Текст книги "Первостепь"

Автор книги: Геннадий Падаманс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

В такие мгновения мир замедляется. Кажется, будто вокруг плывут сонные тени. Мокрые жёлтые тени с полосками рёбер и задранными недоумевающими хвостами. С оскаленными клыками на удивлённых усатых мордах. С торчащими округлыми ушами. Они полагают, что они львицы. А они всего-навсего бабы. Которые смеют перечить охотнику. Мокрые жёлтые бабы с немигающими очами. Бабы кружатся перед взглядом охотника в медленном танце. Он должен им отвечать своими движениями – и он отвечает. Он тоже кружится, направляя копьё то на одну, то на другую – и с копья капает бычья кровь. Пока ещё бычья. Силы равны. Бабы как будто боятся его. В самом деле, боятся.

Нет, одна львица предупреждающе рыкнула и всё же бросилась в нападение. Режущий Бивень отвёл руку в замахе. Но львица напала не на него. На бычье мясо. Впилась в горбатую спину, и охотник медленно опустил руку с копьём, а потом передвинулся без резких движений, подвёл острый край кремневого наконечника к зубриной морде, не сгибаясь, стал отрезать чёрные ноздри. Он отдаст добычу львицам, он уйдёт даже без языка, духи останутся без особого подношения, но скользкие ноздри ему нужны, потому что Сосновый Корень прозевал этого зубра. Ноздри нужны. Однако их трудно отрезать копьём, не сгибаясь, а если же он наклонится – одна трусливая разбойница постоянно норовит зайти сзади, если он наклонится, она может прыгнуть на спину, и он тогда уже навряд ли распрямится.

Ещё одна хищница подскочила к добыче, вцепилась в зад. Третья полезла к брюху, будто не замечая охотника. Он мог бы кольнуть её остриём, не выпуская копья из рук, как и самую первую, но львицы, кажется, знают его мирные мысли. Им драться не за что, мяса достаточно, он уступает добычу, он только отковыряет, наконец, ноздри и тут же отпятится прочь. Но Трусливая, та, что нерешительно крутится сзади, всё же его беспокоит. Она совсем молодая, а у таких нервозная трусость зачастую пересиливает здравое благоразумие. Даже трусливая львица намного сильнее охотника, особенно если прыгнет на него со спины. Такого нельзя допустить, и потому Режущий Бивень вынужден стоять боком, а из-за этого ему никак не отрезать ноздрей. Ещё пару усилий. Ещё…

Сокрушающий рёв бьёт по обоим ушам тяжёлой дубовой дубиной. Оглушённый, Режущий Бивень едва не выпускает из рук копьё. Рыжегривый спешит к своим львицам, бесстрашный огненный лев. Этот уже не позволит уйти. Слишком поздно. Придётся биться. И никак не получится победить, никак. Даже если сразу же броситься наутёк, Рыжегривый без колебаний догонит его. Первым делом, догонит. Забудет про всё. Режущий Бивень лихорадочно размышляет. Наверное, самым правильным теперь будет немного отбежать и сразиться подальше от львиц, один на один, но он всё-таки медлит. Всё равно подоспел черёд его смерти – и лучше встретить Костлявую как подобает охотнику. Лицом к лицу. Ни на шаг не отступив. Ни на полшага. Он распрямляется и поднимает копьё на нового врага. Трусливая сзади его уже не волнует. Он почувствовал странное облегчение. Теперь всё прояснилось. Его настигнет хорошая смерть, настоящая. Охотничья. И, может быть, он заберёт с собой льва, чтобы продолжить борьбу в другом месте. На полях счастливой охоты. Потому что кровь не способна застаиваться, кровь тогда остывает, а ей нужно кипеть. Крови – или тому, что будет вместо неё.

Режущий Бивень раскруглил щёки в улыбке, как нелюдь, как сытый медведь. Вкрадчивая поступь отважного льва неотвратима, приближается ближе и ближе – и он с упоением вглядывается в янтарные глаза. Всё же судьба свела их опять. Значит, эти глаза примут его копьё. Или его глаза примут когти. Без ропота. Когда человек примиряется с неизбежным, из него вырывается сжатая мощь. И он готов хохотать. Он ничего больше не держит в себе. Режущему Бивню казалось, что он готов хохотать. Как только лев бросится на него, он согнёт ногу в колене, присядет и выставит вперёд копьё. Рыжегривый напорется на копьё всей своею громадой и погибнет, если не сможет отбить копьё лапой. Или погибнет он сам, если копьё его дрогнет. Хороший танец. Чем грустить и тосковать много предлинных дней, не лучше ли сразу спросить судьбу: да или нет? И если нет, тогда он обещает себе, воистину обещает, что… Тень Большеглазого Сыча встаёт перед ним, заслоняя всё остальное. Вот куда он попадёт, обескровленный… Слабый. И он вздыхает, охваченный мимолётным смятением. Что ж. Всё равно он обещает себе, всё равно. Но его обещание неожиданно обрывается, потому что вдруг происходит невероятное. Большеглазый Сыч испарился. Отважный лев останавливается. Отважный лев не желает так же спрашивать свою судьбу, отважный лев отвернулся. Невероятно! Режущий Бивень от неверия неспособен даже на смех. Что происходит? Что с ним творится?

Но тогда его ждёт Сосновый Корень. Тогда он должен, наконец, откромсать ноздри, покуда лев переминается в нерешительности и лупит землю дугообразным хвостом, будто земля повинна в его низкой трусости. Разве земля? Нет – другое. Другой!

Режущий Бивень не успевает обрадоваться до конца. Повернувшись к быку, он только теперь замечает бегущих охотников. Львицы вскочили и, огрызаясь, отходят. Рогач и Трясёт-Хвостом с ощеренными копьями в руках уже совсем рядом. Так вот кто испортил смертельный танец… Режущий Бивень вздыхает: как жаль. Действительно, жаль.

Но теперь ему придётся докончить свои обещания. Теперь он сожжёт сухожилия и сожжёт ноздри, а потом истолчёт в порошок обгорелое, впитавшее силу огня. Он разрежет плечо Соснового Корня и вотрёт порошок сухожилий в плечо. А порошок из ноздрей вотрёт в надрез на переносице. И сила вернётся к Сосновому Корню. Зубр излечит его. Отдаст назад, что раньше забрал. Сосновый Корень оправится. Станет таким, как и прежде. Таким – и другим. Неустрашимым, чутким и метким.

И он сам, возможно, оправится тоже. Потому что этот мир никак не отпускает. Потому что он нужен здесь. Всё ещё здесь, а не там, где сейчас Утренняя Радуга. Не там.

****

Белый Стервятник перестал ждать подругу. Он и не приметил, как это случилось, когда и почему. Просто ему перестали мерещиться белые крылья в солнечном блеске, перестали – и всё. И он как бы забыл.

А внизу, под ним, расстилалась весна. Необъятная степь зацветала. Красивее всех полыхали алые маки на солнечных склонах. Белый Стервятник, конечно, не какая-нибудь там пчела, дуреющая от цветочной пестроты, не гудящий восторженный шмель, но и ему куда приятнее видеть раздолье цветов, чем поникшие чахлые травы. Красные пионы на речном берегу казались кусочками нежного мяса – они и были мясом для радостных пчёл, для шмелей, и для стервятника были мясом, но мясом для глаз, а не для желудка. Мясом, которое не обязательно поедать, на которое лучше глядеть, чтобы знать, что оно всегда есть – и не тревожиться, не горевать. А жёлтые солнышки одуванчиков устилали целые поляны, словно передразнивая великое светило вверху или, наоборот, подражая ему, в меру своих малых сил, откликаясь светильцами. Откликаясь так здорово, как сам Белый Стервятник никогда не умел. Не умел он ни выть, ни петь, ни обрастать прекрасными перьями – ему оставалось лишь наблюдать. И – тоже – радоваться. Радоваться облачившимся белыми звёздчатыми кистями кустам ирги, и жёлтым глазам маргариток, окаймлённых нежными белыми пальчиками, и блестящим метёлкам пушицы, и убегающим под деревья фиолетовым колокольчикам. Много чему мог он радоваться – всему: солнцу, небу, весне, цветам… И всё же незримая тень беспокойства откуда-то наползала чёрными дымными клубами – иногда, на мгновение, эти чёрные клубы удавалось заметить. И тогда Белый Стервятник словно кого-то спрашивал, задавал тревожный вопрос: «Почему?» – но не мог расслышать ответа. И тотчас же успокаивался. Почему раньше срока пришла весна, почему так быстро, торопливо зацвела степь – разве его это дела? Пускай бескрылые двуногие пляшут и бьют в округлые чурки, пускай вопрошают духов и восстанавливают равновесие. А его дело – чистить. И уповать на свои крылья. На широкие крылья и крепкий клюв.

Но бескрылые двуногие вели себя так же странно, как и вся суетливая степь. Они – наоборот – не плясали, не пели, не радовались. Они как-то сникли и бродили понурые, а над их холмиками из шкур беспокойства роилось больше, чем где бы то ни было. И Белый Стервятник спешил отвести глаза от двуногой унылости, спешил повернуть.

Многие поворачивали, не только он. Зубры так и не вышли в его владения, как он ни ждал. Косматые неуклонно держались солнечного восхода и мало-помалу, не спеша, удалялись. Туда же тянулись и буйные лошади, и проворные сайгаки, и медленные длиннорогие туры, и неприметные в высокой траве кабаны, и небольшие группы оленей, чьи вожаки не уставали чесать по дороге молодые рога, а ещё лоси, аврохи, большеухие ослы.

Совсем пропали гиены. Так же, как и всегда мало заметные волки, так же, как шакалы. Из клыкастых только львы оставались на месте, держась за свои земли. Могучий Рыжегривый как будто бы потерял сон. Лежал на груди, поджав под себя лапы, и дышал так, словно где-то носился всю ночь напролёт и теперь умирал от усталости. Белый Стервятник не первое солнце парит в синем небе. Он знает всё обо всех. Он знает, что грозный лев не способен покрыться пахучей росой, как, например, часто в жару вытворяют двуногие, скинув лишние шкуры. У льва одна шкура – и она остаётся сухой. Он выдыхает росу через пасть, учащённо и глубоко дышит. Лев обычно так делает – но сейчас он делал это совсем иначе. Он выдыхал не росу. Он выдыхал всё ту же тревогу из своих мощных недр – и стервятнику сразу же становилось не по себе, как только он пробовал, по привычке, понаблюдать свысока за львом.

Однако, наверное, незачем ему было наблюдать львов. Львы прекратили охотиться. У них не появились игривые львята, иногда умирающие в траве. Львы не охотились и не занимались любовью. Зато они выли по ночам, как волки, мешая спать. Рычали в чёрное небо, не соглашаясь, распарывая на миг гнетущие объятья сумерек – и вся остальная степь содрогалась от их несогласия. И торопилась к восходу. Четвероногая степь торопилась. И даже безногая, кажется, уползала.

Забавнее всех выглядели кроты. Вот кому Белый Стервятник искренне радовался, без малейших оттенков тревоги. Тут и там среди травы вдруг вырастали чёрные землистые бугорки кротовин. А потом из отвалов появлялись подслеповатые грязно-бурые мордочки с распахнутыми уродливыми передними лапами. Покуда испуганный крот вынюхивал настороженно невынюхиваемое, Белый Стервятник уже опускался в траву и проворно подскакивал сзади. Жёсткое мясо крота отдавало червями, зато его было много, сплошное приволье, только и поспевай ухватить. Белый Стервятник ухватывал. Убивал клювом. Уносил к себе на скалу. Или же поедал на месте под крики досужих ворон. Его крыльям нужна была сила, как и крыльям чёрных ворон. Не суетясь понапрасну, он собирал эту силу и был готов. Вместо того, чтобы высматривать на небосклоне блеск белых крыльев, теперь он был готов. Белоголовые сипы и чёрные грифы, хозяева гор, его не пугали. Он так предполагал, будто к чему-то готов. Будто вынесут его крепкие крылья в нужный момент. Не намокнут, не станут тяжёлыми, словно каменными. Вынесут.

Но когда и вороны гвалтливой тучей снялись в направлении к чужим горам, что-то опять изменилось. Белому Стервятнику вконец опротивели вонючие кроты. Он поднялся повыше в прохладное небо, кинул прощальный взгляд на родные места и полетел вслед за всеми. Вслед за всеми, кроме недяглых, больных – и ещё гордых львов. А также хитрых двуногих без крыльев.

Наконец, стронулись и последние. Вслед за стервятником, без которого было уже как-то не так. Рыжегривый противился, отлёживая бока под сенью любимых кустов, не обращая внимания на раздражение своих львиц – и подруги однажды утром ушли без него. Он гневно рычал им вослед, но не поднялся на лапы. Он отвечал за эти места – и не мог их покинуть. Сроднился. Чужая земля не примет его, если он бросит свою. Здесь он знал каждый кустик, каждое деревце, здесь мягкие травы заботливо стлались под ним – здесь он и примет последний бой. С кем бы то ни было, кто захочет с ним драться. С тем, кто грядёт.

Двуногие тоже заметили странное бегство. Они схоронили старейшину и теперь собирали пожитки, чтобы покинуть нечистое стойбище. Никто из них не знал, куда направляться. Одни собирались в холодные земли, другие в тёплые, но большинство всё ж таки на восход. Все хотели послушать шамана, но Еохор сказался больным и прятался от соплеменников в своём до сих пор не разобранном жилище. Люди сплёвывали в сердцах и отходили. Старейшина Огненный Лев предлагал дождаться четвёрки охотников, собрать общий сход и решить сообща, как далеко уходить от могил предков. Но люди боялись уходить далеко. В людские сердца словно вселилась зараза непослушания. Очень многие заявляли, что наутро уйдут к местам летних стоянок безо всякого схода, потому что не доверяют несвязным бредням о знаке Орла. А то, что звери отошли от реки и птицы улетели, ни о чём особенном, по их мнению, не говорит. Дождей весной было достаточно, воды в степи много. Травоеды отправились на тучные пастбища на летовку, а хищники поспешили за ними, и падальщики, и остальные – вот и всё. Пускай старейшины побыстрее объявят место осеннего сбора – и племя тут же рассеется на отряды.

Громче всех кричал Пёстрый Фазан. Кричал и не сомневался, что уж он-то – точно – наутро уйдёт. Даже если к нему никто не присоединится. Тогда он заберёт дочь, и они уйдут вдвоём. Станут отлавливать сусликов и хомяков в открытой степи. Потому что уж очень тяжёлые сны снятся в Нечистом стойбище. Сколько можно терпеть! Если дочка обратно станет противиться – он потащит её силой. Но не останется больше и дня. Хватит! Хватит!

А его дочь, Маковый Лепесток, решила вскрыть себе вену. Припасла острый сколок кремня, спрятала в накладной карман своей юбки. Не нужны ей ни суслики, ни хомяки. Она уйдёт вместе со всеми, только со всеми – или вообще останется здесь навсегда вместе с предками. Она уже почти женщина. Она уже чувствует, как набухает внизу живота тяжкая женская кровь, как скоро придётся её разжижать над пахучим костром. Кто же сделает это, кто объявит, что она – женщина, кто её посвятит?

Переполох и сумятица воцарились не только среди людей. Даже в небесном хозяйстве произошли изменения. Необычная смурая звёздочка дерзко нарушила вековечные горние тропы. Каждой ночью крадучись блистает она в углу неба. Всё ещё неприметно, но помалу растёт. Уже обрела жидкий хвостик, стала похожа на головастика, на детёныша прыткой лягушки, если смотреть острым глазом стервятника или орла. Скоро земля захватит дерзкого Головастика в плен и притянет к себе, рассмотреть поподробнее. И, рассмотрев, ужаснётся. Огненный молот расколет притихшее небо – и небо взвоет. Вспыхнут пожары, вздыбятся воды. Светила скроются. Неизбежное довершит череду перемен.

****

И опять ему снилась волчица. Что-то пыталась сказать на своём языке, а он почему-то не понимал.

Потом на смену волчице пришёл Бурый Лис. Старик поманил его за собой – и он не удивился. Он привык подчиняться старейшине. Понёсся быстрее вихря сквозь клубы тумана и вынырнул в Небесном стойбище.

– Доброзло, – кто-то сказал это имя, а затем прошептал неразборчиво: «Йего» или «Йага», – наверное, Бурый Лис так прошептал рядом с ним, а он уже был захвачен другим. Он увидел Небесного Ведуна и, как зачарованный, слушал.

– Миры разделяются. Новый дух силён. Величается Богом. Переустроит миры и начнёт снизу. Ледяной камень летит.

Он присутствует на собрании, на небесном сходбище. Ему нужно здесь глядеть в оба и внимательно слушать. Внимательно слушать!

– Этот Бог говорит своим людям новое слово: «Владычествуйте! Владычествуйте надо всеми! Над зверями и птицами, над гадами ползучими, над растениями, над всею землёй». Людям больше не нужно просить позволений у деревьев, у трав и зверей, у земли и воды, у неба. Срединный мир делится надвое. На Человека и Зверя. Признаем ли Нового Бога?

Чудно говорит Небесный Ведун, очень чудно. И тогда встаёт Чёрный Мамонт. Ничуть не изменился. Чёрный Мамонт желает знать: «Для чего?» И он тоже желает знать вместе с Чёрным Мамонтом. Небесный Ведун отвечает обоим:

– Чтобы ослаб людской дух. Чтобы люди изнежились, как они сами того хотят. Чтобы тратили свои силы в борьбе с четвероногими братьями, пернатыми, ползучими, древесными и стебельными. Чтобы охота стала игрой. А наш Вышний Мир целиком достаётся Новому Богу. Половинчатым людям не будет сюда больше доступа. Также и мы не сможем попасть в ихний мир без позволения. Подчинимся ли разделению или начнём воевать?

Вопрос не для него. Его голос ничего не решает. Его никто не станет здесь слушать. Предки не хотят воевать. Потому что Новый Бог очень силён. Ему невозможно не подчиниться. Небесный Ведун опять взахлёб говорит о его силе:

– Чтобы сломить непокорные души, Новый Бог очистит Срединный Мир. К нам будет огромный наплыв непокорных, и мы должны подготовиться, дабы их встретить. Тщательно подготовиться и надлежащим образом встретить. Не прогневить Того. Встретить, как надо.

– Как? – это слово вдруг вырывается у него, это он неожиданно прогрохотал, он, возмущённый предательством – но предки, как прежде, не слышат его, не отзываются. Только один вперился блеском коварных очей. Один не из тех. Он его знает. Он узнаёт. Еохор! Что тот делает тут? Повторяет!

– Режущий Бивень что делает тут?

Рушится сходбище. Сразу же вонь и дым и ещё запах ила. А потом пустота. И хвостатая звёздочка в пустоте. Новая звёздочка. Он её видит!

Он действительно её видит. Впервые. Его глаза раскрыты и глядят в небо. В то самое небо, которое отныне предано им. Вместе с новой звездой.

Низкий дым от дремлющего костра щиплет ноздри, все его спутники мирно спят. Все как один. И Рогач, и Трясёт-Хвостом, и Сосновый Корень. Скоро рассвет.

Он будит их всех, прикасается к плечу каждого, и охотники тут же вскакивают на ноги, держа в руках оружие. Но вместо зубров, вместо добычи он указывает им на звезду, на хвостатую звёздочку – и они изумлённо глядят вслед за его пальцем, а потом испуганно вскрикивают все подряд. Заметили.

Теперь ясно, что охоты не будет. Ему даже нет надобности рассказывать о своём сне. Сначала он поговорит со старейшиной, с Бурым Лисом, а потом они двое испытают шамана. Но для этого прежде он должен быть в стойбище. Всем им нужно быть в стойбище!

Рогач гасит костёр, присыпает землёй, зовёт с собой дух огня. Режущий Бивень скатал волчарник, закинул за спину. Сосновый Корень в раздумье жуёт травинку. А Трясёт-Хвостом всё ещё напряжённо вслушивается в тишину. Ничего не слыхать. Только комар пропищал и уселся ему на плечо. Трясёт-Хвостом повёл головой, гневно взглянул на нахала – и резко прихлопнул: «Прости. Не могу отдать кровь».

На восходе забрезжила бледная дымка, любимая пора четвероногих охотников, но почему-то ни одного из них до сих пор не слыхать. Неужели и те испугались новой звезды? Режущий Бивень даже съёжился на ходу от такого допущения, а Трясёт-Хвостом произнёс вслух:

– Что за тишь такая странная? Видно, зубры ушли.

Зубры ушли, а комары всё же остались – и люди отмахиваются от их приставаний. Послышался гвалт проснувшейся галочьей стаи, и в ответ, словно из-под земли, хрипло кашлянул зверь. Нет, залаял. Волк!

Опять плохой знак. И опять Трясёт-Хвостом говорит вслух:

– Сказывают, будто волки лают только на своих мертвецов.

Сосновый Корень раздражённо сплёвывает: «Тьфу, ты», – но Трясёт-Хвостом прав, Режущий Бивень не сомневается. Иначе с чего бы сниться волчице? Серая душа наверняка где-то бродит во мгле, но они её не обижали. У них свой путь. Стороной.

Бледная дымка на восходе быстро набухает обильной небесной кровью. Раскатистый львиный рык неожиданно вспарывает гнетущую тишину. Идущие гуськом, след-в-след, охотники разом вздрагивают, как одно целое, как единая многоножка – а потом улыбаются. Всё нормально в степи, когда лев её стережёт и приветствует утреннюю зарю. Стезя не нарушилась. Жёлто-красный сочный разлив на истоке обещает насыщенный ветреный день. Торопливый.

Режущий Бивень снова припоминает последний сон. Как нашёл его Бурый Лис в этом сне? И чего не успел досказать? Чёрная Ива тоже ведь предупреждала о новой звезде, у него нет ни малейших сомнений в том, что он видел, но почему Бурый Лис?.. Что-то здесь не стягивается. Бурый Лис отвёл его в Небесное стойбище, а кто направил туда самого Бурого Лиса – вот что не ясно. Или старейшины уже нет в этом мире? Но тогда – тогда им нужно ещё быстрее спешить. Он идёт первым и прибавляет шагу. Идущие следом не отстают.

И опять лает волк. Странно лает. Режущему Бивню не нравится этот лай. Никогда раньше ему не доводилось слышать волчьего лая вблизи, но то, что сказал Трясёт-Хвостом, это все знают. Волки лают только на своих мертвецов. А мертвецы всегда неприятны, чьими бы ни были. Мертвецы – это то, что покинуто силой. То, что смердит.

Яркое солнце красочно выкатилось над землёй и поползло вверх. А по траве стремглав пробежал утренний ветер, что-то шепнул в назидание и дал стрекача. Кудрявые облака заполнили небо. День начался.

Охотники идут вдоль оврага. Тот самый овраг. Здесь, неподалёку, был их костёр. Тут они разделились. А теперь снова вместе. Опять.

Опять. Только он не принесёт свежего мяса вдове Летней Росе, на этот раз не принесёт, хотя намекал. У них был разговор перед его уходом на охоту, он не смог ей сказать до конца, не смог вымолвить самого тяжкого. Сказал только, что есть разговор, очень важный, что он обещал кое-что её мужу. А чего именно обещал – не досказал. Но придётся. Теперь уж придётся, откладывать больше нельзя. Он ей так и сказал: «После охоты» – и эта звезда, она, может быть, только напоминает своим хвостом о том, что и у него теперь будет хвост. Зубриная метёлка. Раз он обещал. И вдова, должно быть, гадала все эти дни, что же он скажет такое… Хотя о чём тут гадать? Разве не ясно… Деваться некуда, он обещал, он поклялся! Они уйдут. Уйдут вместе.

Режущий Бивень вдруг останавливается. Что-то его насторожило. Зловещая тишина? Пустое небо? Нет. Мухи! Рогач уже тоже глядит туда, и Трясёт-Хвостом, и Сосновый Корень, но они не догадываются, что именно там лаял волк, значит, там будет тело волчицы, той самой волчицы, им нужно туда!

– Куда мы свернули, Режущий Бивень? Зачем?

Как он может им объяснить? Хорошо, что он в этом отряде вместо вождя, и может не объяснять то, чего и не смог бы. Просто он должен проверить, ведь его сон был неспроста, не один уже сон, ведь ничего не бывает спроста в этом мире, а тем более сны.

Тело волка зловонит на дне оврага, под чахлым кустиком. Объеденное тело волчицы. Он не сомневается: это – Подруга, ему даже не нужно спускаться туда, чтобы удостовериться. Он и так знает. И ни чем не может помочь. Люди ведь не хоронят волков, не тревожат их мёртвых тел. И не съедают, как делают сами волки. Он лишь постоит наверху и простится. Она приходила проститься к нему в его сне, а он прощается сейчас.

Он простился, но опять идёт вдоль оврага, поверху. И опять не может объяснить остальным, почему. И себе тоже. Словно что-то тащит его, зовёт. Но что может тащить? Волчьи следы? Да, они есть на дне, хорошо различимы, и это следы не Подруги, это наверняка тот, Лаявший Волк, тот, кто оплакал её вместо него. Да, пора поворачивать к стойбищу, и Режущий Бивень, ничего не сказав, поворачивает, но Сосновый Корень, идущий последним, остановился.

– Там кто-то тявкнул.

Нет, Режущий Бивень не слышал. И Трясёт-Хвостом, и Рогач тоже не обратили внимания. Но Сосновый Корень стоит на своём:

– Там волчонок.

Трясёт-Хвостом не понимает, спрашивает: «Ну и что?» – и Рогач с ним согласен – ну и что, действительно, ну и что? Но Режущий Бивень должен проверить. Пускай они подождут.

Трясёт-Хвостом и Рогач уселись на землю, Сосновый Корень пошёл вслед за ним. Они быстро находят место волчьего спуска и находят остатки волчьей норы. Нору разбил зубр, тот самый зубр! И волчицу тоже, значит, убил тот же зубр. Сила которого втёрта Сосновому Корню между бровей.

На земле гниют кусочки мяса. Волк-отец пытался кормить детёнышей, отрыгивал материнское мясо, но неокрепшие желудки волчат не могли ещё переварить взрослой еды. Три тощих трупика лежат возле разбитой дыры, но тот, кто пищал – тот должен быть внутри. Если пищал. Режущий Бивень, не раздумывая, лезет в раздолбанную нору. Они не ошиблись. Серый комочек ещё живой. Он его заберёт. С собой заберёт. И напрасно Сосновый Корень предостерегает:

– Волчонок умрёт. Режущий Бивень будет виновен.

– Не умрёт, – улыбается Режущий Бивень. – Посмотри между задними лапками, Сосновый Корень. Это девочка. Она должна жить!

Она должна жить. Он суёт волчонка за пазуху, а тот не шевелится. Свернулся в клубочек, как ёжик. Но ещё дышит. Надолго ли?

– Режущий Бивень, волчонок умрёт, – повторяет Сосновый Корень. – Его надо кормить.

Режущий Бивень не может скрыть раздражения:

– У Соснового Корня есть молоко? Пускай даст.

Но Сосновый Корень не злится на оскорбление. Вдруг улыбается:

– У Соснового Корня есть кровь, – у него в правой руке нож, он режет себе вену на левой руке, потом сгибает порезанную руку, чтобы кровь не хлестала слишком быстро.

Режущий Бивень только теперь догадался. Достал волчонка, тыкает мордочкой в окровавленную руку Соснового Корня. Не сразу получается. Волчица долго не хочет понять, что это еда – не так пахнет, и сил у неё совсем нет; однако Режущий Бивень настойчив, тыкает и тыкает. И, наконец, свершается. Волчонок робко слизывает кровь. Кажется, понравилось. Кажется, станет сосать. Если только хватит крови у Соснового Корня. Навряд ли хватит.

После полудня ветер усилился. Они не остановились на полуденный отдых, Режущий Бивень им не позволил. Нужно спешить. Они долго пытались кормить волчонка. Нормально не покормили. Но дело в другом. Что-то случилось. Что-то серьёзное. Сомнений нет ни у кого. (Уже с утра не было). Степь пуста. Только издёрганный ветер тревожно колышет кусты и траву. Зверей нет. И следов нет. И следов людей тоже нет. Но куда они все подевались? Ушли на летние стоянки? Без них? Нехорошо. Странно. Но потому и звезда ранним утром, потому и такой сон. Медлить нельзя. Слишком явственно пахнет бедой.

Они входят в стойбище перед самым закатом. В то, что осталось от стойбища. Голые остовы чумов зияют плетёнкой прорех, сквозь которые, балуясь и ругаясь, носится ветер. Играет и предупреждает. Предостерегает тех, которые опоздали. Ведь не все люди ушли. И оставшиеся в центре стойбища встречают пришедших. Их ждут! Пёстрый Фазан, его дочка, вдова Летняя Роса с ребёнком на руках, её старуха-мать. Они угрюмо взирают на вернувшихся, и только девочка Маковый Лепесток улыбается и почему-то прячет за спину руку.

Режущий Бивень первым делом подходит к вдове:

– Летняя Роса! Охотник обещал твоему мужу, что у твоего сына будет сестра. Вот она!

Он достаёт из-за пазухи волчонка – ещё живого! – и протягивает удивлённой женщине. Но рука, вместе с волчонком, остаётся протянутой. Вдова большими глазами глядит на зверёныша и прижимает покрепче ребёнка к груди. Своего. Сына. Не понимает!

– Летняя Роса! Режущий Бивень будет всегда снабжать тебя мясом, тебя и твою семью, будет заботиться о вас; но ты должна выкормить эту волчицу. Такова воля твоего мужа!

Теперь она, кажется, слышит его. Поводит плечами. Передаёт сына безмолвной старухе, ошалело выкатившей зенки, забирает волчонка, разглядывает. И вдруг улыбается: девочка.

Она слюнявит пальцы свободной руки и проводит ими по мордочке зверёныша. Тот вздрагивает, открывает глаза и пытается унюхать молоко. Вдова помогает ему, прикладывает к груди, пихает мордочкой в сосок, теребит сосок волчьей мордочкой, покуда не появляется жирная капля.

И свершается чудо. Волчонок, слизнув первую каплю, жадно хватает женскую грудь и сосёт. Самостоятельно. Сосёт как ни в чём ни бывало! Хотя, чему удивляться? Все знают, что когда-то волчица вскормила первых людей. Видно, пора ей воздать.

«Пора ей воздать», – думает Режущий Бивень и улыбается. Пора!

****

Трескучий огонь приседает в шаманском танце, прыгает в темноту и прытко отскакивает, чтобы тут же совершить новый прыжок. Ворожит.

«Еохор давно уже так не пляшет», – думает Режущий Бивень, глядя на пламя костра. Еохор тоже ушёл, покинул нечистое стойбище, и Режущий Бивень нисколько не сожалеет, что их пути разошлись. Вот с Бурым Лисом он бы поговорил – но теперь как?

В чёрном небе вдали вдруг выпрастывается в яром броске ослепительный небесный змей – на мгновение белая вспышка подминает под себя даже пляску огня, а потом скручивается мерцающей тьмой. И возвращается оглушительным грохотом.

Режущий Бивень пугливо склоняет голову. Не стоит думать об ушедших. Ни к чему их тревожить.

Сосновый Корень сидит напротив него. Сосновый Корень обхватил руками согнутые в коленях ноги и о чём-то надолго задумался. О чём-то не слишком весёлом. Что будет?

Что будет? Режущий Бивень обратно глядит в тёмное небо. Гром прогремел. Хвостатой звезды не видать, никаких звёзд не видать, только бесшумные всполохи далёких зарниц над лесом. Тревожные всполохи.

Знакомый голос нарушает тишину, приятный голос. Нежный. Но не к нему обращены эти звуки и этот журчащий смешок. Не к нему.

Ослеплённый огонь опрянул и машет длинными красными крыльями, расправляется, словно огромный крылан, летучая мышь. Костёр как будто бы собирается улететь, улететь-улететь – но куда?

Нет, это Сосновый Корень собирается улететь. И даже не улететь, а уйти на рассвете. Уйти – но куда? Девушка Маковый Лепесток принесла ему воду, такому грустному, и Сосновый Корень большими глотками опустошает резную чашу. Маковый Лепесток улыбается, глядя на то, как он пьёт – и костёр хочет загладить её улыбку, стереть, но она всё равно улыбается. Всё равно.

Сосновый Корень опорожнил чашу, и девушка, засмеявшись, уходит. Даже не глянув в другую сторону, даже не глянув туда. Почему?

– Из её рук вода кажется мёдом, – произносит Сосновый Корень то ли вслух сам себе, то ли обращаясь во тьму, то ли ему, Режущему Бивню. Наверное, всё же ему – и он отворачивается. Просто глядит в темноту, туда, докуда не достают красные отблески костра, только отблески дальних зарниц всё равно достают и туда, и там, во тьме, что-то есть. Кто-то есть, чьи-то глаза там присутствуют, большие, зелёные, вспыхивают каждый раз, с каждой зарницей – и так же гаснут. Глаза льва. Рыжегривого. Режущий Бивень почуял его. И теперь слышит.