Текст книги "Две жизни в одной. Книга 1"

Автор книги: Гайда Лагздынь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

Во-вторых, семейные обстоятельства складывались так, что надо было растить двух дочерей одной. Зарплата в вечерних школах на пятнадцать процентов ниже, чем в дневных. А на зоне на двадцать пять процентов выше.

За годы работы в ШРМ №5, то есть с 1953 по 1970 годы, преподавала по совместительству и в детских школах, где учились только мальчики, и там, где учились только девочки. Потом школы стали опять смешанными. Но большая часть моей педагогической деятельности была связана с учебными заведениями, где учились мальчики и взрослые, а потом, работа в школе, где учащиеся будут только мужчины, пусть и с лишением прав по суду, меня не пугала. И с зоной я уже была знакома.

Рассказано по случаю...

За тринадцать лет жизни на улице Правды произошло много всяких событий – полет Юрия Гагарина, рождение второй дочери Тамары, а перед тем – потеря ребенка, что могло стоить моей жизни, всевозможные решения и постановления партии, которые мы обсуждали и пропагандировали, будучи агитаторами, операция старшей дочери Елены, бесконечные болезни младшей дочери (видимо, оттого, что квартира, пусть и с печным отоплением, была все же сырой, с окнами, обращенными на север, без единого солнечного луча), я тоже страдала от заболевания дыхательных путей – от развивающейся бронхиальной астмы. А однажды уехала с детьми на Азовское море, тем самым покончив с болезнями у старшей дочери Елены в виде постоянных ангин.

Много чего изменилось за эти годы, но я оставалась верна себе в том плане, что с наступлением летнего сезона брала с собой детей и уезжала работать в пионерский лагерь на все лето, тем самым давая свободу от семьи мужу. Полное доверие привело к предательству.

Глава 6. ЗА ЗАПРЕТНОЙ ЧЕРТОЙ

Прежде чем знакомиться с жизнью сокрытого от людских глаз мирка, хочется сказать следующее. Повесть «Зона» – литературно-документальное повествование с включением в нее как документальных рассказов – «Не строй глазки», «Цыганская любовь», так и чисто литературных произведений («Роковой случай» и другие). Имена, фамилии учащихся и преподавателей изменены, как и ход некоторых событий в данном заведении усиленного режима. Так как повесть документального характера, образ Варвары частично документален. Биографии действующих лиц не надо воспринимать на все сто процентов! Однако хочу заметить: сколько бы внешне ни изменилась зона, порядки в местах лишения свободы остались те же.

Не строй глазки

Документальный рассказ

Случались в зоне и любовные интрижки. Помню, неожиданно появилась молодая, кругленькая, пухленькая учительша. Мы, старшие педагоги, предупреждали: «Не строй глазки! Не крути длинной косой. Мужчины здесь сидят голодные по женской части». Она же купалась в комплиментах и ухаживаниях. Не преподавала, а играла на уроках в знаки внимания. Чем все это кончилось? Увольнением. И правильно. А то были бы в зоне события областного масштаба, подобно тому, что описано в рассказе «Роковой случай».

Шел 1970 год. Пришла в школу преподавать физику Нинка (не помню, с каким отчеством). На голове – кудрявый черный шиньон, на шпильках, и бант сзади. Платье носила (раз сказали) длинное и очень. На брюки тогда у женщин не было моды. Незамужняя, сухая телом, чуть смахивала на цыганку. И, конечно, осужденный цыган влюбился. Да так страстно, что Нинка сходила с ума. А он обещал, как освободится, жениться. Что происходило, когда класс пустел, а они оставались вдвоем, ежу понятно. Дверь снаружи, естественно, охраняли дружки.

И вот цыган освобождается. Конец срока. За воротами зоны его встречает цыганский табор. А Нинка? Да зачем ему с черным искусственным крашеным шиньоном не совсем молодая училка? Его встречает молоденькая натуральная цыганочка.

«ЗОНА». 1970 год

Испытание

Толстые, блестящие, словно покрытые черным лаком, птицы, лениво склевывая белесовато-красных земляных червей, неторопливо разгуливали по свежеперепаханному полю.

– Вот и осень. В путь-дороженьку собираются! – подумала о грачах Варвара, энергично шагая по утоптанной до асфальта тропинке через зеленую луговину мимо говорливо тарахтевшего трактора. – Весной вернутся – одни только носы торчать будут, как у моих подопечных.

Оранжевый диск солнца выплывал из-за горизонта, перекрашивая все в другие тона.

– Ну и выдалась нынче осень. Лету красному не отцвести. Теплынь-то какая! – улыбнулась Варвара, любуясь красками рождающегося дня. Память неожиданно выдала такой же ясный осенний день. Случилась та история примерно за месяц до октябрьских праздников. За плечами у Варвары был уже большой педагогический опыт. Но из-за специфики новой работы не все складывалось сразу гладко и складно.

В перемену к учительскому столу подсели двое.

– Варвара Александровна, – попросил один из восьмиклассников, – принесите, пожалуйста, флакончик одеколона для бритья, ради скорого праздника.

– Что вы! – вспыхнула Варвара. – В нашей школе это не положено.

– На «малолетке» учителя приносили, – нагло врал другой. – Значит, принесете?

– Нет. Я этого делать не стану.

– Ну смотрите! – пообещал первый.

Через несколько дней этот «ну смотрите» появился. Во время урока кто-то вызвал Варвару в коридор. В вестибюле школы было пусто. Из-за шторы выскочил незнакомый паренек. Нашивки с фамилией на одежде осужденного, как и номера отряда, не было. Парень распахнул ватник, и Варвара увидела небольшой нож с узким острым, напоминающим жало змеи, лезвием. Все произошло само собой. Неожиданно для себя схватила незнакомца за шиворот и толкнула к двери.

– Сейчас же уходите, – глухо выдохнула из себя Варвара. Вернувшись в класс, не смогла сдержать себя, разбушевалась: – Мы распинаемся, уму-разуму учим, а они? Будто я не знаю, что такое нож. Его дружки здесь сидят, так и передайте шпагоносителю кухонного инвентаря, динозавру двуногому: вымирающая он форма жизни.

В классе молчали. Те двое, что просили принести одеколон, не поднимали на Варвару глаз. Потом уж она поняла, что этот «ну смотрите» только исполнитель чьей-то воли – «шестерка». Он мог свободно ткнуть ножом, если бы был дан на то приказ «авторитета». Варвару просто пугали.

После, как потом шутила Варвара Александровна, «испытания страхом» стала тверже ходить по зоне. А познав законы этого мирка, позволять себе и шутки.

– Да! Острое слово, незапачканная репутация, честность, справедливость, доверительность по отношению к лицам, лишенным гражданских прав по суду, должны быть в арсенале работающих по перевоспитанию! – думала Варвара, шагая сейчас по знакомой тропе в сторону сокрытого от людских глаз заведения под номерным знаком – в сторону ИТК – исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

На путях железнодорожной ветки, как всегда, стояли товарные вагоны. Их Варвара заприметила еще издали.

– Хорошо, что не цистерны с кислотой без переходных площадок. Шагай тогда в обход чуть ли не целый километр.

Вагоны нервно двигались, гремели металлическими буферами.

– Паровоз цепляют, – заспешила Варвара, – успею.

Она ухватилась за поручни, подтянулась на руках, быстро перемахнула площадку. Вагоны медленно двинулись и неторопливо поплыли в сторону ТЭЦ, увозя уголь. Но Варвара уже стояла по другую сторону состава.

– Опять вы нарушаете дорожные правила! – сильный мужской голос принадлежал высокому худощавому офицеру.

– А вы, товарищ Вахин, разве не нарушитель? Сюда же направляетесь! – не растерялась Варвара.

– Пойман с поличным! – засмеялся замполит. – Каюсь, Варвара Александровна, привык напрямую ходить, что со мной поделаешь!

Начищенные пуговицы кителя горели выпуклыми золотыми медальками. Солнечные зайчики, отскочив от широких дверей обшитых блестящей жестью ползущих вагонов, запрыгали по майорским звездочкам, скользнули по лакированному козырьку офицерской фуражки.

– А почему бы вам, Варвара Батьковна, не ездить до зоны автобусом? – уже серьезнее спросил замполит.

– А мне напрямую тоже удобнее. Если между сменами ухожу домой, экономлю целых четыре часа! – смешливые нотки не покидали Варвару.

– Ну-ну, экономка. На занятия не опоздайте! Хотя, – Вахин взглянул на часы, – еще успеете. А я вот с дежурства.

– ЧП?

– Да нет, – уклончиво ответил замполит, – по графику выпало.

– Юрий Петрович, двигается! – Варвара кивнула головой в сторону моста. – Цистерны ползут, не пришлось бы под вагоны нырять.

– Это уж никуда не годится!

– Наши юркают, – улыбнулась Варвара.

– Юркают... Вот вашим от наших, совершенно серьезно, строгое предупреждение делаю. Таки передайте, лично от моего имени! Взрослые люди, учителя. Юркают! Методический кабинет видели? Доделали! Приходите взглянуть! – выкрикнул Вахин, перепрыгивая через рельсы под самым носом лупоглазого паровоза.

Вышагивая свои оставшиеся два километра, Варвара думала о Вахине. «Ответственный человек – Юрий Петрович. С личным временем не считается. Лишенные прав по суду зеки, как их именуют в народе, уважают замполита за справедливость и прямоту. Парадокс! Сами переступили закон, а хотят от других честного к себе отношения?» Мысли ползли неторопливо. Дорога длинная, ничто не отвлекает. «Золотые у Вахина руки, да и голова – не медь. Действительно, «единство формы и содержания» – последнюю фразу Варвара произнесла вслух. Она любила разговаривать с деревьями, с птицами, сама с собой, когда вокруг безлюдно. «Надо обязательно заглянуть в методический. Только сегодня не получится. Трудный день, две смены – ни окошка, ни форточки, уроки подряд. Еще совет воспитателей. А вот завтра непременно зайду. – И снова мысли, набегающие одна на другую. – Посоветоваться бы тогда с Юрием Петровичем, может быть, не произошло и другого случая? Так нет! Решила, что «сами с усами», не первый год в школе! А не учла того, что в этой системе проработала всего-то пшик!»

Случилось это примерно месяцев через шесть после «испытания страхом». Как-то на воспитательном часе шел разговор о красоте рук человеческих: о красоте стекла в руках стеклодувов, о красоте дерева в руках резчиков, о рабочей красоте разных профессий. Шел разговор о том, что может делать человек, любящий свою работу.

– А сколько безымянных художников! – воскликнул Сумочкин. – Вы бы посмотрели, что у нас на зоне ребята делают. А оперу не напишете?

– Какую еще оперу? – не сразу поняла Варвара. – Но, уяснив, что разговор идет об оперативном работнике, рассмеялась. Познать человека, которого тебе поручили воспитывать, а тем более перевоспитывать, который формировался многие годы в чужеродной среде, – дело нелегкое, порой невозможное. Если человек доверяет, открывает душу, то надо войти в его мир, понять, помочь. Руководствуясь этими принципами, Варвара и дала согласие взглянуть на то, что «делают на зоне».

Через день Сумочкин принес два кольца и медальон. Вещицы действительно были неплохими. Эти поделки, особенно медальон, были оценены по достоинству. Потом уже, на классных часах, Варвара показывала учащимся изделия хохломских художников, изделия из стекла, приносила дымковскую игрушку, проспекты с выставок – все то, что продается в магазинах художественных промыслов. Для чего? Для того, чтобы умалить роль местного кустарного поделывания, так как в промышленной зоне, где работали осужденные, «безымянные художники», чтобы добыть кусочек цветной пластмассы, кусочек цветного металла, приводили порой в негодность ценное оборудование. Но это было потом. А тогда?

На другой день после смотра «что делают на зоне» Сумочкин принес книгу и предложил Варваре дома почитать. Если бы она была поопытней да побольше знала о местных делах, все было бы иначе. Но она об этом тогда не думала. Удивило только то, что книга, при ее объеме, была легковесной. А еще заметила: когда книга легла поверх классного журнала, как у Кудрявцева перехватило дыхание. В учительской, сев за свой стол, Варвара раскрыла книгу и вспыхнула. Листы по центру были аккуратно вырезаны в виде прямоугольника. В пустом пространстве лежали два пакетика. В одном – медальон, в другом – бумажка достоинством в сто рублей и записка. Варвара с ужасом запихнула все, кроме записки, обратно.

«Что делать? Идти к Шурбинскому? Сегодня он ДПНК – дежурный помощник начальника колонии. Но стоит ли? Этого, – как называла про себя Варвара, – солдафона надо самого еще воспитывать. А может быть, он и прав? Здесь так и нужно работать? Выталкивать за дверь, кричать, неуважительно обращаться с осужденными? Но когда зло порождало добро? В комбинатовской вечерней школе все было иначе. Не надо было думать о двойном значении слова, можно было угостить учащегося конфетой. И это не расценивалось как преступление, а было нормой отношений между людьми. И вообще там было все по-другому. Жаль, что Юрия Петровича нет в зоне. Вернуть книгу и как можно быстрее!» – мгновенно созрело решение.

Сумочкина в классе не оказалось. Его отпустила учительница литературы в санчасть. И тут Варвара вспомнила, как перехватило дыхание у Кудрявцева. Значит – в курсе.

– Кудрявцев, срочно найди Сумочкина! – строго приказала Варвара.

Быстрее молнии свершилось остальное. В пустом классе Варвара выговаривала Сумочкину: «Зачем вы втягиваете меня в свои дела?»

– Что вы! Обижаете. Вы меня неправильно поняли. Медальон – мой подарок как учителю от ученика. А деньги? Разве трудно разменять? – наивно уверял Варвару Сумочкин.

– Нетрудно. Но деньги в зоне иметь не положено. «Да и что на них можно здесь купить? – недоумевала тогда про себя Варвара. – В ларьке на наличные же ничего не продают? Правда, и на два рубля в декаду, выписанных из заработанных денег, не разгуляешься! Табак, спички, тетради, конверты, маргарин, конфеты-сосульки».

– Простите, Варвара Александровна. Я вас уважаю, но думаю...

– Думать надо, например, когда решаете задачи по контрольной. Кстати, у вас опять двойка. А записку я оставлю себе на память, чтобы и мне думалось.

Вечером дома Варвара раскрыла рабочую тетрадь, развернула тщательно сложенный лист бумаги.

«Уважаемая Варвара Александровна! Я не хочу на что-то претендовать, но надеюсь, что вы меня поймете правильно. Здесь делают вещи, которые не стыдно показать людям: чеканка по металлу, рисованные портреты, выжигания по дереву, украшения. Если вас это интересует, напишите мне таким же манером, а я тогда напишу вам, что к чему. Уверяю, грелки со спиртным, бутылки, отпадают. Слишком грубый товар. Конспирацию гарантирую лично. А с шуриками у меня ничего общего нет. Этого способа передачи никто на зоне не знает. Что касается меня, так скажу в двух словах: если возникнет из-за меня какая-нибудь неприятность, то я освобождаюсь десятого июля этого года, и вы будете иметь полное право заплевать мне лицо при родственниках. Эту деньгу разменяйте по пятеркам, ну и для солидности купите баночку кофе и пару плиток шоколада, сколько войдет. Предлагать деньги пока не буду. Пишите впрямую, я пойму, все-таки лагерь. Когда будете передавать, книгу положите на стол к стене. Не приносите с утра. День выбирайте сами. Надеюсь, в глупое положение вы меня не поставите?»

– Как истолковал? Какое нахальство! – задыхалась от возмущения Варвара. – Какая уверенность! «Шестерку» надумали из меня сотворить? – Варвара негодовала. – Вот что значит не взвешивать каждое слово, не анализировать каждый свой поступок! Тогда, восемь лет назад, Варвара впервые оценила рекомендации замполита Вахина. «В глупое положение Сумочкина, конечно, не поставила, – думала Варвара, подходя к зоне. – Этим мало что изменила бы тогда». Но случившееся обострило чувства, заставило более тщательно продумывать каждый свой жест, каждое слово, каждый свой новый начинающийся рабочий день.

За поворотом дороги перед Варварой Александровной возникла знакомая картина: вышки, забор, на котором в несколько рядов тянулась колючая проволока. Запретная полоса – запретка, снова забор. Широкие железные ворота и крошечный домик – главная вахта. Рядом с вахтой – штаб со всем управленческим аппаратом.

У ворот стоял автобус «Служебный УВД». Из него выходили служащие, офицеры, мастера промзоны, учителя.

– Доброе утро, Варвара Александровна! – приветствовали Варвару приехавшие.

– Доброе! Очень даже доброе, ясное! – улыбнулась в ответ Варвара.

– А вы все шагаете? – то ли спрашивая, то ли удивляясь, воскликнул начальник отряда майор Петров.

– Шагаю, Александр Иванович, говорят, полезно. Вот и стараюсь.

Подошли к проходной. Железные двойные двери раздвинулись, пропустили приехавших и замкнулись, отделив, как говорят осужденные, от «вольного мира». Отдав в окошечко чернявому солдатику пропуска, учителя зашагали по территории мимо жилых секций к одноэтажному деревянному, находящемуся в конце зоны зданию, похожему на длинный барак, как и везде, с железными решетками на крошечных окнах.

После зеленого луга, широкого раздолья вспаханного трактором поля мир за высоким забором показался Варваре особенно неуютным. «А ведь раньше, – подумала Варвара, – когда только пришла работать в зону, вот тут был сквер, а там – большая клумба. И скамеечки кругом, как в доме отдыха. Даже садовника со спецобразованием содержали».

– Валерий Иванович, помните, какие здесь цветы росли?

– Было время, – не задумываясь, как будто того и ждал, поддакнул физик, – красивые цветы росли и «крысятничек» погуливал. Елена Егоровна, где вы? «Крысятничка-то» помните? Вас ведь провожал! – забалагурил физик.

– Кончайте! – вспыхнула Елена. – Столетняя история, а до сих пор снится.

Васин

Узкое школьное окно с рейками, похожими на решетку, смотрело в сторону запретной полосы. Около высокого деревянного забора на веточке тополя весело чирикал серый с черной манишкой воробей.

– Ишь, расчирикался! – зло подумал Васин и повернулся к доске. У доски хрупкая на вид учительница бойко объясняла глаголы.

– И эта глаголет, – опять обозлился Васин, вздохнул, стал списывать с доски предложение, не дописав до половины, бросил, отвернулся к окну. – Кому нужны эти глаголы? Что в них толку? Кончится срок, будет мне тридцать пять. «Вся жизнь впереди, надейся и жди».

Воробья на ветке не было, лишь покачивалась тополиная веточка.

– Мне бы сейчас так, – подумал Васин, – вспорхнуть и полететь куда глаза глядят. А куда они глядят? Домой? А где отчий дом?

Невеселые мысли закружили и понесли Васина прочь из колонии, где он отбывал срок, как числилось в деле, «за тяжкое преступление против здоровья трудящихся».

– «За тяжкое»... ишь ты! Да этого спиногрыза убить было мало, а я только по косорыльнику крепко двинул! – продолжал злобиться Васин.

– Эй! – толкнул Васина сосед по парте. – Очнись! Алла Алексеевна к доске вызывает.

– Не пойду! – буркнул Васин. – Я ничего не понял. На другом уроке отвечу.

– Что тут непонятного? Глаголы совершенного вида...

– Бросьте, Алла Алексеевна. Глаголы, может быть, и совершенны, а Васин – нет. И вообще, глаголы все, глаголы! – неожиданно вмешался весельчак класса Виноградов. – Давайте лучше поговорим на вольную тему. Как там на свободе? Чего новенького?

– Что новенького? – машинально переспросила учительница. – Да вроде ничего. Все то же.

– Я ее, эту свободу, год не видел. И еще девять лет не увижу! – добавил Виноградов уже невесело. Прозвенел звонок с урока.

В кабинет вошел мужчина, на гладко стриженой голове ясно проступали два белых шрама, глубоко впавшие глаза смотрели настороженно.

– Васин, почему вы перестали посещать школу?

– А что мне там делать? Я ничего не понимаю. Да и зачем мне нужна ваша школа! Тридцать лет жил без нее и еще проживу. Читать, писать умею, с меня хватит!

– Нет, Васин, не хватит! У вас даже восьмилетки нет. Согласно постановлению вы обязаны...

– Ничего я не обязан! Я сюда пришел срок отсиживать, а не учиться!

– Вы не правы, Васин! Вы взрослый человек, хорошо работаете.

В кабинете начальника отряда идет длинный разговор, в котором участвуют все члены коллектива совета воспитателей. И врач, отвечающий за санитарное состояние в отряде, и секретарь из штаба, ответственный за погашение задолженностей и уплату алиментов осужденным. Успевает вставить слово мастер производственного обучения. Молчит только Васин.

– Ну хорошо! – говорит Варвара Александровна, – идите. Мы поговорим в школе. Я вас сегодня жду на первый урок. У меня как раз в вашем восьмом биология.

Осужденный неожиданно кивает головой и, облегченно вздохнув, уходит из кабинета начальника отряда.

После долгой беседы с Варварой Васин стал заставлять себя слушать объяснения учителей. Когда снова наваливалась хандра и невеселые мысли уводили в сторону, он вспоминал слова учительницы: «Настроение не должно давить на нас. Мы должны давить настроение». И Васин давил его. Брался за ручку, вычислял значения иксов и игреков, учил таблицу умножения, строение и функцию отделов мозга, изучал работу сердца и почек. В свободное время стал много читать. Он даже не предполагал, что это удивительно хорошо. Книги брал в школьной и колонийской библиотеках. Иногда Варвара Александровна приносила свои из дома. Их Васин буквально проглатывал. И отступила лагерная скука.

– Не так я жил, не о том думал, – размышлял Васин, лежа на койке. – И здесь сижу из-за этой проклятой «белой головки» с «зеленым змием» внутри, из-за какой-то несчастной лишней стопки.

Все чаще и чаще задумывался и о прежней жизни, и о будущей.

– На поселение пойду, женюсь. Только бы жену хорошую найти. – Новая жизнь рисовалась ему, кто бы мог подумать, розовой краской, именно розовой. Свою будущую жену представлял блондинкой, как Маргарита, только чуть моложе да потоньше. И своих будущих девочек, именно девочек, с розовыми бантиками на белых кудряшках.

– Ну и заработали большие полушария, – улыбался своим мыслям Васин.

Ушел Васин на поселение в начале августа, не успев попрощаться со своими учителями. Потом прислал письмо. Через два года придет еще одно, с фотокарточкой. Черноглазая молодая женщинах с мягкой улыбкой сидит рядом с Васиным, а на руках у него маленькая крошка Олюшка. Это будет через два года. А сейчас еще не зима, а только первые ее признаки.

Детуров

Раннее морозное утро. На улице темно. В жилой секции отряда койки в два этажа тянутся вдоль узкого прохода. Между коек – обшарпанные тумбочки. В секции тепло и влажно. Пахнет перегретыми телами. К еле уловимому запаху кислятины примешивается острый запах мужского пота, нижнего белья, давно не стиранных телогреек. В сонной тишине на койках лежат парни, покрытые серыми одеялами. Запрокинутые подбородки, разбросанные руки говорят о том, что сон крепкий.

Варвара отыскивает нужную койку, дергает за край одеяла.

– Детуров, проснитесь! – широкоскулый парень открывает глаза и непонимающе моргает белобрысыми ресницами.

– Ах, это вы, Варвара Александровна? Я сейчас. А зачем я вам?

– Как зачем? Разве не знаете, что у вас не все зачеты сданы?

– Разве? Ах да! Знаю, конечно. Вот черт! Опять никто не разбудил. Все с вечерней пришли. Начальник в отпуске. Вот мы и дрыхнем.

Не знала Варвара, что почти всю ночь отряд не спал. Придя со смены, заварили чаю, а потом до хрипоты, до пены у рта спорили: есть ли любовь на свете. Варвара уже подходила к школьным воротам, когда ее догнал Детуров.

– Варвара Александровна, скажите, есть ли любовь на земле или нет?

– Что это вас с утра на такие вопросы потянуло?

– Да так. Ребята спорили. Одни говорят, что есть биологическое желание, что это необходимо для продления рода людского. А Сова, простите, есть у нас такой, так он уверяет, что существует любовь, только она дана не каждому, а тонкокожему. Что любовь – как солнце. Без любви можно жить, но бледным будешь.

– Поэт. Стихи пишет ваш Сова? – спросила Варвара.

– Пишет.

– А вот вы как считаете? – улыбнулась Варвара.

– Я думаю. Пока не знаю. Есть у меня заочница. Пишем друг другу письма. Вот фотку прислала. – Детуров вытащил из нагрудного кармана куртки фотографию девушки с пышной химической завивкой.

– Симпатичная. Глаза красивые.

– Мне тоже нравится. Ребята советуют начирикать, что, мол, люблю, чтобы ждала. А я не могу. Раньше бы написал, а теперь не могу. Во-первых, срок у меня. Если только на поселение отправят. Во-вторых, не знаю, люблю или нет. И вообще. Так вот сразу? Разве через фотку поймешь? Когда встретимся, вдруг не понравимся друг другу? Все познается через общение. А еще я думаю, что должна быть привязанность, привычка, что ли. А так с бухты-барахты женишься, а потом? Дети, развод? И обязанность должна быть, и доверие, потребность друг в друге.

– Целый философский трактат. А вопрос-то сложный, – вздохнула Варвара. – В другой раз, Владимир Батькович, поговорим. А сейчас иди, а то и на второй урок опоздаешь.

– Варвара Александровна! Еще бы один вопросик зацепить, волнует он наших. Что справедливо, что несправедливо.

Хлебов

К проходной колонии подкатил «воронок». Из машины под конвоем вышли двое. Один – высокий блондин с голубыми девичьими глазами, другой – с колючим пронизывающим взглядом маленьких серых глаз, близко расположенных около переносицы, с острым подбородком и тонкими, презрительно кривящимися губами. Железные двойные двери раздвинулись и пропустили прибывших.

Около проходной стояла учительница и ждала, когда пройдут привезенные. Белокурые волосы из-под меховой шапочки локонами спадали на плечи, в зеленых глазах светилось морозное зимнее утро. Варвара внимательно посмотрела на прибывших и улыбнулась. Голубые глаза высокого блондина вдруг стали синими-синими, рука невольно потянулась к воротнику форменки, чтобы поправить пуговицы, да так и остановилась где-то на пол пути.

– Здрасьте, гражданка женщина! – развязно бросил второй, оскалившись, обнажив ряд красивых желтоватых зубов.

– Здравствуйте, – сказала Варвара Александровна. – Новенькие?

– Ага! Старенькие. Не ждали? А мы вот приехали на такси. Нате!

– А ну пошел, пошел! Чего разговорился! – крикнул конвоир.

– У вас на уроке можно посидеть? – Перед Варварой вырос тот самый парень с голубыми девичьими глазами, который недели две назад прибыл в зону.

– А, новенький?!

– Да я, Варвара Александровна, не новенький. Я уже старенький, в полном смысле этого слова. Моя фамилия Хлебов, Александр.

– Раз пришли, проходите, садитесь, Хлебов.

При появлении Хлебова двое учащихся за первым столом почему-то заерзали. Семенов с беспокойством посмотрел в сторону учительского стола. В классе возникла какая-то напряженность. Почувствовав это, Варвара подошла к доске, записала тему: «Гибридологический метод изучения наследственности. Первый закон Менделя. Гипотеза «чистых гамет».

– Теперь, – предложила учительница, – откроем словарики и запишем новые слова их значения: доминирование – преобладание. Рецессивный признак – внешне исчезающий. Гетерозиготность – явление расщепления наследственных признаков в потомстве. Ген – участок ДНК. Гамета – половая клетка. Зигота, аллельные признаки.

– Прямо феня какая-то! – воскликнул Пчелкин.

Но на него зашикали, и он умолк. Урок шел спокойно, учащиеся слушали с напряженным вниманием. Тема из раздела генетики – трудная, требует осознанного осмысления. Но вот объяснение окончено, записано задание для самостоятельной работы.

– Можно вопрос? Вот вы сказали, что существует гипотеза «чистых гамет». Как эту гипотезу соединить с понятием ДНК?

И тут опять прорвало Пчелкина:

– Я вот, Варвара Александровна, знаю, что существует ДПНК. Это – дежурный помощник начальника колонии. Что такое ДПНК – я знаю. А вот что такое ДНК – понятия не имею!

– Где тебе, Крендель, высшие материи понимать?! Ситцевая душа! – Пчелкин сидел за хищение ситца с комбината. – Чай, в штрафном изоляторе прокуковал?! – хихикнул Краюшкин.

– Ну сидел! – обозлился Пчелкин. – Подумаешь, от меня спиртным пахло! А может быть, у меня от конфет-подушечек в желудке спиртовое брожение приключилось? Говорила же Галина Васильевна на уроке химии: сахароза расщепляется до глюкозы. А та – бродит. Может быть, я тот японец, у которого такое вот в желудке бывает?

– Хватит, Пчелкин, кренделить! Японец он! – снова возник Краюшкин.

– Скажи, Пчелкин, – обратилась Варвара к умолкнувшему шутнику класса, – мы строение клетки изучали?

– Изучали. В десятом.

– Вот там-то и написано в параграфе тридцать шестом, что такое ДНК, РНК и АТФ. К следующему уроку обязательно посмотри. Спрошу.

– Разрешите мне ответить? – не успела Варвара и журнал закрыть, как поднялся из-за парты Хлебов и начал говорить:

– Мы теперь с полным пониманием науки можем рассказать о себе. Мои генотипические данные таковы. Доминируют признаки отца, мамины находятся в рецессивном состоянии, но моя гетерозиготность проявится через гаметы в будущем поколении. Это я, Варвара Александровна, к тому, чтобы ребятам было понятнее, что такое научный язык, что он богат и без фени – языка преступников. Кстати, всего-то у нас в обиходе слов двадцать, Многие хвастаются феней, а что к чему – не знают. По существу вопроса, – продолжал Хлебов. – ДНК расшифровывается как дезоксирибонуклеиновая кислота. Она играет первостепенную роль в передаче наследственных свойств. Не случайно участок ДНК называют геном. А науку о наследственности – генетикой.

Прозвенел звонок.

– Спасибо, – сказала Варвара. – Садитесь. Урок окончен.

К учительскому столу подошел новенький.

– Можно мне записаться в ваш класс, Варвара Александровна?

– Такие вопросы я не решаю. Зайдите к директору школы.

Так среди учащихся одиннадцатого класса появился новый ученик. Александр Хлебов был начитанным человеком, многие стихи Есенина, Марины Цветаевой и других поэтов читал наизусть, увлекался историей литературы, историей. Стиль его ответов всегда отличался высокопарностью. Учителям даже не верилось, что Хлебов не имеет среднего образования. Отвечая на уроках, он как бы доказывал свое превосходство над другими, демонстрировал свою индивидуальность. Когда учительница истории Нина Николаевна однажды ему это сказала, Хлебов ответил:

– Я переступил закон! Я часто бунтовал. Долго сидел в тюремной камере, часто один. Многое передумал, перечувствовал, познал. Я отвык от общества людей и женщин. Мне хочется, чтобы меня заметили как человека, а не как преступника, чтобы со мной считались и не топтали моего самолюбия.

В зоне Хлебова боялись, ибо лучшими его друзьями была «отрицаловка», а близким другом – самый страшный в зоне человек – Громов.

 Гогитидзе

Возвращаясь домой своей обычной дорогой, Варвара терзалась сомнениями. Правильно ли она поступила? Написала рапорт на Гогитидзе. Может быть, нервозность дня сказалась? Парень он, правда, необузданный, горячий, сравнительно недавно в зоне. Не понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Скоро уж полгода в школе, а не подчиняется элементарным правилам. На уроке вскакивает. Выбегает из класса, если что ему не по нраву. Неудивительно, что попал в армии под трибунал. А сегодня? «Историю отвечать не буду. Я – грузин. Говорить по-русски не умею! Вот биологию – пожалуйста! Это можно. Это – не философия. Какой вопрос? Хотите, о биосфере расскажу? О проблемах современной науки бионики? Про бионику вам рассказать?» Как из рога изобилия льются из Зураба слова. И сам доволен.