Текст книги "Субботним вечером в кругу друзей"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Субботним вечером в кругу друзей

РАССКАЗЫ

ДЕЛИКАТНЫЙ

Я человек скромный, деликатный. Вежливость, если хотите знать, моя вторая натура. Бывает, подойдет трамвай, я как пушечное ядро рвусь вперед, изо всех сил распихивая всех локтями, чтобы поскорее занять место только затем, чтобы потом его кому-нибудь уступить. Более достойному. Младенчику какому-нибудь, инвалиду, скажем, старушке с клюкой.

Вот, к примеру, еду сегодня. С боем, само собой, взял место. Только, может, всего пару раз и двинул кого под ребро. Сижу, размышляю, сейчас чуть-чуть отдышусь, станет в вагоне немного попросторней – и сразу начну уступать свое место. Через две или три остановки поднимаю глаза – начинаю ориентироваться. А они меня обступили со всех сторон, нависли и давят глазами на психику. Дед какой-то с бородой до колен, опять же немолодая тетя, расплывшаяся в своих размерах, чуть на меня не ложится. Ну, ее, думаю, никакое сиденье не уместит – пусть стоит. Опять же какой-то тип с костылем, чтоб ему ни дна ни покрышки. В одной руке костыль, в другой – младенец. И все норовит младенца мне на голову усадить. Так ему удобнее. И при этом еще бормочет: «Извините, извините…»

Я, конечно, человек чуткий, вежливый, готов был сразу же освободить место, но прежде надо было решить, кому его уступить. Кому отдать предпочтение. Это серьезный вопрос, если хотите знать! Ближе всех, к примеру, напирал на меня дед с бородой. Всмотрелся я в него – он даже крякнул, смутился, видно, отвел глаза. Ага, думаю, дедуся, значит, у тебя не чисто с совестью. Чего бы ты крякал и отводил глаза? Да и, знаете, борода – это еще не показатель. В наше время любой мальчишка может бороду отпустить специально, чтобы ему место уступали. Нет, меня на бороде не проведешь, я не из таковских.

Следующий был инвалид с младенцем. Он стоял сбоку, даже чуть сзади, чтобы сподручней было усаживать младенца на мою шею. Какой веселый и находчивый, но меня на мякине не проведешь. Во-первых, еще неизвестно – на самом деле он инвалид, может, он абсолютно здоров и костыль взял специально для маскировки. Во-вторых, неизвестно, по какой причине он инвалид. Может, по собственному головотяпству. Скорей всего, так и есть. Да и лицо у него, как я заметил, какое-то виноватое, словно он чего-то стыдится.

Ну, а что касается мамаши, то лучше говорить не о ней, а о слоне в посудной лавке. Стала мне мамаша на ногу словно Колосс Родосский, так, кажется, его звали, и давит всю дорогу. Пробовал я свою ногу выдернуть – но куда там! Пришлось терпеть. Ведь она только и ждала повода, чтобы на весь вагон раскричаться. Вперила в меня свои буркалы и жжет, словно лучом лазера.

Стоял там еще один какой-то зажатый, ногу поднял как цапля. Не иначе старый учитель. Пошатывался. Не люблю я этих притвор…

Так я и не нашел подходящей кандидатуры, кому уступить свое место. А тут, пока я размышлял и взвешивал, подоспела моя остановка. Я поднялся и галантно предложил всей обступившей меня компании: «Садитесь, пожалуйста!» Пусть сами решают, кому садиться. И с достоинством выбрался из вагона.

И если кто-нибудь после этого скажет, что я невежливый, невоспитанный человек, пусть язык у него, нахала, отсохнет, земля под ногами расколется, пусть… Эээ, да что там говорить!

ЭКСТРАСЕНС

Итак, все по порядку. В моем купе был лишь один пассажир – худощавый, загорелый мужчина лет около сорока с заостренным интеллигентным лицом и доброжелательным взглядом серых глаз. Он как-то сразу расположил меня к себе. Звали его Саша. Оказалось, он кандидат технических наук. Но не это главное. Он обладал способностями парапсихолога и экстрасенса. Саша мог взглядом передвигать предметы, угадывать чужие мысли, пассами рук излечивать болезни.

Он сказал, что его уже не раз приглашали для лечения видных деятелей, академиков, народных артистов.

– Пишут, звонят, просят, – сказал он. – Лауреаты, депутаты. Ну, как отказать таким людям? Собираюсь и еду.

– А кто оплачивает? – спросил я.

– Никто, – сказал Саша. – Все за свой собственный счет.

– Ну, знаете, – сказал я, – так никакой зарплаты не хватит.

– И не хватает, – сказал Саша. – Зато какое моральное удовлетворение.

– Так никто ни разу и не догадался возместить ваши расходы? – с надеждой спросил я.

Саша загадочно улыбнулся:

– На свете есть кое-что подороже денег…

Кажется, я уловил. Усек. Да он не так прост, как кажется.

Попробую-ка вызвать его на откровенность.

– Прошлым летом в нашем санатории, – ненатурально хихикнув, сказал я, – объявился один медик. Среди женщин прошел слух, что это крупный специалист. Начался переполох. На прием к нему повалили. А он, стервец, принимал только самых хорошеньких. Выбирал и снисходил… Они в восторге. Ах, ах, как он лечит! Как он лечит!..

– Шарлатан, – уверенно заявил Саша. – Не иначе.

– Хуже, – сказал я. – Дамский угодник.

– Раньше были карточные шулеры, – сказал Саша, – а теперь любовные аферисты.

– А ваши пациенты в основном, наверное, пенсионеры? – придерживая дыхание, спросил я.

– Не только, – сказал Саша. – С пенсионерами труднее всего: они самые недоверчивые и привередливые. Легче всего, конечно, излечивать пассами молодых женщин, – чуть смущаясь признался он. В его открытом, честном взгляде было столько скромности и доверия ко мне, что я ни на секунду не усомнился, что процесс излечения молодых женщин не вызывает у него никаких низменных чувств.

– А как это делается? – спросил я на всякий случай.

– В общем-то очень просто. Все дело в кончиках ваших пальцев. Вы осторожно водите руками вокруг нужного места и слегка двигаете пальцами. Они сами подскажут вам, что делать дальше.

– Дотрагиваться можно? – с явным интересом спросил я.

– Да, конечно, если возникнет необходимость.

– А есть ли какие-нибудь границы при этом лечении? – продолжал допытываться я.

– Нет, границ нет, – подтвердил Саша.

Я удовлетворенно кивнул и сглотнул слюну.

– А возникают ли при этом какие-нибудь трудности или осложнения? – спросил я.

– Да был случай. Одна дама подала на алименты. Я так и сказал на суде: «Я экстрасенс, а не какой-то там шалопай. Я знаю, что делаю».

– Вы на самом деле были ни при чем? – спросил я.

– Трудно сказать. Во время сеанса входишь в такое состояние, что когда выходишь из него, уже ничего не помнишь.

– А как к этому относится ваша жена? – спросил я.

– Я холостяк, – с грустью сказал Саша. – Поверьте, ни деньги, ни женщины меня не интересуют.

– Какой же тогда смысл заниматься этой, с позволения сказать, хиромантией? – спросил я.

– Еще какой! – Саша улыбнулся. – Деньги что?! Не будь я экстрасенсом я бы и мечтать не смел защитить сначала кандидатскую, а скоро и докторскую диссертацию. Знали бы вы, как доверчивы бывают академики, и как каждому хочется снова быть мальчиком…

– Ясно, ясно, – несколько разочарованно протянул я.

…Всю ночь мне снилось будто я пытаюсь делать пассы как экстрасенс – даже просыпаться не хотелось…

Утром мы распрощались с Сашей. Так посмотришь – ничего в нем особенного. Кандидат наук. Мало ли кандидатов. А вот скажи, что он экстрасенс, сразу совсем другой интерес.

На работе, выбрав удобный момент, я шепнул одной молодой женщине, которая давно нравилась мне:

– Знаешь, а у меня открылись способности экстрасенса…

Она так и ахнула: «Чур, я первая!»

РАЙСКАЯ ЖИЗНЬ МИТЬКИНА

Митькин был счастлив. В его жизни это случилось впервые. Едва он открывал рот, как какие-то очень любезные и услужливые люди опрометью бросались выполнять любое его желание. «Выпить бы…» – даже не сказал, а только подумал он, и вот уже катят к нему на тележках коньяк, шампанское, ликеры – и все бутылки в золотых заграничных этикетках.

– Может, и закусь желаете, ваша светлость? – спрашивают.

– Не откажусь, – степенно отвечает Митькин.

И тут как тут перед ним словно на скатерти-самобранке появились всевозможные изысканные яства: и батон колбасы, и горка помидоров с огурцами, и перышки зеленого лука, и даже миска белых кругляшей молодой картошки с аппетитно курящимся над ней паром.

– Какие будут еще указания? – спросил, подобострастно кланяясь, какой-то тип, весь в серебряных и золотых позументах и шевронах.

– Мне бы лучше белой, – сказал Митькин, не очень, правда, уверенно: а вдруг здесь какой-то подвох и сейчас его вытурят отсюда в три шеи. – К другому я пока еще не привык, – извиняясь, добавил он. – Да не забудьте, магазины работают с двух часов.

– Об этом не извольте беспокоиться, ваша милость. Это само собой уже заготовлено. Чего еще желаете? Говорите без стеснения. Все будет тотчас исполнено.

– Чего еще? – Митькин в раздумье почесал подбородок. – Ну и чудеса. Пусть тогда починят кран в семьдесят четвертой квартире. А в пятнадцатой туалет. Жильцы давно жалуются, да все руки не доходят.

– Уже сделано, ваше сиятельство. Что еще? Вы и глазом не моргнете – будет исполнено.

– Тогда пусть починят все краны на моем участке и всю сантехнику. Особенно сливные бачки. Чтобы не было протечек. Заодно пусть прочистят мусоропроводы.

Кто это за него сделает, Митькина нисколько не интересовало: раз кто-то берется – пусть делает. Зато теперь его самого не будут склонять на каждом собрании, не будут срезать процентовку.

– Все выполнено, ваше высочество, – источая сладенькие улыбочки и кланяясь, сказал льстивый тип с большими, как лопухи, ушами на худой узкой голове и длинным огуречным носом. – Просим новых указаний.

Митькин осмелел и стал входить во вкус своего нового положения. Как он в нем оказался, его тоже почему-то не интересовало – это устроилось само собой и воспринималось как должное.

– Надо вытурить ко всем чертям собачьим этого жулика – Владимира Антоновича. Три квартиры уже прикарманил. А сейчас дачу строит. Опять же из ворованных материалов.

Митькин и не помнил, что сам, своими собственными руками сносил в один сарайчик дефицитные строительные материалы для дачи своего начальника.

Если вначале Митькин робел, то сейчас окончательно освоился. Вокруг так и вились разные подхалимы, готовые по первому его знаку ринуться выполнять любое его приказание.

– Да, – вдруг спохватился Митькин. – Я там кое-какой инструмент загнал. Требовалось в государственных интересах, – уточнил он. – Так вы это, того, выкупите его обратно. Или новый купите. Чтобы не было лишнего скандала.

– Уже куплено, ваше величество, – доложили ему. – Может быть, вы скучаете без вашей супруги? Так мы ее в один момент доставим сюда.

– Ни под каким видом, – твердо сказал Митькин. – Этого еще не хватало. И вообще – уберите ее, эту язву сибирскую, как можно дальше. Чтобы и духу ее здесь не было…

– Уже летает, ваша светлость. Мы ей крылышки приладили. Ласточкой стала.

– Ласточкой – это хорошо, – сказал Митькин. – Пусть за комариками охотится. – И он осклабился в довольной улыбке. Уж теперь она его не достанет. Пусть комариков ловит.

Это была совсем другая, не такая, какой Митькин привык жить до сих пор, жизнь. Он жил в роскошном дворце, похожем на санаторий, в котором он однажды отдыхал по профсоюзной путевке. Все вокруг было пронизано золотистым солнечным светом. Его окружали добрые, улыбающиеся люди, и сам он был добр и мягок со своими, как он это понял, подданными. Шевельнув указательным пальцем, Митькин подозвал одного из них:

– Послушай, голубчик, где это я и что со мной?

– Это ваша райская жизнь, ваша светлость. Та самая, о которой вы мечтали, – почтительно ответил тот. – Вы ее вполне заслужили своим трудолюбием, бескорыстием, благородством…

– Да, – кивнул Митькин льстецу. – Все это именно так. Я действительно заслужил ее… – Он вполне искренне был убежден в этом. Теперь уже, из такой дали, прошлые прогулы, выговоры, товарищеские суды, жалобы нудных жильцов – все казалось такой мелочью, о которой не стоило даже вспоминать.

Митькина укладывали спать. Его бережно раздели ласковые, заботливые руки, осторожно опустили на пуховую перину. Но едва он начал засыпать со счастливой улыбкой на губах, как кто-то тронул его за плечо осторожной рукой:

– Ваша светлость, пора вставать, надо просыпаться.

Митькин ужасно испугался, что сейчас все кончится. Исчезнет дворец, услужливые подданные, эта райская жизнь, и ему снова придется чинить краны и унитазы. Он оттолкнул от себя чужую руку и сказал:

– Нет-нет, я останусь здесь. Нет никакого смысла просыпаться. Так и передай. Скажи – ушел в сон и больше никогда не вернется.

ЛЕСТНИЦА

Сундуков и Клячин предвкушали. Они не шли, а летели по воздуху на крыльях нетерпения. У каждого в руке был большой букет цветов.

Сундуков – крупный, осанистый мужчина с благодушным лицом в слегка помятом, несколько заношенном светлом плаще модного покроя. Клячин – маленький, худой, лопоухий, с остро выпирающим кадыком на тонкой куриной шее. На нем коричневый великоватый, обвисающий на плечах плащ. Они обменялись понимающими взглядами и непроизвольно прибавили шагу. Клячин уже почти вприпрыжку бежал.

А спешили они в подведомственную их управлению контору, чтобы поздравить ее начальника с юбилеем. Сами они были не бог весть какими ответственными работниками, но их руководитель знал, кого послать. Сундуков и Клячин – оба были крупными специалистами по части тостов. Посланцы управления единым духом взбежали на второй этаж по крутой, прямо взлетающей железной лестнице, составленной из двух маршей. Это была старинная лестница из литого чугуна, но они просто не обратили на нее внимания. Так вместе и появились в кабинете юбиляра, раскрасневшиеся, радостно сверкающие глазами.

– Дорогой Илья Васильевич! – торжественно начал Сундуков, вытирая платком вспотевшее лицо. – Позвольте нам по поручению руководства управления сердечно, от всей души поздравить вас с замечательным юбилеем – пятидесятилетием со дня рождения…

В конце своей речи Сундуков прослезился и вытер скомканным платком влажные глаза. Затем он порывисто вручил юбиляру адрес и цветы, обнял его, крепко прижал к груди и несколько раз с чувством, смачно поцеловал в губы. Юбиляр, отвернувшись, быстро вытер губы платком. Столь же искренне и горячо поздравил его и Клячин. Наступила небольшая пауза. Посетители растроганно и любовно смотрели на юбиляра, а тот с несколько смущенной улыбкой смотрел на них. Он развел руками, как бы давая понять, что его заслуги несколько преувеличены на фоне наших общих достижений и вовсе не заслуживают столь громких слов. Казалось бы, все нужные слова были уже сказаны, не гости нерешительно топтались на месте, словно бы чего-то ждали, и юбиляр, спохватившись, предложил им, «если это интересно», осмотреть служебные помещения его конторы.

– О да, конечно, интересно, очень даже интересно, – оживились представители и гуськом последовали за юбиляром.

Комнаты были как комнаты – небольшие, заставленные письменными столами, за которыми сидели старательные сотрудники обоего пола.

– Здесь у нас отдел сбыта, – объяснял юбиляр. – Здесь – плановый отдел, а вот здесь…

– Очень здорово, очень интересно, – с энтузиазмом повторяли поздравители.

– Ну вот и все, – закончив показ комнат, скромно сказал юбиляр и улыбнулся, ради справедливости заметим, несколько виновато. – Больше показывать нечего.

Гости с готовностью заулыбались. Они еще чего-то ждали, на что-то надеялись… Потом, неловко потоптавшись, стали прощаться. Они больше радужно не улыбались, крепко не обнимали и не прижимали к сердцу юбиляра, не трясли ему руку, готовые от полноты чувств чуть ли не оторвать ее. Их глаза, еще минуту назад полные живого блеска и даже огня, тускнели, задергивались тоскливой пленкой обыденности.

Они вяло пожали руку юбиляру и пошли по длинному скучному коридору, освещенному мертвенным пустынным светом люминесцентных ламп. На лестничной площадке перед спуском они на минуту остановились.

– Все ясно, – вздохнув, сказал Клячин. – Категорически запретили распитие в служебных помещениях. Вишь, как он ловко этим воспользовался! Хоть бы для приличия преподнес по рюмке коньяку. Никто бы его за это не осудил.

Первым вниз двинулся Сундуков, а вслед за ним и Клячин.

– М-да, – сокрушенно крякнув, сказал Сундуков. – Ох уж эти буквоеды, формалисты. Зато, брат, лестница здесь знатная, старинная. Одна, наверное, на весь город осталась.

– А, что? – вскинул к нему голову Клячин и в ту же секунду поскользнулся на вытертой до белого блеска ступеньке, ноги его подлетели кверху, он с маху сел на ступеньку, подбив при этом маневре Сундукова, который красиво, как балерина взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и тоже гулко шлепнулся на пятую точку. Оба они быстро, легко, каким-то веселым скоком, словно порхая, устремились вниз, считая задами железные ступеньки. В самом низу они остановились, посмотрели друг на друга и, кряхтя и охая, стали подниматься на ноги, приговаривая:

– Ох, лестница, ну и лестница!

– Вот так лестница, черт бы ее взял!

УЛЫБКА

Экивотов выступал – Шалов нечаянно ехидно улыбнулся на постороннюю тему. Экивотов заметил это и запомнил. Чем больше он думал об улыбке сослуживца, тем острее жалил его шип обиды и тем сильнее он жаждал возмездия.

Экивотов еще приязненнее улыбался Шалову, еще крепче жал ему руку, дружески хлопал по плечу, хотя анонимное письмо уже было написано, брошено в почтовый ящик и мчалось по своему назначению.

Анонимные письма всегда доходят до цели. Дошло и это. В учреждении прочитали письмо и крепко удивились: Шалов слыл порядочным человеком. В письме же печатными буквами, написанными к тому же красными чернилами, сообщалось, что Шалов отнюдь не честный и порядочный человек, а жулик и взяточник. В последний раз взял взятку – синюю хрустальную вазу – под видом подарка в день рождения. Заканчивалась анонимка энергичным призывом «гнать таких в шею!».

Как водится, Шалов последним узнал об анонимке, но еще раньше заметил, что на него стали как-то странно посматривать, и забеспокоился. Потом его пригласил председатель месткома Смутов, дал прочитать письмо и довольно вежливо попросил письменно объяснить насчет вазы. Шалов растерянно улыбался – вазу ему действительно подарили в день рождения, но какая же это взятка?

– Понимаю, – сухо сказал Смутов. – И даже больше того. Но ничего не могу поделать – письмо зарегистрировано, о нем все знают и интересуются, соответствует оно или нет.

– Конечно, не соответствует! Мне же ее подарили, – сам не зная отчего холодея, сказал Шалов.

– Ну, это еще надо доказать, – бескомпромиссно сказал Смутов, поджимая губы. – Кто же просто так преподносит такие ценные вещи? Напишите, кто подарил, почему и самое главное с какой целью. А мы проверим.

Особенно усердно сочувствовал Шалову Экивотов. Он так и вился вокруг жертвы навета, с чувством жал ему руку, с жалостью заглядывал в глаза и вообще проявлял всяческую заботу.

Шалов написал подробное объяснение и теперь со стеснением в сердце ждал заседания месткома. Он как-то сник, потускнел и перестал улыбаться. О чем бы ни зашла в его присутствии речь, разговор незаметно переходил на анонимку. Шалов начинал горячиться и доказывать, что все это клевета и что он никогда в жизни не брал никаких взяток.

– Неважны твои дела, брат, – сказал как-то Экивотов и с сожалением покачал головой. – Я-то тебе верю, но как они на месткоме решат – вот закавыка. Буквоед Смутов настроен решительно. Если местком признает, что факты соответствуют истине – пиши пропало, тут уж пахнет уголовным делом…

– Но ведь подарил мой друг, – растерянно пробормотал побледневший Шалов.

– Да, но все помнят, как в прошлом году ты выбивал ему путевку. Вот, скажут, он тебя и отблагодарил.

Заседание месткома по каким-то причинам дважды переносили. Шалова мучила бессонница. Под глазами у него появились радужные круги. На голове заметно прибавилось седин. Ему самому казалось, что он в чем-то виновен, он заглядывал сослуживцам в глаза, первым здоровался, стараясь расположить к себе.

Наконец в один прекрасный день его пригласили на местком. Бодрясь и улыбаясь, с пересохшими губами Шалов вошел в комнату, где за длинным столом уже сидели члены месткома, и сел на край стула, который одиноко стоял в торце стола.

– Как будем по этому вопросу? – деловито спросил Смутов. – Все в курсе? Или надо зачитать поступившее заявление?

– Лучше зачитать, – с состраданием глядя на Шалова, сказал Экивотов. – Чтобы всем было ясно и чтобы не было двусмысленностей.

У Шалова заныло под ложечкой.

Смутов громко, с выражением читал анонимное письмо, а Шалов при каждой новой фразе вздрагивал, словно его хлестали по лицу грязной тряпкой: вот тебе, вот! Закончив, Смутов многозначительно помолчал, а затем спросил:

– Какие будут дополнительные объяснения со стороны товарища Шалова?

– Я уже все объяснил письменно, а больше мне объяснять нечего, – сказал Шалов отрывисто и хрипло. В самый неподходящий момент от волнения у него сел голос.

– Но, наверное, не все читали твое объяснение, – с ласковым укором сказал Экивотов. – В твоих же интересах рассказать здесь, как все было. Товарищи поймут.

Шалов стал объяснять, губы у него от обиды задрожали, голос прервался, он махнул рукой и замолчал. Тогда Смутов попросил Экивотова зачитать вслух письменное объяснение Шалова. Тот охотно выполнил эту просьбу. И затем деликатно спросил Шалова: может быть, он хочет что-либо добавить?

– Не понимаю, почему я должен доказывать, что я ни в чем не виноват? – сказал Шалов. – А как же презумпция невиновности?

– Это местком, – с иронией возразил Смутов. – И ваша презумпция здесь неуместна. Я лично проверил данное письмо и хочу доложить, что факт подарка вам синей хрустальной вазы в день рождения со стороны нашего работника Коркина действительно имел место. Ваза стоит пятьдесят рублей. Шалов утверждает, что Коркин является его другом. Допустим. Но почему же в таком случае он подарил вазу не до того, как Шалов выхлопотал ему путевку в санаторий, а после?

– Я с ним с третьего класса учился! – с отчаянием выкрикнул Шалов. – Мы уже тридцать лет дружим.

– Это ничего не значит, – сердито оборвал его Смутов. – Прошу не перебивать. Вам давали слово – тогда и надо было выступать. Какое будем принимать решение? Есть предложение считать, что факты частично подтвердились.

– В чем именно частично подтвердились? – так и подскочил Шалов.

– А в том, – назидательно поднял кверху палец Смутов, словно публично уличая Шалова, – что ваза действительно находится у тебя. Что ты принял этот ценный подарок неизвестно за какие такие заслуги. Это и есть правда, которая частично подтвердилась. Пусть капля правды, но она есть в этом письме. Так и запишем.

– Какая капля?! – печально повторил Шалов. – Разве можно правду разделить по каплям?

Экивотов смотрел на Шалова горящими от возбуждения глазами. Казалось, его взгляд говорил: «Ну как, голубчик, припекает? Вот то-то и оно! Будешь у меня знать, как улыбаться…»

Однако члены месткома проявили более зрелый подход к делу и не поддержали Смутова.

После заседания возбужденный Шалов на радостях пригласил Экивотова отметить окончание этой злополучной истории.

В ресторане Экивотов поднял рюмку коньяка и с чувством сказал:

– Ну, брат, от души поздравляю. На этот раз пронесло. А дальше – берегись! Кончилась твоя спокойная жизнь. Завелся у тебя враг. Теперь жди – замучает анонимками.