Текст книги "ИВ. Тетралогия (СИ)"
Автор книги: Гай Северин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 89 страниц)
Вот как?! Я едва не присвистнул, услышав это имя. Определенно, оно мне уже попадалось, и память услужливо подсказала где именно. Во время избирательной президентской компании прошлого года публиковались биографии кандидатов. О Маноле говорилось, как о подопечной нынешнего президента, бывшего в то время премьер-министром, – его двоюродной племяннице, взятой на воспитание после трагической гибели ее родителей. Однако это уже более чем серьезно. На всякий случай я уточнил, не с однофамилицей ли имею дело? Но девушка подтвердила, что Раймон Пуанкаре действительно является ее дядей и опекуном.
– Тебе очень повезло сегодня, Манола, встретить именно меня, а не кого-то похуже, в столь неподобающем месте, – сообщил я президентской племяннице. – Осталось решить, что с тобой делать.
– Месье Ансело, пожалуйста, отведите меня в Елисейский дворец, – взмолилась она, – или в дом моего дяди. Я просто не представляю, что там сейчас творится. Наверняка, вся жандармерия поднята на ноги.
Да уж, ситуация. Наверное, так и следовало бы сделать, но, судя по стрелкам на моих часах, день сейчас в самом разгаре, а просто проводить ее до выхода из катакомб и отправить домой одну я не решился. Кто знает, доберется ли она благополучно до места, ведь ее не просто так преследовали в катакомбах враги государства, явно это было тщательно спланировано. Мне очень любопытно было услышать, что же произошло с мадемуазель. Ведь эта история не должна просочиться в прессу, в преддверие войны службы безопасности, наверняка, постараются скрыть подобные факты. Немцы замешаны в этом не просто так, вне всяких сомнений.
Хорошо, что я не поторопился их убить, наверняка, они весьма интересны нашей контрразведке. Вот только куда же нам сейчас податься? Может быть, воспользоваться приглашением Оливера? Не зря же он показывал мне вход в свое жилище. Но инстинктивная осторожность воспротивилась этому. Разумеется, приятель нас примет, но вот поговорить без его ушей нам не получится.
Только сейчас я понял, насколько это удобно – иметь выход в катакомбы из своего жилья. О Бельвиле речь не идет, но в ближайшее время нужно позаботится о подобном тоннеле из кабака «У Жерара». Как бы он мне сейчас пригодился, да еще не раз понадобится впредь. Так что же делать? Прогуляться до «Соблазна»? Там, наверху, немало приватных кабинетов с отличной звукоизоляцией, где можно побеседовать, но ведь незаметно туда не проскользнешь мимо десятков зорких глаз нижнего клуба, где вампиры собираются в любое время.
Оставалась вампирская община. А, впрочем, почему нет? Едва ли кто-то из группы сможет узнать в девушке подопечную нашего президента, а уж организовать нам конфиденциальность я сумею.
– Не волнуйся, Манола, в ближайшее время ты будешь дома, – пообещал я. – Но пока приглашаю тебя в гости, я желаю послушать, как ты, все-таки, попала в катакомбы, а заодно и эту парочку расспрошу, – кивнул я в сторону лежащих немцев.
Один из них слабо застонал, значит, начал приходить в сознание.
Добравшись до общины, я коротко пояснил Базилю, что девушку привел для себя, а этих двоих заступившему дежурить Лансу для тренировки. Кроме того, я сообщил, что в его доме уже дожидается мебель и утварь из кабака, и их необходимо доставить сюда. Естественно, возражать Базиль не стал, ведь после пожара, устроенного Зулууа, даже за столом всем вместе было не собраться.
Вскоре лишние слушатели нас оставили. Отдав одного пленника радостному Лансу, попросив лишь постараться его не убить, второго я запер, а сам устроился с Манолой в гостиной, в готовности выслушать историю девушки. Она рассказала, что поступила в этом году в Университет, а на вступительных экзаменах познакомилась с очаровательным, по ее словам, молодым человеком, и тут ее настигла первая любовь.
Она наивно предполагала, что, став студенткой, может считать себя взрослой и в праве сама выбирать с кем, когда и где встречаться. Но получилось наоборот. Если прежде в передвижениях по городу ее кроме гувернантки с прошлого года стал сопровождать охранник, даже на занятиях в лицее он терпеливо ожидал в коридоре, то в последнее время ей вообще запретили выходить куда-либо, более того, дядя принял решение негласно переправить ее в свой дом в Ле Кло де Сампиньи.
Подобные ограничения влюбленной Маноле очень не понравились, хотя дядя и объяснил их сложной международной обстановкой, и она вынуждена была им подчиниться, понимая, как важно сейчас президенту сосредоточиться на более важных делах, чем семейные проблемы. Тем не менее, жизнь в провинции вместо блестящего Парижа или Лазурного берега ее совершенно не прельщала, а разлука с любимым тем более.
Но воспитанная по всем правилам, она понимала, что ослушаться не может. И вот прошлым вечером, в сопровождении лишь телохранителя и горничной, она села в автомобиль. Без проблем они проехали по городу, но через несколько километров на пустом загородном шоссе путь им перегородил большой грузовик, развернувшийся поперек дороги, и рядом с ним покореженная малолитражка Бебе-Пежо.
После вынужденной остановки телохранитель вышел посмотреть, что произошло, и не нужна ли помощь, а заодно оценить можно ли проехать или следует подыскать объезд. Со стороны грузовика раздался негромкий хлопок, и в свете фар Манола увидела, как на груди упавшего навзничь охранника расплывается большое кровавое пятно. Девушка закричала, а шофер торопливо принялся заводить автомобиль, чтобы развернуться и скрыться оттуда.
Но не успел он завершить маневр, как дверцы с обеих сторон резко распахнулись, и водитель и гувернантка были убиты. Те самые два немца, преследовавшие Манолу, выволокли и скрутили панически вопящую и сопротивляющуюся девушку, заткнули ей рот, завязали глаза и затолкали в другую машину, очевидно в тот самый Бебе-Пежо.
Довольно долго ее куда-то везли. Потом, так и не сняв повязки, вытащили из автомобиля и заставили спуститься вниз по лестнице. Там Маноле развязали руки и оставили запертой одну в большом темном, захламленном помещении. Кто эти люди и зачем ее похитили, она не знала, но совершенно ясно, что хорошего от них ожидать не приходилось. В полной темноте она проплакала всю ночь, спотыкаясь, устроившись наощупь на каком-то тряпье, пока утром ей не принесли немного поесть, бутылку воды и оставили свечу.
На вопросы похитители не отвечали, на слезы и жалобы не реагировали. Когда они ушли, Манола, наконец, получила возможность разглядеть место, где оказалась. Это был большой подвал с каменными стенами, заваленный различной рухлядью и поломанной мебелью. Она решила более внимательно осмотреть помещение, пока свеча не погасла, в надежде найти какое-то подобие оружие, ведь девичье воображение от отчаяния рисовало жуткие картины надругательств, и она решила дорого продать свою честь. Через некоторое время ей пришла в голову мысль забаррикадироваться изнутри в надежде продержаться так до прихода полиции, которая, она была уверена, уже прочесывает весь город, и вот-вот должна ее освободить.
Так, совершенно неожиданно, когда она умудрилась немного сдвинуть тяжелый буфет у стены, и осознав, что переместить его к выходу ей не хватит сил, она вдруг обнаружила, что за ним тоже находится дверь. Окрыленная надеждой, она смогла протиснуться в образовавшееся пространство. При последнем отблеске догоревшей свечи, Манола отодвинула массивную щеколду на двери и выбралась из подвала.
К сожалению, снаружи было также темно, да еще и воняло сыростью и затхлостью, и первое время она могла пробираться, лишь держась рукой за стену, стремясь оказаться как можно дальше от своих мучителей. Потом вдали забрезжил свет, и девушка смогла немного оглядеться. То, что находится в катакомбах, она поняла: еще в детстве ее, как и остальных парижских детей строго-настрого предупреждали держаться от этих мест как можно дальше.
Но выбора не было, не возвращаться же обратно. Все истории о чудовищах, населяющих парижские подземелья она, как девушка просвещенная, считала лишь выдумкой взрослых, чтобы уберечь детей, а таинственные лабиринты подземелий, пугали на тот момент гораздо меньше, чем незнакомые похитители.
Так она брела довольно долго, пока не расслышала слабый шум строящегося метро. Это прибавило ей сил, значит где-то здесь должны быть люди, а с ними помощь. Но тут же надежда вновь едва не оборвалась, когда она поняла, что сзади приближается погоня. Собрав все силы, Манола бросилась вперед, громко закричав, уповая на то, что рабочие услышат ее и придут на помощь.
Глава 10Тут есть над чем подумать. Манола утверждает, что ее отъезд готовился конфиденциально. Но на дороге их ожидала засада, а, следовательно, это похищение спланировано заранее. Значит, у преступников имелась достоверная информация о времени и маршруте передвижения девушки. Кто-то из ее окружения предатель?
– Манола, кто еще мог знать о твоем отъезде? – уточнил я.
Та смущенно покраснела, но, будучи под внушением, не смогла умолчать:
– Я рассказала об этом своему молодому человеку. Не могла же уехать, не предупредив его где я и почему внезапно исчезла, даже не попрощавшись. А так, возможно, Атанас сумел бы приехать в Ле Кло де Сампиньи и мое лето прошло бы не так тоскливо. Но не думаете же Вы, месье, что он каким-то образом в этом замешан?! – горячо воскликнула она. – Это, наверняка, кто-то другой! Атанас любит меня, и вообще, он очень хороший и благородный человек.
Какими же наивными глупцами делает людей любовь! Девушка готова отрицать очевидное, и даже мысли не допускает, что могла быть использована в грязных политических играх. Однако, это все, конечно, интересно, но так и не давало ответа на вопрос, кто и зачем похитил племянницу президента. Пора приступить к допросу немцев.
Поскольку это обычные люди, то никаких специальных методов мне не потребовалось. Как я и предполагал, они являлись сотрудниками германской разведки, получившими задание выкрасть близкого члена семьи нашего президента, чтобы деморализовать и оказать на него давление в свете приближающейся войны. В идеале это должна была стать его жена Анриетта, но подобраться к ней не удавалось, и за другими членами семьи контроль усилился.
Исходя из этого, схватили и подвергли допросу поклонника племянницы президента. После соответствующей обработки бедняга Атанас выложил им все, что знал о своей, как он надеялся, потенциальной невесте, после чего на дороге была организованна засада.
Заранее предполагая ответ, я все же поинтересовался судьбой несостоявшегося жениха. Как нетрудно догадаться, Атанаса за ненадобностью убили, разведка свидетелей не оставляет. Немцы просчитались лишь с подземным ходом, не подозревая, что подвал арендованного ими дома соединен с катакомбами, иначе не допустили бы бегства Манолы.
Дальнейшие допросы должны вестись нашими органами контрразведки, которым они могли бы принести больше пользы, а мне необходимо продумать, каким образом передать их специальным службам, а девушку вернуть опекуну.
Пришлось основательно потрудиться над заключительным внушением, ведь проверять наши показания будут профессионалы, а афишировать свою сущность перед президентом, который, скорее всего, осведомлен о том, что среди граждан его республики есть и вампиры, мне не хотелось. Необходимо выстроить безупречную логическую цепочку. Конечно, я мог бы сделать все анонимно, но опыт показывал, что знакомства с сильными мира сего, даже если они люди, а, тем более, оказанные им услуги, иногда оказываются весьма полезными.
Приступив к выполнению своего плана, я вернулся к Монпарнас-Бьенвеню и воспользовался телефоном в кабинете начальника станции. Начать решил со звонка в префектуру министру Катри, благо, рабочий день еще не закончился.
Старый волк, к счастью, оказался на месте, и, кратко обрисовав ситуацию, я попросил его, как только зайдет солнце, подъехать со своими людьми, сообщив, где буду находиться вместе с Манолой и германскими агентами. Местом встречи я назначил заброшенный железнодорожный склад на пустыре, скрывавший в себе один из выходов из катакомб. Связанных немцев я передал крепким мужчинам, возможно, оборотням, сопровождающим префекта, а девушку усадил в автомобиль самого министра, который, кажется, весьма впечатлился.
– Вы не перестаете меня удивлять, месье Ансело, – отметил он. – Позволю только дать один совет, – негромко проговорил он, пожимая мне руку. – Дайте немцам немного своей крови, чтобы у спецслужб не возникло вопросов о странных укусах.
Уверен, что, по крайней мере, в течение ближайших суток вероятность умереть у них будет гораздо меньше, чем у самой тихой парижской домохозяйки. Пока из них не вытрясут все что можно, их станут охранять и беречь как зеницу ока, я вам обещаю.
Черт возьми, надо быть внимательнее; контрразведчики вполне могли заинтересоваться странными отметинами на шеях, а посвященные сразу разберутся откуда ноги растут. Совет действительно оказался дельным. Воспользовавшись им, я впервые воочию убедился в целительных свойствах нашей крови для людей. Буквально на глазах ранки от клыков исчезли без следа.
Покончив со всеми запланированными благородными миссиями, я, взяв такси, поехал домой в Бельвиль. Я сознательно не торопился возвращаться в катакомбы, и мои ожидания оправдались, настало время пожинать плоды своих манипуляций.
Едва я успел за чашкой чая поделиться с отцом последними событиями, как в дверь раздался резкий звонок, и двое серьезных мужчин настойчиво попросили меня отправиться вместе с ними, и я совсем не удивился, когда уже через полчаса оказался в Елисейском дворце.
Прежде, чем допустить к президенту, меня попросили немного подождать в просторной бело-золотой приемной, украшенной великолепным гобеленом, с большим ковром и мебелью в голубых тонах с вышивкой золотой канителью, отделанной ценными породами дерева, оставив наедине с его секретарем – молодым, но очень серьезным худощавым мужчиной.
– Месье Ансело, – обратился он ко мне, – мне нужно записать Ваши данные в книгу посетителей. – Процедура стандартная, но едва я сделал несколько шагов к его столу, он поднял голову и уставился в мои глаза характерным немигающим взглядом, его зрачки резко расширились, и он настойчиво проговорил, удерживая зрительный контакт: – Ты должен честно и правдиво ответить на мои вопросы.
Я вообще соображаю довольно быстро, и на этот раз у меня хватило самообладания ничем себя не выдать. Передо мной несомненно мой собрат-вампир, обеспечивающий безопасность Пуанкаре при личных аудиенциях. Но как же Катри не предупредил меня о подобной проверке? Забыл? Решил еще раз прощупать, чего я стою? Или, может быть, и сам не знает о подобном, ведь его едва ли так проверяют. Тем не менее, не моргнув глазом, приняв отрешенный вид, я спокойно и терпеливо с безразличными интонациями ответил на вопросы этого цербера, оставив его в заблуждении относительно своей сущности.
Наконец, я стою в золотом салоне – личном кабинете президента, интерьер которого, насколько я знаю, не менялся уже более полувека, перед солидным полноватым мужчиной с залысинами и бородкой клинышком, чьи фотографии неоднократно видел в газетах. На меня, в отличие от чрезмерной роскоши кабинета Катри, это помещение произвело самое благоприятное впечатление. Строгий беломраморный камин, бесценные панели и лепнина на стенах и потолке, сверкающий наборный паркет ценных пород дерева – все изысканно и благородно, как и должно быть у президента великого государства.
Месье Пуанкаре тепло поблагодарил за спасение племянницы, и поинтересовался, как же мне удалось ее найти. Я поведал ему свою версию, согласно которой выгуливал своих собак на пустыре, закрепляя навыки выполнения команд, когда из полуразвалившегося склада донесся приглушенный женский крик. Внемля призыву о помощи, я поспешил вмешаться, обнаружив двух мужчин со злым умыслом. Хорошо обученные псы помогли мне задержать и обезвредить негодяев, после чего я обратился за помощью к своему знакомому месье Катри.
Наличие серьезных собак проверить несложно, остальное Манола и германцы подтвердят в точности, так что президент оказался вполне удовлетворен моим рассказом. Он еще раз благодарно пожал мне руку, пообещав не забыть об оказанной услуге. Нашу беседу резко оборвал телефон, и, выслушав говорившего, месье Пуанкаре стал еще серьезнее, устало опустившись в кресло.
– Простите, месье Ансело, срочные государственные дела вынуждают меня прервать нашу встречу. Так что, прошу извинить меня, мой секретарь Вас проводит.
Вернувшись, наконец, домой, я почувствовал, что очень устал, поскольку нахожусь на ногах вторые сутки. Жажда меня не мучила, и решив, что катакомбы подождут до вечера, я с наслаждением принял горячую ванну и устроился отдохнуть в удобной постели, собираясь проспать, по крайней мере, до обеда. Уже засыпая, я подумал, что прежде, чем спускаться вниз, нанесу визит Джозетте, с которой я познакомился на маскараде и был не прочь продолжить тесное общение. Однако моим планам моим в этот раз не суждено было сбыться. Утром меня разбудил взволнованный отец.
– Джори, сынок, – голос его тревожно дрогнул, – только что по радио передали – кайзер Германии объявил Франции войну.
«Так вот какое сообщение услышал по телефону Пуанкаре», – понял я. Похоже, мое пребывание в катакомбах завершится немного раньше, чем я предполагал.
Книга II
Дорога во тьму
=== Часть 7 ===
Детство
Глава 01Детство. Оно есть у каждого человека. И у каждого вампира тоже, ведь и мы когда-то родились людьми. Я все реже вспоминаю о тех годах, а о чем-то мне и вовсе хотелось бы забыть. Похоже, что со сменой веков прошла целая эпоха. Мир менялся буквально на глазах, волей или неволей, менялась и я. То, что прежде казалось незыблемым и правильным, теперь нередко вызывает горькую усмешку или ностальгическую улыбку. Но я по-прежнему молода, здорова и впереди у меня вечность. Почему бы сейчас не вспомнить и не рассказать о том, что со мной произошло за эти десятилетия?
Я появилась на свет вскоре после окончания Гражданской войны, двадцатого октября 1867 года в имении своего отца недалеко от городка Гринвуд в округе Лефлор, штат Миссисипи, на восточном берегу великой реки с одноименным названием, в ста тридцати милях к югу от Мемфиса, там же прошло и мое детство. До сих пор в тех красивых местах кое-где сохранилась полудикая природа, непроходимые гиблые болота, густые леса, богатые дичью; многочисленные реки, озера и тихие заводи соседствуют с обширными сельскохозяйственными угодьями, засеянными кукурузой и хлопчатником, а также другими освоенными территориями.
Мой отец Николо Санторо и его старший брат были итальянскими переселенцами, совместно владевшими до Гражданской войны крупнейшими в округе хлопковыми плантациями, а также предприятием по изготовлению ваты и ткацкой фабрикой. В те времена до отмены рабства это приносило весьма приличный доход, что позволяло им входить в число самых обеспеченных и уважаемых граждан города. Дядя был женат и растил троих сыновей – Джиэнпэоло, Троя и Марко. Николо, будучи значительно моложе брата, семьей обзаводиться не торопился, по-братски относился к племянникам, являясь для них лучшим советчиком и другом.
Семейная идиллия продолжалась до начала войны, когда мой отец и уже взрослый Трой вступили в ряды армии конфедератов. Боевые действия затянулись и, как это нередко случается, пути родственников на время разошлись.
А еще через три года достигший совершеннолетия Марко также присоединился к войскам Южан. Самый старший, Джиэнпэоло, как местный приходский священник, посвятивший себя служению Богу, оставался в городе. Гринвуд оказался едва не в эпицентре боевых действий, и часть города подверглась серьезным разрушениям. Однако усадьба Санторо, как и многие дома, расположенные вдоль реки, почти не пострадали.
Дядя являлся весьма рачительным хозяином и отличным предпринимателем. На базе своей фабрики ваты он создал производство по изготовлению нитроцеллюлозы, служащей основой для изготовления взрывчатых веществ, весьма востребованных воюющими сторонами. Таким образом, в отличие от большинства соседей, сумел не только сохранить капитал, но и приумножить его, несмотря на сложности военного времени.
Тем не менее, счастья это ему не принесло, так как оба его младших сына числились пропавшими без вести. А последний военный год и вовсе оказался роковым для семьи Санторо. Дядя заболел нередкой в нашей местности желтой лихорадкой и вскоре от нее же скончался.
Но и на этом черная полоса не закончилась. Наступавшие войска генерала Гранта не обошли и дом покойного дяди. Несколько солдат Федерации, воспользовавшись моментом безнаказанности, усилившегося мародерства и беззакония, изнасиловали и убили его вдову мадам Санторо, посмевшую отказаться впустить их в дом в попытке воспрепятствовать его разграблению.
В результате всех этих несчастий падре Джиэнпэоло, и прежде имевший тяжелый характер, стал еще более мрачным и нелюдимым. Когда Николо вернулся по окончании войны и вскоре женился, племянник настоял на разделе собственности, чтобы все свои доходы беспрепятственно направлять на нужды прихода.
Экономика южных штатов после поражения пришла в упадок, тому же способствовала отмена рабства, лишившая хозяев бесплатной рабочей силы. Поэтому мой отец, получив свою долю в виде отдаленной плантации, фабрики и банковских счетов, смог выгодно приобрести поместье у разорившегося соседа неподалеку от дома Джиэнпэоло, в надежде на поддержание прежних родственных отношений.
Даря финансовое благополучие, судьба, словно в насмешку, продолжала лишать Санторо самых близких людей. Не успел мой отец насладиться радостями семейной жизни с молодой женой Аннабеллой, как, едва отметив первую годовщину свадьбы, он скоропостижно овдовел.
Мама умерла от родовой горячки вскоре после моего появления на свет, поэтому я знала о ней только из рассказов отца, тяжело пережившего эту потерю и так и не женившегося более. Он вспоминал об Аннабелле как о прекрасной женщине, ангеле, подобному которому больше нет на земле. Да и домашние слуги, побаивающиеся моего строгого отца, говорили о покойнице с искренним сожалением.
В результате войны и последовавшей череды горестных событий, у Николо из всех членов некогда большой богатой семьи остались лишь маленькая дочь и племянник, фактически удалившийся от всех мирских дел.
Новорожденную девочку при крещении нарекли Мэри-Нэлл Орлэнда, хотя, обычно меня звали просто Мэри. Отец, как мог, окружил меня теплом и заботой, часто ласкал, баловал и носил на руках, но нет ничего удивительного в том, что он понятия не имел, как нужно воспитывать дочерей, поэтому перепоручил это моей няне-кормилице негритянке Нэнси. Черная, как уголь, полноватая и добродушная молодая женщина отдавала мне все свое сердце, любила, как своего ребенка, и во многом заменила мне мать, найдя во мне отдушину взамен своего утерянного младенца.
В раннем детстве я дружила с чернокожими детьми прислуги и работников с плантации, и первые годы жизни, пожалуй, вспоминаются мне самыми счастливыми, беззаботными и веселыми. Я играла в незамысловатые игры, бегала по двору, любила захаживать в конюшню, где отец держал красивых породистых лошадей и моего собственного пони, смирного и покладистого, с густой рыжей гривой, в которую я любила вплетать яркие ленты. В сопровождении отца я иногда каталась на нем по окрестным лугам или засаженным хлопком полям, где сотни чернокожих наемных работников – освобожденных после войны рабов – прилежно гнули спины.
Весь мир тогда казался мне прекрасным и волшебным, все в нем словно создано было для меня. Когда я немного подросла, то стала понимать, насколько обожаема своим отцом. Я, пожалуй, ни в чем не знала отказа, папа выполнял все мои просьбы, приобретал самые нарядные платья и самые красивые куклы и игрушки. Будущее казалось мне совершенно безоблачным.
Однако, когда мне было около семи лет, приехавшие в гости соседи, супруги Аластер, обратили внимание моего отца на то, что девочке из хорошей семьи неприемлемо общаться с детьми бывших рабов, а также, что я не получаю никакого образования и воспитания. В то время на Юге царили сильные расовые предрассудки, поэтому отец поспешил исправить эту оплошность, и мое абсолютно свободное и беззаботное детство внезапно закончилось.
У меня появилась гувернантка, англичанка мисс Элизабет – особа молодая, но очень чопорная и строгая, к обязанностям своим подходившая с неукоснительной ответственностью.
Почти все мое время с тех пор занимали нудные и скучные уроки, мне приходилось выслушивать бесконечные замечания и нравоучения, любые проявления упрямства, непослушание и резвость резко пресекались, непременно следовали жалобы отцу, которого они всегда огорчали. Меня это, в свою очередь, тоже очень расстраивало, поэтому я считала ее ябедой и сильно недолюбливала, похоже, взаимно.
Веселые шумные игры на воздухе теперь вспоминались с тоской и грустью, тогда как прогулки в сопровождении гувернантки оказались просто невыносимыми: мне приходилось на протяжении полутора часов чинно идти рядом с ней, сохраняя ровную осанку и выслушивая какую-нибудь скучнейшую высоконравственную историю.
В обязанности мисс Элизабет также входило обучение меня музыке, пению и танцам. Долгими часами она заставляла меня играть на фортепьяно монотонные гаммы и несложные детские пьесы, а также разучивать песни и романсы. Вначале я не проявила к этому особого интереса, как и ко всему, что навязывала мне гувернантка, постоянно отвлекалась и всячески старалась избежать музыкальных занятий, но подобное образование для детей из общества считалось в те годы обязательным, так что меня вновь и вновь упорно усаживали за инструмент, не взирая на мое нежелание.
Несмотря на бесконечные нотации мисс Элизабет, стоило ей лишь на минуту отлучиться или отвлечься, я пользовалась любой возможностью, чтобы убежать поиграть к своим чернокожим друзьям, без которых очень скучала. Разумеется, после этого следовал длинный строгий выговор, и меня, лишив прогулки и заперев на ключ, заставляли в очередной раз переписывать и заучивать правила поведения для девочек из учебника по этикету – любимой книги мисс Элизабет.
Однажды, проходя мимо кабинета отца, я услышала, как гувернантка в очередной раз жаловалась ему на мое непослушание и называла мое поведение крайне неприличным, возмутительно своевольным и взывающим. Она утверждала, что исчерпала методы воздействия и настойчиво просила разрешить ей наказывать меня розгами. Мисс Элизабет уверяла отца, что подобная строгость вовсе не чрезмерна – это не только самый лучший, но и практически единственно возможный способ вырастить из меня истинную леди и искоренить упрямство и строптивость.
По ее мнению, только строжайшая дисциплина позволила бы держать меня в полном повиновении старшим и привить безупречные манеры и истинную добродетель. Она приводила в пример Англию, где даже отпрыски самых знатных фамилий, не исключая королевскую, буквально с первых лет жизни и до совершеннолетия воспитывались подобным образом. Я, буквально не дыша, замерла у двери, стараясь не пропустить ни слова, ожидая ответ отца. Но тот довольно резко осадил гувернантку:
– Мисс Элизабет, – услышала я его спокойный, но непреклонный и твердый голос, – помнится, мы уже обсуждали с Вами этот вопрос, а я не люблю повторять дважды. Я предупреждал Вас, принимая на место гувернантки – если я вдруг решу, что моя дочь заслужила розги, то накажу ее сам, без помощи прислуги. Не для этого я брал Вас на работу, и, слава богу, Мэри не преступница и не рабыня, чтобы так с ней обращаться. Несмотря на Ваши безупречные рекомендации, полагаю, что в первую очередь это Ваша вина, что Вы не слишком хорошо присматривали за моей дочерью, раз она имела возможности для нежелательного общения. Мне кажется, все дело в том, что девочке не так легко сразу отказаться от прежних привычек и привязанностей, как нам бы этого хотелось. Уверен, Вам и так предоставлено достаточно полномочий, и у Вас имеется немало других способов помимо телесных наказаний, для ее воспитания. У Мэри мой характер, и я вовсе не считаю, что моя дочь чрезмерно упряма и строптива, так что снова вынужден ответить Вам отказом.
С колотящимся сердцем я поспешила скрыться в своей комнате. После этого разговора я еще с большим благоговением стала относиться к отцу, и прежде являвшемуся для меня во всем абсолютным и непререкаемым авторитетом, но теперь воспринимала его и как мужчину-защитника, единственного имеющего право карать и миловать. Любви же к мисс Элизабет услышанное, мне, конечно, не прибавило. Она с тех пор глаз с меня не спускала, и, по ее настоянию, моим чернокожим друзьям запрещалось даже появляться вблизи нашего дома.
Зато гувернантка, очевидно, поделилась с отцом и своими соображениями насчет моих музыкальных способностей и талантов, потому что он все чаще стал просить сыграть и спеть для него, каждый раз приходя в восхищение, всегда хвалил меня, подчеркивая, как я похожа на свою маму, которая, по его словам, обладала очень красивым и глубоким меццо-сопрано, а также прекрасно себе аккомпанировала, вызывая неизменный восторг гостей.
Папина похвала и внимание значили для меня очень много. Постепенно, поверив в свои силы, я стала заниматься гораздо старательнее и вскоре начала получать от этого удовольствие.
Раз в неделю меня обязательно возили на занятия в воскресную школу при церкви падре Джиэнпэоло, которые посещало полторы дюжины сыновей и дочерей белых прихожан разного возраста. Но оба часа занятий падре целиком посвящал чтению проповедей и изучению библии, после чего всех детей забирали гувернеры или няни. Мне остро не хватало общения со сверстниками, я жалела, что у меня нет ни брата, ни сестры, и завидовала даже своим чернокожим приятелям, которые всегда держались вместе. Мне же теперь ни играть, ни просто поговорить было совсем не с кем, поэтому одна я стала больше думать и мечтать.
Городские праздники в те годы устраивались только для взрослых, и едва ли не единственным доступным развлечением для меня остались поездки к соседям или дни, когда знакомые отца с женами и детьми сами посещали нас. Обычно это происходило на именины, День Благодарения или Рождество. Тогда и мне, наконец, позволялось вместе со всеми веселиться и получать удовольствие.
К сожалению, такие праздники случались довольно редко. Гораздо чаще наш дом посещали незамужние леди, обычно в сопровождении компаньонок, или вдовы, которых после войны оказалось не меньше, чем девиц. Гостьи пили чай и иногда подолгу общались с отцом в его кабинете.
