Текст книги "Первостепь"

Автор книги: Геннадий Падаманс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

Во тьме болтается луна. Круглая, на последнем ущербе. Что-то падает, мягкое, и укрывает луну. Чтобы не мёрзла.

Он идёт по степи. Опять светло, хотя солнца нигде не видать. Он не узнаёт этих мест и немного тревожится. Кругом растёт конопля и буйно пахнет, дурманя воздух спелыми метёлками. Тишина. Не поют птицы, не жужжат жуки, не стрекочут кузнечики, не кричат звери. Глухое место, пустынное. Одна духмяная конопля.

Он останавливается. Он может спросить у конопли, как ему выбраться к реке, только нужно сосредоточиться, что он и делает. А потом задаёт свой вопрос:

– Братья, меня мучит жажда. Где здесь вода?

Вопрос услышан. Почти сразу проносится лёгкий таинственный ветер, и верхушки душистой травы склоняются в нужную сторону.

– Спасибо, братья! – благодарит путник и берёт влево. Он идёт по высокой траве, но шаги его невесомы, трава под ним не ломается а лишь немного сгибается, тут же расправляясь обратно, как он пройдёт. Он знает, что если он оглянётся, то не увидит нигде своего следа, только здесь не место для оглядок. Он должен выйти к реке.

Река возникает внезапно. Травы вдруг расступаются – и сразу, без предупреждения, появляется тёмный бурлящий поток. Путник долго глядит на шумящую воду – она ведь явно шумит, а он почему-то не слышит её мощного шума, только догадывается, предполагает, как это должно бы звучать. И тогда ему начинает казаться, что, действительно, так и звучит, только уж очень тихо, совсем приглушённо. Но потихоньку шум нарастает, хотя, всё равно, какой-то ненастоящий, будто во сне. Будто игрушечная эта река, из тех, что прокапывают дети в песке, играясь летом. Только побольше. Он пробует воду ногой, полощет ступню и не может понять, холодная эта вода или тёплая. Никакая. Его чувства ушли. Чтоб не мешать. Он здесь один. Но ему нужен тот берег, непременно тот берег, он запросто переплывёт, никаких препятствий не будет, вот только что-то его гнетёт, словно солнце нагрело макушку, хотя и нет над ним солнца. Но ему боязно плыть. У него сразу два ощущения, одновременно: он знает, что запросто переплывёт, но ему боязно плыть. Ведь где-то там в воде скрывается змея. Там прячется опасность. Нельзя ему плыть. Змея утопит его, обовьётся кольцами и утопит. Раз так, он направляется вдоль берега в поисках брода. Потому что зачем ему плыть, когда сможет он перейти?

Он идёт и идёт, ему давно надоело, но никаких признаков брода нет и в помине. Всюду глубокий глухо бурлящий поток. Дальше идти нету смысла. Дальше идти нету сил.

Путник садится на землю, обхватывает голову руками, в отчаянии бормочет: «Если кто-нибудь способен помочь, где же вы? Покажитесь!» Долго бормочет, даже кричит: «Покажитесь!» Никто не показывается. Река по-своему бурлит, ветра нет, солнца нет. Нужно дальше идти. Что ещё делать?

Он идёт дальше. Идёт и идёт. Он забыл уже о своей цели, о, якобы, броде, забыл обо всём, стал просто путником, который просто идёт, лишь бы идти, пока несут ноги. Он уже не глядит перед собой, всё расплылось, шагает на ощупь. Он только помнит, что справа река. А нужно вперёд. И шагает вперёд в непонятном тумане. Пока не стукается лбом обо что-то. Твёрдое.

К нему возвращается зрение. Это вяз. Огромный раскидистый вяз, знакомое дерево, они уже виделись, дерево-брат. У него снова есть силы, потому что он не один, потому что огромные ветви высятся над водой, он может пройти по ним, словно посуху, и оказаться на том берегу.

– Брат, не подведи, помоги попасть на тот берег, подставь могучие ветви моим хилым ногам! – умоляюще просит путник. Дерево не прекословит. Он хватается за нижнюю ветку, подтягивается, вскарабкивается и оказывается наверху. Теперь он может перебраться над водой по воздушному мосту. Он уверенно, ловко движется, не глядит вниз, смотрит только вперёд. Однако сук немного короткий, до самого берега не достаёт, заканчивается в трёх шагах. Придётся прыгать.

Путник долго готовится, приседает, оценивает расстояние. Только всё как-то здесь по-другому, ничего нельзя рассчитать. Или прыгай – или вернись. Он прыгает наобум, приземляется на мягкую почву, не ощутив ни малейшего удара. Словно стал он пушинкой. Птичьим пёрышком. Но до того нет ему дела. Ведь он уже на нужном берегу, среди красивых деревьев, здесь слышны птицы, гудят стрекозы. Где-то здесь, за холмом, людское становище.

Он легко всходит на зелёный холм и с его вершины и впрямь видит дымное становище. Знакомое становище, здесь он бывал. Просто бывал. А теперь ему нужно к шаману, жилище шамана стоит на закате, он хочет понять, где здесь закат – но понять ничего невозможно. Тогда он просто идёт.

Чум шамана самый первый. В отдалении от других. Обычный чум, только круглый, путник входит без робости, предварительно несколько раз хлопнув ладонью по ворсистому пологу.

Шаман выглядит знакомым. Он уже видел это лицо, но не может вспомнить, не может за что-нибудь ухватиться, не находит примет. В растерянности молчит.

– Режущий Бивень? – удивлённо вопрошает шаман – и путника будто стукает по голове деревянной дубиной. Ведь и вправду он – Режущий Бивень, он явился на суд к небесному ведуну.

– Люди отправили меня на твой суд, – говорит Режущий Бивень.

Шаман хихикает:

– А ты хитрец. На тебе осталась земная пыль. Как ты умудрился сюда попасть? Змею обхитрил!

Режущий Бивень вдруг настораживается. Как-то нелепо смеётся небесный ведун, строит свои расчёты. Он не выдаст ему зелёного брата. И печёнку, которую скормил духам… про неё тоже не скажет. Ни-ни.

– Ладно, – опять хихикает шаман. – Не хочешь сказать о своём брате – молчи… – он делает паузу и больше уже не смеётся, говорит деловым тоном:

– Мне и вовсе нет до тебя никакой заботы. Тебе предстоит разобраться с тем, кого ты направил сюда. Ты пустил в него свою стрелу, когда он был без оружия. Теперь без оружия будешь ты. Отправляйся в Красное Селение обескровленных.

Всё. Небесный ведун отворачивается от него, и Режущий Бивень выходит. Он не спросил, в каком направлении ему идти, но, наверное, он должен знать. Раз он нашёл жилище шамана, найдёт и другое селение. Пойдёт дальше на закат. Книзу.

Небо и впрямь краснеет. Даже деревья и травы кажутся тёмно-охряными, жирная земля будто пропитана кровью. Завыли волки, пронзительный вой кружит в палевом небе как стая коршунов, заметивших падаль. Кружит над ним. Над Режущим Бивнем. А у него нет оружия. Лишь невесомые руки. Он высматривает подходящее дерево, надёжное суковатое дерево, чтобы взобраться и переждать, но один волк уже здесь, сбоку, грозно рычит. Сейчас прибудут на подмогу остальные, и охотнику несдобровать. Бесславный конец.

Режущий Бивень направляется к дереву, но не бежит, потому что охотник никогда не теряет достоинства. Волк с грозным рычанием сопровождает его. Но не рискует напасть в одиночку. Разведчик.

Подходящее дерево совсем рядом, сейчас можно будет взобраться, Режущий Бивень уже не волнуется, теперь он в безопасности – но перед деревом его ждёт опёршийся на копьё человек. «Угрюмый Носорог? Враги с двух сторон!» – Режущий Бивень стремительно думает, да разве есть у него крылья, чтобы взлететь? Что он может придумать… Он бросится первым на Угрюмого Носорога и попытается вырвать копьё.

Но у копья знакомый наконечник. Этот наконечник не тронет Режущего Бивня. Он ошибся. Он долго не может поверить, но его поджидает другой человек. Не Угрюмый Носорог. Большеглазый Сыч.

Большеглазый Сыч поднимает опиравшуюся на руку голову, и как будто тень улыбки взбегает на его окровавленное лицо:

– Не пугайся моего брата, Режущий Бивень. Он не тронет тебя, доколе не скажу.

Волк действительно уже не рычит, а радостно лает. Обогнав путника, с ласками лезет к Большеглазому Сычу, становится на задние лапы, подпрыгивает, хочет дотянуться влажным языком до окровавленного лица. Большеглазый Сыч сгибается навстречу звериным ласкам, и волк очень быстро слизывает кровь с его лица. Теперь Большеглазый Сыч имеет вполне нормальный вид, на него больше не страшно глядеть, тонкий шрам на лбу не мешает. Поражённый Режущий Бивень удивляется вслух:

– Чудно тут у вас.

– Режущий Бивень ведь пришёл не ко мне? Не к нам… «Конечно нет, – хочет сказать Режущий Бивень. – Но если дашь копьё…» Однако Большеглазый Сыч перебивает:

– Угрюмого Носорога здесь нет. Ещё не появился. Наверняка он ищет тебя в твоём стойбище. Непутёвый воин. Тебе повезло.

Режущий Бивень не верит в такую удачу. Так не бывает. Его отправили биться, а враг сбежал. Как может быть?..

– Да, тебе повезло, – повторяет Большеглазый Сыч. – Но ты всё равно не выберешься отсюда без моей помощи. Волки разорвут тебя на клочки куда быстрее и лучше, чем это сможет сделать Угрюмый Носорог.

Режущий Бивень даже не удивляется. Так он и ожидал. Случится какой-нибудь подвох. Но с каких пор Большеглазый Сыч превратился во врага? Чем он его прогневил? Непредсказуемы души.

– Тогда выведи, Большеглазый Сыч… Мы ведь вместе охотились.

– Вместе… – согласно кивает Большеглазый Сыч. – Но теперь моя жена осталась одна. Кто о ней позаботится?

– Позабочусь, конечно, – спешит возразить Режущий Бивень. – Племя никогда не оставит вдову. Как можешь сомневаться?

Однако Большеглазый Сыч будто не слышит. Кровь опять стала сочиться из мелких ран на лице, из пореза на лбу, из неприметной дырки в боку. Волк заскулил под ногами, засуетился.

– Кыш! Не мешай! – грозным взмахом руки Большеглазый Сыч отогнал волка, округлые глаза наполнились гневом:

– Моя жена одна. У меня будет сын. Ему нужна сестра. Обещай, что у моего сына будет сестра!

Режущий Бивень молчит. Язык проглотил – и подавился. Что он может сказать, как он может так обещать, как ему выпутаться, где этот Угрюмый Носорог, лучше он сцепится с ним, лучше с ним.

Уже всё лицо собеседника залито кровью. Красные струйки стекают вниз, прямо в раскрытую пасть смиренному волку. Жуткое зрелище, Режущий Бивень не может глядеть, смотрит в сторону, но видит только волков. Много-много рыжих волков. Огненно-рыжих, как пламя. Со всех сторон пламя! Его и впрямь окружили. Нет ему выхода. Он погиб. Он останется здесь навсегда. Среди рыжих волков и кровавых уродов. Под красным небом. Здесь навсегда!

Чужие слова звучат будто из подземелья, грызут беззащитные уши. Слепые слова, остроугольные, неотразимые.

– Ты не уйдёшь! – конечно, он знает, что не уйдёт, давно понял, колючие слова его ранят своими углами, должно быть, и по нему сочится обильная кровь, рыжим волкам будет стоящая пожива.

– Ты не уйдёшь! – опять повторяют ему. – Ты не уйдёшь! Обещай, что дашь моему сыну сестру. Он не станет тосковать от одиночества. Обещай! Поклянись!

Огромный нож одним ударом рассекает волчий хребет. Две брызжущие половинки распадаются в стороны. Между ними он должен пройти по луже крови. И обещать.

Он может теперь обещать всё что угодно. Его тошнит. Он может поклясться. Какая разница! Он обещает. Он говорит: «Да!» – он клянётся, что распадётся, как этот волк, если не сдержит своего обещания – только пускай его, наконец, оставят в покое, пускай не колются эти кремневые слова, пускай кровь струится где-нибудь в стороне, не под ним, его глаза предназначены для другого, не для кровавых потоков – зачем?!

Ему всё ещё говорят. Чем-то грозят. Да, он слышит. Да, знает, что не сможет нарушить данную клятву, даже не попытается, как же иначе? Хуже нет, чем попытаться избежать, хуже нет быть разорванным… Но… но когда же конец? Когда?… Всё.

****

Где-то воркует голубь. Протяжно воркует: гру-гру-гру. Потом по-другому: гуп-гуп-гуп. И погодя опять: гру-гру-груп. Песня посвящена ему.

Чешется в носу. Во рту какие-то волоски. Неприятные. Голубь вспорхнул и улетел.

Он снова забывается. Волоски, нос, голубь – откуда это может быть во тьме… Черным-черно до самого края. До края краёв. Черно и пусто… Всё-таки чешется в носу.

Он чихает. Громко чихает. Словно стена обвалилась в тесной пещере. Осколки посыпались сверху на его плечи, на его спину. Его придавило.

Он ползёт из пещеры, вырывается из-под обломков. Вцепился всеми ногтями в скалу под собой – и скала подалась, размягчилась. А его голова приподнялась.

Снизу издалека забрезжил призрачный свет. Жидкий и бледный, но всё же свет. Значит, там имеется выход. Он знает теперь, куда ползти. И он ползёт, царапая пальцы.

Просвет расширяется, голова проходит в дыру – и ночной свежий ветер радостно обдувает пересохшие губы. Трещит костёр.

Он становится на четвереньки. Его сильно тошнит. Что-то он притащил в желудке чужое, надо бы выпустить, на… воздух обратно пропал, кто-то внутри него заревел раненым мамонтом – полилось… Ещё и ещё. Без конца.

Он встаёт на ноги. Странно гудит эта ночь. Земля идёт ходуном, никогда ещё так не трясло людское стойбище. Надо крикнуть им всем, чтобы спасались, держась за деревья, надо им крикнуть…

Но кричат, как будто, ему самому. Ему самому нужно держаться. Ему самому. Только он не видит деревьев. Ни одного. Перед ним стоит человек, и он тянет руку, чтоб опереться, но не достаёт. Человек отступает. Он знает того. И шепчет имя заскорузлыми губами: «Сосновый Корень».

Человек отвечает. Так же тихо, как он, произносит испуганные слова. Среди них его имя:

– Режущий Бивень живой?

Он – Режущий Бивень. Теперь не остаётся сомнений. Он – Режущий Бивень. И он – живой. В самом деле, живой. Даже губы его это поняли. Даже распухший язык.

– Охотник живой. Не убегай, Сосновый Корень. Охотник будет охотиться здесь. Вместе с вами.

Так много слов унесли его силы. Земля опять закачалась, он чувствует это одной ногой. Хотя ног у него, наверное, две.

Сосновый Корень приближается столь осторожно, будто перед ним прокажённый. Черепаха ползёт быстрее. Сосновая черепаха – Режущему Бивню хочется засмеяться, на него вдруг нападает безудержный смех, но хохочет нечто внутри… Нечто, что он не успел изрыгнуть. Внезапная потуга застаёт его врасплох. Изо рта выливается новая порция белого ливня, голова звенит круглым камнем, пустым изнутри. Зато опять приходят слова. «Отведи меня в чум, – просит он отскочившую подальше двуногую черепаху. – Отведи…» – и поперхается, изливает ещё. Ему чудится, что сейчас он изольёт все свои кишки, они просто полезут наружу бесконечной змеёй, поползут, извиваясь, из его рта, опутают, станут виться вкруг тела – и тогда он вернётся. Вернётся туда .

Но он не хочет – никак! – возвращаться туда. И накрепко смыкает челюсти. Сосновый Корень подаст ему руку. И отведёт в родной чум.

Они идут вдвоём. Он опёрся на плечо друга, у него что-то случилось с правой ногой. Совершенно не чувствуется ступня. Её просто нет – хотя она есть. Словно он её отморозил в той воде. Утром он первым делом отправится к знахарке, а сейчас должен дойти до жилища, только дойти, доковылять.

Стойбище уже спит, никто не встречается на пути, никто… но один человек всё же их ждёт. Его ждёт. Одного.

Они останавливаются. Сосновый Корень будто ослеп, будто на глазах раскатились бельма, не понимает, кто им препятствует. Не понимает. Или прикидывается.

– Уходи, Сосновый Корень. Доберусь один. Не далеко.

Не слышит Сосновый Корень. Не отпускает руку. Желает дальше идти вдвоём. Упрямый ребёнок!

– Уходи! Иди спать!

Обратно не слышит. Ведёт его под руку, тащит – а Угрюмый Носорог совсем рядом – как ещё можно сказать? Они не сдвинутся с места вдвоём, Режущий Бивень почти что кричит:

– Это мой враг! Уходи! Сосновый Корень здесь не при чём. Режущий Бивень станет говорить один на один.

Угрюмый Носорог бесстрастно взирает на странный спор, руки сложил на груди, дожидается момента для удара. Сосновый Корень вытаращил слепые глаза, что-то почувствовал, но не знает, с какой стороны. Попросту прямо, только несколько шагов, а он смотрит непонятно куда, во все стороны смотрит – и тщетно. Не видит. Наконец это ясно: не видит.

«Он прямо перед нами, сложил руки на груди. Уходи! Это мой враг», – шепчет Режущий Бивень на ухо своему проводнику. На этот раз убедительно. Сосновый Корень отпускает его руку и отступает назад. Куда-то уходит.

Режущий Бивень делает самостоятельный шаг. И ещё. Он забыл про ступню, он может идти, но не может бежать. Его сердце хочет сбежать, бьётся как ошалелое, а душа ушла в пятки. В здоровую пятку. Там отсидится. Он говорит первым:

– Ты пришёл за уделом? Однако поздно.

Его враг не шевелится. Раньше был такой вспыльчивый. Слепой носорог, и этот слепой... Всё же Режущий Бивень хорошо понимает расчёты противника. Хочет сломить его волю. Пересилить намерение. Не пройдёт. Не пройдёт! Он едва не смеётся бескровным смехом, оледенелым.

– Что можешь сделать?.. Надо было ловить там. Здесь ты чужой. Твои руки пусты. Твои ноги пусты. Ты бесплотен. Твои зубы из воздуха. Они не могут меня укусить, даже если обернёшься рыжим волком. Эта битва за мной. Погляди на мои руки, вот, погляди. Они настоящие! Из жил и костей, из мяса и мышц!

Зря он кричит. Открыть рот – значит выпустить силу, но как… как он сможет остановиться?.. Никак. Слова вырываются сами, помимо воли, будто кто-то их тянет клешнями рака или щипцами из двух связанных посередине палок, какими вытаскивают раскалённые камни из очага. Режущий Бивень поднимает обе руки перед собой, растопыривает пальцы в направлении врага, потом сжимает в кулаки. Угрюмый Носорог по-прежнему неподвижен – но у его противника достаточно отваги. Никогда он не побежит. Никогда!

– Теперь покажи свои руки. Протяни их ко мне. Давай сцепимся! – Режущий Бивень ковыляет ещё два шага, приостанавливается и, погодя, делает новый шаг.

– Вот тебе моя щека… Ударь. И по одной, и по другой… Ударь!..

Перед ним больше нет никого. Только холодное облако. Лёгкий стоячий туман. Режущий Бивень наконец чувствует, как ему холодно, словно из его крови выпили всё тепло, высосали. Что-то и впрямь упырь высосал из его оболочки, не двигаясь, но теперь уже ночь высасывает туман. Струйку за струйкой. Никого нет впереди. Путь свободен. Серые холмики жилищ, сторонние шорохи, запахи дыма, приглушённые голоса. Да, за ним голоса, с другой стороны. Он оборачивается.

Люди вылезли на него поглазеть. Люди думают, будто он не в себе. Но никто не рискнёт подойти. Ни один. Даже Сосновый Корень. Да и не нужно ему. Дойдёт сам. И вымажет жирным углем лицо. А утром Сосновый Корень выбреет ему голову.

****

Ярое солнце опять изливает любовь. Освободившаяся от снега земля отвечает взаимностью, источая к светилу ростки нежных паров. Белый Стервятник хорошо видит радужные пары и удачно ловит в свои распростёртые крылья. А затем выпускает меж чёрных верхушек длинных маховых перьев, не смея задерживать. Пушистые кончики перьев задираются кверху вслед за щекочущими потоками, любовная тяга остаётся под крыльями. Ожившая степь, воспрянувший лес, расшалившиеся кусты, вернувшаяся в привычное русло блистающая река – все поют в один голос: пришла весна.

У Белого Стервятника нет ещё подруги. Не обзавёлся. Но у него есть своё небо, своя скала, и есть огромный участок зеленеющих трав и набухших кустов, где он отвечает за чистоту, за недопущение зловония – значит, найдёт его молодая подруга. Куда она денется…

Даже голод весной не такой, как в иную пору. Тоже занят любовными думами, не тревожит всуе парящую над землёй ширококрылую птицу. Всему свой черёд. Весна существует для радости. Или для поисков радости. Поиски пищи будут потом.

Пока не видно подруги, Белый Стервятник следит за волками. У этих всегда можно что-нибудь подсмотреть. Как у двуногих. Стервятник умеет видеть тусклые блики смерти, волки же различают гораздо больше. Они чувствуют сферы, могут издалека заметить нимбы отваги и трусости, болезни и силы. Если б стервятник имел их чутьё, он бы не смог взлетать от обжорства. Рыскал бы по земле, как они, никогда не увидел бы сверху блестящую реку и цветущую степь, всех зверей сразу со всеми их тайнами, даже гадов ползучих и шустрых птиц.

Чёрный Коршун под ним всполошился, замахал быстрыми крыльями, полетел по солнцу. Белый Стервятник приподнял гладкую морду, пристально глянул вдаль. Только весной мог он проглядеть такую тучу пыли у холодного края видимой земли. Так движутся грузные зубры. Голодные травоеды вышли из леса в поисках свежей травы. Огромное стадо переправилось через реку, и много вздувшихся тел наверняка поплыло по течению. Коршуны будут садится на эти тела, словно в лодки, и клевать бурую плоть своими хилыми клювами. Станут подбирать раздавленную мелкоту на вытоптанной земле. Белый Стервятник отводит взгляд. Он мог бы тоже направиться вслед за жалкими коршунами, после зубров всегда найдётся, чем набить клюв. Он мог бы вдоволь поковыряться в тёплых лепёшках помёта, но как он оставит свой кровный участок? Как узнает подруга, что он здесь владыка, ежели не увидит его в голубом небе? Нет, сейчас пора любви, а не зубриного помёта. Пускай копошатся жуки. Стервятник же будет ждать.

Он сделал несколько взмахов тяжёлыми крыльями, поднялся выше. Так скорее заметит его подруга. И он тоже быстрее заметит её. Или наглого соперника, которого ни в коем разе нельзя допустить на свой участок. Потому желудок потерпит. Но глаза останутся начеку.

Волки внизу вышли на поросший мелким кустарником косогор. Тяжёлый брюхатый хищник начал обследовать дыры барсучьих нор, другой отбежал в сторону и будто бы затаился. Белый Стервятник не понимает волчьего замысла. Многие пробуют разрывать барсучьи норы, иногда это удаётся медведю, но очень редко. А волки даже не роют, и не пытаются. Но ведь сам полосатый ни за что не высунется из безопасной норы в зубы смерти. У стервятника пропадает интерес к бесполезной волчьей затее. На этот раз серые просто играют. А у него есть дела поважнее, чем наблюдать за чужой весенней игрой. Может быть, уже белое оперение купается где-нибудь в солнечных лучах, может быть, видит его. И он должен увидеть в ответ. Он непременно увидит. Поднимется ещё выше в воздушных струях и непременно увидит.

Он поднимается выше. Видит всё ту же зубриную тучу. Видит бурлящее людское селение и лодки рыбаков на реке. Видит ставших комариками чёрных коршунов, навостряющих жадные клювы. Видит стаю перепелов на другом краю неба. Видит бобров на том берегу возле воды. Видит кота в камышах, всякую мелкую живность, даже первых жуков. Снова видит волков. Брюхатый волк расселся над входом в барсучью нору и вытворяет непотребное. Опорожняет живот, испускает ветер. Чистоплотный барсук на дух не переносит никакой вони, никакой грязи. Чистоплотный барсук всегда оправляется вне своих нор, всегда вылезает наружу, хоть летом, хоть во время зимнего сна. И сейчас, наверное, выскочит из какого-нибудь отнорка – а там его уже поджидает проворная смерть.

Никогда раньше не видывал Белый Стервятник подобной охоты. Неистощимы волки на выдумку. И теперь он не в силах отвести своих цепких глаз: неужели и впрямь барсук выскочит из отнорка, не вытерпит вони?.. Выскакивает. Быстрый серый прыжок, ещё. Полосатый понял оплошность, попробовал развернуться, чтобы встретить врага зубами, а не хвостом. Однако волк оторвал его от земли за пухлый загривок гораздо быстрее, чем тот разворачивался. Теперь и брюхатый подскочил за добычей, у волков удачная ловля. А у Белого Стервятника тупо заныл впалый живот. Может, и впрямь полететь ему за лепёшками… Эта подруга, где же она?..

Нет её. Всё ещё нет. Нигде нет. И стервятник обратно высматривает охотников.

Двуногие на реке ловят рыбу с лодок. Упрямо держат над водой палки, в руках сачки. Вздувшиеся трупы утонувших при переправе зубров даже стервятник не может ещё разглядеть. Только догадывается, что потихоньку плывут они по течению, осаждаемые голодными коршунами. Двуногие и подавно их не увидят сегодня. Не всполошатся. Не станут готовить свои острые палки, разводить большие огни и плясать вокруг них, преображаясь волками. Не выйдут утром на великую охоту. Не оставят к вечеру горы благоуханной добычи. К таким горам слетелись бы многие птицы издалека. И подруга могла бы там быть, его молодая подруга, без которой он так одинок в синем небе. Но двуногие стерегут чахлых рыб и не ведают о стервятниковых горестях. Не помогут они ему.

В их селении всё как обычно. Не пахнет поживой. Хотя вылупился птенец. Одна женщина вынесла розового детёныша, предъявляет ласковому солнцу. Погодя прикладывает к груди. Детёныш пищит. Всегда у двуногих поднимает детёныша к солнцу отец. Рядом с этим не видно отца. Только мать. И другие женщины. Старые. Когда нет отца, может быть, детёныш умрёт. Таких маленьких, если умрут, двуногие просто выбросят в степь. Поэтому Белый Стервятник следит с интересом. Ведь если детёныш хотя бы чуть-чуть подрастёт, его уже не выбросят никогда, его оставят на дереве, среди ветвей, сквозь которые стервятнику не продраться. И ему останется только нюхать. Нюхать и глотать слюнки, как сейчас. Нету прока от этих двуногих. Не умрёт их новый детёныш. Успокоился. Начал сосать материнскую грудь. Воздушный следопыт разворачивается по ветру.

Глаз стервятника ненамного хуже орлиного. Из поднебесья разглядит он на земле жирную муху, а если та спрячется за камнями, тогда учует, спустившись пониже. Но глаз стервятника видит прежде всего то, что ему нужно. Тех, к кому подбирается смерть. Либо намерена подобраться. Либо раздумывает. Белый Стервятник долго не замечал шмыгающих по кустарнику белохвостых тетеревов. Лишь когда в небе мелькнула косая тень быстрого ястреба, тогда и стервятник насторожился. Но и здесь добыча прошла мимо него. Не станет же он подбирать с земли перья. Не станет. Однако неподалёку от места ястребиной охоты он вдруг заметил подозрительного двуногого с блестящей чёрной головой и без острой палки. Человек сидит на земле, прислонившись спиной к стволу молодого крепкого вяза и отсутствующим взглядом глядит куда-то вдаль. Стервятник обескуражен. Он хорошо видит, что глаза двуногого пусты, в их тёмных зрачках ничего не отражается, совсем ничего, – но и блики смерти тоже не мелькают на мрачном лице. Стервятник не понимает, что это значит. Душа человека отправилась побродить, а смерть не врывается в беспризорное тело. Где же замешкалась нерасторопная смерть, и она, наверное, ищет пару себе. Чудная пора.

Белый Стервятник долго караулил странного двуногого. Ничего не менялось. И ему надоело, не хватило терпения ждать. Он вернётся попозже, а пока – не проснулись ли львы?

На сей раз он угадал. Львы наконец-то проснулись. Но гривастый солнечный лев, изредка порыкивая, направляется в сторону светила и ничуть не таится. Значит, не собирается охотиться. Опять разыскивает своих противников. Тщетно вынюхивает. Нигде по всей округе не распознаёт Белый Стервятник присутствия молодых львов. Наверное, вернулись в свои пещеры, там себе мирно спят, недосягаемые для гнева Рыжегривого.

Зато львицы буйно резвятся в низкой траве. Подпрыгивают, размахивают лапами, шутливо кусаются. Ленивые львицы тоже не собираются охотиться. Не желают проведать бездушного двуногого под вязом. Или стоит им пробежаться, пересечь перелесок, и они бы заметили гнедого жеребца, который гордо бьёт копытом землю. Львицам трудно настичь жеребца, но весной всё по-другому. Жеребец стережёт свой участок в ожидании подруг, львицы умеют этим воспользоваться. Стоит одной неуклюже погнать жеребца – и тот понесётся вихрем по степи, опояшет широкий круг и, тяжело дышащий от усталости, покрывшийся потной пеной, опять вернётся на своё место, опять будет ждать кобылиц. А вместо них его встретят затаившиеся в засаде львицы. Сколько раз они так охотились прежде, сколько раз оставалось стервятнику превосходное мясо, а ещё кишки, кости и шкура. Сколько раз… но сегодня, похоже, львицы не стронутся с места до самого заката. И тогда утром стервятник застанет только копыта. Всё остальное утащат за ночь ненасытные гиены.

Белый Стервятник всегда обожает следить за львиной охотой. Его завораживает, как тщательно совпадает львица со своей жертвой. Как стремительно ставит лапы одна в одну с ногами добычи. И вот сферы сливаются. У львицы только мгновение. И она совершает пересиливающий прыжок. Или жертва делает отрывающийся прыжок. Только мгновение. И всё кончено. Но сегодня такого не будет, как бы стервятник этого себе ни представлял. Сегодня царствует любовь.

В траве выбралось на прогулку семейство ласок. Впереди идёт светло-рыжая мать размером с длинную мышь, а вплотную за ней вереница крохотных детёнышей, каждый из которых уткнулся мордочкой в хвостик впереди идущего. Все вместе они походят на длинную смешную змею. Но Белый Стервятник и не думает напасть. Он хорошо знает, как опасно тревожить мелкую ласку. Она и волку вопьётся в морду, а уж на стервятника эта хлипкая бестия так наскочит, что не отобьёшься. Если б Белый Стервятник смог углядеть, где прячет ласка свои запасы мышиных тушек. Но его нюха тут недостаточно. Он не шакал.

Мамаша-ласка привстаёт столбиком, оглядывается, а затем вся вереница зверёнышей быстро скрывается в потаённой норе. Робкая надежда стервятника на какое-нибудь чудо растаяла как недавний снег.

Ещё одна еда прошла мимо. Недалеко от людского селения рябой перепел угодил лапой в силок. Покуда заинтересованный стервятник опускался медленными кругами, его опередили мальчишки. Забрали птицу, свернули шею, унесли. Хорошо, что ему самому не досталось камнем, когда он низко кружил. Одни неудачи.

Солнце надумало прятаться, по земле заспешили длинные тени. Всё складывалось к тому, что стервятник вернётся в своё одинокое гнездо с пустым животом. Без особой надежды он вновь глянул под молодой вяз и уже не заметил двуногого. Тот исчез. И ему пора было исчезать из вечернего неба, возвращаться в холодные скалы. Он повернул прочь от заходящего солнца.

Однако скромная награда поджидала его у самого гнезда. Вялая нерасторопная ящерка будто дремала на каменной глади, и Белый Стервятник представил себя ловким орлом. Он сумел опуститься прямо на ящерицу и придавить её когтистой лапой, а дальше его острый клюв хорошо знал, что нужно делать. В мановение ока ящерка была разодрана пополам и тут же проглочена. Он исполнил Победный танец: высоко задрал одну ногу, потом другую, потом гордо прошёлся, резко вскидывая лапы и подскакивая, словно земля подталкивала его ноги при каждом соприкосновении. Душа ящерки была ублажена, однако сам стервятник не испытывал никакой радости. Такой еды хватило бы птенцу какого-нибудь сокола, но у большого стервятника лишь разыгрался аппетит. Ему оставалось надеяться на крепкий сон и на благополучное утро.

Но и сон не приходил к нему этой ночью. Стервятник вспоминал о не прилетевшей подруге, прислушивался к отдалённому охотничьему вою львиц и к дружному хору ненавистных гиен. Он нахохливал перья, потому что его донимал отовсюду кравшийся холод, и даже запах весны отступил перед этой напастью. Стервятник вертел головой и видел вокруг озябшее небо. Его чуткие глаза неожиданно заприметили новую робкую звёздочку на небосклоне. Эта жидкая звёздочка была не такая, как все. Чем-то она привлекала внимание. Чем-то непостижимым. Сам Белый Стервятник не мог этого знать, но душа его кое-что чувствовала. Пройдут многие дни, и звёздочка станет небесным камнем. Грохнется сверху в последние льды далеко за полуночным горизонтом. Всю трясущуюся в лихоманке землю укутает небывалое облако знойного пара. Не взойдёт солнце. Исчезнет луна. Иссякнут звёзды. Прольётся неистовый дождь. Нескончаемый едкий дождь. И нескончаемая смерть пронесётся ужасной волной над безбрежными водами. Смерть, которая не возрадует никого. Ни стервятника, ни гиену. Жуткая смерть. Нечто такое уже чувствовала душа на своём языке. Этот смутный язык невозможно прокаркать, прорычать или высказать, прошипеть… Просто знаемо, что будет нечто, и надо готовиться к Нечто – и когда, наконец, это Нечто случится, тогда всякий прозревает: вот оно, в точности так, я ведь знал!.. Лишь бы не было поздно.