Текст книги "Субботним вечером в кругу друзей"
Автор книги: Георгий Марчик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
В ГОСТЯХ
Дверь в комнату, где сидели сотрудники лаборатории, широко распахнулась, и на пороге появилась вертлявая, накрашенная Танечка – секретарша начальника лаборатории М. Г. Шерстобитова. Она отыскала взглядом Сантамаринова и громко, подчеркнуто официально сказала:
– Вас – вызывает – Михаил – Гаврилович.
Николай Иванович, или попросту Коленька Сантамаринов, молодой, не так давно принятый на работу сотрудник, крупный, с открытым румяным лицом, голубыми глазами, сразу же покорно поднялся из-за стола, втянул голову в плечи и обреченной походкой направился на расправу к начальнику. Сотрудники проводили его сочувственными взглядами.
Спустя пять минут Сантамаринов вернулся. Вопреки ожиданиям, он улыбался. И хотя улыбка его была неуверенной, робкой, как первые пробные трели проснувшейся на рассвете птицы, все-таки это была улыбка. Сотрудники оживились, задвигались и тоже заулыбались. Посыпались вопросы.
– Премию получил?
– Повышение? Назначили старшим инженером?
– Заграничная командировка?
– Нет, товарищи, – просветленно улыбаясь, словно еще не веря сам себе, сказал Сантамаринов, – ни за что не догадаетесь. Шерстобитов в гости к себе домой пригласил.
– А ты отказался?
– Ну как я мог отказаться? – не переставал улыбаться Сантамаринов.
Начальник, невысокий пожилой мужчина с небольшим брюшком и маленькими, серыми, всегда внимательными глазами, и впрямь ошарашил его своим неожиданным приглашением.
– Что вы делаете сегодня вечером? – благодушно спросил он, едва Сантамаринов вошел.
– Еще не знаю, – неуверенно ответил молодой сотрудник.
– Ну вот и хорошо. Приходите ко мне домой. Посидим, поболтаем, выпьем по рюмочке. А то работаем на износ – даже по-человечески поговорить и то некогда.
Вечером в назначенное время Сантамаринов с бутылкой коньяка во внутреннем кармане демисезонного пальто нажимал кнопку звонка в квартиру Шерстобитова.
Его приветливо и даже ласково встретила жена Шерстобитова – полная подвижная кареглазая женщина. Сантамаринов, секунду поколебавшись, наклонился и поцеловал ей руку.
В комнате уже был накрыт стол. Коленька, едва взглянув на него, сразу же отметил про себя, что принимают его по высшему разряду. На столе была отменная закуска, в том числе паюсная икра и водка в бутылке экспортного исполнения.
Сели за стол. Завязалась слегка принужденная беседа.
Сантамаринов чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно его смущало то, что он никак не мог поймать убегающий взгляд начальника. Шерстобитов вроде бы смотрел и не смотрел на него. Стоило Коленьке поднять свой взгляд навстречу его вопросительному взгляду, как тот отводил глаза.
Хоть Сантамаринова и встретили весьма приветливо и даже ласково – он все же был настороже, так как все пытался понять, зачем его пригласил начальник. Тот был оживлен, шутил, доброжелательно улыбался. Таким Коленька его еще никогда не видел. «Все ясно. Задобрить меня хочет, – решил он. – После моего выступления на профсоюзном собрании. Ох и хитрец! Стоило мне чуть-чуть покритиковать порядки в лаборатории, он сразу сделал в отношении меня выводы». Коленька приосанился, почувствовал себя уверенней. Пусть знает, какой он принципиальный.
– Надеюсь, вам у нас нравится? – взвешивая его цепкими глазами и тут же, как при опасности, опустив их, спросил Михаил Гаврилович, наполняя рюмки.
– Очень нравится, – с несколько преувеличенной искренностью ответил Коленька. Чего лукавить – ему хотелось показаться с лучшей стороны перед начальником. Не будем его осуждать за это. Разве мы сами порой не вели себя так в похожих ситуациях? – В лаборатории, как мне кажется, работает дружный коллектив, способный успешно решать все поставленные перед ним задачи, – убежденно сказал он.
– Гм-гм, – хмыкнул Шерстобитов, вновь ловко уклоняясь от прямого, открытого взгляда молодого человека. – Ну, если решить все задачи – жить будет неинтересно. А какого вы мнения о моем заместителе?
– Прекрасного! – поднял Коленька невинные глаза на начальника. – Толковый, рассудительный человек. Действует быстро и умело, хорошо ориентируется в любой сложной обстановке.
– Дурак набитый и уши холодные! – фыркнул Шерстобитов и вздохнул. – Перестраховщик. Шагу лишнего без оглядки не ступит.
«Дева Мария! Уж не собирается ли он предложить мне этот пост? – подумал Сантамаринов. – Вот это будет номер».
– А как вам нравится ведущий инженер?
– Нина Николаевна?! Светлая голова. Перерабатывает солнечные лучи в чистое золото мыслей. – Коленька радостно смотрел на начальника, но тот покачал головой: – Злая, вредная баба. Да и сплетница к тому же. Ну, а руководитель группы Павленко?
Сантамаринов подхватил острым зубом вилки белый грибок, поднял его и уже открыл было рот, чтобы съесть, но приостановился и вопросительно глянул на Шерстобитова. Тот кивнул. Сантамаринов с аппетитом разгрыз грибок, проглотил его, вытер рот салфеткой и сказал:
– Виктор Валентинович, конечно, ортодокс. Но в нашем деле это тоже очень ценное качество. Он верный и надежный хранитель традиций.
– Вот именно. Старый, заросший мхом лесной пень, лодырь царя небесного. Спит за столом с открытыми глазами. Зато хоть молчит, и то ничего, терпеть можно. Ну, а уж если речь зашла о людях, это, конечно, между нами, у вас свежие впечатления… – Шерстобитов скосил глаза и, убедившись, что жена вышла на кухню, испытующе продолжал: – А как Надежда Васильевна?
– Надежда Васильевна? – Сантамаринов засмеялся и потер ладони. – Необыкновенно хороша! Просто прелесть. Приятный, обаятельный человек…
– Горда и строптива, – проворчал Шерстобитов. – Ну ладно, давай выпьем еще по одной. За укрощение строптивых. Да ты не стесняйся, – перешел он на «ты», – закусывай, не смотри на меня. У меня язва. Будь она неладна! Ну, а как твой сосед, Канашкин? Вот тип. Только начнешь с ним говорить – у него все лицо ходуном ходит. Гримасы тебе строит почище, чем макака. И подмигивает, и сам дергается, и так и этак его перекашивает.
– Это у него от волнения. Канашкин, как я заметил, очень нервный, впечатлительный…
– Да-да. Нервный, впечатлительный. Пьяница беспросветный. Слова написать не может, руки трясутся. Ну ладно. А как тебе я? – Шерстобитов кисло поморщился. – Говори, не стесняйся. На, выпей еще одну и рубай всю правду. Ну?! Не любят меня в коллективе? Да? Даю тебе свое шерстобитовское слово – за правду не обижусь, только спасибо скажу. Ну, чего молчишь? Не бойся. Я тебе премию за храбрость дам. Клянусь!
Сантамаринов беспомощно улыбался – как улыбаются, попав в крайне неловкое положение. Шерстобитов строго посмотрел на вошедшую жену и приказал: «Выйди, у нас секретный разговор». Жена вышла. Коленька понял, что отступать некуда. Благо он выгадал время, чтобы обдумать ответ.
– Вы прекрасный организатор, умный, опытный, умелый руководитель, – сказал он с пафосом, как с трибуны. – Вас ценят и любят за внимание к людям, заботу о них.
– А-а-а! – махнул рукой Шерстобитов. – Это я и без тебя знаю. Любят, ценят… Боятся, так и скажи. Ну, а еще что?
– Больше ничего, – промямлил Сантамаринов. – А что еще может быть? Ну, говорят еще злые языки, что вы молодых не выдвигаете. Ну, так стоит ли на это обращать внимание? Мало ли что наболтают от скуки?
– Ну ясно, ясно. Значит, подхалимами я себя окружил, приспособленцами. А талантливых зажимаю, не даю им хода. Нет уж, дудки. Как зажимал, так и буду зажимать. А иначе они меня первым слопают. Давай выпьем еще по одной. Приготовься – я и тебе приготовил сюрприз. Сейчас кое-что скажу.
У Сантамаринова кусок застрял в глотке.
– Ты думаешь, такой уж ты умник, – Шерстобитов посмотрел в упор на Сантамаринова, – такая цаца, что я без тебя не разберусь, кто у меня в лаборатории что из себя представляет?
Сантамаринов едва удержался на стуле. Теперь он уже отлично видел прямо перед собой серые, внимательные, холодные глаза начальника, глаза рыси, выслеживающей дичь, но они его больше уже почему-то не интересовали.
Шерстобитов поднял стопку, раскрыл рот (Сантамаринов увидел мокрый, изогнувшийся дугой пласт языка и бесконечные ряды, как у щуки, острых зубов. Он вздрогнул и зажмурился) и не спеша вылил туда водку и заглотнул ее. Потом отломил корочку черного хлеба и задумчиво пожевал губами, нехорошо хмыкнул и брезгливо-сокрушенно покачал головой:
– Ладно, не буду тебя томить. Вижу, как ты остекленел. У меня в лаборатории одну ставку сокращают. Одного человека надо… фьють… Понял?! Вот то-то и оно. А кого – не знаю. Сижу и мучаюсь. И тот хорош. И этот не плох. Тяжелый это вопрос – дать живому человечку коленкой под зад. Это не пылинку с рукава сдунуть. Вот ты правильно выступал на профсоюзном собрании о внимании к людям. А сегодня я решил поближе с тобой познакомиться. Жалко с тобой расставаться. А другие всеми корешками вросли. Убери любого отсюда, так он сразу засохнет. Что же делать? Ума не приложу. Вот так задача. – Шерстобитов горько вздохнул, снова отломил корочку и стал жевать ее, сосредоточенный, углубленный в свои мрачные раздумья.
– Я немного погорячился на профсоюзном собрании, – вдруг как-то по-детски заулыбался Сантамаринов. – Честное слово. Не сердитесь на меня, Михаил Гаврилович.
– Ну что ты, что ты? Я же вижу, ты умный парень, обстановку понимаешь. Работать с тобой одно удовольствие. Ничего не поделаешь – буду бороться, чтобы ставку не отнимали… Ну давай еще по одной. За нашу мужскую крепкую дружбу.
Сантамаринов ушел. На душе у него было как-то нехорошо, будто он совершил скверный поступок.
Когда гость ушел, Шерстобитов сказал жене:
– Студенист. Потек. Сразу на коленки. А вот Костомахов – тот не дрогнул: хотите, говорит, сейчас заявление напишу, или отложим до завтра. Никакой ставки у меня не сокращают – это я его на пушку брал.
ДРУГ ДЕТСТВА
Ко мне в кабинет, простодушно улыбаясь, зашел мой школьный товарищ – Николай Павлович. В руке у него была толстая книга. Оказалось – это его только что вышедший из печати роман. Я с уважением подержал на весу книгу, от души поздравил Николая Павловича.
– Это тебе, – со сдержанной гордостью сказал мой гость. – Дай-ка учиню надпись.
В теплой дарственной надписи Николай Павлович шутливо упомянул и о том, как я в новых брюках сел на сладкий пирог, испеченный в честь его двадцатилетия. Я был тронут – сердечно обнял Николая Павловича.
Николай Павлович попросил обязательно прочитать его книгу. Я охотно пообещал сделать это.
Через месяц Николай Павлович вновь зашел ко мне.
– Прочитал книгу? – широко улыбаясь, с порога спросил он.
«Очевидно, раньше он раздал ее всем знакомым, а теперь собирает жатву комплиментов», – решил я.
– О да! – с несколько преувеличенным пафосом воскликнул я. – Прекрасная вещь. Великолепно написана. Очень хороши пейзажи. Особенно удачны диалоги. Читал не отрываясь. Местами смеялся, местами плакал.
Скорее всего я немного перестарался, так как Николай Павлович с сомнением посмотрел на меня и спросил:
– А ты на самом деле читал ее? Это правда? Не обманываешь?
– Ну что ты! Как можно! Блестящая вещь. Твоя удача. Ты молодец.
По его глазам я видел, что он все никак не может до конца поверить мне. (Возможно, я говорил недостаточно искренне.) Тогда я усилил поток похвал. Недоверчиво улыбаясь, он спросил в упор:
– А что тебе там понравилось? Какой эпизод особенно запомнился?
Я негодующе взмахнул рукой:
– Как тебе не стыдно! Я твой старый друг, и ты проверяешь меня.
Я ожидал, что после этих слов Николай Павлович прекратит мучить меня вопросами о его книге и мы заговорим на другую, более интересную, спокойную тему. Но не таков он был.
– Ну, расскажи любой, хоть самый маленький эпизод.
Я в недоумении таращил на него глаза, соображая, как выкрутиться из неловкого положения.
– Не буду ничего рассказывать из принципа, – подавляя смущение, сказал я.
– Скажи хотя бы, как зовут главного героя, – настаивал автор.
– Не скажу, – упирался я, чувствуя, что краснею.
– Ну ладно, чем кончается книга – и поставим на этом точку, – великодушно предложил Николай Павлович.
– Что ты пристал ко мне? – попробовал я возмутиться. – Ты написал прекрасную вещь. Что тебе еще от меня надо?
Но попытка откупиться не удалась.
– Значит, ты не читал ее, – торжествующим тоном изрек мой мучитель. – Ну сознайся, прошу тебя…
– Не буду я сознаваться – я читал. Ты унижаешь меня своими вопросами. – Сознаться было выше моих сил. В сей момент я не сознался бы в этом даже под дулом пистолета.
– Ладно. – Николай Павлович махнул рукой, словно отпуская мне все мои грехи. – Я приду в следующий раз. Обязательно прочитай. – Он был хоть и нудным, но добрым малым.
– Хорошо, – с воодушевлением сказал я. – Обязательно прочитаю. Ты уж прости, я действительно начал читать, дочитал до середины, но вот отвлекли, черти полосатые, и я не успел дочитать до конца.
– Хватит, больше не ври, – пожалел меня мой друг. Ему стало неловко за меня. – Так прочитаешь?
– Обязательно, Коля, – с чувством сказал я. – Честное слово, дорогой. Клянусь нашим безоблачным детством!
Он ушел, а я еще некоторое время находился в состоянии какой-то прострации, сидел не двигаясь и смотрел в одну точку.
Спустя некоторое время, когда я напрочь, наглухо забыл о его существовании, он вновь пожаловал. Только один он может явиться вот так неожиданно, в самый неподходящий момент. Увидев его, я чуть в обморок не упал.
– Прочитал?! – весело спросил он с порога.
– Да! – в отчаянии крикнул я. – Прочитал, и забудем об этом. – Я беспомощно оглядывался в поисках спасения. Спасения ждать было неоткуда, я был в ловушке.
Он поставил на пол свой толстый портфель, набитый, как видно, рукописями новых романов, сел в кресло напротив меня и, все так же дружелюбно улыбаясь, спросил:
– Ну и как? Прочитал книгу?
– Прочитал! – жалобным тоном ответил я.
– Ну и что тебе в ней понравилось, а что не понравилось? – пытливо прищурившись, спросил он.
Ну что за человек! Что ему от меня надо?! Подарил книгу и пристал как банный лист.
– Ладно, Коля, – с обидой сказал я. – Хватит. Я читал. Вот чтоб мне с места не сойти. Неужели ты не веришь мне, своему старому школьному товарищу?
– Так-так, – сказал он, криво усмехаясь. – Ну и что же понравилось в ней моему старому школьному товарищу?
– У тебя прекрасный язык, – с надеждой сказал я, чувствуя, что проваливаюсь куда-то в тартарары. – Да ты сам это прекрасно знаешь.
– Что еще? – все так же насмешливо спросил Николай Павлович.
Мне захотелось подняться, сначала дать ему в зубы, а потом вышвырнуть в окно с двенадцатого этажа.
– Что еще? – глубокомысленно спросил я, выгадывая время. – Что еще? Еще образы очень удачные. Хорошая идея.
– Так-так, – сказал он, покачивая ногой, закинутой на ногу. – Значит, идея. И сюжет, да?
– Да, – твердо заявил я. – Идея, сюжет. И композиция.
– И композиция?
– И композиция. – Я с мольбой смотрел на него.
– Врешь ты все, – уверенно сказал он. – Ничего ты не читал.
– Нет, читал, – упирался я. – Хочешь, на колени стану!
– На колени не надо. Ты лучше расскажи, о чем книга. Ну хотя бы как звали героиню.
Все-таки какой он оказался жестокий человек. Настоящий садист. Смотрит на меня и не испытывает ни малейшей неловкости, что заставляет меня крутиться, как ужа на сковородке.
– Как ее звали, убей, не помню, – признался я. – Вылетело из головы. Ты же видишь, сколько я читаю… И потом, у меня плохая память на имена. Я забываю имена даже хороших знакомых. Ты же знаешь…
– Это я знаю, – слишком уж охотно подтвердил Николай Павлович. – Ну хорошо, – не унимался он. – А как она поступила с главным героем?
– Как поступила? Как поступила?.. – Если хорошо поступила, подумал я, тогда о чем писать книгу?.. – Плохо поступила, – твердо заявил я. – Безобразно.
– Ты уверен в этом? – спросил он.
– Да, – ответил я, заколебавшись. – Могу присягнуть. Впрочем, подожди, я, кажется, перепутал. Наоборот – вначале плохо, а потом хорошо. Верно? – Как утопающий, я ловил в его безжалостном взгляде хоть намек на спасение. – Да, совершенно точно, вначале хорошо, а потом плохо.
После этих слов мы некоторое время в упор смотрели в глаза друг другу. Только я был кроликом, а он удавом.
– Ну, знаешь, – наконец сказал мой друг, поднимаясь. – Много я видел в своей жизни, но такого нахальства еще не встречал.
– Это ты брось, – обиженно сказал я. – Какого нахальства?! Просто у тебя такая толстая книга, что в один прием не одолеешь. Вот у меня все и путается в голове.
– А ты все-таки читал ее? – со слабой надеждой спросил этот Фома неверующий.
– Конечно, читал. Хочешь, напишу рецензию?
– Ты же не читал.
– А какая тебе разница?
– Все ясно, – сказал мой друг. – Почитай книгу, узнаешь. Прочитаешь?
– Коля! Дорогой! – с чувством воскликнул я. – Конечно, прочитаю. Как ты мог плохо подумать обо мне, твоем старом школьном товарище? Ведь мы знакомы уже столько лет. Помнишь, как твоя бабушка испекла в честь твоего двадцатилетия пирог с вареньем, накрыла его газетой и положила на кресло? Я сел на него в своих новых синих шевиотовых брюках. Какой все-таки вкусный был этот пирог.
– Ладно, – сказал Николай Павлович. – Все-таки мы сидели за одной партой.
– Я тогда первый раз надел синие брюки, – сказал я. – До сих пор не могу понять, почему твоя бабушка положила пирог на кресло. Неужели для него не нашлось более подходящего места?
– Она положила его туда, чтобы он остыл, – сказал мой друг – Но самое интересное, что ты даже не заметил, что сидишь на пироге.
– Он был очень мягкий, – сказал я. – Прямо воздушный. И было очень удобно сидеть на нем. Как на подушке.
– Потом к тебе подошла собака и стала облизывать твой зад. А мы не могли понять, в чем дело.
– Вкусный был пирог, – мечтательно сказал я. – С вареньем. Очень мне понравился. Ты тоже, кажется, ел его?
– Да, ты, я и собака. Мы трое. Остальные отказались. Кстати, а куда потом делись твои брюки? Они на самом деле очень хорошо сидели на тебе.
– Я покрасил их в другой цвет.
– Да, помню, помню. В черный, кажется.
– Нет, в коричневый. Под цвет варенья.
– Ну ладно, – примирительно сказал мой друг – Я пошел. Ты все-таки прочитай мою книгу. И напиши рецензию. Ведь ты обещал.
– Хорошо, – сказал я. Непременно прочитаю. – Можешь не сомневаться…
После этого Николай Павлович еще три раза заходил ко мне и бестактно интересовался, прочитал ли я его книгу.
Когда он пришел в четвертый раз, я швырнул ему газету и сказал:
– Здесь напечатана моя рецензия на твою книгу. В ней все написано: и как звали героиню, и как она поступила с главным героем. Ну что ты, Фома неверующий, пристал ко мне? Что я тебе плохого сделал?
– Написал? – недоверчиво переспросил он. – Ну спасибо, ну удружил… А как же ты все-таки сумел написать ее, не читая роман?
ЧУДАК
Это только кажется, что чудаков стало меньше. Чудаками и нынче хоть пруд пруди. Стоит только внимательно присмотреться. А бывает, что и присматриваться не надо. Все и так ясно, с первого взгляда.
Вот, пожалуйста! Заказали одному скульптору скульптуру. Водрузили ее затем на какой-то пьедестал, закрыли простынкой и назначили дату открытия.
Собрался в день открытия народишко – стоит глазеет. Ну и наш городской руководитель культуры стоит у микрофона. Сейчас выступит, и сразу ему ножнички – пожалуйста, он чик-чик, перережет ленточку, и готово.
– А где, – говорит, – скульптор? Почему его сюда, на трибуну, не пригласили?
То лицо, у кого он спрашивает, помялось и отвечает:
– Да неудобно было, Павел Иванович, он вроде бы выпивши… На радостях, наверное… Пусть из толпы смотрит. А то он нам всю картину испортит. Тут из телевидения приехали, из киностудии. Сюжет снимать будут для хроники.
– Хорошо, в таком случае, пусть пока постоит в толпе. Потом подведите.
Шли последние приготовления. Киношники и телевизионщики устанавливали свои камеры и осветительные треноги. Суетились и нервным тоном отдавали последние указания распорядители. И в это время внимание руководящей персоны, которая уже собралась начать свою речь, привлек какой-то безалаберный тип, который торчал около скульптуры и мешал операторам. Весь был он какой-то расхристанный, небритый, пальто расстегнуто, концы шарфа болтаются, шапка сдвинута набок. Ходит и чего-то бормочет, лезет прямо под юпитеры. Павел Иванович, конечно, сразу взъярился:
– Гоните этого типа в шею! Чего он там крутится? Есть же нахалы. Как увидят кинокамеру, так с ума сходят, сразу лезут в объектив…
Типа, конечно, увели под руки, хотя он отчаянно сопротивлялся и что-то выкрикивал.
– Чего он там кричал? – поинтересовался Павел Иванович.
Ему осторожно объяснили, что это не кто иной, как сам скульптор. Может побежать, вернуть его?
– Ну нахал! – не смог сдержать возмущения Павел Иванович. – И как его угораздило прийти в таком непотребном виде? Я, знаете ли, этого не признаю! Черт знает что такое! Неужели не могли пригласить кого-нибудь другого? Чтобы хоть чуточку поприличней выглядел.
– Так ведь талантливый человек, Павел Иванович.
– Не верю. Вы только посмотрите на него: небритый, неопрятный, лезет куда не надо. Нет, не талантливый человек, а чудак какой-то.
– Да вы не на него смотрите, Павел Иванович, – сказало должностное лицо, к которому он обращался, – а на скульптуру. Сейчас увидите, как хороша.
– Да что скульптура? – с брезгливым выражением на лице сказал Павел Иванович. – Когда скульптор такой безалаберный. Нет уж, увольте.
Ему дали знать, что все готово для съемок, он придал своему лицу подобающее выражение и начал свою речь.
