Текст книги "Субботним вечером в кругу друзей"

Автор книги: Георгий Марчик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

КОТЛЕТЫ ПО-КИЕВСКИ

– Я бы советовал вам взять котлеты по-киевски, – любезно предложил начальник отдела Рогачев своему гостю и коллеге, такому же начальнику отдела, только из другого города, – Носову. – За окном летят желтые листья. Это здорово сочетается с котлетами по-киевски. Сейчас мы отлично пообедаем.

Рогачев явно претендовал на остроумие.

– А еще лучше они сочетаются с коньяком, – усмехнувшись, сказал Носов.

Рогачев заказал котлеты по-киевски и бутылку коньяка, хотя до этого собирался заказать водку. «Ловко он меня», – подумал он с легкой усмешкой.

Спустя четверть часа официант – молодой, пожалуй даже слишком молодой, и нагловатый, вернее даже наглый, официантишка – Рогачеву казалось, что он нарочито небрежно их обслуживает, – принес заказанное блюдо. Это был кусок куриного бока, зажаренного в сухарях, из которого вызывающе нелепо торчало сломанное крылышко.

– Разве это котлеты по-киевски? – недоуменно морща лоб, спросил Рогачев. Он уже выпил три рюмки коньяка и поэтому соображал не так быстро, как всегда.

– Да, это котлеты по-киевски, – сухо возразил официант. – У нас это так называется.

Его независимый тон, его манера говорить свысока, его гордая поза немедленно вывели из себя Рогачева.

– Вы зря упрямитесь, – раздраженно сказал Рогачев. – Уж в этом-то я разбираюсь немного лучше вашего. – Он издал нервный смешок. – Как-никак, наверное, я чаще заказываю себе котлеты по-киевски. Это мое любимое блюдо. И кроме того, я начальник отдела снабжения… Не раз выезжал за рубеж…

– Это котлеты по-киевски, – сказал официант.

Это становилось просто невыносимым, и все-таки Носов, которому хотелось выпить, попытался уладить намечавшийся конфликт.

– Согласитесь, что это не котлеты по-киевски, и делу конец, – миролюбиво предложил он официанту.

– Это котлеты по-киевски, – упрямо повторил молодой человек.

– Я вижу, вы настолько самоуверенны, – запальчиво сказал Рогачев, – что считаете себя вправе до сих пор говорить колидор вместо коридор.

– Я не говорил вам этого слова, – побледнев, сказал официант.

– Не говорили, так могли сказать. Вы же называете куриный бок с крылышком котлетами по-киевски.

Рогачев аккуратно взял двумя пальцами кончик крылышка и, покрутив в воздухе перед лицом официанта, широким жестом бросил его в открытое окно ресторана.

– Вот видите, – саркастически сказал он. – Куриный бок с крылышком прекрасно летает, а котлеты по-киевски летать не могут. В этом и заключается разница между ними, мой дорогой.

– Почему вы выбросили порцию в окно? – спросил официант. На его покрасневших молодых скулах бойко играли желваки.

«Сейчас мне придется считать до десяти», – с состраданием к коллеге подумал Носов.

– Почему? – хохотнул Рогачев. – А вам до сих пор не ясно? Да потому что хотел проверить – это котлета по-киевски или обыкновенная курица. А кроме того, это моя порция, и я могу делать с ней все, что мне заблагорассудится. Вы по-прежнему настаиваете, что это была котлета по-киевски?

– Да, – несколько растерянно ответил официант. Такой строптивый клиент ему попался впервые.

– Ну что ж, весьма сожалею, – сказал Рогачев. – Выходит, я не смог убедить вас. В таком случае пригласите-ка сюда метрдотеля и повара.

Официант повернулся и пошел за метрдотелем. Его окликнула хорошенькая официантка, обслуживающая соседний ряд.

– Послушай, чего он там дурака валяет? Хочешь, я сниму его?..

– Не надо, пусть, если хочет, поговорит с метром.

– Вы видели, какой нахал? – кивая в сторону удалившегося официанта, сквозь зубы сказал Рогачев. – Такому я никогда не спущу. Я буду спорить с ним до конца моей жизни, но докажу, что курица – это курица, а котлеты по-киевски – это котлеты по-киевски…

– Мне было очень приятно встретиться с вами, – спустя несколько минут оказал Носов, поднимаясь из-за стола. – К сожалению, я должен вас покинуть – у меня заказан междугородный разговор… – Он смущенно улыбнулся. – Большое спасибо за обед…

Рогачев рассеянно кивнул – он едва слышал эти слова. Все его внимание было сосредоточено на подходивших к его столику метрдотеле и шеф-поваре. Последнее, что слышал Носов, были гневные слова Рогачева:

– Вы тоже называете это блюдо котлетами по-киевски?!

ТРОФЕЙ

Лисин алкал. Он усиленно шарил глазами по окружающей действительности, но, увы, вокруг мелькали лишь чужие ноги. Выше его взгляд не поднимался.

Жизнь сурово перечеркнула планы Лисина, и он, уныло сутулясь, побрел домой. А планы были самые скромные: найти пустую бутылку, сдать ее и на вырученный двугривенный взять в автомате кружку пива. В своем подъезде он вяло нажал кнопку вызова лифта, сиротливо дождался, пока распахнутся лакированные створки кабины, и шагнул внутрь. Там она и стояла. Пустая, желанная, со свежими потеками влаги на внутренней поверхности. Кто-то, значит, оставил. Не утерпел. Не донес до дома. Выдул из горла прямо в кабине и аккуратно поставил пустую на пол. Вот это находка. Но сзади уже вслед за ним кто-то вталкивался в тесную кабину.

Это была крайне неприятная личность – живущий над ним на восьмом этаже временно работающий Мордач. На его похожей на массивную тыкву голове сидела лихо заломленная маленькая шляпка с двумя перышками за тульей.

Лисин кивнул ему. Тот в ответ осклабился, как сытая дворняга, а у самого взгляд зажегся этаким подлым пониманием – углядел, значит, чертов сын, бутылку.

Стоят они так друг против друга и непринужденно молчат, пока лифт, словно старая кляча, тянет их вверх от этажа к этажу. Поднять при соседе бутылку Лисин не мог – это значило бы уронить себя.

Лифт подтянулся к седьмому этажу и, дернувшись, остановился. С треском выщелкнула утопленная черная кнопка. Гостеприимно разинулась дверная пасть – пожалуйста, мол, гражданин, вон… В голове Лисина испуганным воробьем метнулась мысль: «А как же бутылка? Оставить ее этому алкашу? Да ни за что в жизни!» Тот уже нацелился своим коротким носом в угол.

– Ты чего? – с гнусной улыбочкой сказал Мордач замешкавшемуся Лисину. – Твой этаж – выходи!

– Ежжай к себе, – Лисин решительно махнул рукой. – Я вспомнил – мне еще надо глянуть в почтовый ящик.

– А мне не к спеху, – уступчиво сказал Мордач и вдавил своим клешневидным большим пальцем нижнюю кнопку на панели. – Спускайся.

«Это же надо, какой разбойник, – подумал Лисин. И даже крылышки его острого тонкого носика стали раздуваться от возмущения. – На бутылку польстился, скотина».

– Подожди! – отрывисто бросил он, когда кабина остановилась на первом этаже. – Я счас, мигом! – Он высунулся наполовину из кабины лифта и тут же вновь занял исходное положение. – Поехали! Там ничего нет.

– Ты прям как фокусник, – с нехорошей ухмылкой сказал Мордач и надвинул свою детскую шляпчонку на самый лоб. Он был явно раздосадован. – Как это ты мог углядеть – есть что-то в твоем почтовом ящике или нет, если ты как пуля высунулся и сразу обратно. Да и ящик твой совсем в другой стороне.

– Такой у меня острый глаз, – от души улыбнулся Лисин и со вкусом утопил кнопку восьмого этажа.

– Мне выше, – сказал он, когда кабина остановилась на восьмом этаже. Его глаза светились торжеством: на этот раз бутылка будет наша. Вот так-то, друг-грабитель.

– Как это выше? – запротестовал Мордач и, ловко выбросив руку, нажал кнопку седьмого этажа. – Ты это брось. Нечего по бабам шастать на чужие этажи. Иди-ка домой…

Этот ловкий ход застал Лисина врасплох. Опешив, он потерял несколько драгоценных секунд и нашелся только тогда, когда лифт остановился на седьмом этаже.

– Какие бабы? – азартно запротестовал он и нажал кнопку восьмого этажа. – Да я их сроду не уважал. А за что их уважать? Ты не плети. Мне надо по делу к дружку на десятый этаж. А ты иди к своей, а то заждалась небось… – И он, как напоказ пошире раскрыл рот в язвительной улыбке.

Двери лифта распахнулись, но Мордач не спешил выходить. Он расставил ноги, ловким взмахом руки сбил свою дурацкую шляпу с перышками на затылок, смерил Лисина недоверчиво-презрительным взглядом и, вдавливая кнопку словно комара своим большим расплющенным пальцем, процедил сквозь зубы:

– Ну поедем, посмотрим, что там у тебя за друг завелся…

– Давай, едем! – наигранно-молодцевато сказал Лисин и нажал кнопку десятого этажа. – Я не против.

У него уже созрел план, как избавиться от этого нахала, считающего, что у него точно такие же законные права на эту бутылку, как и у него.

Когда лифт остановится на десятом этаже, он словно бы невзначай поддаст плечом Мордача и сразу нажмет кнопку своего этажа. И не видать ему этой бутылки, как своих свиных ушей.

Но маневр не удался. Кабина, вздрогнув, как живое существо, остановилась на десятом этаже. Щелкнула кнопка на панели, разверзлись двери, и только Лисин собрался крепко наддать Мордача в спину плечом, как увидел у входа в лифт двоих жильцов – женщину и мужчину, который сурово смотрел на них и ворчливо сказал:

– Чего раскатались? Не собственная машина…

Мордач и Лисин молча выдворились из кабины, а женщина и мужчина зашли в нее. Следом за ними словно белка скользнул Лисин, но не успел нажать кнопку, как в кабину впрыгнул Мордач и заорал: «Поехали!»

Они стояли близко, друг против друга, и взглядами не желали друг другу ничего хорошего. Кабина ползла вниз, слегка подергиваясь на ходу. Внизу соперникам пришлось выйти первыми и сделать вид, что они направились к выходу. У самой двери Лисин вдруг круто повернулся и резко зашагал обратно. Вслед за ним устремился Мордач. Этот временно работающий бездельник, готовый позариться даже на соску чужого ребенка. Кабины лифта на месте уже не было. Кто-то вызвал. Когда же она наконец опустилась и хладнокровно распахнула перед ними свои двери – там было пусто. Бутылка исчезла.

– Теперь куда? – с явной издевкой упросил Мордач, поднимая руку к панели с кнопками. – Какой этаж желаете? – Он в упор смотрел на Лисина своими бесстыжими желтыми глазами, в которых горели насмешка и превосходство.

– К чертовой бабушке, – сказал Лисин и нажал кнопку своего седьмого этажа.

РОЗЫ ДЛЯ СУПРУГА

Я человек твердых правил. Жене своей не изменяю. Из гражданских побуждений. Неохота кодекс нарушать. Моральный, ясное дело. А тут такая нелепая история. И если жена моя чего-то там придумывает, не слушайте ее. Чепуха все это на постном масле, враки. Не было ничего такого. Я совсем из других побуждений эту девушку пригласил. Разобраться вначале надо.

Жена моя была в отъезде. В санатории. А я вечером вышел прогуляться, подышать кислородом. Стою у телефонной будки, дышу кислородом и вдруг вижу…

Валя ее звали. Это верно. С этим я не спорю. Высокая такая, красивая. Глаза зеленые, лучистые. Я как увидел ее у телефонной будки – чуть с ума не сошел. Эх, думаю, мать честная…

Стою мнусь, чувствую, надо что-то сказать, а что сказать – убей не знаю.

– Вы, – говорю, – случайно не из Ленинграда?

Она в ответ улыбнулась, но промолчала. Повертел я головой в поисках подходящей темы – вижу, по небу туча ползет, сполохи играют.

– Красивое явление природы гроза, – говорю, – как вы считаете?

– Кому как, – отвечает она.

– А чем вам гроза не нравится? – интересуюсь дальше. – После нее воздух чище. Дышать легче.

– А тем, – говорит она, – что мне от нее негде спрятаться. Я здесь на гастролях. Гостиница далеко, пока доберешься – воспаление легких обеспечено.

– Так в чем же дело? – говорю, подбоченясь. – За чем остановка? Пожалуйте ко мне. У меня совершенно отдельная однокомнатная квартира, при этом со всеми удобствами. А жена моя, между прочим, в отъезде. И ее пока не предвидится.

– Ну что ж, – говорит она, – если это от чистого сердца…

– А от какого же еще? Конечно, от чистого. Другого не имеется…

Отвел я ее к себе домой. Сбегал в магазин. Купил все, что требуется. А как же иначе? Раз пригласил – держи марку…

Вот, собственно, и вся история. Проявил человек гостеприимство, не уронил чести родного города. И не было бы никакого шума-скандала, если бы жену мою не угораздило приехать на день раньше времени. Хотела обрадовать. Спрашивается, ну почему она меня к этому не подготовила – не послала телеграмму, не позвонила, да я, может, сам бы ее на вокзале встретил с букетом роз, чемодан помог бы донести.

На рассвете слышу – звонят в дверь. Я спросонья решил, что это почтальон. Сначала не хотел открывать. Ладно, думаю, постоит-постоит и уйдет. А он не уходит, все звонит, нахал этакий. Пришлось открыть. Открыл – а там жена с чемоданом и с большим букетом роз. Стоит улыбается.

– Ты чего так долго не открывал?

«Эх, – думаю, – хорошо бы очутиться сейчас где-нибудь в Якутии или по крайней мере в Париже. Подальше от своей законной супруги и от ее букета».

– Да понимаешь, – говорю, – я делал зарядку на балконе и не слышал звонка. – А сам размахиваю руками, будто продолжаю делать зарядку.

Она смотрит на меня, словно я не в своем уме. А я тяну время – не пускаю ее в комнату. Стал перед дверью делать приседания, потом подскоки.

– Ты что, спятил? – говорит жена. – Сейчас всего пять часов утра.

– Неужели? – фальшиво удивляюсь я. – А я полагал, что уже пора на работу. Ну ладно, здравствуй, дорогая. С приездом!

Наклонился к ней, хотел поцеловать, а она оттолкнула меня и шасть в комнату. Ну а там моя гостья роскошно спит на нашей двухспальной семейной кровати и даже не подозревает, какой сюрприз ждет ее при пробуждении.

– Это кто? – после некоторого молчания спрашивает жена.

– Балерина, – отвечаю. – Не видишь, что ли?

– А как она сюда попала вместо меня?

– Как попала? Прислали по разнарядке из завкома, мест в гостинице не хватило. Прими, мол, в порядке гостеприимства. На одну ночь. И дождь как раз начался. Не стоять же ей под дождем. А ей выступать сегодня.

– Что ты мелешь? Что ты мне вкручиваешь? – возмутилась жена. – Завком, дождь. Говори правду. Или я сейчас обломаю эти цветы о твою физиономию.

Жена моя шутить не любит. Сказала – обломаю, значит, обломает. А прутья у роз с большими колючками. Вижу, что пришло самое время говорить правду. А то потом поздно будет. Придется колючки из носа выковыривать.

А к этому моменту и гостья моя проснулась, лежит и смотрит на меня и жену своими большими красивыми глазами. Я говорю жене:

– Знакомься. Это Валя. Наш гость. Балерина. Из балета на льду. Пропуск обещала достать на два лица. Тебе и мне.

– Очень приятно, – говорит жена. – Такая честь. Балерина. В моем доме. И даже в моей кровати. Как же тебе удалось познакомиться с ней?

Стал я методически рассказывать все по порядку. Как я вышел подышать кислородом, как увидел ее у телефонной будки, как она сказала, что она из балета и боится дождя, и я пригласил ее к себе.

– Понимаешь, – говорю жене, – мне было просто по-человечески интересно узнать, как они там катаются на льду и тому подобное. – А сам между тем с опаской смотрю на розы. Батюшки, сколько на них колючек! – Я ее, – говорю, – из обыкновенной вежливости пригласил зайти. Думаю – может, откажется, а она взяла и осталась. Видишь, какие они там, в балете на льду. Простой вежливости не понимают.

– Вот какой вежливый, – прервала меня Валя. – Так уговаривал меня остаться. И не пускал.

Она тоже, как я заметил, не сводила зачарованного взгляда с букета роз.

– Верно, – объясняю жене, – вначале не пускал. Пока шел дождь. А потом для меня самого, если хочешь знать, было полной неожиданностью, как она оказалась в нашей кровати.

– Так-так-так, – сказала моя жена, – неожиданностью, говоришь? А где же ты, интересно, спал? Вот и подушка вторая помята.

Да… Ситуация. Скажешь – на балконе, тут же все колючки вопьются в твое лицо.

– А что мне оставалось делать? – спрашиваю упавшим голосом. – Ведь второй кровати у нас нет, а раскладушку ты сама отказалась покупать. Сколько раз я тебе предлагал – давай купим раскладушку. А ты не хотела. Но я, если хочешь знать, лежал к ней спиной. И ни разу, представь себе, не повернулся.

– Ну, эти сказки, – сказала жена, – ты будешь рассказывать другим. Пусть и они послушают. Какой, мол, воспитанный у меня муж. Привел к себе в дом женщину, угостил ужином, а потом лег к ней спиной. А утром чуть свет начал делать зарядку. На балконе.

…И поделила между нами колючки поровну. Вот какая справедливая у меня жена.

ПОЭТ

Некоторое время назад у Дома творчества появился один парень, выдававший себя за поэта. Никем не признанный, а так, какой-то самозваный поэт лет около тридцати, лысый, с пышными обезьяньими баками, вытаращенными цвета ржавчины глазами.

Откуда он взялся, никто не знал, да и не интересовался. Поэт этот был чрезвычайно настырный, если не сказать нахальный, лез ко всем и к каждому с чтением своих стихов. Возбуждался, приходил в восторг, брызгал слюной и готов был читать свои стихи с утра до вечера. Он совсем, казалось, не брал в расчет, что у каждого свои творческие планы и тут уж не до какого-то приблудного поэта. От него отмахивались как от мухи и под разными предлогами убегали. Может быть, еще и потому, что вначале пугались его вытаращенных глаз и принимали за психа, сбежавшего из лечебницы.

Ему удалось загнать в угол одного старичка – представителя малой литературы, который едва понимал русскую речь и к тому же был глуховат на оба уха. Он битых два часа вежливо слушал, сочувственно кивал, а потом сильно потряс этому парню руку и направился к себе, так ни слова и не сказав. Я уверен, что старик, хотя и не понял ни слова, все же уловил те нотки поэтического безумия, которое и делает каждого истинного поэта поэтом. А мы, увы, принимаем лишь то, что понимаем.

Потом я встретил его на набережной, где толпами гуляли отдыхающие. В одной руке у него был зажат букет роз – они, замученные его беготней, мотались сникшими головками при каждом его рывке, а в другой руке был большой коричневый портфель. В нем, я знал, было несколько школьных тетрадок его стихов.

Раскрасневшийся, с растрепанными бакенбардами, выпученными глазами, он выбирал очередную жертву, бросался к ней и начинал говорить с сильным южным акцентом:

– Послушайте, я поэт, нет, вы только послушайте, и вы сами поймете. Вы любите поэзию? Сейчас я почитаю вам свои стихи. Они еще нигде не печатались, но это не имеет никакого значения. Послушайте… Давайте сядем вон на ту скамейку – вам будет удобнее слушать.

Одни от него убегали сразу же, другие некоторое время терпеливо слушали, потом тоже убегали, порой даже не извинившись. По инерции он еще некоторое время продолжал запальчиво говорить и лишь затем удивленно умолкал и стремительно бросался искать новую жертву.

– А, здравствуй, – сказал он мне как старому знакомому и протянул пачку тетрадей. – Почитай эти тетради, и ты сам поймешь, какой я поэт. Когда-нибудь ты будешь гордиться тем, что первым читал мои стихи.

– Однако, – сказал я с улыбкой, – скромности тебе не занимать. Что ж, давай, почитаю…

Два дня каждое утро он приходил к Дому творчества, потный и возбужденный, ждал меня у столовой и нетерпеливо спрашивал, прочитал ли я его стихи.

– Я ведь просил тебя прийти через два дня, – упрекнул я его.

– Может быть, ты так заинтересовался, что прочитал сразу, – оправдывался он.

При очередной встрече я вернул ему тетради.

Из-за его крайне плохого почерка мне удалось одолеть лишь одну тетрадь. Это было пылкое объяснение в любви одной известной певице, где прозаический текст чередовался со стихотворным. Рядом с тонкими поэтическими строфами говорилось о том, что он «мечтает быть в ее доме главным сокровищем и очень хочет, чтобы она взяла его в свою компанию». Он клялся петь ей такие песни, «каких еще не слышала Россия, открыть для нее такие дали, какие и марсиане не открывали». И далее поэт утверждал: «Я хочу тебе под этим стихотворением сделать свою философию. Ведь человек устроен так – он и философ, и чудак. Порою он не знает сам, какой он есть универсам».

– Ну как? Тебе понравилось? – Он ждал только похвалы.

– Как сказать. Есть удачные строчки. Тебе надо учиться.

– Зачем мне учиться? – пылко возразил он. – Чему учиться? Разве жизнь не лучшая школа? Разве в моих стихах мало поэзии, чувств или мыслей?

– Поль Валери сказал: важно не то, что поэт сам думает или чувствует, а какие мысли и чувства будят его стихи у читателей.

Он пожал плечами и с сожалением сказал:

– Я завтра уеду. Меня здесь не понимают.

Он уходил, чуть наклонясь вперед, – стремительно, нервной походкой. Безумец, одержимый любовью к поэзии. Я смотрел ему вслед и почему-то вспомнил бродягу Франсуа Вийона. «Бедняга, – подумал я, – а ведь он в самом деле настоящий поэт…»