Текст книги "Субботним вечером в кругу друзей"
Автор книги: Георгий Марчик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
СТАРЫЙ МАСТЕР
У старого мастера умерла жена. Озабоченный и хмурый, словно невыспавшийся, он сам стал ходить в магазин за продуктами. Высокий, грузный, седой мужчина с крупной породистой головой, округлым лицом и ямочкой на подбородке. Глаза его ясные, синие, пронзительные, с глубоко запрятанной тоской. Он идет, слегка шаркая ногами, внимательно глядя перед собой, глубоко задумавшись о чем-то своем. В полиэтиленовом пакете у него бутылка молока и два-три небольших свертка с продуктами. Много ли одинокому человеку надо?
Не спеша входит в подъезд, терпеливо ждет лифта, не торопясь открывает дверь своей квартиры и как-то нерешительно, будто не к себе, заходит внутрь. Гостей у него не бывает. Старый мастер живет одиноко. Никто из соседей не знает, чем он занимается целыми днями. С ними у него уже давно, много лет назад установились вежливо-отчужденные отношения. «Здравствуйте!», «Доброе утро» или «Добрый вечер!» – и все. Раньше при этих словах он вежливо улыбался. Теперь уже больше никогда не улыбается. И всегда молчит. Молчит и телефон в его большой квартире. Словно и он сам, и его квартира молча и терпеливо ждут чего-то…
Изредка старого мастера приглашали на какое-нибудь официальное мероприятие. Тщательно выбритый, в строгом, несколько устаревшем по фасону костюме, он выходил из своей квартиры и с обычной величественной осанкой и серьезным выражением лица следовал к троллейбусной остановке. Его бывшие коллеги и сослуживцы тоже не знают, как он живет, чем занимается дома. А спросить как-то вроде неудобно…
Последний раз его видели, когда его приглашали на юбилей его старого товарища – маленького высохшего старичка с коричневым морщинистым лицом, похожим на сушеную грушу, и нимбом из белых пушинок вокруг головы, который, приоткрыв рот, с явным удовольствием слушал приветственные речи. Старый мастер сидел в президиуме неподвижный и величественный.
Один раз в неделю он ездил с цветами на кладбище к жене. Он никогда никому ни на что не жаловался.
И вот однажды, возвращаясь к себе, старый мастер присел отдохнуть на лавочке в скверике. Он долго сидел так с закрытыми глазами, и две старушки, сидевшие рядом, не смели потревожить его. Когда же, обеспокоенные, они наконец решились обратиться к нему, то поняли, что старого мастера уже не стало.
УЖИН
Так уж получилось, что у меня одновременно оказались свободными вечер и пять рублей. «Схожу-ка я в ресторашку», – легкомысленно решил я. И пошел.
Денег, конечно, было маловато, но я рассчитывал на свою умеренность. «Во всяком случае, – думал я, – пятерки хватит, чтобы просто посидеть за чистым, хорошо сервированным столом, досыта полюбоваться красивыми женщинами и, если удастся, то даже потанцевать».
Полный приятных надежд, походкой уверенного в себе человека я зашел в залитый огнями и увешанный зеркалами зал и в нерешительности остановился у порога. Передо мной тотчас появился метрдотель во фраке, похожий на дирижера.
«Прошу!» – любезно кивнул он, и я, как ягненок, послушно засеменил за ним. В хрустальных бокалах и рюмках празднично дробился свет хрустальных люстр.
Ждать не пришлось. Молодой официант в черной фрачной паре, похожий на дипломата, легким изящным движением руки протянул мне большую лакированную карту-меню. Лицо его было вежливо и бесстрастно, как у полномочного представителя.
– Что будете заказывать? – любезно спросил он.
– Ветчину с хреном я не могу взять из-за больной печени. – В поисках сочувствия я поднял взгляд на официанта, стоявшего передо мной величественно, как памятник Наполеону. – Семга и икра мне противопоказаны из-за гастрита. Нет, пожалуй от холодных закусок я откажусь. Знаете, этот проклятый желудок совсем извел меня.
– Диетическая столовая напротив, – безжалостным тоном сказал официант.
– Нет-нет, – поспешил я рассеять его сомнения. – Я не так уж плох. Но дело, видите ли, в том, что от неумеренной еды легко можно растолстеть, а вот похудеть чудовищно трудно. Но не будем отвлекаться. Что же заказать из горяченького?
– Рекомендую телячье филе с шампиньонами, – сказал официант.
– Нет, только не шампиньоны! У меня с ними связаны неприятные воспоминания.
– Тогда возьмите цыпленка под белым соусом! – сдержанно сказал официант.
Я глянул на цену и решительно замотал головой.
– Нет, цыпленок не пойдет. В нем столько костей. И какая-нибудь из них обязательно воткнется в мое нёбо. Уж я знаю, поверьте.
– В таком случае можете заказать осетрину, зажаренную на вертеле, или запеченную форель.
Он меня просто убивал своей наглостью. Я с отчаянием посмотрела на него:
– О, это идея! Нет ли у вас отварной трески с отварным картофелем? Я обожаю отварную треску. Прекрасное диетическое блюдо. Вкусное и питательное. Полезное в любом возрасте.
– Трески нет. Возьмите шашлык по-карски.
Его упрямство не знало границ. И, похоже, он не имел никакого понятия о болезнях желудка и печени. Господи, а какая у него неприятная улыбка! Я с негодованием отверг шашлык, как и всякое другое жареное мясо, из-за его явных канцерогенных свойств.
Наконец мы остановились на гуляше. Да и то мне уже надоело спорить с официантом.
– Пить будете? – снова стал приставать ко мне этот разбойник.
Я салфеткой отер холодный пот со лба.
– Да, пожалуйста, бутылочку боржоми и чашечку кофе, – твердо сказал я, поспешно подсчитывая в уме, во сколько же мне обойдется все удовольствие. Моя пятерка таяла, как кусочек льда в горячей воде.
– А из спиртного? – не сдавался нахальный молодой человек. Подумать только, какое бесстыдство! И это в то время, когда все мы так дружно единым фронтом боремся с алкоголизмом.
– Спиртное? – переспросил я, чтобы выгадать время, и надолго задумался. – Спиртное… М-да. – Заложу-ка я в случае чего свои часы, решил я. – Или туфли. До метро добегу в носках.
– Ладно! – сказал я, словно соглашаясь на тяжелую операцию. – Давайте спиртное. Бокал сухого вина. Но предупреждаю: ни капли больше.
Официант записал и продолжал стоять рядом, как пограничный столб. Что ему в конце концов от меня надо?! Повис над душой, как озабоченный черт над грешником.
– Десерт? – ледяным тоном спросил официант. Из глаз его струилась ненависть.
Я укоризненно покачал головой. Самое трудное было все-таки позади.
– Какой десерт? Я ведь уже заказал кофе.
– Фрукты, пирожное, мороженое?
– Еще чего? – искренне негодуя, воскликнул я, словно он предлагал мне чашку яда. – Никаких пирожных. Никаких мороженых! И тем более фруктов. Вы знаете, сколько в них калорий? Нет, нет и нет, голубчик! Большое спасибо! Благодарю вас за внимание! Вы свободны!
Пытка окончилась. Мой мучитель наконец перестал истязать меня и удалился. Я мог спокойно и приятно проводить свой вечер за холостяцким ужином в отличном ресторане. Душа моя пела и ликовала. Я потягивал из бокала белое сухое вино, покуривал хорошую сигарету и с живым интересом наблюдал за окружающими. В этом ресторане, к счастью, оказался великолепный оркестр, и я с большим удовольствии слушал музыку. А сколько здесь было очаровательных, модно одетых женщин! Мне удалось даже потанцевать со стройной глазастой блондинкой. Я шутил, смеялся и вообще держался как преуспевающий киногерой.
Несколько раз, правда, ко мне подходил мой мучитель, но я высокомерно отгонял его словами: «Благодарю. Пока ничего не нужно». Увы, все когда-нибудь кончается. Стали гасить огни, и ко мне снова подошел официант. Дальше тянуть было некуда.
Он стал что-то писать на отдельной бумажке, а мне казалось, что он нагло обсчитывает меня, записывает то, чего я в жизни никогда не заказывал. Сжавшись, я ждал итога, словно пощечины.
– С вас пять рублей! – сухо сказал официант, подавая мне исписанный листок.
Я судорожно вздохнул и протянул ему смятую пятерку.
– Большое спасибо, дружище, – с чувством сказал я, – за приятный вечер. Подумать только, как выросла культура обслуживания. Всего пять рублей за такой прекрасный ужин!
КАРТИНКИ
Не смейтесь над женщиной. Один тоже смеялся…
А все началось с картинок. С репродукций. Жена его Виктория, или Виктоша, увлеклась однажды искусством. Стала собирать разные картинки.
Зашел к ним как-то сосед с верхнего этажа – сам хромой, и кривой, и шепелявый, смотреть не на что, – подарил репродукцию с картины Веронезе. Ну а Веронезе, известное дело, был хороший итальянский художник. Женщин славно изображал. Раздетых. Тогда мода такая была – только раздетых и рисовали, хотя называли их для конспирации богинями. Раз богиня, какие могут быть претензии?
Виктоша обрадовалась, заказала рамку на эту картинку. Повесила, любуется. Муж посмеивается: «Ты у меня лучше любой богини». «Пошляк, – отвечает Виктоша. – Ничего не понимаешь в искусстве. У тебя одно на уме».
Стала она бегать к кривому соседу советоваться по части картинок. И сосед стал чаще заходить. Битый час обсуждают какую-нибудь картинку. Один предусмотрительный товарищ предупредил мужа: «Смотри, мол, не к добру это». «Пусть, – отвечает. – Чем бы дитя ни тешилось».
А в квартире у них все новые картинки. И в рамках, и без рамок. Сосед приносит в подарок. И все объясняет, объясняет… У Виктоши глаза сверкают, румянец на щечках. А раньше скучной ходила, не знала, чем время занять. Все советуется с соседом, где какую картинку повесить.
Муж смотрит на них и заливается: «Ха-ха-ха! Чудаки! Такими глупостями голову забивают».
А однажды Виктоша и говорит:
– Знаешь, Вася, мы с Юриком решили соединить наши коллекции.
– Ну что ж, – отвечает Вася. – Соединяйте. Я не против.
– Ну тогда, – она говорит, – я к нему наверх переберусь. Или, напротив, он сюда спустится. А ты поднимешься.
У Васи в голове полный хаос, ничего не понимает.
– А? Что? – спрашивает. – Почему? – Никак в соображение не возьмет, что случилось. – Ты это серьезно?
– Конечно. Нам с ним есть о чем говорить. А ты, кроме футбола и пива, ничем не увлекаешься.
– А чем он увлекается? – обиделся Вася. – Глупыми картинками. Что в этом хорошего? Какой практический смысл?
– Это не глупые картинки, – снисходительно улыбнулась Виктоша. – Это искусство.
– Да ведь он кривой, хромой и шепелявый, – утверждал Вася в порядке самозащиты. – Я красавец рядом с ним.
– Зато с тобой от скуки умрешь. Вот и любуйся собой в зеркале, – отрезала Виктоша.
И ушла к соседу наверх. И картинки с собой унесла. Теперь у них наверху уже целый музей. И ребенок, конечно. Не все же время они картинки развешивают. От бывшего соседа, а теперь уже законного мужа. Хорошенький такой мальчуган, пухленький, веселый.
А Вася, бывший муж, перестал смеяться. Тоже стал интересоваться картинками. В порядке изучения проблемы. Что, мол, в них такого особенного, если из-за них его жена бросила.
СОВЕЩАНИЕ
– Разрешите войти, Геннадий Яковлевич? – спросил Л. А. Брутов, всем своим видом выражая готовность действовать и быть полезным: писать докладные записки, справки, инструкции, ответы на письма, препроводительные бумаги и выполнять массу других в высшей степени важных и необходимых дел.
– Пожалуйста, – вежливо ответил Геннадий Яковлевич, откладывая в сторону газету и всем своим видом показывая, что готов уделить столько внимания подчиненному, сколько потребуется, но не больше.
– Геннадий Яковлевич, – сказал Лев Артурович нерешительно, – извините, что побеспокоил вас.
Когда Брутову так подчеркнуто вежливо говорили «слушаю вас», он терялся и забывал о том, что хотел спросить. Вот и сейчас он пришел отпроситься с совещания, которое было назначено на утро следующего дня. Жена уехала в командировку, и ребенка надо было самому отводить в садик. Вместо этого Брутов озабоченно кашлянул и деловито, как и подобает добросовестному служащему, спросил:
– Геннадий Яковлевич, я хотел уточнить, совещание назначено на девять часов?
– Да, – сказал Геннадий Яковлевич, окидывая Брутова внимательно-изучающим взглядом. – Точно на девять.
– Спасибо, Геннадий Яковлевич. Спасибо. – И, осторожно прикрыв за собой дверь, Брутов вышел.
«Подхалим, хотя работник ничего, старается», – мелькнула мысль у начальника, и он вновь с удовольствием взялся за отложенную газету.
«Трус! – выругался Брутов. – Самодовольный тип! Читает газету и оторваться от нее не может, отложил, а руку не отпускает, не терпится ему. Даже не поговоришь с ним как следует. Заходишь и боишься: вспомнит о каком-нибудь старом поручении и начнет пилить, все настроение испортит». Брутов поспешно собрал бумаги со своего стола и запихнул в огромный кожаный портфель, похожий больше на чемодан и пригодный для дальних поездок в командировку и даже за границу.
Надо было готовиться к этому дурацкому совещанию. А Брутов терпеть не мог совещаний. Во-первых, потому что накануне Г. Я. предупредил, что на совещании, возможно, будет присутствовать вышестоящий представитель. Во-вторых, на совещаниях Брутова почти всегда критиковали. Выработать иммунитет к критике он не мог. Ему почему-то казалось, что критика – это своего рода увертюра к приказу о снятии его с работы. В душе он люто ненавидел критику и считал ее одним из самых отвратительных пережитков. Но на словах он всегда поспешно соглашался с критикой и клятвенно обещал устранить все недостатки. Когда же критиковали других, то радоваться этому ему мешал страх, что сейчас разделаются с коллегой и примутся за него.
После работы озабоченный Брутов помчался на трамвайную остановку, затем с трамвая пересел на троллейбус и наконец через пятьдесят минут был дома. Поднимаясь пешком по лестнице на пятый этаж, он вдруг со скорбью подумал, что надо было не идти домой, а съездить в магазин за раскладушкой. Она нужна, чтобы на ней переспала теща, а утром отвела в садик ребенка. Затем предстояло привезти тещу. Нет, лучше всего было вначале заехать за тещей, потом уж с ней поехать в магазин за раскладушкой.
Ну, делать нечего. Брутов поехал в магазин, купил раскладушку. Привез ее домой. Затем на такси помчался за тещей. Тещи не оказалось дома.
В груди у Брутова все кипело и клокотало. Время, которое он рассчитывал затратить на подготовку к совещанию, уходило на бессмысленные разъезды. Оказалось, теща поехала к ним. Телефона не было ни у тещи, ни у Брутова. Когда надо было о чем-то условиться, пользовались сложной системой. Брутов звонил своей тетке – у нее был телефон – и просил что-то передать кому-то из своих многочисленных родственников, друзей или просто знакомых. Тетка четко передавал это требуемому человеку. Затем ей снова звонил Брутов. Иногда они могли целый вечер переговариваться подобным образом. Тетка была вежливой и воспитанной женщиной, к тому же она в свое время с золотой медалью окончила пансион благородных девиц. Об этом Брутов с явной гордостью сообщал особо близким знакомым.
Правда, было одно маленькое неудобство – тетушка иногда увлекалась, вела себя так, будто она сама Брутов: давала от его имени согласие на прием гостей, на денежный кредит, на покупку вещей, принимала другие самостоятельные решения.
Брутов вернулся домой, и здесь его ждал удар: теща, уложив спать пятилетнего внука, только что уехала от них. В суматохе он не догадался написать ей записку, чтобы она подождала его. Было уже половина десятого вечера. Ноздри у Брутова раздувались, как у породистого жеребца. Надо снова ехать к теще. Чего доброго, она уже легла, и ее придется вытаскивать из постели. Хуже всего, конечно, если она просто не захочет открыть дверь. С ней это бывало.
К счастью, теща еще не спала. Она смотрела телевизор и беззвучно хихикала. Она сделала ему знак рукой, чтобы он молчал и не мешал досмотреть передачу. Брутов безвольно опустился на стул. До сего времени с самого утра он ничего не ел. Без десяти минут двенадцать погас экран телевизора, и теща спросила Брутова, что ему нужно…
Теща была в хорошем настроении и довольно легко дала себя уговорить. Правда, Брутову пришлось пообещать, что они поедут на такси. По дороге теща и Брутов в один голос ругали его начальника. Брутов сказал теще, что отпрашивался у начальника, но этот садист и изверг не отпустил его. Когда они приехали к Брутову, то обнаружилось, что его ребенок вытащил из портфеля и разорвал на мелкие кусочки все служебные бумаги, вырвал с корнями все цветы на окне, разбил вазу для фруктов – она давно привлекала его яркой расцветкой. Теща отпаивала Брутова валерьянкой. Утром, без пяти девять, Брутов был на работе. Гладко выбритый, без единой царапины, в новом костюме, в начищенных до блеска туфлях. Толстый узел нового галстука подпирал подбородок. В девять часов все работники отдела расхаживали около кабинета начальника, но никто не приглашал их. Тогда они послали Брутова узнать, будет ли совещание. Он осторожно приоткрыл дверь и вежливо попросил разрешения войти. Начальник отложил газеты и вежливо разрешил, окинув Брутова внимательно-изучающим взглядом.
– Простите, пожалуйста, Геннадий Яковлевич, – с учтивой улыбкой спросил Брутов. – Будет ли совещание?
Геннадий Яковлевич помолчал, затем, словно бы не замечая выжидающей улыбки Брутова, сухо сказал, что совещания не будет.
– Совещание переносится, – добавил он, строго взглянув на подчиненного. – Я еду сейчас на вокзал встречать племянника.
Брутов почтительно извинился и, пятясь спиной, вышел из кабинета… Геннадий Яковлевич вновь взялся за газету.
ПЕЛЬМЕНИ
Михаила Ивановича я знаю давно. Сейчас он солидный, уважаемый человек, руководитель учреждения. А было время, когда Михаил Иванович был остроскулый, худой как щепка, бегал в поношенном костюме, любил погорячиться в споре и даже порой покритиковать начальство. Свидетельствую объективно – наши столы тогда стояли рядом – он был исполнителен и трудолюбив. Я так и остался рядовым клерком – что поделаешь, не всех фортуна жалует чинами и наградами, а Михаил Иванович продвинулся довольно высоко. Видит бог, он добился этого честным путем. Мне приходилось слышать от других, что и позже он не очень изменился. А то и правда. Характер почти не меняется, если только сам человек не начинает лукавить. Меняется время, а с ним меняются люди.
Каково же было мое удивление, когда в один прекрасный день я обнаружил у себя в почтовом ящике красивый белый конверт с названием учреждения наверху и с написанным на машинке моим домашним адресом, фамилией, именем и отчеством. Осторожно вскрыл конверт, извлек оттуда красивую открытку с напечатанным типографским шрифтом поздравлением с праздником. Под ним стояла размашистая личная подпись Михаила Ивановича. Признаюсь, я был взволнован. Представил, как Михаил Иванович, вспоминая молодость, расчувствовался и решил послать весточку старым товарищам. Очевидно, так оно и было.
– Наши столы стояли рядом, вот так, – возбужденно рассказывал я жене, ощущая на своих щеках румянец.
– Обязательно пригласи его к нам на пельмени, – предложила жена.
Потом я спохватился, что получил письмо спустя два дня после праздника и что сам уже не сумею поздравить его. Мы долго обсуждали с женой, как быть.
– Позвони ему, Петя. Поблагодари. Поздравь с прошедшим праздником, – говорила жена. – Что ж тут такого? И обязательно пригласи его к нам на пельмени.
На следующий день, как только я пришел на работу, я сразу же позвонил Михаилу Ивановичу. Его еще не было. Через десять минут я снова позвонил. Секретарша сказала, что Михаил Иванович пришел, но сейчас занят. Спустя четверть часа я снова позвонил. У меня было слегка приподнятое настроение. Я представлял, как мы сейчас сердечно поздороваемся и я весело закричу в трубку: «А помнишь, Миша, как ты любил ливерную колбасу и мог всю неделю питаться одной колбасой? Твой желудок был способен переваривать даже гвозди…» Сам не знаю отчего, но я одновременно почему-то и робел. И даже не был уверен, смогу ли вот так, запанибрата, говорить с таким человеком.
«Кто спрашивает?» – вежливо осведомилась в трубку секретарша. Я объяснил. «Минуточку, сейчас доложу», – сказала она. И действительно, через минуту она сказала мне: «Михаил Иванович занят, просил позвонить через час». Через час у Михаила Ивановича началось какое-то совещание. Потом секретарша снова вежливо пообещала доложить и, очевидно, забыла обо мне. Я держал трубку около уха четверть часа, потом решил, что это безнадежно, и положил ее. До конца дня я звонил еще несколько раз и понял, что о ливерной колбасе я уже ничего не скажу. Сам не знаю почему, но я уже не чувствовал первоначальной бодрости и был даже рад, когда секретарша передала мне просьбу Михаила Ивановича позвонить ему завтра. Мы уже успели разговориться, и я рассказал ей о том, как мы когда-то вместе работали с Михаилом Ивановичем и он был очень худым и мог переваривать даже гвозди. «Знаете, – сказал я ей, – я не буду завтра звонить, передайте Михаилу Ивановичу, что я хотел сказать ему спасибо за открытку и, в свою очередь, поздравить с праздником».
«Хорошо, – сказала она. – Я обязательно передам».
«Может быть, вы зайдете к нам в гости на пельмени? – спросил я. – Вы знаете, у меня жена готовит чудесные пельмени».
