Текст книги "Первостепь"

Автор книги: Геннадий Падаманс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 52 страниц)

****

На позорной площадке стоит Бегущий Кабан. В его руках дубовая палка длиной в его рост. Мрачное лицо пытается сохранять бесстрастное выражение, но тусклые глаза под прикрытием низких угловатых век потихоньку обшаривают стойбище перед собой. Бегущий Кабан опозорен. И он не может дождаться появления своего противника.

Бегущий Кабан – самый страстный игрок. Всё может забыть он ради игры. Этой ночью забыл жену. А когда наутро вернулся в своё жилище, то обнаружил чужие следы. Его жена провела ночь с любовником, покуда Бегущий Кабан швырял кости в надежде на четырёх всепобеждающих гиен. С ним поступили, как поступают гиены, за которых он ратовал. Но Бегущий Кабан не только игрок, но и охотник. Он сумел распознать неосторожный след наглеца. И назвал всем его имя. Это Бычий Пузырь из клана Зубра.

У Бычьего Пузыря теперь только два выхода. Он может отказываться от прелюбодеяния, и тогда должен будет испить напиток духов, чтобы духи подтвердили или отвергли его правоту. Но не всякий решится на подобное испытание. Благоразумнее сразу же принять вызов. Тогда голове придётся выдержать удар палки Бегущего Кабана. И уже после этого, может быть, сам Бегущий Кабан вынужден будет подставить голову. И, как знать, не лишится ли он жены навсегда, сможет ли отстоять свою честь. Упавший – виновен. Никто не знает заранее, чью сторону всё же примут духи. Быть может, они посчитают, что Бегущий Кабан стал плохим мужем, и тогда сокрушающий удар нанесёт Бычий Пузырь.

Бегущий Кабан давно не брил своих когда-то лоснящихся щёк человека-обжоры. Теперь его щёки покрыты густой рыжеватой щетиной. Некрупный широкий нос немного вздёрнут кверху, рот полуоткрыт, обнажая крепкие зубы, всегда готовые укусить. Но на этот раз укусить должна палка.

Солнце уже осияло свежим весенним теплом людское стойбище и теперь с любопытством следит издалека за всегдашней степной копотнёй. Наверное, оно ещё не разглядело палку в руках у Бегущего Кабана, но вот коршун и Белый Стервятник в синем утреннем небе постоянно кружат высоко над головами людей, предчувствуя кровь. И две верных синицы, неразлучницы с детства, тренькают друг перед дружкой на верхушке ближнего чума, на торчащих кверху концах жердей. Синицы, наоборот, не понимают такого и хотят поглазеть.

Режущий Бивень тоже пришёл поглядеть, как и все обитатели стойбища, от мала до велика. Бычий Пузырь подходит последним. Невысокий широкоплечий мужчина, крепкий и немного грузный. Округлый. Руки со вздутыми мускулами, ноги толстые, как у быка. Но в глазах не присутствует сила, Режущий Бивень заметил с первого взгляда, что-то сразу ёкнуло в голове и откуда-то выползла юркая мысль: «Не устоит».

Бычий Пузырь долго подыскивал палку. Это у его противника палка всегда наготове, а он, наверное, полагал, что ему-то такое оружие не понадобится. Не успел разыскать дуб, упросил о помощи светлый тополиный сук.

В людской толпе много новых лиц. Давно уже Режущий Бивень не видел Умелого Камня, великого лекаря Зубров. И Степную Лисицу он давно не видел, хотя давеча и вспоминал её маслянистое лицо. Но она на него не глядит, у неё нынче уже имеется муж, а вот вдова Летняя Роса с младенцем на руках… их взгляды неожиданно встречаются, у неё прекрасные голубые глаза, немного туманные, с поволокой. Ей тяжко сейчас.

Противники стали один напротив другого, оперлись о свои палки, опробовали землю ногами, прося поддержки. Толпа затаила дыхание. Солнце скрылось за длинным тупоконечным облаком наподобие гигантской палицы, не желая разглядывать суету, земле же некуда скрыться. Два тела не поделили между собой третье, и сейчас намерены поделить. Мать-земля станет свидетельницей, примет кровь виноватого. Куда ей деваться?

Бегущий Кабан отвёл назад свою палку, готовясь к удару. Бычий Пузырь приподнял опущенную было голову, пытаясь изобразить насмешку или даже презрение, но получилось нечто другое, скользящая неуверенность и слабая надежда. Дубовая палка описывает в воздухе резкий полукруг и с треском ломается пополам на черноволосой голове. Бычий Пузырь оседает, словно раздумывая, упасть или ответить – и решает упасть. Он не выпустил своей палки из рук, но его глаза закрылись, а по лицу потекла обильная кровь. И по волосам потекла, стекая струйками на землю и оскверняя стойбище. Люди в безмолвии ждут. Бычий Пузырь ещё может открыть глаза и подняться, его тополиная палка тоже имеет право проверить крепость чужой головы… Степная Лисица первой изъявляет жалость. Склоняется над лежащим мужчиной, пытается приподнять. Другие женщины подходят ей на помощь, хватают обмякшего Бычьего Пузыря за руки и за ноги и утаскивают прочь. Виновницы поединка нет среди них. Она дожидается в чуме развязки событий. Муж сейчас к ней вернётся и проучит её, если ещё не выплеснул весь свой гнев на любовника, который не смог её защитить.

Люди расходятся. Земля осквернена, и сегодня не будет здесь пляски Зубра. Один поверженный Зубр оставил широкий окровавленный след, и это тоже является знаком, но не для всех. Земля должна быть очищена.

Режущий Бивень придумал себе занятие. Он поможет молодой вдове Большеглазого Сыча. Сделает для неё иголку и шило, чтобы она могла сшить первую одежду своему сыну, и ещё сделает лощило для выделки красивых шкур. В Костяной яме он выбирает подходящий кусок, надпиливает нужный размер и ломает кость об колено. Теперь нужно прорезать острым резцом очертания иголки, чтобы потом её выломать из куска кости. Однако прежде чем выламывать, лучше сразу просверлить дырочку для ушка, чтобы потом иголка не обломилась. Для сверления дырки желателен помощник, который будет прочно держать заготовку. Но когда нет жены, нет под рукой и помощника. Режущий Бивень осматривается вокруг, кого бы позвать на подмогу, но с удивлением замечает, что стойбище будто бы опустело. С его стороны никого не видать. Но куда они все подевались?

В общей мастерской (открытой площадке около Костяной ямы) нанесено и приволочено много плоских камней-наковален. Тут же вкопано стоймя несколько больших костей мамонта, потому что на таких столах удобнее обрабатывать инструменты. Раз нету помощника, то Режущий Бивень кладёт свою заготовку на плоский камень и усаживается на её краешек, прижимая весом своего тела. Обе руки свободны, он может просверлить и один сам без чужой помощи. Выскоблив в кости маленькую воронку, он начинает сверлить её основание, но судьба против его начинания. Ломается остриё свёрлышка. Он ищет в своей сумке другое, но ещё до того, как туда полезть, сразу чувствует, что другого свёрлышка нет, сломалось последнее. Ведь когда он в последний раз сверлил? Когда он вообще что-нибудь делал из камня или из кости? Ему даже трудно припомнить, когда.

Вытачивать новое свёрлышко не очень-то хочется. Кропотливое дело. Просить у других инструменты не полагается. Стыдно. Значит, либо ему придётся отказаться от затеи с иголкой, либо он вынужден сделать сверло.

Подходящие камни остались возле чума. Режущий Бивень решает идти за камнями, но, по пути, завидев толпу, сворачивает. Что-то снова стряслось. Судя по зловещей тишине, повисшей над людьми, что-то необычно серьёзное.

Режущий Бивень обнаруживает прореху в людском кольце и протискивается в середину.

Бычий Пузырь сидит на невысоком камне. С его лица смыли кровь, но его глаза совершенно пусты. Его лицо одеревенело, впитав силу дубовой палки. Лекарь Умелый Камень кремневым ножом сбривает волосы с головы Бычьего Пузыря, обнажая кровавый пролом. Кремневый нож проходит по тёмным сгусткам крови, углубляется в рану, но Бычий Пузырь ничем не выказывает боли. Ему всё равно. Его душа бродит в смятении, а тело не умеет стонать само по себе. И не сможет тем самым испустить силу.

Сбрив волосы вокруг раны, Умелый Камень подтачивает на куске песчаника притупившийся нож. Убедившись, что лезвие способно снять стружку с ногтя, Умелый Камень вновь берётся за голову Бычьего Пузыря. Теперь он делает неглубокий надрез вокруг пролома и отгибает лоскуты кожи. После чего начинает пропиливать череп, выцарапывая канавку в кости. Старуха Болотная Выдра подаёт ему комок из толчёной зелени, которым он стирает сочащуюся кровь. Напитавшаяся кровью зелень отбрасывается в подставленную корзину, чтобы потом её выбросили за пределами стойбища для Белого Стервятника или ловкого коршуна. Умелый Камень углубляет пропил. Он пытается пропилить насквозь верхний свод черепа. Кость неприятно скрипит, многие зрители не в состоянии вынести этого жуткого звука, но никто не уходит, ни женщины, ни дети, ни, тем более, охотники. Режущий Бивень тоже ощущает, как сами собой сморщились его губы в болезненной ухмылке – его душа ведь при нём и она перенимает боль Бычьего Пузыря. Она и другие души людей. А телу Бычьего Пузыря всё равно. По-прежнему он глядит перед собой невидящими глазами, и ни один мускул не дрогнет на его бледном лице. Но вот его голова резко дёрнулась. Умелый Камень засунул палец в пролом и отломал кусочек черепа. Этот кусок падает в другую корзину, не в ту, что для крови. Его закруглят, просверлят дырочку и превратят в большую плоскую бусину. Если, конечно, Бегущий Кабан останется жив. Но пока для этого нет опасений. Умелый Камень впитывает обильную кровь тёмно-зелёным комком, а затем выламывает следующий кусочек черепа. Голова Бычьего Пузыря снова вздрагивает и дёргается, но уста безмолвны, а глаза всё так же пусты.

С другой стороны от пролома надпил недостаточно глубок, костяной свод не хочет обламываться. Умелый Камень подпиливает поглубже, счищает зеленью кровь и, наконец, выламывает два последних куска. Теперь на голове Бычьего Пузыря сверху зияет широкий овал, сквозь который просвечивается рубиновый мозг. Умелый Камень откладывает свой нож, достаёт из лежащей на земле сумки два округлых куска железняка и со всех сторон стукает ими вокруг головы Бычьего Пузыря. Неожиданно неподвижная голова дёргается вместе с каждым громким ударом возле неё. Хлипкие искорки обильно сыплются на толстую шею, и перепуганный злой дух наверняка выскакивает сквозь большую дыру наверху. Голова вновь замирает. Теперь Умелый Камень стучит железняками уже над головой, отгоняя злого духа подальше, а людскую толпу охватывает смятение. Женщины отодвигают за спины своих детей, мужчины ритмично взмахивают руками над своими головами и грозно рычат: «Ух! Ух!». Режущий Бивень тоже рычит и тоже машет руками, потому что бездомный злой дух может забраться в ноздрю или в ухо или проникнуть сквозь рот и запросто загноить другую голову. Но вряд ли достанет у того смелости противостоять стольким охотникам. Должно быть, убрался уже восвояси злой дух. Или засел в корзине с кровью, где его и накрывает крышкой Умелый Камень. Одна за одной опускаются руки мужчин. Дети снова выглядывают из-за материнских спин.

Умелый Камень отирает рану последним комком и моет руки в поданной плошке с водой. Вымыв руки, он потихоньку выливает воду из плошки на голову Бычьего Пузыря, смывая оставшуюся кровь и оттуда. Пробившийся из толпы шаман Еохор подаёт ему дубовый прутик. Умелый Камень, сосредоточившись, ломает прутик над кровоточащей раной, чтобы дуб забрал свою силу обратно и не оставил следов. Работа Умелого Камня закончена. Теперь уже Болотная Выдра залепляет рану кашицей из трав Силы, можжевеловых ягод и толчёной коры, которые успокоят не находящую места кровь.

Бычий Пузырь всё так же недвижно сидит, сросшись с валуном под собою. Чтобы он смог уйти, нужно вернуть его душу. Это дело шамана. Но, наверное, душа всё же вернулась сама, завидев бегство злого духа из раны, потому что едва шаман поводит растопыренными пальцами перед глазами Бычьего Пузыря, как тот вдруг моргает. Шаман что-то резко хватает правой рукой, подносит руку к своему рту, а затем наклоняется над головой Бычьего Пузыря и шумно выдыхает ему на макушку. Всё в порядке. Шаман надевает лёгкую шапку на голову раненого, которая не выпустит душу обратно, и тот теперь может идти.

Бычий Пузырь пришёл в Зимнее стойбище без жены. Потому его снова подхватывают под руки чужие женщины, две корявые старухи, на которых вряд ли позарится даже скверна. Люди расходятся. Теперь они могут выплеснуть свои сжатые чувства и обсудить происшествие. Умелый Камень – хороший лекарь. Горные братья расскажут об этом своему народу, слава степных людей возрастёт.

Режущему Бивню некогда зазря болтать. Он хочет успеть сегодня сделать иглу, чтобы завтра с утра отдать вдове.

Люди проглядели, как быстро собрались тучи над стойбищем. Хлынул шустрый весенний ливень, путая планы. Планы Режущего Бивня, но не планы шамана. Небо поможет очистить землю. Еохор доволен, трещит под дождём, размахивая трещоткой, благодарит своих духов.

А Режущий Бивень отправляется спать. Что ещё ему делать? Львы тоже спят без просыпу, когда они сыты. Он – сыт.

****

Сосновый Корень каждую долгую ночь не может уснуть. Что-то случается днём, происходят события, такие важные при дневном свете – и такие пустые сейчас, в темноте одиночества.

Как раз так гибнет дерево. Крохотные жучки забираются под кору и неутомимо точат как будто бы крепкий ствол, а подземные скользкие черви поедают корневище. Жуки и черви великой тоски. Ведь люди приходят сюда для того, чтобы быть вдвоём. Они сговариваются об этом, возможно, ещё там, на полях счастливой охоты, но смутно помнят о своём сговоре. А когда остаются одни – вот тогда их корни по-настоящему грызут корнееды. Их душа теряется, и сны не приходят, потому что нечему приходить. Человек бесцельно шатается днями напролёт и выглядит внешне живым, но дерево тоже выглядит живым, даже когда весь его ствол выеден под корой и превратился в труху. Ведь покуда не разразится буря или могучий мамонт не возжелает поточить бивни – такому дереву стоять как ни в чём ни бывало.

Когда-то предки учили: не привязывайся, ни к чему не привязывайся, будь свободен, как облако в небе. И вот он свободен… Но куда его гонит ветер тоски?

Сосновый Корень перевернулся на подбитой травой лежанке, бывшей когда-то такой мягкой, и снова прикрыл глаза. И снова ничего не увидел. Лишь пустую тьму. Он полежал немного в этой тьме и вернулся обратно на прежний бок. На этом боку он услышал тоскливые завывания ветра и даже почувствовал, как поддувает снизу сквозь отошедшую шкуру. Видимо, придавливающий плоский камень повалился, как и всё прочее валится у Соснового Корня. Никто как будто этого не замечает. Но он-то сам знает. И его запропастившаяся душа.

Его жена, Игривая Оленуха, прожила вместе с ним всего одно лето. Зато какое… Если бы не было этого лета, он и теперь не подозревал бы печали… но если бы не было этого лета, как бы он узнал всю красоту этого мира, как бы он ведал – и с чем бы ушёл?.. Когда любимая женщина раскинулась под тобой, как мать-земля, и когда входишь в её раскалённое влажное лоно подобный небесному грому – тогда только мир останавливается по-настоящему. Тела совершают неистовый танец, а души сплетаются тоже и созерцают безбрежную силу прекрасных тел. Силу, которую они же и породили. Танец любви. Танец создания новой жизни. И всё плывёт перед ними в радужной дымке, колышется и благоухает. И души смеются от счастья. И пляшут вдвоём, сплетённые навек… А потом приходит разлука – и человек не может понять: почему, за что и зачем. Человек не может понять, а душа его молчит и прячется от него. Может быть, просто человек должен вырасти, может быть, рано он посчитал себя взрослым, легко охотиться в этой жизни вдвоём, но нужно уметь охотиться и в одиночку. Как дерево часто растёт в одиночку, и только услужливый ветер доносит ему далёкие поцелуи собратьев. А когда ветер утихнет, дерево остаётся одно. Как будто одно, хотя его корни в земле, а макушка упивается солнцем. Дерево помнит о своей стойкости. А человек забывает. Изнежился.

Сосновый Корень поднялся, присел. Потом вышел наружу, чтоб облегчиться. Ночной ветер обдал его запахом нечистот. Помойные ямы давно полны, людям пора покидать это стойбище, оставить мухам, навозным жукам и воспоминаниям. Пустым воспоминаниям, мешающим жить.

Бессонный охотник взглянул на небо. Редкие звёзды сдвинутся ещё на пару ладоней, и придёт утро. Странно. Ночью он ожидает утра. Утром ждёт вечера. А когда он – живёт? Кто мог бы сказать ему это?.. Никто.

Несколько раз он собирался сходить за помощью к шаману, да так и не собрался. Ведь заранее ясно, что скажет шаман. Раньше жить было тяжело, и выживали самые сильные. А теперь выживают и слабые, и они стали учить остальных своим правилам, привязались к женщинам, как грудные дети… Шаман обругает его, но разве сможет вернуть Игривую Оленуху? Её можно вернуть, наверное, если отправиться в поход, пойти выслеживать лесных людей, потом сразиться, стойко сражаться, совершить подвиг, ничего не бояться, ни на шаг не отступить и… Остальные потом принесут его тело с почётом, здесь закопают, здесь, недалеко от жены, но тело уже не будет иметь значения, потому что душа освободится и полетит, наконец, туда, куда хочется. Полетит к ней. Но она… Где она? Как она? Там ведь всё по-другому. И кто знает, как… Может быть, там свои заморочки. И опять он не найдёт своего счастья. Опять. Да и потом… Как он глянет в глаза своей женщине, когда оставил её, не сумел отвратить, не защитил, оплошал. Стоял поодаль и наблюдал исподтишка, тайком наблюдал, когда нужно было спасать, нужно было решительно действовать, а он?.. Он колебался, он ждал, он не мог решиться – и вот дождался. И теперь он будет глядеть в глаза своей слабости, а не в глаза Игривой Оленухи. А со слабостью – какая любовь? Никакая… Там, наверное, тоже так.

Он вернулся в свой чум, привычно улёгся и вспомнил прошедший день. В общем-то нечего вспоминать, всё шло как всегда, но… девочка Маковый Лепесток становится взрослой. Скоро прорвётся женская кровь – и тогда… Сосновый Корень вздохнул. Девочка Маковый Лепесток заранее сохнет по его другу, а тот словно бесчувственный чурбан… Но почему опять так нелепо всё совпадает, почему он не глядит на других девочек и на молодых женщин, не сохнущих по друзьям – почему нечто сталкивает людей, почему постоянно проверяет их силы… Почему так?.. Неужели заранее он ищет именно то, что заведомо не получится. Словно воюет с самим собой. Да, наверное так.

В ночи завыли гиены. Их вой ворвался в чум вместе с тухлым ветром из-под низу, словно из-под земли. Демоны ночи смущают людей, покуда те спят, покуда души их бродят. Но Соснового Корня уже не смутишь. Ему всё равно. Он не чувствует боли. Он, наверное, смог бы плясать на огне, как шаман. Но зачем? Ему интересно лишь вспоминать. Или ему только кажется, что интересно. Но опять в его думах царит Игривая Оленуха, девочка Маковый Лепесток почти что без боя уступила жене, про которую теперь он ничего не знает, как она там. Шаман сказал, что хорошо. Шаману положено так говорить, для того он и существует, чтоб утешать, а на самом деле – как встретиться… Может быть, она уже родилась в своей чудной земле Тлантиде, про которую знает только она одна, и там её не настичь. Никогда. Но всё равно он хочет попробовать, хочет в поход, хочет сражаться, погибнуть героем, однако – не получается. Они должны были отправиться в поход, но шаман объявил, что духи против похода. Потому что Режущий Бивень не убил вождя львов, а только какого-то недогодка. Это насмешка, духи её не стерпели – и теперь у людей не осталось надежды вновь вернуть своих женщин. Так утверждает шаман. Мол, виноват Режущий Бивень. Его друг виноват. А разве сам он не виноват, сам он, Сосновый Корень? Почему не отвадил жену от колдовства? Не смог удержать, не смог защитить. И при чём тут Режущий Бивень? Другие тоже ведь не смогли защитить своих жён, а теперь даже если и отобьют, то отобьют совсем не такое, как прежде. Отобьют испоганенное, ставшее чужим. И при чём тут Режущий Бивень? Потому никто и не возразил из охотников, потому что прежнего не вернёшь. Та вода утекла безвозвратно. Не поворачивает вспять река. И вообще… все они слабые. Он мог бы уйти один сам в свой поход. И погибнуть в безвестности. Но… Он ведь же видел однажды лесных людей, самого Кленкена видел и мог сразу вцепиться в горло, мог сразу погибнуть, но… Раз не сделал тогда, то не сделает и сейчас. Не получится снова. Нельзя насиловать судьбу. Нельзя искать смерть самому. Та должна искать первая. Иначе опять что-нибудь выйдет не так. Совсем не так, как он думает и как надеется.

Ухнул филин где-то прямо над головой. Сосновый Корень даже почувствовал его незримый пролёт. Увидел широкие крылья с бесшумными перьями, снабжёнными маленькими мягкими крючочками спереди, увидел всё это – и неожиданно обрадовался тому, что всё ещё способен что-то видеть перед собой. Ему даже почудилось, будто он знает, куда возвращается филин. В далёкое гнездо на отвесном обрыве над спящей рекой. Там ждёт его подруга. Потому что и птицы живут вдвоём, и многие звери. Наверное, все… Кроме него.

Сосновый Корень улёгся на живот и уткнул голову в подушку из лосиной шкуры. Ему вспомнилось старинное предание о том, как раньше всегда люди были вдвоём, потому что их тень тоже обладала телом. Тень мужчины была женщиной, неразлучные, они наслаждались друг другом, так неистово наслаждались, что вызвали зависть духов. Потому что ни в чём не нуждались. И в них, в духах, не нуждались тоже. Однажды под утро, притомившись от любовных утех, люди уснули – и тогда духи их разделили во время сна пополам, и после этого одна часть человека стала невидимой для другой. Её спрятали в другом теле и перепутали все тела. С тех пор все люди ищут недостающую плоть. Мужчины ищут женщин, а женщины – мужчин. И когда однажды находят, тогда становятся счастливыми навсегда. Так говорится в предании. Так, наверное, должно быть. Так было прошедшим летом у Соснового Корня. Так было. И всё…

Долгая ночь подходит к концу. Зарывшийся в лосиную шкуру человек нежданно уснул. Провалился в безвидную тьму. Ему не снится никакой сон, потому что душа его затерялась. Душа его бродит неведомо где. Среди пустоты, среди чёрных скал, чёрной земли, чёрного неба. А над степью уже заалела полоска зари. Новое солнце готовится осиять мир. Но не сон Соснового Корня. Не краткий сон.

****

Почти не ощутимый внизу ветер вверху рвёт в клочья печальные серые тучки и не даёт собраться дождю. Негодует. А внизу негодует охотник с измазанным чёрным лицом. Пёстрый Фазан. Его дочь умерла. Его последняя радость ушла. Покинула этот мир.

Его горе огромно, безмерно. Словно женщина, словно мать, он выдрал на голове клок волос. Его можно понять, женщине можно понять, но охотнику… Режущий Бивень не знает. Маковый Лепесток – не обычная девочка, Маковый Лепесток – это Маковый Лепесток, что бы он ей ни говорил давеча, на днях, но теперь уже поздно думать об этом, теперь нужно забыть поскорее о румяных щёках – хотя это нелепо, нелепо и ещё раз нелепо!

Режущий Бивень про себя, в глубине души, усмехается. Смерть не бывает нелепой. Нелепыми могут быть только люди, когда теряют рассудок, как Пёстрый Фазан, как он сам. Смерть же не подчиняется правилам. Никаким. Ни к кому не приспосабливается, ни к чему. Людям приходится к ней приспосабливаться. И охотникам тоже. Охотникам – в первую очередь.

Пёстрый Фазан очумело размахивает руками. Или руки размахивают сами собой. Пёстрый Фазан вертится перепелом и стрекочет как сойка: «Моя дочь умерла. Она ушла от меня. Ушла. Ушла!» Слова какие-то шероховатые, словно игрушки из глины, игрушки, которые не обмыли водой, не обожгли на костре, не закалили огнём – и они могут рассыпаться от прикосновения. Так и слова Пёстрого Фазана. Едва Режущий Бивень пытается к ним прикоснуться, пробует повторить про себя и осмыслить – они тут же, немедленно, рассыпаются в прах, потому что это нелепо, нелепо и ещё раз нелепо. И не может этого быть. Не может!

А Пёстрый Фазан повторяет опять: «Моя дочь ушла. Ушла от меня. Покинула нас. Покинула!» Пёстрый Фазан выдрал на голове клок волос, словно женщина, и когда Режущий Бивень приглядывается, то удивляется: удивительно ровно он выдрал… отрезал ножом, аккуратно отрезал, настоящий охотник, не утратил всё-таки самообладания, выстоял – но зачем вообще тогда отрезал? Непонятно. Кому хочет он выказать своё горе? Зачем? Разве птицы горюют? И охотники не горюют. Стиснут зубы – и всё. Просто Пёстрый Фазан остаётся один, совершенно один – как и Режущий Бивень…

Люди сгрудились вокруг горемыки. Дети готовы расплакаться, лица испуганные, озираются по сторонам, будто хотят застать смерть, которая наверняка ещё в стойбище, увидеть Старуху. Хотят – и боятся. Наоборот, хотят не увидеть. И женщины тоже хотят не увидеть. Их лица печальны, как серое небо, разорваны в клочья непониманием: как может так быть, ведь румяная девочка как ни в чём ни бывало игралась вчера?.. Игралась – и будет играть в другом месте. Смерть не спрашивает женских мнений, охотник иногда может изведать тропы Костлявой, но не сейчас. Режущий Бивень и сам словно женщина, просто не может понять, не воспринимает, Пёстрый Фазан кричит не ему, он не слышит, не слышит, не слышит! И другие не слышат. Или всё-таки слышат? Сосновый Корень мрачнее тучи, Сосновый Корень один, совершенно один… И Режущий Бивень. И Пёстрый Фазан. Всё же что-то неправильно в мире, что-то они упустили на самотёк, что-то порушили, лишившись силы. Извечный порядок порушился. Как давнишние льды. Одиночество пришло в мир. Свалилось на головы вечным дождём. Одиночество. Люди больше не слышат друг друга. Люди уходят один от другого. Уходят. Уходят!

И Режущий Бивень уходит. Уходит из стойбища, от хмурых лиц, от клока выдранных волос, от нависающего дождя. Ото всего.

Вряд ли в такой хмурый день кто-нибудь попадётся в его петлю, но он всё же находит лисью тропу и находит подходящее деревце, просит его подсобить. Привязывает к верхушке длинный ремень, сгибает до земли в поклоне, придавливает тяжёлым камнем. А под камень пихает старую пожелтелую кость, слишком старую, но другой у него нет. После чего расправляет петлю на тропе. А потом заметает свои следы сорванной вдалеке сосновой веткой и присыпает сверху старыми засохшими хвоинками. Затем отправляется дальше. Чтобы приладить пару силков, мягких плетёных удавок, на заячьей тропе. Если лисе нужно позариться на старую кость, шевельнуть камень и высвободить деревце, то зайцу ничего не нужно высвобождать. Достаточно лишь прыгать по своей тропке, делать всё как обычно. И длинноухая голова сама угодит в петлю. Косой попытается вырваться, дёрнется – но только затянет удавку потуже. Как люди затягивают невидимые удавки беды на своих шеях. Так будет, наверное. Или не будет. На этот раз Режущий Бивень не смог представить себе ни висящей лисицы, ни задушенных зайцев. Сделал дело – и прочь, поскорее.

Колючий ёж наткнулся на змею. Выследил. Вытащил наружу из норы. И теперь сонная змея обречённо нападает на ощетинившиеся иголки, пытается запугать – проще, наверное, запугать смерть. Ёж не обращает внимания на змеиные выкрутасы. Ёж уже впился в её длинное тело прямо посередине и откусил кусок живой плоти. Змея снова дёрнулась на иголки, медленно дёрнулась, лишь бы означить сопротивление, соблюсти ритуал, лишь бы Колючий не сомневался. Ёж увернулся с мясом во рту, прожевал, проглотил. А потом цапнул гадюку за хвост. И что толку в змеином яде? Столько же толку в человеческой мудрости, в уменье охотника, в его мастерстве, когда он нападает на костлявую смерть. Режущий Бивень больше не нападает. Режущий Бивень смирился. Макового Лепестка уже нет. Нет – и всё. И ни что теперь не мешает ему исполнить своё обещание, теперь ему куда легче, теперь он не связан, но… Он останавливается и задумчиво глядит вверх, в серое небо, словно может увидеть там что-то новое кроме изодранных туч. Однако кулак сам собой поднимается вслед за глазами и кому-то грозит. Если этот причастен, если этот подстроил – тогда он отомстит, тогда их уговор отменяется, тогда не было никакой клятвы, не было, он забыл! Ему терять больше нечего. Он не боится.

Вот и река. Вспенилась рябью, барашками волн, словно в сговоре с небом, с пляскою туч. Или просто охотник не чувствует ветра. Наверное, так. Ничего он не чувствует. Ничего.

Но вдруг солнце блеснуло, и засияла водная рябь. И обрыв на том берегу засветился жёлтым песком. Одинокое дерево стоит над обрывом. Одинокое дерево тянет в мир свои ветви, хочет объять. И охотник тоже хочет объять, охотник есть тот, кто охоч – и он хочет объять одинокое дерево тоже, и песчаный обрыв, и нелепую смерть. А над ним облака, бесконечные облака и тяжёлые тучи. А ещё песня жаворонка, малое солнышко, трепет крохотных крыльев. Можно дотронуться и до дерева над обрывом, и до поющего солнышка. Можно потрогать, вобрать в себя и вдохнуть. И тогда песня чужая станет песней твоей. И смерть чужая тоже станет твоей неотъемлемой смертью. Но не становится. Солнце скрылось за тучей, и песня оборвалась.

А дерево над обрывом осталось. И равновесие тоже осталось. Когда вдруг замерли звуки и тёмные краски неба, когда каждый вдох, он – единственный и такой полный. От дерева отделилась пушинка. Пушинка стремится куда-то в потоках влажного воздуха. Пушинка вдыхает единственный вдох. Впервые. Пушинка соткана из доверия, она верит любому порыву, любому шороху. Бабочка взмахом крыльев создаёт ветер и швыряет пушинку. Она верит бабочке. Верит ветру от её крыльев. Пушинка зовёт себя Режущим Бивнем.

Но пора приземляться пушинке. На берегу стайка водяных землероек, словно пятерня чёрных пальцев с белой изнанкой, облепила полуживую лягушку. Лягушка для них по размеру, что мамонт для человека, гигант, но, как видно, не отошёл ещё этот «гигант» от зимней спячки где-то на дне, запоздало выполз на берег – и силы иссякли, не смог ускакать от волчьей стаи малявок. Тут же в клочья и разорвали, Режущий Бивень едва дух успел перевести, подивиться. Хороший пример. Никогда не зевай, не для этого люди и звери приходят сюда, не для этого. И он сам на берег пришёл не для этого, просто немного прошёлся сторонкой, развеялся, разогнал мрачные мысли и будет сразу же возвращаться, потому что у него разговор есть к шаману, потому что он должен знать.

От реки жилище шамана самое первое, идти недолго. Тучки над головой всё-таки сгрудились в чёрное месиво, и опять прыснул дождик. Режущий Бивень заторопился. Уже на подходе увидел возвращающегося с другой стороны, из стойбища, шамана. К чуму они подошли разом, но шаман нежданно открыл рот первым. Улыбнулся навстречу:

– Больно спешит Режущий Бивень. Неужто хлипкого дождика так испугался? Или иная какая причина?