Текст книги "Первостепь"
Автор книги: Геннадий Падаманс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 52 страниц)
Зубр ходит по траве, жуёт, потом покрывает зубрих, призывая новую жизнь. Или уходит прочь в одиночестве. А после его тело спит, ему снятся сны, потому что душа его бродит и совершает дела. Совершает разные поступки. Душа его говорит и даже смеётся или, иногда, тоскует. Зубр этого не понимает. Он только видит во сне свою будущую судьбу. Если его душа сговорится с душами двуногих или других хищников, тогда зубра настигнут острые палки или чьи-то клыки. Настигнут не его самого, а его грузное тело, к которому он так привык, в котором ему хорошо на этой земле. Нечто подобное ему как раз снилось. Призрачно-неуловимое. Он не хотел соглашаться.
Косматый тревожно открыл глаза. Солнце по-прежнему изливало свой яростный свет, и юные травы благоухали, но что-то ведь изменилось. Смолкли воробьи. Ни одного из них больше не было видно. И не было слышно.
Косматый поднялся на ноги и огляделся. Никаких врагов он не заметил. Своих врагов. А ширококрылый птичий враг с кривым клювом на чёрной голове как молния пронёсся над землёй.
У зубра чесалась спина. Линяла густая зимняя шерсть, ему захотелось потереться о большое дерево, о заскорузлый узловатый ствол старой ольхи, но его глаза нигде не примечали деревьев. Только траву. Косматый сделал несколько ленивых шагов, чтобы размять затёкшие ноги, и снова улёгся. Некуда больше ему спешить. Ни одна тёлка не будет ждать его семени. И сам Косматый больше не ждёт пышущих радостью тёлок. Теперь он ждёт только снов. Потому что его жизнь как будто куда-то перемещается. Куда-то туда, о чём не может он знать. Но может снить.
Тяжёлые веки сомкнулись. Бабочка, лиловый мотылёк, порхала в пустоте. Трепетные крылышки, казалось, вот-вот оборвутся. И невидимый ветер их унесёт. Зубр вздохнул и перескочил в другой сон.
Теперь ему снились сородичи. Прекрасные гордые быки пыхтели в траве и ломали кусты, неудержимые в своей мощи. Но что-то творилось с их мордами, какая-то грусть мерцала в горячих глазах. А над могучими спинами вздымался огромными волнами тяжёлый воздух и прокатывался лавиной в расщелинах между рогами с ужасным воем. Косматый неожиданно вспомнил внутри сна. Вдруг вспомнил всё, от начала и до конца. Это вошло в него с очередным вдохом, влилось целиком слитным комом, так долго не входившее. Теперь он видел. Просто видел, как мотылёк трепещет над бурным морем. И знал, что если мотылёк приводнится на гребень буйной волны, тогда он тоже станет волной, от которой порушится скалистый берег. От которой упадут звёзды и сдвинутся земли. Если б Косматый имел ум двуногого, этот пронырливый ум мог бы ему рассказать, что души зубров узнали о грядущем потопе, только не могут этого истолковать грузным телам. Просто зубры вышли из леса в степь и загодя направились к высоким холмам. Просто зубрята родятся пораньше привычных сроков. Их будет меньше, потому что лишь самые крепкие зубры получили право излить своё семя, самые-самые. И тогда, может быть, кто-нибудь выживет из детёнышей. Души сами решат, кому выжить, а кому вновь податься за силой. Такое мог бы объяснить Косматому его ум, если б умел объяснять человеческим языком. Но зубриный ум подобного не объяснял. Да и зачем, разве так важно знать Косматому, почему осенью ему не позволили излить своё семя. Что дало бы ему это знание? Всё ту же грусть. Всё ту же тоску. И желание противиться неизбежному. Он бы погряз в рассуждениях: почему?! почему?! – и совсем погасил бы последние силы. А так ему лишь снились волны. Огромные волны буйного моря. И лёгкий лиловый мотылёк над бурлящей водой. Мотыльку хотелось упасть на волну и слиться с игривой кипенью, но волна уходила, одна и другая, а мотылёк оставался. А потом показался какой-то забор или стена, или ловушка из каменных глыб. Пойманный зубр с разбегу бился о стену, пытаясь разрушить, но только тщетные искры сыпались от ударов его рогов. В ловушке ещё кто-то был рядом с ним, такой же четвероногий, но серый – и тот как будто попался под гневные рога вместо непробиваемых камней, или так лишь почудилось. Но ведь кто-то пронзительно закричал.
Косматый проснулся. Кричала авдотка, распушив хвост и вибрируя сложенными крыльями. Пучеглазый маленький кулик наткнулся на такую же маленькую вялую змейку и, замотав её своими манёврами, ловко схватил длинным клювом, как червяка. Но обомшелый зубр не оценил птичьей отваги. Ведь зубрам неведом страх змей, они не боятся их яда и презирают ползучих. Поэтому он только сердито вздохнул. Солнце уже уходило за далёкую реку, земля по-прежнему гудела весенним гулом. Хотя, немного прислушавшись, лежебока вдруг понял, что это вовсе не гул, а приглушённый топот множества копыт. Косматый неторопливо поднялся. Возвращаться в стадо он не хотел. Слабым – не хотел. Но где он мог найти теперь силу? Где?.. Он побрёл вперёд, прочь от настигающего стада. Словно вовсе и не зубром он был. Не хотел больше нежной травы. И прохладной воды не хотел. И мычания соблазнительных тёлок… Не хотел. Что-то несло его прочь. Неудержимо несло.
Маленькая трясогузка нагнала странника и уселась на спину. Зубр даже не почувствовал прикосновения. Просто он вдруг увидел изменения в своей растянувшейся тени, на плоской вершине которой кто-то размахивал хвостиком-палочкой. Кому-то он ещё был нужен, хотя бы крохотной птичке, и он специально стал топать ногами грузнее, чтобы побольше живности разбегалось. Птичка тут же спорхнула и поймала какого-то жука, а Косматый остановился, поджидая, покуда она с тем расправится. Тут-то ветерок и донёс отдалённый запах львов. Они двигались навстречу гудящему стаду в надежде на обильную поживу. Косматый не желал оказаться у львов на пути. Давно уже не желал. Тем более в одиночку. Поначалу он захотел заблаговременно повернуть и удирать, всё же вернуться к сородичам, но потом заметил глубокий овраг, в котором вполне мог укрыться от хищных глаз и двигаться дальше своей дорогой.
Овраг встретил его полутьмой. Несколько камушков вместе с землёй осыпались под копытами во время спуска, и навстречу выпорхнул испуганный сыч. Косматый только и успел разглядеть растопыренные мохнатые лапки перед самой своей мордой. Сыч опустился на край оврага над зубром и, поводив круглой пушистой головой по сторонам, принялся кланяться. Зубр двинулся дальше. Разве мог крохотный сыч ему помешать?
Узкое небо над головой быстро темнело. Косматый стал чувствовать себя неуютно. Склоны оврага были крутые, он не видел возможности выбраться. Значит, у него не было выбора. Либо вернуться назад, ко львиному запаху, либо двигаться вперёд. Конечно, он двигался вперёд. Немного успокоившись, зубр припомнил, что у него чешутся бока и спина. Теперь он мог чесаться о крутые глинистые откосы оврага и тут же занялся этим делом. Клочья шерсти оставались на склонах, словно пучки сухой травы, а шкура зубра настолько пропиталась глиной, что он перестал узнавать свой запах. Зато вскоре почувствовал впереди стойкий запах волков. Но почти не колебался. Куда лучше для зубра запах волков, чем запах львов. Хотя ни от тех, ни от других не ждёт он добра. Но что-то внутри Косматого говорило: если он хочет остаться зубром, если намерен когда-то вернуться в стадо – он должен искать себе силу, а не прятаться ото всех. Он должен отбить себе силу у извечных врагов. Сначала отбить у волков, раз они встали у него на пути. То, что у зубра нет настоящих клыков, вовсе не означало, что ему никогда не хочется убивать. Сейчас он понял, что очень даже хотелось. Почти нестерпимо. Куда нестерпимее бледного страха. Совсем как тогда, когда он топтал львят. Совсем как тогда.
Волчий запах усиливался, но самих волков не было видно. Косматый ускорил шаги, засеменил лёгким галопом и выставил вперёд рога. Зубр плохо видит во тьме, враги могли возникнуть совсем неожиданно.
Но враг о нём и не подозревал. Волчицу подвёл её чуткий нюх. Слишком усердно зубр натёрся глиной. Волчица всё же услышала тяжёлую поступь и запоздало высунулась из норы на склоне оврага. Горящие волчьи глаза внезапно оказались на одной высоте с рогами зубра, вспаниковавшему Косматому примерещился волк волков, ему показалось, что перед ним стоит хищник невиданного доселе, поистине львиного размера. Отчаяние рвануло зубра в атаку с немыслимой прытью. Волчица отпрянула в нору, рога зубра с огромной силой ударили мягкую землю, посыпались искры и всё вокруг затряслось, весь овраг задрожал, закачался – и сверху тоже что-то посыпалось, со всех сторон посыпалось на самого зубра – наверное, новые волки запрыгнули на его спину, он ничего уже не соображал, он только выдернул свои рога из мягкого, отступил на шаг и ударил опять – и снова что-то посыпалось. Волчица уклонилась на этот раз тоже, но теперь она испугалась, что бешеный зубр скоро развалит её нору, и не могла рисковать жизнью волчат. Она попыталась выскочить вон, чтобы отвлечь неистового врага и сразиться подальше от беззащитных детёнышей, но её не размявшимся лапам чуть-чуть не достало прыти. Зубр слишком быстро ударил опять, его рог зацепил-таки заднюю ногу волчицы, проткнул насквозь, подхватил, прокрутил в воздухе – и волчье мясо лопнуло, освободилось от рога, а волчица взлетела как птица. Вернее, уже падала. Но ей казалось, что она зависла в воздухе, невесомая, и падает очень долго, потемневший мир застыл перед ней, мир из огромной мутной головы зубра с рогами, и этот мир как будто хочет что-то сказать ей, такое важное, гораздо важнее того, что ей предстоит опуститься на лапы… Она всё равно опустилась на лапы, не чувствуя никакой боли, но она не могла уже уклониться, потому что увидела смерть. На этот раз – свою смерть. Впервые. Запоздалый помощник прыгнул сверху на зубра, но волчица уже не распознавала впившегося в зубриную холку Серого. Слишком поздно он подоспел. Ей уже всё равно. Паникующий травоед понёсся прочь, пытаясь сбросить со своей спины нового волка. Копыта прошлись по равнодушному телу волчицы, оно оказалось мягче земли, такое податливое. Обезумевший зубр врезался в стену оврага, и Серый слетел с его холки, как пёрышко, ударился о землю, но тут же вскочил. Косматый не знал, что волки способны летать, словно мухи. У него не было времени на усвоение нового знания. Оглушённый ударом побольше волка, он развернулся на ощупь и кинулся наутёк. Или в атаку. Он сам не знал, куда кинулся. Просто нёсся со всех ног и готов был всё сокрушить на пути. Всё и вся. Но кроме извилистых стен, ничто не осмелилось больше перечить. Он бодал стены. Покуда не выдохся. Однако это случилось не скоро.
Теперь он почувствовал боль. И почувствовал прошлый страх. Волк успел разодрать ему холку, рана саднила. А крепкая голова неприятно звенела, словно что-то внутри неё сорвалось с опор и болталось само по себе. Косматый остановился, тщательно втянул воздух ноздрями, но внутри оврага не было чуждых запахов. Зубр успокоился. Его сила опять была с ним. Одним махом он разделался с волчьим семейством. И уже этим гордился. Как только может гордиться зубр. А сверху закапал дождик, принялся остужать горячее тело. Косматый двинулся вперёд. Опять он никого не боялся, опять был готов к любому препятствию.
Но препятствий не попадалось на пути. Хотя двуногие уже вышли с острыми палками в руках. Разожгли свой неслышный и невидимый отсюда костёр. А один из двуногих был совсем рядом. Но остывший зубр ничего не желал об этом знать. Главное, у него опять была прежняя сила. Спокойно бурлила в жилах.
Двуногий сидел на корточках на дне оврага и глядел в сторону от медленно приближающегося зубра. Зубр тоже не видел его в темноте, и только когда услышал кряхтенье совсем рядом со своей мордой, то угрожающе замычал. Двуногий проворно вскочил на ноги, в его руках оказалась острая палка, она мгновенно присвистнула и тут же воткнулась в стену оврага так быстро, что Косматый не успел даже мотнуть головой. Толком не различая, куда, он бросился на двуногого. Тот как-то странно заковылял и полез вверх по склону, путаясь в своих двух ногах. Косматый не мог устремиться за ним, склон в темноте для него выглядел слишком крутым. Зато зубр, скорее со смехом, чем с яростью, наподдал рогами под зад замешкавшемуся двуногому, и тот камнем вылетел из оврага в степь с каким-то странным треском, словно лопнула его приспущенная шкура. Он торопливо куда-то пополз, но Косматый не мог уже этого видеть. Он почувствовал крепкий запах дерьма, человечьего дерьма – и тут же поверх этого запаха наложил свою кучу. Так делают львы и медведи. И зубр тоже так сделал. Потому что с ним была сила. И больше не было ему дела до двуногой букашки. Теперь он уже будто видел, как днём вернётся в стадо и почешет крепкие рога о рёбра давних врагов. Он жаждал выбраться из бесконечного оврага и вскоре и впрямь обнаружил выход. И сразу же повернул туда, куда теперь, наверное, направлялась вся степь. И львы, и гиены, и двуногие. Но одна волчица не могла уже туда направиться. И перепуганный двуногий тоже не мог. Зубр отобрал их хищные силы, чтобы вскоре вогнать в соблазнительных тёлок и передать новым зубрам. Как только тёлки будут готовы так же, как он. Потому что зубрам здесь хорошо, на этой земле. Даже без солнца. Даже под дождиком. Косматый вдыхал ночной воздух своей мощной грудью и упоительно чувствовал, как ему хорошо.
****
Сосновый Корень оказался прав: дождь действительно начался, но не такой уж и сильный, попросту детский дождик-малыш, который можно не воспринимать всерьёз. Угольки по краям костра сначала обиженно зашипели, а потом и вовсе перестали замечать изредка падающие сверху капли. И охотники тоже перестали их замечать. Но Сосновый Корень взял копьё и ушёл в темноту. Он немного не в себе после того, как угодил ногой в старую нору хомяка и едва не расшиб лоб об землю под дружный хохот товарищей. После такого случая пришлось развести костёр и устраиваться на ночлег. Всё равно все звери окрест уже были предупреждены о неловких охотниках.
Режущий Бивень глядит на огонь. Он почти не участвует в разговоре, только для виду поддакивает иногда. Лишь троих человек он сумел уговорить пойти с ним на охоту, все остальные, почесав лоб, заявляли, что не выйдут из стойбища без надёжных примет. Хороших примет и вправду не было, но когда мамона кончилось, приходится выходить на охоту и без хороших примет. Лишь бы не было примет плохих. Но вот Сосновый Корень нелепо споткнулся. И это уже примета плохая. Трясёт-Хвостом и Рогач собирались спросить, не стоит ли возвращаться – он это чувствовал, их неуверенность, но так быстро вернуться назад означало бы подвергнуться молчаливым насмешкам… Никто не растаял бы от дружелюбных насмешек, никто… Но ведь Режущий Бивень решил принести вдове свежего мяса, ей нужна хорошая пища, чтобы её молоко было сытным, чтобы выкормить малыша. Он добудет для неё мясо. И для себя.
Да, добудет мясо. Для вдовы. Он думает о вдове, старается думать об этом, но всё равно голова его раздвоилась. Голова, но не сердце. В сердце одна только девочка с алыми щёками. Как смешно она говорила: «Я… я…» «Я» – детское слово. Нежное, как все дети. Дитё, когда появляется в этот мир, кричит от изумления и неожиданности: «Й-а! Й-а!» То, что родилось, есть «я», этот крик. Но потом оно становится женщиной или охотником, после, когда пройдёт посвящение и вберёт силу. Тогда говорит другие слова, взрослые. Иногда оно даёт клятвы, от которых не отступить. Потому лучше думать о мясе, о зубре, ведь охотник не может покинуть тропу, которую выбрал. Не может.
Рогач что-то спросил, а он не расслышал. Скомкано улыбнулся, буркнул себе под нос нечто нечленораздельное – и оба его собеседника едва не рассмеялись. Рогач поправил усы, свою гордость, ведь он из клана Оленя, для них усы означают рога – и принялся дальше рассказывать. Режущий Бивень стал вслушиваться. Нельзя, чтобы отряд распадался. И без того Сосновый Корень ушёл.
Рогач рассказывает о Недоступной земле солнечного восхода. Он часто об этом рассказывает с самого детства. Много раз подбивал молодых охотников отправиться с ним далеко-далеко в том направлении. Но кто решится идти сквозь враждебные земли. И зачем? Достаточно слушать рассказы. Родная земля всегда лучше. Она не обидит и защитит. Тем более, что в той недоступной земле огромные медведи носятся быстрее лошадей и убивают любых охотников. У тамошних львов растут бивни книзу, а невообразимо гигантские громовые птицы похищают детей перед бурями. Интересная, конечно, земля. Но уж очень опасная. Безусую молодёжь, стремящуюся к подвигам, можно прельстить такими рассказами, но не Режущего Бивня. Он опять беспокоится о предстоящей охоте. Куда пропал Сосновый Корень? Что ищет в темноте? И почему отбился?..
Им нужен отбившийся зубр. Когда стадо выходит телиться, нельзя тревожить беременных тёлок. Все это знают. И люди, и звери. Зубры сами изгонят из своего стада тех, кто уже предназначен охотникам. Так они откупаются, чтобы не беспокоили будущих матерей. Дело охотников лишь отыскать выданных им изгоев. Обычно такие слоняются вокруг стада, прячутся по кустам, перелескам или в оврагах. Надо лишь не опоздать, не пропустить вперёд львов, для которых всегда приметы хорошие.
Режущий Бивень опять упустил нить разговора. Очнувшись от своих дум, он с удивлением замечает, что говорит уже Трясёт-Хвостом. Этот из клана Сазана, рыбак, пришёл погостить в Зимнее стойбище и поддался на уговоры Режущего Бивня поохотиться на зубров. Наверное, потому и поддался, что понятия не имеет о важности охотничьих примет. Иначе бы насторожился, как все. Но у рыбаков другие заботы. Рыбацкие. И охотятся они по-другому. Трясёт-Хвостом повествует, как их мальчишки выходили баклана с пораненным крылом и стали использовать его на рыбалке. Обвязали горло бечёвкой, не туго, но и не просторно – и теперь баклан не может проглотить крупную рыбу, только мелкую рыбёшку. Крупную рыбу мальчишки вытаскивают обратно у него из глотки. Он ныряет из лодки, привязанный за лапу, и ловит рыбу для мальчишек. А старики ворчат, что так мальчишки совсем обленятся и ничему путному не научатся. Старики недовольны.
Рогач прерывает рассказ возмущённым возгласом. Ему непонятно, почему старики недовольны. Опять схватившись рукой за усы, он вопрошает:
– Разве плохо так ловить рыбу? Даже любая женщина сможет.
Трясёт-Хвостом глядит на него с укоризной в глазах:
– Вот-вот… И все обленятся. Разве мало у нас рыбы, а? Разве так трудно поймать её честно, не обижая птицу? Надо только уметь. Тогда всегда будет хороший улов. И ни к чему мучить птиц. Их души могут нам отомстить. Очень непросто получить их разрешение. Они нам не преданы здесь. Вы же, охотники, тоже убиваете зубров сами, а не пускаете вперёд волков или других зверей. Позор охотнику, когда он не может добыть добычу сам, когда изнежился, как девушка. И позор рыбаку. Нельзя, чтобы мужчины обленились и стали жирными и неповоротливыми. За что нас будут любить наши женщины, таких жирных, особенно если сами смогут рыбачить? На что мы будем им нужны? Тогда женщины вообще прогонят мужчин!..
Под такую страстную речь Режущий Бивень смыкает глаза. Слова рыбака начинают отскакивать от его головы, удаляться, мелькать где-то вдали. Просто шуршать неразличимо. Но потом одним ухом он слышит ответ Рогача про каких-то львиц на охоте, про то, как они запрыгивают на спины лошадям, и лошади тащат на хребте тяжесть нескольких человек. Пускай себе тащат. А перед Режущим Бивнем, перед его сомкнутым взором появляются смутные тени. И одна из них улыбается. Одна тень кажется очень знакомой, но Режущий Бивень почему-то не хочет её узнавать. Никак не хочет. Он следит за другой тенью. Маленькой. Четвероногой. Волчицей.
Она тоже его узнала. Это Подруга. Её выразительные глаза полны печали, она пристально смотрит из темноты, смотрит и смотрит – а он не может встретиться с этим взглядом, он пытается вырваться, но зелёные волчьи глаза неотвратимо преследуют его всюду, со всех сторон. И тогда он перестаёт прятаться. Всё равно это ведь бесполезно. Он тоже глядит волчице в глаза – и цвет этих глаз сразу меняется, её зрачки расплываются мутными огоньками, а потом превращаются в красные пятна, кроваво-красные пятна, и начинают хрипеть. Громко-громко хрипеть.
Режущий Бивень испуганно открывает глаза. Задремав, он слегка наклонился к огню, и языки низкого пламени полыхают совсем рядом с его лицом. Он отстраняется от костра.
Его спутники уже улеглись и спят. Рогач неприятно сопит во сне. Режущий Бивень морщится. Хороший охотник всегда спит бесшумно. Но в клане Оленя нет хороших охотников. У них и мужчины, и женщины здорово разбираются в травах и в ягодах, во всевозможных грибах и в орехах, а ещё мужчины гордятся своими усами. И сопят на охоте… Плохая примета. Ещё одна плохая примета, ещё одна… Режущий Бивень отодвигается подальше от костра и тоже хочет лечь спать, но вспоминает о Сосновом Корне. И тут же невдалеке слышится шум, словно Сосновый Корень отзывается на его думу. Будто что-то трещит и сыплется. Стучат копыта, раздаётся вскрик. Режущий Бивень вскакивает на ноги, хватает копьё и осторожно идёт в сторону шума. Но теперь уже всё стихло, и вскоре он вынужден остановиться, чтобы получше прислушаться.
Навстречу бежит человек. Но шаги его трудно узнать. Если это Сосновый Корень, тогда почему он так спотыкается? Ранен? Зыбкая дрожь пробегает по телу охотника, ноги словно окаменели. Мало ли кто может шастать по ночам… Однако Режущий Бивень держит себя в руках, вглядывается пристальнее, до рези в глазах. И распознаёт силуэт Соснового Корня. Просто тот где-то оставил копьё и обеими руками поддерживает штаны, будто кучу в них наложил и опасается растрясти драгоценное. Но Режущему Бивню не до смеха. Раз Сосновый Корень хромает, значит, у них в наличии ещё одна дурная примета. И ему от злости хочется стукнуть себя самого по голове. Но ничего уже не поделаешь.
Сосновый Корень останавливается, не дойдя трёх шагов. Испуганно взирает исподлобья. В темноте не так-то просто различить выражение его спрятанных глаз, но сам воздух напоён страхом. Обе ноги Соснового Корня в тёмных подтёках, штаны разорваны сзади. Какой-то зверь наподдал ему рогами под зад. Конечно же, зубр.
– Сосновый Корень промахнулся, – говорит первым Сосновый Корень. И добавляет: – В упор не попал.
Режущий Бивень мягко берёт его под руку, ведёт к огню. Вроде бы непохоже, что Сосновый Корень так уж сильно ранен. Возможно, отделался пустяками. Но из него так и прёт отчаяние. Он не может молчать и мямлит:
– Сосновый Корень – никудышный охотник. Дух дал ему знать. Сначала прозевал зубра, а потом промахнулся копьём с нескольких шагов. Никудышный охотник. Дух отклонил копьё. Он… (он давится горькими словами, кашляет и не может откашляться; потом, наконец, смачно сплёвывает) …Зубр вышвырнул охотника из оврага словно кучку сухого помёта. Он… (твёрдость опять покидает его, где-то витает поблизости, но он больше не может её ухватить и доканчивает совсем обречённо) …Он не сможет поразить зверя… Он сам поражён. Он… Он виноват. (Он глубоко вздыхает, но глядит прямо в глаза своему другу. Он должен признаться. Обязан.) Он… больше не охотник. Женщины поднимут его на смех.
Теперь он высказался до конца и решительно отталкивается от поддержки Режущего Бивня, вырывает у него свою руку и самостоятельно идёт к огню. Но его штаны, про которые он, видимо, позабыл, тут же сползают. Он спотыкается и едва не падает прямо в костёр. Режущий Бивень мог бы расхохотаться – но ему не до смеха. Ведь это его лучший друг. Как Львиный Хвост. Сказать такие слова – то же самое, что признаться в серьёзной болезни. Его друга надо лечить. И немедленно.
Только что спавшие уже на ногах. Протирают глаза.
– Случилась беда, – говорит им Режущий Бивень, и они как будто бы сразу всё понимают. Оглядывают вместе с ним раны Соснового Корня при свете костра. Пустяковые раны.
– Ерундовые твои раны, Сосновый Корень, – с удивлением произносит Рогач.
– Ерундовые, – поддакивает Режущий Бивень. – А копьё сделаешь новое.
Сосновый Корень мрачно усмехается и сплёвывает в костёр излишний гнев:
– Сосновый Корень промахнулся… Дух отвёл его копьё. Он прозевал зубра. Он стискивает зубы, словно от боли. Наверное, ему и в самом деле больно, гораздо больнее, чем если бы зубр выпустил его кишки наружу. И его спутники понимают, что он ничуть не шутит. Для охотника это вопрос жизни и смерти. Это может быть хуже, чем колдовство.
– Что, Режущий Бивень, возвращаемся в стойбище? – нарушает гнетущую тишину Рогач. Трясёт-Хвостом, махнув рукой, вторит:
– Теперь ему не до охоты.
Они правы. Режущий Бивень не отвечает. На него смотрят здесь как на главного. Он должен принять решение. А решение, как будто, только одно. Выбора нет. Немедленно отвести Соснового Корня к шаману и очиститься самим. Не до насмешек уже. Да и над таким не смеются. Режущий Бивень готов произнести: «Возвращаемся», – но слова застревают в горле. Сосновый Корень ведь его друг, и всё же есть ещё один способ, на который он мог бы решиться… Вдруг у шамана не выйдет… Ведь зубр уйдёт. Он мог бы решиться, он мог бы… у него пересохло во рту, слова присохли к гортани… Его прежнее имя – Сверкающий Глаз. Он всё же должен попробовать, но как это выговорить… поверят ли они ему?.. Решительно сглотнув, он говорит:
– Мы сами поможем Сосновому Корню. Иначе зубр уйдёт.
Все трое глядят на него с нескрываемым изумлением. Даже Сосновый Корень выкатил опущенные глаза. И Режущий Бивень принимает решение, уже принял, а теперь лишь высказывает вслух:
– Назад пути нет. Вы вдвоём отведёте Соснового Корня в перелесок. Соорудите ему помост на сосне и набросайте можжевеловых веток. А потом возвращайтесь, берите след зубра и спешите мне на подмогу.
Всё ещё изумлённые, Рогач и Трясёт-Хвостом без единого слова подхватывают оружие. Они готовы идти, но Сосновый Корень застыл. Не шевелится. Пустыми выкаченными глазами зрит во тьму, и то, о чём здесь говорили, наверное, не про него. Про кого-то другого.
– Возьми это копьё, Сосновый Корень. Оно даст тебе силы. У меня останется Лук.
И снова Сосновый Корень не слышит. Трясёт-Хвостом достал из походной сумки иголку и чёрную нитку из кручёного конского волоса, развернул пострадавшего задом к свету костра, стал торопливо зашивать разодранные штаны. Руки Соснового Корня освободились, Режущий Бивень хочет вложить ему в ладонь копьё, но Сосновый Корень не видит его. Тогда, выждав момент, когда Трясёт-Хвостом выдернул иголку, Режущий Бивень резко хлопает Соснового Корня по плечу и кричит ему прямо в ухо:
– Очнись!
Сосновый Корень полусонно поворачивает голову и вдруг вымученно улыбается:
– Пусть Режущий Бивень оставит своё копьё себе, – медленно говорит он. – Сосновый Корень ничего не станет осквернять. Он сделает сам, как надо – или умрёт.
Это слова охотника. Рассуждать больше не о чем. Режущий Бивень забрасывает на спину колчан со стрелами, продевает руки в петли тесёмок, затем одевает Лук на плечо, водружает на голову волчарник, волчий наголовник, и уходит. Копьё тоже остаётся в его руке. Сосновому Корню с двумя провожатыми идти в другую сторону. Они уже позади. Нельзя оглядываться.
До утренней зари ещё долго. По-прежнему накрапывает мелкий дождик, ни зги не видать. Режущий Бивень наконец соображает, что в такой темноте он след не возьмёт. А к утру дождик вовсе может след уничтожить. Но охотнику боязно спускаться в овраг. Легко оступиться на скользком отвесном спуске и повредить ногу – дурных примет было достаточно. Режущий Бивень уже уверен, что запросто повредит ногу, почему-то уверен, хотя ведь он мог бы спуститься, как пить дать. Но вместо этого он остановился и размышляет. Ему кажется, что лучше всего на его месте двигаться вдоль оврага поверху, но как он определит, в какую сторону направился обидчик Соснового Корня? Ведь он даже не удосужился об этом спросить самого пострадавшего. Наверное, изгнанный злобный зубр удалялся от стада, но всё же Режущему Бивню придётся спускаться вниз. Он должен знать наверняка.
Оглушительный львиный рык прокатывается над землёй, и охотник невольно вздрагивает. И тут же приходит решение. Ни разу в жизни он так не делал, ещё ни разу – но когда-то же нужно попробовать. Разве есть выбор? Он уже положил на землю копьё, снял волчарник, скинул Лук и стрелы, стянул через голову медвежью накидку. По голой спине стучат капельки дождя, стекают к пояснице, попадают на грудь и на живот. Режущий Бивень неподвижно застыл. Как скала. Режущий Бивень – Сверкающий Глаз из клана Медведя. Его время пришло. Он опускается на землю, ложится на бок, головой к восходу, подтягивает колени к груди. Он набрасывает на голову медвежью накидку, оставляя открытой макушку, и затем обхватывает колени руками. Теперь он должен остановить мир и вызвать великого предка. Убрать все мысли, не сомневаться, не слышать, не глазеть. Тёмная ночь раскинулась над ним, над медвежьей накидкой, косой дождик шелестит в траве. Он останавливает ночь и останавливает дождик. Они остаются где-то вдали, где-то там, где-то… слов в голове больше нет, звуков, запахов, ощущений, ничего… Пустота. Пустоты тоже нет. Ничего. Только намерение. ВИЖУ.
Толчки. Голова сотрясается изнутри или весь мир сотрясается изнутри – и вдруг что-то выходит через макушку, со свистом вырывается на свободу. И очумело глядит.
Действительно, некто видит. Свидетельствует. Степь внизу светится призрачным светом, будто на небе сияет полная луна. Извилистой лентой вьётся овраг. Трое людей движутся к перелеску, душа одного отстаёт. Душа только мошка в человеческом облике, хлипкая мошка… Львицы в другой стороне нюхают ветер… Грохочущий визг катится волнами шире и шире. Летучая мышь отчаянно ищет ночную бабочку. Сердитый зубр глядит кверху, остановился и задрал морду к небу. К тому, что, наверное, небо. Рога светятся человеческой кровью… Кто-то вымолвил: «ТЫ!»
Призрачный мир разрушается с треском и стуками, запах прелой медвежьей шкуры ударил в нос. Режущий Бивень стаскивает с лица накидку и, пошатываясь, приподнимается. Его голова звенит каменной пустотой, но внутри пустоты болтается неприкаянно одинокая мысль: «Теперь знаю».
Он знает. Зубр выбрался из оврага и направился к восходу. Он может нагнать того к утру, ежели поторопится.
И если львицы не устроят охоту на его зверя. Они, наверное, не способны разглядывать сверху, но у них лучше нюх.
****
Блестящий хохлатый чибис замер в траве, а потом повернул голову назад и спрятал клюв среди перьев спины, превратившись в болотную кочку. Пёстрый Фазан бесшумным движением попытался достать из-за спины дротик – и чёрная кочка тут же ожила и пустилась наутёк на длинных ногах. Охотник усмехнулся и не стал метать дротик вдогонку. Он осмотрел место, где только что была птица, но ничего интересного не обнаружил. И отправился дальше своей дорогой.
