно смазливая. Но ведь фат, и ничего в нем, кроме пошлости, нет. Да только разве женщины это видят? Была бы слащавой физиономия, и больше им ничего не надо».
Чем больше думал Юрий Константинович над этой странной телеграммой, тем больше она его раздражала и пугала. Заснуть он в эту ночь так и не смог. Едва дождался утра и помчался на аэродром.
Пока прилетел на юг, пока добрался до санатория, чего не передумал, а уж как скрежетал зубами, представляя угодливо-хамское лицо Уголькова. «Подойду и сразу ударю, – думал Юрий Константинович. – Нет, не ударю, а сразу убью».
Побежал в палату к жене – там ее не было. Побежал к морю – там ее тоже не было. Побежал в санаторный парк – с таким же успехом. Совсем растерялся, да и заряд злости уже иссякал, стала одолевать усталость. Побежал на набережную – и наконец увидел ее. Боже ты мой – ни дать ни взять девица на выданье. Платьице укоротила. Идет, кокетливо покачивается на высоких каблуках – да его ли это жена, смиренная Надежда Васильевна, не обманывают ли собственные глаза?.. Нет, не обманывают. Это была действительно она, Надежда Васильевна. И шла она отнюдь не одна, а с каким-то пошлым субъектом, который бережно и нежно, невзирая на довольно жаркий климат, вел ее под ручку и смеясь говорил что-то явно фривольное. Только мужчина этот был не Угольков. И убивать было некого.
БЕДНЯГА
Солнечным весенним утром Будкина разбудила Джесси. Она тихонько скулила у изголовья его кровати. «Дура!» – сказал Будкин и стал нехотя одеваться. Собака просилась на улицу. Они вышли на лестничную площадку. Будкин вдавил черный клавиш вызова лифта и стал ждать. Джесси тоже терпеливо ждала, неотрывно глядя блестящими черными пуговицами глаз на закрытые створки лифта.
Дверцы лифта распахнулись, и Джесси первой юркнула в кабину. Будкин привычным движением вдавил на панели черный клавиш первого этажа, и кабина лифта плавно заскользила вниз. Собака напряженно смотрела на сдвинутые створки кабины и, едва они начали раздвигаться, выскочила наружу.
«Вот дура, – подумал Будкин. – Ничего не понимает. Она, наверное, даже не представляет, что такое лифт, как он устроен, как работает. А что она вообще знает? Ничего. Ей лишь бы побегать, задрав хвост, по лужайке, погонять голубей. А теперь вот лапами роет землю, аж трава летит в разные стороны. До чего глупое существо».
Будкин сидел на скамье в сквере, с удовольствием подставляя лицо горячим солнечным лучам, вдыхал свежий после ночной весенней грозы воздух и думал: «Хотел бы я знать, как она все-таки представляет себе лифт, что она о нем думает. Знает ли она, как он устроен и как работает? Нет, наверное, не знает. Да и откуда ей знать?.. Уверен, что она ни разу в жизни даже не задумалась об этом. Бедняга…»
Сам Будкин тоже ни разу не задумывался о том, как работает лифт. Но ему это почему-то не пришло в голову.
РАРИТЕТЫ
Гренадеров был хоть и маленького роста, но мечтал о славе. Ну а почему бы, собственно, и не мечтать о ней? Что в этом плохого? Кому это мешает? Мешать не мешает, но вот однажды здорово помогло.
Сразу же уточним. Гренадеров занимал скромную должность в одном из отделов горисполкома. И не рвался в Наполеоны: не стремился стать ни заместителем начальника отдела, ни даже самим начальником.
Он мечтал о славе коллекционера. Маленький Гренадеров собрал большую коллекцию антикварных вещей. Собирал он ее упорно и кропотливо всю свою жизнь. И скажем прямо: в коллекции было немало ценных раритетов.
И вот с некоторых пор Гренадерова стал грызть червь тщеславия. Дескать, если я собирал все это только для себя, то зачем я? В том смысле, что до сих пор он тщательно скрывал от посторонних глаз свою коллекцию. Он наслаждался ею сам, в одиночестве – жена, к сожалению, ничего в этом не понимала. Но хоть не мешала, и то слава богу.
Но вот наступил момент, когда в душе Гренадерова проснулся настоящий артист – и он возжаждал аплодисментов. Нет, отнюдь не крупной материальной, а именно художественной ценностью амфор и статуэток, ваз и майолики хотел похвастать маленький служащий.
Он попробовал пригласить к себе в квартиру сослуживцев, но оказалось, они ни бельмеса в этом не смыслят. Смотрели и хлопали глазами. И оживились лишь, когда кто-то спросил: «А сколько это стоит?» В ответ он лишь молча пожал плечами. Люди, люди… И вдобавок ушли обиженные: ждали щедро накрытого стола, а хозяину и в голову не пришло накрывать его. Ведь, кажется, ясно было сказано: приходите посмотреть мои раритеты.
Никто, правда, не знал, что такое раритеты. На слух похоже на авторитеты. А Гренадеров мог в шутку назвать авторитетами зажаренного поросенка, красную икру и армянский коньяк.
Так что первая попытка пробиться к славе не увенчалась успехом. Да еще судачили потом, черти: вот-де скряга Гренадеров – даже пивом не угостил, а вместо этого показывал какие-то сломанные и ржавые предметы. Да еще неизвестно для чего пытался подсунуть чистую тетрадь с надписью «Отзывы». Хорошо, никто не согласился писать туда.
Так что у Гренадерова оставался единственный быстрый и прямой путь к славе – это печать, радио, телевидение. День и ночь он страстно вынашивал планы, как проникнуть в эфир и на экран. Попробовал прийти и честно, открыто заинтересовать редакцию городской газеты своей коллекцией. Но встретили его там недоверчиво.
– У меня дома тоже есть несколько старинных предметов, – выслушав его, насмешливо сказал усатый фрукт – редактор. – Но это еще ничего не значит…
На телевидении отнеслись к Гренадерову более благожелательно: «Дайте нам рекомендации двух-трех специалистов, желательно академиков, и ваше дело в шляпе». А где их взять – рекомендации академиков?
Гренадеров приуныл, но небо услышало его молитвы и прислало к нему по какому-то пустяковому личному делу самого председателя местного телевидения. И хоть Гренадеров был мелкой сошкой, он не выпустил из своих цепких рук председателя, пока тот не пообещал помочь ему. Правда, с такой оговоркой: «Мы возьмем у вас прямое интервью под рубрикой: «А что думает по этому поводу сотрудник коммунального отдела горисполкома?» И по ходу дела покажем вашу коллекцию».
Гренадеров был счастлив. Лиха беда начало. Стоит увидеть его коллекцию десяткам тысяч людей, как слава сама приползет на коленях к порогу его дома.
Вскоре состоялось обещанное прямое интервью. Гренадеров в новом костюме отвечал на вопрос корреспондента телевидения о том, что он думает по поводу плохой работы городской бани. Дважды он совершенно неуместно отвлекался от основной темы и жестом полководца указывал на стеллажи с антиквариатом: «А это мои раритеты. Я собирал их по крупицам в течение многих лет. И это стало делом всей моей жизни».
– Имеют ли они какое-нибудь отношение к городской бане? – спросил не привыкший удивляться корреспондент.
– Нет, к бане они никакого отношения не имеют, – заявил Гренадеров.
– Тогда не будем отвлекаться, – предложил корреспондент.
Но это не остановило возбужденного Гренадерова – он понимал: еще одна возможность выйти на экран может представиться не скоро. И потому на вопрос «Когда же регулярно будет подаваться горячая вода?» он ответил корреспонденту:
– Особенно замечательными я считаю вот эти предметы. Они представляют не только немалую историческую и художественную, но, скажем прямо, и большую материальную ценность. Обратите внимание на эту вазочку и на этот бокал…
Корреспондент понял, что лучше не спорить и не задавать новых вопросов. Дождавшись, когда Гренадеров на секунду замолчал, чтобы перевести дыхание, он поблагодарил его за интересную беседу и тут же закруглился.
Гренадеров был окрылен, словно это не у Ники Самофракийской, а у него за плечами выросли могучие крылья. Его поздравляли, ему звонили.
Особенно распинался по телефону один тип. Как пылко он льстил, как живо интересовался каждым раритетом… И как потом оказалось, не зря.
Да, поистине тернист путь к славе. Навязчивый тип сказал, что очень хочет встретиться лично с Гренадеровым, и спросил, не собирается ли он куда-нибудь уехать.
О святая наивность приверженца искусства! Гренадеров уже считал каждого поклонника своего домашнего музея личным другом.
– Да-да, – веско сказал он, – в ближайшие дни как раз нам не удастся встретиться. Я с женой завтра выезжаю в отдаленный район за одной редкой вещицей. Увидите – пальчики оближете…
И уехал. А когда приехал – обнаружил, что от его домашнего музея остались рожки да ножки. Исчезли самые ценные, самые любимые раритеты.
Вот вам и слава.
