Текст книги "Тайна кода да Винчи"

Автор книги: Гарольд Голд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Глава XXXVIII
ДАВИД

Усилиями Макиавелли встреча Леонардо получилась пышной. Его чествовали в палаццо Веккьо и разместили за счет города в доме купца ди Барто Мартелли по соседству с площадью Сан-Джованни.

Пьетро Содерини, верховный гон-фалоньер флорентийской Синьории, вручил да Винчи грамоту.

– Отныне вы, мессере Леонардо, почетный гражданин Флорентийской республики, – сказал он с улыбкой, пожимая руку да Винчи своими мягкими пухлыми ладошками.

Улыбка гонфалоньера показалась тому странной. Вымученной, неискренней. Как, впрочем, и большинство других, искажавших физиономии остальных присутствующих. Инженер да Винчи слишком хорошо знал человеческие лица, чтобы отличить истинное восхищение от изображаемого. Пять лет назад, когда его чествовали по случаю завершения «Тайной Вечери», говорили и улыбались совсем по-другому.

Макиавелли не отрываясь следил за печальным лицом Леонардо. Когда городской совет наконец оставил его в покое и позволил сесть за стол, секретарь озабоченно спросил, наклонясь к самому уху мессере:

– Вы хорошо себя чувствуете, мессере да Винчи?

– Да-да… – тихо ответил тот, разламывая маленький ржаной хлебец.

– Что-то не так? – настаивал секретарь.

Леонардо попытался улыбнуться, но глаза его оставались печальными и даже несчастными. Уже три человека со скрытым злорадством и слащавой любезностью, спросили его, что он думает о новой статуе Микеланджело – огромном Давиде в семь локтей высотой. Статуя была монументальна. Леонардо физически ощущал ее тяжесть. Даже тень Давида казалась невыносимо тяжелой.

Последние несколько дней да Винчи не мог думать ни о чем другом, лишь об этом Давиде. И теперь, сидя на пиру в свою честь, он невольно ловил обрывки разговоров.

– Он изготовил его из цельного куска мрамора…

– Испорченного!

– Тот лежал на складах Мария дель Фьоре двадцать лет…

– Никто не мог использовать эту глыбу…

– Никто не мог…

– Микеланджело, вне всякого сомнения, величайший скульптор…

– Микеланджело величайший…

– Микеланджело…

Тонкий, вкрадчивый голос Пьетро Содерини вывел Леонардо из задумчивости.

– Мессере да Винчи, мы просим вас, как гения и великого знатока пропорций, принять участие завтра в совете. Вы, конечно, уже видели статую Давида, которую изваял Микеланджело? Дело в том, что она слишком велика для любого из дворцов и церквей Флоренции. Мы бы хотели поставить ее на улице. Возможно, на какой-нибудь площади. Ваше мнение было бы ценно для нас. Завтра, в два часа пополудни, вы окажете нам честь?

– Да-да… конечно, – кивнул Леонардо.

Тут Макиавелли понял, почему мессере да Винчи так тих и печален.

– Труд скульптора, – заметил Макиавелли как бы невзначай, – сродни работе поденщика. Он проводит целый день в грязи и мраморной крошке. И похож на пекаря или каменщика. В нем нет изящества. Его задача – просто отсечь от каменной глыбы все лишнее. Ему никто не постичь тонкой игры света и тени, мистики цвета, умения сделать плоское объемным.

– Да, – Леонардо вздохнул, – пожалуй, вы правы. Живописец работает в чистоте, тишине и уюте. В красивой одежде, среди прекрасных вещей…

Неожиданно за его спиной раздался резкий и громкий голос:

– Я не боюсь грязной работы, мессере Леонардо.

Да Винчи обернулся и встал.

– Приветствую вас, мессере Буонаротти.

– Приветствую.

Неожиданно Микеланджело протянул да Винчи руку.

Макиавелли с удивлением наблюдал за их пожатием. Похоже, Микеланджело намеренно сдавил ладонь Леонардо с такой силой, на какую только были способны его длинные узловатые пальцы, привыкшие к молотку и долоту. Однако встретил неожиданное сопротивление.

– Учитель может согнуть подкову двумя пальцами, – жеманно шепнул на ухо секретарю Салаино, разряженный как райская птица по случаю праздника. – Остановите их, мессере Макиавелли, они друг другу кости поломают.

– Синьоры, я полагаю, довольно, – мягко сказал секретарь.

Микеланджело сверкнул черными глазами и резко отдернул руку. Потом прошел дальше, задев Леонардо плечом.

– Он довольно уродлив, оттого злобен, – сказал Салаино, посмотрел на свои ногти. – Я слышал, что лекарь, помогая его матери разрешиться от бремени, тянул его за голову. От этого у него один глаз так и остался ниже другого. И горб. Думаю, в этом причина его необыкновенной силы. Горбуны обычно наделены ею сверх меры. Впрочем, он вряд ли способен одолеть вас, учитель, в рукопашном бою или на шпагах. Сила без достаточной ловкости…

– Хватит, Андре, – мягко остановил его Леонардо. – Он великий художник. Не смей так говорить о нем.

Салаино кокетливо пожал плечами и приложил к носу розу.

– Пожалуй, мне пора, – да Винчи вздохнул.

– Уже?! – почти одновременно воскликнули Бельтраффио и Салаино. – А как же танцы?

– Вы оставайтесь, совсем не обязательно вам лишать себя веселья из-за меня, старика. Я быстро утомляюсь от таких блестящих собраний, – Леонардо взял Андре за плечи и усадил его обратно.

Макиавелли открыл рот, чтобы попросить да Винчи остаться, но тот жестом остановил его.

* * *

Когда Леонардо вышел из палаццо Веккьо, на улице накрапывал мелкий дождик. Надев берет и завернувшись в плащ, да Винчи отказался садиться на коня и направился в сторону дома пешком.

Неожиданно кто-то тронул его за рукав.

– Я тоже решил прогуляться. Там стало довольно душно, – сказал Макиавелли, нагнав инженера.

Они шли молча, пока не оказались перед Борджелло, где стояла другая статуя Давида – бронзовая. Та, которую его учитель, Андреа Верроккьо, некогда отлил с самого Леонардо.

В Борджелло заседал Совет десяти. Кроме того, там был главный артиллерийский склад Флоренции.

– Мы можем туда войти? – неожиданно спросил Леонардо у секретаря.

– Конечно, – обрадованно кивнул тот.

– Я хочу увидеть Давида Верроккьо, – кашлянув в кулак сказал да Винчи.

– С удовольствием.

Охрана пропустила секретаря и его спутника внутрь.

Поднявшись по строгой каменной лестнице, они прошли в зал посольств. Давид стоял посередине.

Легкие, плавные черты, улыбка, густые кудри. Изящная поза. Совсем юный мальчик, больше похожий на бога Гермеса. Между ним и огромным каменным изваянием Микеланджело не было ничего общего.

Да Винчи смотрел на себя самого, свою молодость, навек застывшую в бронзе. Потом достал из кармана небольшое зеркало, которым пользовался, чтобы незаметно наблюдать за интересными лицами и делать наброски с них. Взглянул на себя.

– Вы все еще прекрасны, мэтр да Винчи, – тихо сказал Макиавелли, угадав направление мыслей Леонардо. – По-другому, но прекрасны. Однажды очарование юности уступает благородству мужественности…

Да Винчи жестом остановил его:

– Не надо. Я хочу уйти.

Макиавелли послушно сделал несколько шагов к выходу.

– Простите меня, мессере Никколо, – остановил его Леонардо, – но мне сейчас не хочется никого видеть и разговаривать.

Секретарь остановился, с тревогой глядя на своего друга.

– Прощайте, – сухо сказал тот и быстро ушел.

Глава XXXIX
ВИТРУВИАНСКИЙ ЧЕЛОВЕК

– Витрувианский человек» – это что-то знакомое. Или я путаю? – спросил я у Дика, глядя в след удаляющимся студентам.

– Нет, не путаешь. Это знаменитый рисунок Леонардо, посвященный принципу пропорции. Там один человек вписан в круг, а другой – в квадрат.

– Распятого на кресте материи и колесованного духом… – повторил я слова долговязого преподавателя, столь тщетно, столь благородно и, видимо, столь же безрезультатно стучащегося в души своих студентов. – И что мы будем делать в этой трапезной?…

– Не знаю, – ответил Дик. – Но ты ведь здесь не был?

– Нет, не был. Когда я был студентом, мы тоже ездили в Италию. Но «Тайная Вечеря», если мне не изменяет память, была закрыта на реставрацию.

– Очень может быть, – кивнул головой Дик.

– И все же, Дик, как эта экскурсия прольет свет на причины случившегося?

– Ибици груэс, – ответил Дик.

– Что – ибици груэс? – разозлился я.

– В какой-то момент появятся журавли, – Дик пожал плечами.

– Здесь?!

– Это неизвестно. Но где-то же они должны появиться. Почему не здесь?

– Ну, Дик, знаешь… – раздраженно выпалил я. – Если так рассуждать, то можно вообще не двигаться с места и рассчитывать на то, что журавли все равно рано или поздно покажутся в небе. Но ведь это же глупо! Меня, может быть, уже Интерпол с собаками разыскивает…

– Тогда тебе тем более нужно быть здесь, – Дик улыбнулся.

– Почему?!

– Ну кто, скажи на милость, догадается искать тебя в монастыре Санта-Мария в Милане?

– Дик, ты все шутишь! А я серьезно! Нужно же что-то делать! Я устал от неопределенности. Ты подумай сам – я не сделал ничего предосудительного, а со мной стали обходиться так, словно я закоренелый преступник, совершивший тяжкое преступление! У меня сорвалась сделка, которая бы обеспечила меня на всю жизнь! Я даже не могу появиться в собственном офисе! Я как беглый каторжник! А ты шутишь и рассуждаешь так, словно бы ничего, ровным счетом ничего не случилось.

– О'кей! У тебя есть другие предложения? – Дик посмотрел на меня спокойно и сдержанно.

– Нет, – сказал я, чуть помедлив.

– И чего тогда? – улыбнулся Дик. – Я понимаю, что ты волнуешься. Но что я могу поделать? У тебя есть конверт со штампом Милана, и все. Мы добрались до Милана. Никакой другой информации у нас нет. Каким должен быть наш следующий шаг? Оказаться в месте, которое более всего связано с Леонардо, потому что именно его автографы на конверте, именно его портрет на марке. Может быть, конечно, я и предлагаю какую-то глупость. Но это та глупость, которой я располагаю. Если у тебя появится какая-нибудь «сумасшедшая мысль», я с удовольствием ее выслушаю, приму к сведению и буду действовать соответствующим образом. Но ведь ее нет…

– Это как сон? Может, я сплю?

– Я стал подозрительно часто тебе сниться! – рассмеялся Дик.

– Да, это странно… – кисло улыбнулся я, хотя в душе оценил шутку Дика. – Пора, наверное, показаться своему психоаналитику.

– А ты ходил к психоаналитику? – Дик явно не ожидал от меня такого.

– Ну, ходил, – нехотя ответил я.

– Не могу поверить, – в словах Дика прозвучало и уважение к моему поступку, и сомнение. – Это тебе помогло?

– Помогло? – задумался я. – Наверное, помогло. Я понял, что всю жизнь вел себя как последний эгоист.

Дик как-то странно улыбнулся – с горечью, но доброжелательно и сочувственно. Кому-кому, а Дику мой эгоизм был знаком не понаслышке.

– Результат не ахти. Но тоже результат, – дипломатично заметил он. – Ну ладно, пойдем ко входу. Время нашей группы.

– Ибици груэс… – тихо прошептал я.

Глава XL
ПОРТРЕТ

Быстро дойдя до дома, Леонардо закрылся в своей спальне, открыл записную книжку и стал быстро покрывать ее страницы длинными колонками вычислений, пытаясь найти математическое выражение идеальных пропорций лица.

Потом, медленно водя рукой, словно она действовала сама, не подчиняясь его воле, медленно записал на полях: «Оглядываясь назад, не вижу ничего, кроме сожалений и разочарований. Потрачено столько сил, и почти ничего не сделано».

Леонардо снова взял зеркало и поднес к своему лицу. Потом стал искать в своем огромном архиве рисунок, сделанный им когда-то давно. Эскиз к голове ангела на картине Верроккьо «Крещение Христа». То был автопортрет тридцатилетней давности.

Потом он нашел еще один рисунок времен службы у герцога Сфорца. Неясный, быстрый набросок углем. Лицо вполоборота. Жесткое, с крепко сжатыми губами. Леонардо механически отметил определенное сходство с Буонаротти. Многого хотелось, все удавалось… Последняя встреча с матерью все изменила. Она стала водоразделом его жизни. С того дня он более не свободен. Он должен оберегать Панчифику…

Да Винчи опять взял зеркало. Уголки его рта и глаз опустились. От носа к подбородку бежали длинные глубокие морщины. Кожа лица утратила нежность и упругость. В бороде и волосах появилась проседь.

А теперь и его величие творца померкло, раздавленное тенью колосса Микеланджело. Время пролетело незаметно. Леонардо снова погрузился в математические расчеты. Как обычно поступал в минуты тоски или тревоги.

Около полуночи вошел Салаино. Он был в одной шелковой рубашке и бархатных штанах, сплошь покрытыми винными пятнами. Андре был сильно пьян.

Он развязно стянул с себя рубашку, обнял своего учителя сзади за плечи и прижался щекой к его уху:

– Три дня назад я взял у вас пятьдесят дукатов. Надеюсь, вы не сердитесь?

– Хорошо погуляли? – сухо спросил Леонардо.

– Хорошо. Хотите, завтра поедем кататься? У восточной границы Флоренции стоит бродячий цирк. Есть уроды. Вам понравятся.

– Нет, мне не хочется.

– Мне остаться?

– Нет.

– Позвать кого-нибудь другого?

– Нет.

Салаино пожал плечами и ушел спать.

Глава XLI
ГАЛЕРЕЯ

Перед тем как попасть внутрь трапезной, экскурсанты совершают своеобразный круг почета. К зданию пристроена стеклянная галерея, состоящая из отсеков, каждый из которых служит своего рода накопителем для групп посетителей, отделенным от соседней, такой же части галереи закрывающимися на ключ дверями. Насколько я понял, эта сложная система обеспечивает безопасность – просто так в трапезную не попадешь, а главное – это поддержание специального микроклимата, защищающего фреску от окончательного разрушения.

Мы оказались в группе пожилых финнов – с гидом их было только двадцать три человека. Медленно по стеклянной галерее, переходя из одного отсека в другой, мы продвигались ко входу в трапезную.

– Ты не удивляйся, сейчас от изображения осталось не более трети, – шепотом сказал Дик. – Леонардо воспользовался необычной техникой. Он рисовал «Тайную Вечерю» не в афреско, как это обычно делают, нанося фрески, а темперой. Считается, что Леонардо выбрал этот способ, чтобы иметь возможность вносить изменения в картину. В случае традиционной техники художник рисует прямо по грунту и должен это делать очень быстро, пока грунт не затвердел. Как только это произойдет, уже ничего изменить нельзя. Можно только закрашивать, заново класть грунт и рисовать повторно…

– Дик, ты понимаешь финский?

– С чего ты взял? – удивился Дик.

– Ты переводишь их экскурсовода…

– Да нет! – тихо рассмеялся Дик. – Это общеизвестные факты.

– А-а-а… понятно.

– В общем, Леонардо ошибся. Для того, чтобы темпера легла на стену, он придумал особенный грунт, состоящий из смолы и мастики. Леонардо хотел таким образом защитить картину от влаги, поскольку монастырь находился в низине и страдал от ливней и наводнений. Но оказалось, что такой грунт впитывает соли, вымываемые жидкостью из каменных стен, они-то и разъели картину. В результате первые реставрационные работы своей фрески производил сам Леонардо – после наводнения 1500 года. Потом здание еще неоднократно затапливалось. Некоторые «реставраторы» заменяли изображения Леонардо собственными рисунками, эти слои удалили только в середине XX века. А изначально краски были яркими, сочными. Сейчас ты увидишь Христа, он одет в одежду двух цветов – красного и синего.

– Это что-то символизирует? – спросил я.

– Да, это символ небесных стихий – огня и воды. Небо изливается на землю – или массами воды, во время Потопа, или огнем – так было с известными городами и будет в будущем, если верить Апокалипсису. Так вот, я к тому, что сейчас оба цвета выглядят бледными, но раньше, по воспоминаниям очевидцев, красный на Христе буквально горел, а синий, казалось, струился. Но утраченные краски – это не единственное несчастье картины. Какое-то время трапезная использовалась как конюшня…

– Как конюшня?! – мне стало жутко от такого варварского отношения к картине Леонардо.

– Да, – подтвердил Дик. – Кроме того, монахи прорубили в центре стены отверстие для дополнительного входа в трапезную. Так что теперь у Христа на изображении нет ног. Это мы знаем, что Леонардо был непревзойденным гением эпохи Возрождения. А тогда, в его время, – он был одним из множества художников. Ты можешь себе представить, что какой-нибудь современный муниципалитет закажет роспись для своего зала заседаний одновременно у Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонаротти?

– Нет, – уверенно ответил я. – Это бы разорило даже нью-йоркскую казну!

– Вот, – улыбнулся Дик. – А флорентийскую Синьорию это не остановило. Кстати, потом еще допекала Леонардо требованиями вернуть деньги за незаконченную фреску…

– Она сохранилась?

– Что? «Битва при Ангиари»? Нет, ее сбили. А стены спустя полвека разрисовал Вазари – художник и по совместительству – первый биограф Леонардо. Леонардо, кстати, он лично не знал, книгу написал спустя полвека и наделал в ней несусветное число ошибок, с которыми до сих пор ученые разбираются. «Евангелие о Леонардо» получилось фантастичным.

– Ты намекаешь на библейские Евангелия?

– Ну а ты думаешь! – развел руками Дик. – Их-то писали вообще спустя два столетия! Ни одного очевидца уже не было в живых, да и способы хранения информации явно были хуже…

– Странно все это…

– Это сейчас для нас Леонардо – это Леонардо. А для современников он был «неудобным исполнителем», срывающим сроки сдачи работ. В реальной истории все иначе, все по-другому, а не так, как нам кажется спустя столетия. Конюшня в помещении с фреской Леонардо для истории – обычное дело. Остается только удивляться, почему Леонардо завершил «Тайную Вечерю», ведь этот монастырь, конечно, не мог заплатить ему адекватный гонорар.

Я повернул голову и увидел на стене стенд, сам того не заметив, зачитался:

«Обвинить Леонардо в медлительности мог только человек, который совершенно ничего не смыслил в работе гения. Леонардо написал свое великое творение за три года, даже меньше. И весь этот срок картина не выходила у него из головы. Итальянский писатель Маттео Банделло, который в детстве посещал монастырскую школу и наблюдал Леонардо за работой, описывает его так: "Он часто приходил в монастырь на рассвете… Торопливо взобравшись на леса, он прилежно трудился до тех пор, пока наступившие сумерки не заставляли его остановиться; при этом он совершенно не думал о еде – так был поглощен работой. Иногда Леонардо оставался здесь дня на три-четыре, не притрагиваясь к картине, только заходил и по несколько часов стоял перед ней, скрестив руки и глядя на свои фигуры так, будто критиковал самого себя. В полдень, когда стоящее в зените солнце делало улицы Милана безлюдны, я видел, как он торопился из дворца, где он работал над своей колоссальной статуей, не ища тени, самой короткой дорогой, в монастырь, чтобы добавить мазок-другой своей картине, после чего немедленно возвращался"». – Пойдем! – позвал Дик.

Я посмотрел в его сторону и понял, что работник музея открывает последнюю дверь перед входом в трапезную. У меня почему-то вдруг отчаянно заколотилось сердце и сами собой обмякли ноги. Настоящая история… Я стою перед залом, в котором Леонардо да Винчи несколько лет рисовал «Тайную Вечерю».

Глава XLII
БРАТЬЯ

Пьетро Содерини – верховный гонфалоньер флорентийской Синьории – внешне очень мало походил на своего брата – Франческо. Того самого епископа, которого Леонардо спас под стенами Монтефельтро от наемников Борджиа.

Пьетро был тучным, белым, рыхлым, медлительным. Думал он подолгу и очень основательно. Любил повторять цитату из Екклесиаста, что «осторожность – высшая из добродетелей». К авантюрам своего неугомонного брата относился очень плохо. Однако обойтись без него не мог.

– Ты бы откупался от всех и вся, пока во Флоренции оставалось бы хоть сколько-нибудь золота! – ругал его Франческо.

И действительно, только бурная дипломатическая деятельность епископа спасала флорентийскую казну от полного опустошения.

– Кстати, раз уж ты заговорил об экономии, – желчно сказал Пьетро, – то объясни мне ради Христа, почему мы должны не только сделать заказ этому заносчивому ублюдку да Винчи, да еще выплатить ему такой огромный аванс за небольшую и, в сущности, несложную картину?

– Ты плохо разбираешься в живописи, мой дорогой брат, – глаза епископа Содерини стали злыми и холодными, – а еще хуже в политике. Не ты ли хотел выкупить у Чезаре ту бродяжку за сто тысяч золотых?

– Я, но ведь ты сказал… – начал оправдываться Пьетро.

– А ты знаешь, где она теперь? – епископ скривил рот.

– У Медичи, полагаю… – неуверенно развел руками верховный гонфалоньер.

– Ты уверен? А может, ее убили после конклава в Риме? А может, ее выдали папе? Может, Чезаре успел спрятать ее в Урбино? Может, она у французов! Может, подохла на полпути от римской лихорадки! Мы не знаем! А этот ублюдок, как ты его называешь, возможно, знает! И мы будем платить ему, давать заказы, причем новых можешь не выдумывать. «Битву при Ангари» он будет рисовать лет десять…

– Десять? – нахмурился Пьетро. – Послушай, допускаю, что это, конечно, и мелкий для тебя вопрос, но что мы повесим в ратуше? Ведь стена…

– А-а-а… – бессильно махнул рукой епископ. – Сделай заказ и Микеланджело тоже.

– Но он сейчас работает над заказом папы… – недоуменно приподнял брови Содерини-старший.

– Это не важно. Как только мессере Буонаротти услышит, что его соперник мессере Леонардо, то вцепится в этот заказ как клещ. Я не удивлюсь, если он за неделю напишет твою драгоценную «Битву».

Пьетро задумчиво потер подбородок.

– А сколько он возьмет? Это же двойной расход…

– Пьетро! – раздраженно закричал на него епископ. – Какой же ты болван! Уясни для себя, что мессере да Винчи ты платишь за другое. Ясно?

– Вообще-то за одно и то же, – обиделся верховный гонфалоньер.

Епископ издал неопределенный звук, похожий на мычание.

– Ты всегда говоришь загадками, Франческо! – начал оправдываться Пьетро. – Если бы ты объяснял понятнее…

– Если бы ты был хоть чуть-чуть умнее! – яростно выкрикнул епископ и треснул кулаком по столу.

– Ты не смеешь оскорблять меня в моем собственном доме!…

В детстве братья Содерини постоянно дрались – до крови и синяков. А теперь их слуги деликатно делали вид, будто не слышат той оглушительной площадной брани, которой глава совета и его преосвященство покрывают друг друга.

Когда разъяренный епископ оставил своего брата, тот крикнул ему вслед:

– И если твой хваленый да Винчи не выполнит работу в срок, я все равно потребую, чтобы он вернул городу деньги! Довольно с нас его выходок!