Текст книги "Первостепь"
Автор книги: Геннадий Падаманс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)
****
После отвара омелы и хмеля звенит голова. Сладкий дым конопли щиплет ноздри, всё время хочется чихнуть, но Режущий Бивень не может чихать, когда говорит старейшина горных братьев, Кручёный Рог.
Кручёный Рог рассказывает древнее предание:
«Давным-давно маленькое племя древних людей вымирало. Было мало еды, никто ничего не хотел делать, потому что всё оказывалось бесполезным. Духи словно отвернулись от людей. Охотники возвращались с охоты пустыми, их общие жёны не рожали детей. Все готовились умереть. И однажды люди встретили враждебное племя, дела у которого обстояли не лучше, но никто об этом не знал».
Кручёный Рог делает паузу, чтобы отхлебнуть дурманящего отвара. Его кряжистые щёки вздымаются и опускаются с каждым глотком, а потом шевелится гуз на глотке. Кладезь невысказанных слов. Что-то присутствует горное в его внешности. По лицу всегда можно сказать, откуда пришёл человек и что он принёс.
«Мужчины подняли копья и приготовились к битве, но самый мудрый сказал: «Стойте! Чего нам защищать? Наших бесплодных женщин? Нашу неотвратимую смерть? Давайте добровольно отдадим врагам наших женщин, а больше у нас нечего взять, враги уйдут». Так решили и сделать. Только один охотник был против, и остальные люди убили его. Все согласились добровольно отправить женщин к врагам, чтобы те не нападали, а приняли дань. Но враги сами испугались такого обилия женщин. Как прокормить их, где взять столько еды? Но отослать женщин назад означало объявить войну, а воевать и это племя не хотело. Не за что им было воевать. И тогда самый мудрый из этого племени придумал: «Давайте в ответ отошлём своих женщин, всех до одной, чтобы враги не подумали, будто у нас есть, что скрывать». Так и сделали. Один только охотник был против, его убили. И два чужеродных племени породнились, обменявшись женщинами. И с тех пор дела у общего племени пошли на лад. А после того, как отступил великий лёд, это новое племя разделилось на степных людей и горных братьев».
Режущий Бивень слышал уже эту историю. С тех пор всегда степные люди предоставляют женщин горным братьям, когда те приходят в гости. И горные братья отдают своих женщин, когда степные люди приходят к ним. Но степные люди долго готовились этой весной. Горные братья их опередили. Они принесли в подарок много ценных камней. Кремни и похожие на кремни кварциты, мягкие мергели и твёрдые кварцевые булыжники, а также блестящие крепкие хрустали, умеющие отражать солнце и наводить чудные видения. Великолепные камни! Режущему Бивню достался кусок хрусталя для наконечников и тяжёлый кварцевый молот.
Кручёный Рог рассказывает уже другую историю, как в голодные времена один предок пожертвовал своей жизнью, чтоб превратиться в огромного мамонта и, вернувшись обратно в этот мир, стать добычей для исхудалых охотников. Это предание много раз слышано. Режущий Бивень опять отхлебнул из поданной чаши и передал её дальше. Много случилось событий за последние дни. В стойбище начались раздоры, когда Бурый Лис рассказал о дурном Знаке орла. Люди не верили и не понимали, зачем нужно было так долго это скрывать. Они злились на шамана, злились на старейшин, злились даже на Режущего Бивня, потому что Бурый Лис рассказал всё. Люди подозревали, что виной плохой примете была травма орла, которому при поимке из-за небрежности могли повредить крыло. И птица отомстила. Когда Режущий Бивень сообщил об увиденных зубрах, многие открыто сомневались. Многие говорили, что это новая хитрость, как и задумка про дурной знак. Их хотят заставить покинуть освящённое предками место – но почему? Спорам не было конца. Но внезапно пришёл отряд из клана Зубра и подтвердил, что огромное стадо вышло в степь для отёла. Охотники стали готовить оружие, и тут показались гости от горных братьев, старейшина Кручёный Рог и шестеро молодых охотников с ним. С охотой на зубров решили немного повременить, ведь беременным зубрихам всё равно некуда деться.
Кручёный Рог говорит хорошие вести. Люди одобрительно восклицают, узнав, что по ту сторону гор дальше к холодным землям ещё бродят отдельные мамонты. Значит, возможно, вернутся сюда и когда-нибудь снова собьются в стада. Как может степь остаться без мамонтов? Режущий Бивень согласен со всеми: никак! Вот только через горы мамонты вроде не ходят. Но, может, как-нибудь придут.
Однако Кручёный Рог закончил говорить, сел на своё место. Слово теперь берёт Бурый Лис. Этот начал рассказывать о блаженной поре, о стародавних временах, когда люди шли на закат, ещё до того, как два племени объединились. «Звери тогда были не пуганные, – говорит старейшина. – Их бродило так много повсюду, как муравьёв в муравейнике. У любого охотника разбегались глаза от такого обилия добычи. И к любому зверю можно было подойти так близко, что даже мальчик сумел бы поразить копьём. Звери совсем не боялись людей. Охотникам не нужно было цеплять на голову оленьи рога или зубриную накидку, они могли подходить к своей добыче просто так. И у людей всегда было самое лучшее мясо. Так много мяса, что они объедались». Бурый Лис даже обводит руками круг, как бы изображая огромную гору мяса. Все слушающие зачарованы рассказом, дружно вздыхают: «Да, блаженная пора». И Режущий Бивень вздыхает вместе со всеми. Хотя он уже слышал эту историю. Сначала блаженство, потом беда. Как всегда.
«Солнце даже не успевало подняться над кустами, а у людей уже было полным-полно мяса на целый день, – продолжает свой рассказ Бурый Лис. – Они пели, плясали, они объедались и не знали, чем заняться ещё. Ведь всё было у них. Всё, что нужно. Так проходило лето, и проходила короткая зима. Потом добычи становилось меньше, звери начинали опасаться людей. И тогда собирался совет, и старейшины говорили: «Всё, идём дальше». Люди снимались со всем своим скарбом и делали несколько переходов на закат, дальше, чем заходили их охотничьи отряды. Тут звери опять не боялись людей, племя могло останавливаться, благодатная жизнь продолжалась»
Бурый Лис вздыхает. «Ну да, – думает Режущий Бивень, – пора говорить «но». Или «однако». Потому что – пора…»
«Люди изнежились от такой жизни, – продолжает Бурый Лис безо всякого «но». Стали привередливыми. Оставляли много отбросов. Вырезали у добычи только лучшие куски, только печень, сердце и самое сочное мясо, а на остальное презрительно морщились. Так не могло долго продолжаться. Духи прогневались на людей. И однажды, когда люди отправились в очередной переход на закат, им преградила путь Великая Вода. Некуда было дальше идти. Но беда не приходит одна. Еды хватало и здесь, на побережье, но тут обитали волосатые снежные люди. Племени пришлось сражаться. Волосатиков было немного, их сумели разбить, но ведь там, где снежные люди, там снежные зимы. Каждая новая зима оказывалась намного длиннее и холоднее, чем предыдущая. А летом моросили дожди и совсем не было солнца. Неуютно стало людям. Звери стадами уходили к полудню, и люди двинулись следом. Но земли к полудню оказались заселёнными. Там обитали могучие племена чужаков, и никто из них не соглашался пропустить наше племя. Приходилось сражаться или отступать назад. Люди отвыкли сражаться. Людей убивали. Они не могли продвинуться к полудню. А зимы всё наступали. Суровые зимы. Некуда было деваться. Лучшие воины погибали в бою. Остальные болели и голодали. Люди перестали смеяться, люди больше не улыбались от такой скудной жизни. Мужчины не сходились с женщинами, женщины не рожали детей. Племя оскудевало и вскоре вообще должно было исчезнуть с лица земли».
Режущий Бивень не хочет дальше слушать, знает он всё это, слышал не раз. Вот сейчас нет зимы, и враги как будто далеко, а он тоже не сходится с женщиной – почему? У него есть еда, у него мало дел, но ему всё равно ведь плохо – почему? Разве он голодает? Разве не может охотиться? Что с ним такое? Как ему быть?
Его правая рука всё ещё побаливает в плече. Целый день он стрелял в засохшее трухлявое дерево из своего Лука и рассказывал восхищённым гостям, как он сделал это оружие. И ещё рассказывал о чудных луках в чуме Небесного Ведуна. Режущий Бивень стрелял сам и позволял выстрелить гостям, и Крепкий Дуб тоже давал выстрелить им из своего лука, который он сделал из обструганной тисовой ветки. Наблюдавший внимательней всех Ходящий Один из числа горных братьев взял свою еловую металку и стал метать дротики в то же дерево. Попаданий у всех оказалось почти одинаково, даже у гостя вышло одним попаданием больше, и всё же все они были восхищены новым оружием. Ведь из лука стрелять куда легче, чем метать дротики с помощью металки. Никто не расстраивался, что Ходящий Один превзошёл в меткости лучников. Зато Режущий Бивень немного злился, что у Крепкого Дуба лук не хуже, чем у него. У всех остальных хуже, у кого вообще есть, кто поспешил сделать; но у Крепкого Дуба хороший лук. И у Волчьего Клыка хороший лук из молодого вяза. Но у Крепкого Дуба особенно хороший. Крепкий Дуб умеет ладить с деревьями и всегда найдёт самое лучшее.
Снаружи грохочет бубен, заливаются трещотки, дудит дуда и гудит звенящий камень. Молодые охотники заканчивают Пляску племени, а женщины дружно хлопают в ладоши, подгоняя ритм танца. Режущий Бивень не хочет больше сидеть со старейшинами. Все церемонии исполнены, он может уйти, после того как ещё раз приложится к чаше.
Тёплый вечер расцвечен танцем Весны и жаром костров. Разрисованные лица танцоров мельтешат красно-чёрными бликами, голые спины густо смазаны жиром и отблескивают краснотой. Охотники приставляют сложенные ладони к носам и становятся журавлями, прыгают вверх, к ночному светилу, курлычут, машут руками-крыльями.
Режущий Бивень успел позабыть, когда сам он плясал в последний раз. Но его ноги притопывают в чётком ритме. После охоты на зубров объявят Весенние Оргии. И тогда он напляшется вволю на радостном празднике. Будет ловить всех молодых женщин подряд. Уже сейчас от одной этой мысли его тело млеет в огненной истоме. Ему надоело быть одному. Он возьмёт всех женщин подряд. Всех молодых женщин, сколькими сумеет овладеть. Но сейчас ему грустно. Сейчас не его вечер. Сейчас он должен терпеть и скромно радоваться удачам других. Наверное, ему пора спать. Завтра он спляшет пляску Зубра, готовясь к охоте.
Странным путём несут его ноги. Мимо шалашей горных братьев. Не все гости пляшут. В одном шалаше раздаются любовные стоны. Такие громкие стоны, что Режущему Бивню даже не верится, может ли человек столь неистовствовать. Но голос женщины ему знаком. Липовая Ветка, у которой ещё нету мужа, соблюдает обычай гостеприимства. Кричит от любовной неги столь рьяно, что теперь, наверное, все мужчины будут знать про её бешеную страсть на супружеском ложе. Даже огромная носорожиха так не фырчит, хотя носороги совокупляются дольше любого зверя и всякого человека.
Режущий Бивень вдруг замечает, что невольно остановился, заслушавшись звуками из шалаша. В темноте поблескивают глаза любопытных мальчишек, не он один здесь подслушивает. Ему становится стыдно, нелепо он тут оказался, ему нужно просто пройти к своему чуму, не обращая никакого внимания на чужие дела.
Но стоны Липовой Ветки застряли в его ушах. Влились расплавленным воском и затвердели. Ему всю дорогу мерещится, как она сидит сверху, как она дёргается вверх-вниз с быстротой любящего льва. Женщина-лев.
Режущий Бивень забирается в свой чум, заваливается на травяную лежанку. Никак ему не избавиться от чужих стонов в ушах. Словно коварные духи специально приносят их через всё стойбище в его жилище, чтоб посмеяться. Запускают внутрь чума, и теперь со всех сторон пляшет придыханье: «а-аах». Пляшет и пляшет. Будто Липовая Ветка сгорает в любовном огне прямо на ложе забывшего вкус женщины. Но ведь здесь её нет!
Режущий Бивень выскакивает из жилища. Он больше не вытерпит одиночества. Ему нет дела, что траур ещё не закончился, ему нет дела, что она ещё не очистилась от родовой скверны. Если он скажет, что так решил её муж, что он поклялся Там – она никогда не посмеет перечить. И пускай потом рассуждают о непотребстве, пускай… Большеглазый Сыч ведь этого хотел, он исполнит своё обещание, куда ему деться! Ему нужна женщина. Он хочет тёплого ложа. Просто тёплого ложа. Просто касаться друг друга. Быть вместе. Рядом с другой теплотой. О чём-то шептать…
Только нельзя много думать, когда что-то делаешь. Ведь опять он идёт не самым кратким путём. Может быть, специально, чтобы одуматься. Ведь с каждым лишним шагом его решительность ослабевает.
Летняя Роса стоит перед своим чумом и загадочно улыбается. Будто ждёт гостя. Но как она может ждать? Режущий Бивень совсем замедлил шаги. Если б она его не заметила, он бы свернул. Непременно свернул. Но теперь поздно. Он подошёл слишком близко.
Вдова без накидки. Должно быть, недавно кормила младенца. У неё пухлые пышные груди, красивые, как и глаза. Она – хорошая мать, она красивая… Он, однако, должен что-то сказать, потому что нелепо так пялиться. Зря он пришёл…
– Охотник видел твоего мужа. У него всё хорошо в Верхнем мире.
Слов больше нет. Почему она улыбается?.. Рада, что всё хорошо у её мужа… или чему-то другому… Чему? Режущий Бивень вдруг представляет её на своём ложе, эти пышные груди, эти набухшие соски, как они трутся о его кожу, как зудяще ласкают… Он делает шаг, ещё шаг поближе, хочет даже дотронуться до груди, потрогать пальцем, хочет – но в чуме заплакал ребёнок, чужой ребёнок… или его? Летняя Роса улыбается, словно не слышит плача своего ребёнка, наверное, в чуме находится её мать, она покачает… Старушечье лицо и впрямь высовывается из чума и с недоумением взирает на странного гостя. Конечно, не сможет войти Режущий Бивень. Конечно, никак. Не сейчас. Он вдруг улыбается тоже – и пускай пялится старуха. Ему всё равно. Он уходит.
Опять он куда-то идёт не туда. Просто лёгкие ноги сами несут. Несут. Но куда? Будто он и не знает… На пути уже стоит девочка, показалась откуда-то – и улыбка охотника прячется сама по себе.
Маковый Лепесток не сходит с дороги. Он мог бы сам её обойти – но негоже мужчине уступать путь ребёнку. Почему она не любуется танцами? Пусть бы училась плясать вместе с другими… Снова она…
– Режущий Бивень! Если охотник испугался, что Маковый Лепесток будет жадной, как её мать…Она не будет такой! У неё другая душа. Скажи, отчего передумал… Не может охотник менять своих решений. Скажи…
Она запинается… всё равно она лучше вдовы. Всё равно. И она знает. Всё она знает. Всё-всё. Если б он мог сейчас сгрести её в охапку и утащить на своё хладное ложе. Если б он мог. Но ему даже нечего ей ответить. Ни слова. Просто обойти стороной. Он обходит, и ноги уже повернули в другом направлении, ноги уводят его прочь ото всех. Почти ото всех. Но не от себя. От девочки и от Летней Росы. Пускай девочка подрастает для кого-то другого. Пускай вдова кормит спокойно младенца. Он не станет её осквернять. Не ударится в непотребство. Не ошеломит старуху…
Маковый Лепесток кричит ему в спину, что никогда не станет наряжаться, как её отец. Ловко она подкараулила. Ловко. И он сам подошёл. Он ведь тоже искал её. Но уже поздно. Он не слышит обиженных слов.
Молодые женщины танцуют танец Лебеди. Выгибают шеи, изящно плывут по воде. Разгоняются. Взлетают ввысь. Смешиваются с лебединами из соседнего танца, соединяются в пары. Режущий Бивень всё это видел не раз. Он сам соединялся в подобную пару, но его лебёдушка теперь далеко. Так далеко, что никакой лебедин не долетит. Если только ему не помочь ударом копья.
В отдалении от танцоров между двумя большими кострами группа охотников шумно играет в кости. Из мамонтовых и носорожьих лопаток вырезаны круглые диски. На одной стороне каждого диска рисунок какой-нибудь птицы, на другой стороне нарисован какой-то зверь. Игроки не глядя достают диски из корзины и бросают их в специально вырытые ямки. А потом смотрят, какой стороной вверх те упадут. После каждого броска разражаются споры. Иногда вместо спора доносится дружный смех. Так и сейчас, когда Режущий Бивень подходит поближе, все игроки громко хохочут: «Воробей против льва. Ха-ха-ха!» Забросивший воробья Ходящий Один немного смущён, но всё равно улыбается вместе со всеми. В игре всяко бывает. Новый бросок – и на этот раз спор разгорается раньше, чем, кажется, кость успела упасть. Орёл или лев – кто сильнее? Никогда игроки не могут заранее договориться. Пёстрый Фазан заявляет, что лев не осилит даже черепахи, сломает зубы об её панцирь. Однако орёл поднимает черепаху высоко в небо и швыряет на скалы. Но Бегущий Кабан, самый страстный игрок, перекрикивает всех остальных. Этот уверяет, что не лев и не орёл, а три гиены подряд одолеют кого угодно, и льва, и орла. У него как раз выпали три гиены подряд, и он очень этим доволен, возбуждённо размахивает руками, даже показывает, как гиена скалит зубы на льва и как подпрыгивает за орлом. Но остальные не слышат Бегущего Кабана. Каждый из них утверждает своё. Одни ставят на льва, другие поддерживают орла. Медвежий Коготь заявляет медведя. Только за мамонта нет никого.
Режущий Бивень подошёл кстати. Медвежий Коготь предложил спросить мнение неиграющего, и спорщики потихоньку угомонились. Теперь Режущий Бивень должен их рассудить. Он окидывает быстрым взором разгорячённые лица, а затем, оглянувшись на треск большого костра, говорит:
– Что же неясного? При свете солнца сильнее орёл. А при свете костра лев пересилит любого.
Игроки замерли. Взвешивают чужие слова. Бегущий Кабан в недоумении вытаращил глаза:
– А как три гиены?
Режущий Бивень невозмутим:
– У гиен нынче нет вожака. Для Рыжегривого льва недостаточно трёх. Нужно четыре.
Он предъявляет четыре растопыренных пальца, и, кажется, с ним соглашаются. Все обратно притихли. Но Бегущий Кабан уже хочет забросить в лунку свою недостающую гиену, последнюю. Не глядя, как и положено, хватает из корзины костяной диск, быстро прицеливается, торопливо – все глаза устремились согласно с его рукой. Режущий Бивень незаметно отходит и не оборачивается на громкий ах за спиной. Бегущий Кабан, похоже, не смог забросить гиену. Выпало что-то другое. И по этому поводу разгорается новый спор вперемешку со всплесками хохота. Но Режущий Бивень уже далеко. Он идёт спать.
Однако трудно уснуть при таком шуме. Бурлит людское стойбище. Тонкие шкуры на стенах не способны отгородить. Всё ещё гремит музыка, всё ещё хлопают в ладоши женщины и притопывают ногами танцоры, всё ещё спорят спорщики. И всё ещё как будто мечется Липовая Ветка специально для него. Режущий Бивень уже представляет, как будет вздыхать и метаться Степная Лисица, когда он оттащит её… – но неистовый шум мешает сосредоточиться на приятном видении. Опять доносятся громкие споры, опять кричит Бегущий Кабан. Режущий Бивень вспоминает целиком ушедший день. И уходящую ночь. Он вдруг представляет себе, как стоит на позорной площадке, и как бьют по его голове длинной палкой – и из его рта брызжет кровь и сыплются зубы. Ведь любой смог бы его обвинить в непотребстве от имени племени. Любой. И как он мог так опуститься в нечестивых мыслях… Почему до сих пор не сошёлся с хорошей женщиной по обычаям, почему?..
Сон накрывает его вкупе с этим вопросом. И во сне он как раз видит хорошую женщину, но понимает, что теперь эта женщина не для него. От смущения он утратил дар речи, говорит только Чёрная Ива. Предупреждает. После того, как покажется в небе новая звёздочка, люди должны уходить высоко в горы. Режущий Бивень не верит сну: какая звёздочка? Чёрная Ива просто-напросто злится на его непотребные мысли. Да, он виноват. И орёл упал в воду, потому что птице повредили крыло при неловкой поимке. Он пытается разъяснить эти свои возражения Чёрной Иве, но её уже нет, она куда-то исчезла. Он видит только чёрное небо и редкие звёзды на нём. Незнакомые звёзды. Или всё же знакомые? Он не знает. Его сон сгущается, и он полностью проваливается в беззвёздную темноту.
****
Священный дуб растёт рядом с плоской скалой. Заскорузлое могучее дерево вскинуло к небу два толстых сука, издали очень похожих на молодые рога оленя, которым ещё раздаваться вширь. А между рогами, там и вовсе случилось чудо. Туда, в развилку, ветер нанёс со скалы землю и песок, и там, в развилке дуба, теперь растёт берёзка. Как дочка у старика. Больше нигде Еохор такого не видел, нигде никогда, хотя много чудес на земле. Весьма много.
Однако он пришёл рано. Солнце ещё не встало, но небо на восходе уже окрасилось желтизной, дневное светило готовится к выходу, и шаман тоже готовится.
Он долго беседовал наедине с Кручёным Рогом. Он хотел выведать, что знает шаман горных братьев о грядущем потопе, и как там готовятся. Оказалось, никак не готовятся. Не ведают вовсе. Ихний шаман никому ничего не сказал, даже старейшинам. Это странно. Хотя и сам Еохор тоже лишнего не болтал, только про знак Орла сообщил. А у горных братьев, выходит, и знаков не было. Неужели потоп их и вовсе не коснётся? Но ведь девочка говорила: кругом вода, одна только гора возвышается в той воде, дальше всюду вода. Наверное, и в стране горных братьев тоже будет вода. Почему же тогда не прислал никаких сообщений ихний шаман? Вот загадка. И её теперь надо разрешить.
Священный дуб растёт здесь давным-давно. Ещё дед деда Еохора видел его таким же могучим. Разве что дочка-берёзка тогда не росла. Но сам дуб много старше. Многим-многим поколениям людей уже служит, как и его брат-близнец у горных братьев. Когда-то, когда расходилось надвое прежде общее племя, когда предки нынешних горных братьев отправились в горы, тогда прежние шаманы разыскали два ростка дуба. Один здесь посадили, а другой унесли с собой горные братья. Теперь тот, другой, растёт в их стране, возле похожей скалы. И тоже служит людям. Оба дуба служат. Вместе.
Однако настала пора уже действовать. Вот-вот появится солнце. Еохор разжёг костерок в трёх шагах от подножия дуба, подсыпал туда благовония и бросил дары духам. Сладкий дымок едва начал куриться, как на восходе показался край солнца. Как раз над страной горных братьев. Еохор достал варган.
Он взял губами ножку варгана, слегка придерживая её левой рукой. А правой натянул оленью жилу и дёрнул. Тут же родился звук. Полилась песня. Особая песня. Будто дух жаворонка распелся над степью. Дубу нравится песня жаворонка. Всегда готов её слушать. А теперь запел другой жаворонок. Теперь будто поёт птица-дух, та, что носит шамана в его горних странствиях. И сейчас понесла куда-то туда, где всё едино, то, что по-разному проявляется тут. Кусочек священной щепы с надпиленной пластиной, рука шамана, его губы, оленья жила, мелодия жаворонка – всё это вместе, всё это льётся одним частым дыханием, все проявления слились к началу, к единому, к общему – и заслушался дуб. Заслушалось небо. Заслушалась степь. Сам шаман тоже заслушался. Нравится всем этот чудный жаворонок. Нравится его песня. Всех она поглотила. Все готовы отозваться. И могучее дерево готово. Проснулось. Его дух готов подпевать, когда все так поют. Все как одно. Не передать эту песню никак по-другому. Не запомнить и не перепеть. Каждый раз сама рождается. Сама вдруг дышит. Сама движет пальцами Еохора, и пальцы стараются, пальцы дышат в ответ. И дуб тоже старается, загудел. Соглашается дуб: мы все есть одно. Только разные проявления одного и того же. Спим мы на этой земле наших снов, под этим сонным небом. Но иногда просыпаемся. Когда нас зовут. Позвал Еохор. Умеет он звать. Назначен для этого.
Сыграл шаман. Отложил варган и подступил к дубу. Подарок к корням положил, священное зелье, завёрнутое в лоскуток медвежьей шкуры. Пусть нюхает дуб. Пусть вдыхает. И пусть поможет шаману, как тому нужно. Должен помочь. Очень ведь нужно.
Где-то там вдалеке, во многих днях пути на восход, в горах, в стране горных братьев, там к такому же дубу, близнецу этого, должен сейчас подступить шаман горных братьев. Так уговорено. Так должно быть. И если оба дуба проснулись от зимней спячки, если шаманы их разбудили своими варганами, тогда древесные братья помогут людям. Как всегда помогали. Как должно быть.
Шаман обнял дерево. Могучее дерево толщиной в два обхвата, шаманских рук не хватило на всё, но ему и не нужно, ему достаточно этого. Он прижал ухо к коре и услышал гудение. «Брат не спит. Брат проснулся. Брат должен помочь», – зашептал шаман. И стал вслушиваться.
Что-то происходило. Кажется, дуб отзывался. Кажется, был готов помочь. Шаман отступил, поднял с земли свой бубен и с боем пошёл вокруг дуба. А где-то там, в стране горных братьев, также само пошёл вокруг дуба ихний шаман. Им нужно услышать друг друга. Сначала священным дубам, потом им.
Шаман сделал много кругов. Сколько, никто не считает. Когда бубен бьёт, тогда ум отдыхает, тогда выступает не-ум, тогда считать некому. Но что-то вдруг сообщает, что хватит, достаточно, и можно уже отложить для отдыха бубен, можно снова обнять мощный дуб – тот готов теперь слушать. И готов отвечать.
Первым делом приветствие. Еохор шепчет приветствие обоим священным дубам, а после просит направить приветствие людскому шаману Глазастой Рыси. Внутри у него звенит, там ещё вроде как бьёт некий бубен, уже не его, уже каменный, общий, бубен всего этого мира, бубен Существования, сердце Существования, и это сердце, оно гонит кровь от дуба к дубу, деревья слышат друг друга, как они могут, и слышат прижавшихся к ним людей. Еохор явственно ощущает гул, будто могучие камни стучат вдалеке, но эти камни стучат так умело, так правильно, что из их стука сами собою складываются слова. Шаман Глазастая Рысь слышит шамана Еохора и тоже шлёт приветствие. Связь установлена. Можно теперь говорить обо всём. Можно слышать друг друга.
Шаман горных братьев спрашивает первым. «Что такого случилось?» – стучат камни вопрос, и Еохор уже понимает, что Глазастая Рысь не ведает ни о чём. Сразу всё понимает Еохор, сразу много вопросов вперёд понимает, сразу все-все вопросы, всё ему ясно, один он назначен, один только ведает, другим никому не сообщено, и его только люди останутся, одни его люди – но кто же Но-А… ведь он не знает этого имени. «Ведает ли Глазастая Рысь о предстоящем потопе?» – шепчет Еохор и ждёт ответа. «Не ведает», – быстро приходит ответ. «Знает ли имя Но-А?», – новый вопрос. «Нет, не знает». Зато Еохор всё знает, всё-всё понятно, но надо оставить понятное и для ума, для того, кто отдыхает сейчас, кто под дубом, возле костра, рядом с бубном, рядом с варганом, где-то там затерялся, а здесь… здесь безбрежное море и капля в том море, капля знает всё море, море знает всю каплю, но пора возвращаться уже. Пора назад.
Где-то там далеко озадачен шаман горных братьев. Так и не может понять, чего хочет Еохор. Его ум не может понять, а не-умы уже снова ушли, разделились и спрятались. И Еохор уселся на землю, рядом с тлеющим костерком, от которого тянется тонкая струйка дымка, тянется, тянется, пахнет. Еохор снова встаёт, подходит к священному дубу, опять обнимает. «Брат, спасибо тебе», – шепчет дубу Еохор. «Очень людям помог. Люди этого не забудут. Если что нужно для брата, пусть скажет»… Не говорит. Шумят только соки внутри, гудит могучая сила… Радостно дубу стоять под этим солнцем. Радостно уходить корнями глубоко в землю. Радостно вскидывать ветви к высокому небу. Радостно людям служить. И шаману радостно тоже, он обнимает, он шепчет: «Спасибо!» – потом отступает. Погас костерок. Пора уходить.
Еохор шагает назад, к себе, в стойбище. Он улыбается. Опять незадача. Опять ничего не узнал. А всё равно ему радостно. Как тому дубу. Как тем дубам. Здесь ему радостно, теперь ему радостно, а завтра, а послезавтра – кто это ведает, где эти «завтра», где «послезавтра», откуда приходят, куда исчезают. Разве думает небо про «завтра», разве солнце тревожится? Никто не тревожится. И шаман тоже уже позабыл. Пусть будет что будет. Он улыбается. Ему радостно. В этом мире – весна.
Еохор оглядывается по сторонам. Вот летит ворона. Тихо летит, не каркает. «Эй, видишь ты завтра?.. А послезавтра?» – кричит ей шаман. Не видит. Молчит. Никто не видит. Все видят весну. Зачем им это «завтра»? Зачем «послезавтра»? Пускай спит. Пускай прячется… где?..
Шаман вдруг останавливается. Значит, один он только знает про этот потоп. Один он только ведает. Где-то сокрыто в его голове. Или глубже. Где-то… У него вдруг появляется странная мысль. Странная, но очень чёткая. Если один он только ведает, если один он несёт это тяжкое «завтра» в себе, ежели где-то в нём оно прячется – тогда ведь он может уйти, просто уйти из этого мира и унести это страшное «завтра» с собой. Унести в другой мир. Отсюда – в другой. И тогда здесь откуда появится? Не появится вовсе. Не будет. Шаман снова оглядывается по сторонам: видел ли кто-нибудь? Не мог ли подслушать?.. Если надо уйти, он готов… Если всё дело в нём. Если кроме него никто больше не ведает – он сам уйдёт и заберёт с собой. И тогда откуда возьмётся это страшное «завтра»? Откуда возникнет? Кто породит? Не будет тогда. Будет только сегодня. Так надо сделать… Так надо… Но ведь есть ещё девочка… та говорила про одинокую гору в воде… Та говорила, а её отец слышал. Значит, есть уже трое, в которых зиждется «завтра». Такое, каким должно быть. Но если уйти этим трём, тогда «завтра» уйдёт вместе с ними… Не лучше ли так?.. Чем миру погибнуть из-за знающих трёх, не лучше ли этим трём погибнуть ради этого мира? Шаман улыбается: а ведь забавный расклад. Взять и обмануть «завтра». Оставить в дураках… Но тогда надо убить румяную девочку. Это самое тяжкое… сделать румяное лицо бледно-серым, холодным… самое тяжкое… Труд настоящий. Но если так сделать, всё остальное получится просто. Её отец уйдёт сам вслед за нею. Не захочет тут жить без неё. Уйдёт сам от горя. Останется только шаман. Который уже совсем старый. Который и вовсе зажился на этой земле. Наверное, вовсе зажился. Просто будет шаману уйти. Легко и просто. И унести с собой «завтра». Туда унести… Но вот румяная девочка… такой нежный цветок… вся прелесть этого мира… если забрать у них девочку, разве они согласятся, разве не выберут «завтра»? Пусть лучше «завтра», чем девочка, – так ведь многие скажут… Если спросить… Но надо ли спрашивать… Надо ли спрашивать духов?.. Не надо! Ведь ему дали понять… Ему одному. Только ему на всём белом свете. Значит, ему и решать. Значит, всё дело в нём. Он сам должен решить. Сам должен выбрать. От него всё зависит. Как он поступит. Что выберет… Не знает шаман. Но улыбается. Всё же весна. Всё же радостно. Даже ворона-сплетница ни о чём ещё не ведает. Только трое и ведают. Значит, есть выбор. У шамана есть выбор. И он улыбается. Уничтожить в зародыше. Уничтожить, пока не поздно. И мир будет дальше стоять. Такой, какой есть. Прекрасный.
