Текст книги "Тициан Табидзе: жизнь и поэзия"

Автор книги: Галина Цурикова

ТБИЛИСИ («О землю посохом ударил Горгасал…»)
Ода
© Перевод Л. Мальцев

 
О землю посохом ударил Горгасал,
И город мой восстал на горе и на муки.
Он голосами павших лиру мою звал,
Бесчисленных крестов протягивая руки.
 
 
Сказаньем песенным хотел бы в высоту
Над Картли взмыть в заоблачные выси.
От смертной жажды изнывая на лету,
Подобно соколу в легенде о Тбилиси.
 
 
В Куру потоками стекала кровь с полей,
Врагом растоптанных и кровью напоенных;
Катились наземь купола твоих церквей
В те дни с плеч каменных, как головы казненных.
 
 
Меч Саакадзе на врагов за взмахом взмах
Тогда обрушивал разящие удары;
И, как снопы на окровавленных токах,
Детей расплющивали досками татары.
 
 
Навек с душой царя Ираклия ушла
Печаль, окутанная сумеречной правдой,
Когда над Картли дымно розовела мгла
От моря крови и от зарев над Марабдой.
 
 
О том поэты нам не смеют рассказать,
Листая летопись измученной столицы,
И даже Руставели отводил глаза
От крови, склеившей шафранные страницы.
 
 
И если чья-то песнь, как стих Саят-Нова,
Как лебедь, крылья над тобою распростерла,
То знай, что эти полумертвые слова
Текут из насмерть перерезанного горла.
 
 
Ты – город-мученик, и вечный твой гранит
Мне стал уже давно источником мучений, —
Певец твой легендарным соколом сгорит
В неопалимости купины поколений…
Так жди, когда, тобой сраженный влет,
Поэт к ногам твоим, как сокол, упадет.
 

1923

СКВЕРНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
© Перевод С. Ботвинник

 
Шесть лет собиралась,
А ныне исторгла
Душа моя стихотворенье…
Его назову «Воскресеньем Лафорга», —
Скверней я не знал воскресенья!
Не слышится звона колоколов,
Стоят, как призраки, храмы.
Ах, если бы я не сказал этих слов,
Желчь в сердце б мне хлынула прямо!
 
 
Похвастать могу, что даже во сне
Являюсь я истинным богом лени;
А если прибавить, что вижу в вине
Родную стихию, исток вдохновенья, —
То в Грузии нашей могу при этом
Самым великим прослыть поэтом!
 
 
Теперь сюда, пожалуйста, гляньте:
Котэ Марджанишвили,
Шалва Дадиани,
Ушанги Чхеидзе,
Сандро Ахметели
Восседают в цирке братьев Танти
На юбилее Кула Глданели.
У карачохелов сих, в самом деле,
Откуда такой темперамент возник?
 
 
Стоит на арене бедняга Глданели,
Как прогоревший купец-оптовик;
А перед нами – его прежний портрет,
Но силы железной – в помине нет.
 
 
Как самоубийцы, бредут по проспекту
Гаприндашвили и Надирадзе, поэты…
Потом – от жары шумит в голове —
Задыхаемся мы на «Веселой вдове».
 
 
Описано в этом стихотворенье
Одно упраздненное воскресенье.
Потом – ведь время летит вперед —
Уж так не смогу развлекаться я…
Пора настает, начало берет
Стиха электрификация.
 

Июль 1924 Тбилиси

МУХАМБАЗИ, КОТОРОЕ НЕ ПОЕТСЯ
© Перевод Л. Мальцев

 
Из Ортачалы плыл Орбелиани
С уловом рыбы в легком челноке,
Зурна звенела в утреннем тумане,
Как будто бы подъем в татарском стане
Пронзительно трубили вдалеке…
И зурначами встрепанное утро
Уже грузилось в сливах на мулов,
В корзинах отливая перламутром
Росы коджорских утренних лесов.
Саят-Нова словами поутру
Трясет за косы сонную Куру, —
Там песнь его вовсю Каро горланит:
«Где прогремят стихи Саят-Нова,
Там гром гремит и клонится трава!»
 
 
И вот проснулся мой Тбилиси,
Спросонья потянулись цепи гор.
Ущельями зевнув, поднялись выси
И вызывают сердце на простор.
На двух горах с зарею над Кабахом
Необычайно снег порозовел,
Как на щеках сестер, которых замуж
Орбелиани выдать не успел.
С зарей еще прекрасней храм Кашвети.
В такое точно время, на рассвете,
Орбелиани плыл в родные дали,
Туда, где тамаду уже давно
Рога, вином наполненные, ждали
И подносили с криками вино:
«А ну-ка, парень, пей до дна смелее!»
Я – Тициан. Пусть знают, как я пью…
Но я в стихах во много раз сильнее:
Не только гром гремит под песнь мою —
Она под шум кладбищенской травы
Рассыплет в щепы гроб Саят-Новы.
 

Май 1925

РАСТЯНУТЫЙ МАДРИГАЛ («Ты вся отточена, как сабля Мачабели…»)
© Перевод Ю. Ряшенцев

М<арте> М<ачабели>

 
Ты вся отточена, как сабля Мачабели.
Ты – выше виселицы! Взор твой – это взор
Мадонны в час, когда от белой колыбели
Падет на Картли он, и светел, и нескор.
То мне река Лиахва снится… То не спится…
А лишь засну: и бой! И мчится атабек!
Плывут тела татар сраженных. И Аспиндза
В Куру засмотрится отныне и навек…
Опять в грузинских погребах играют вина,
И рыцарь к рыцарю спешит, и к рогу – рог.
Бессмертно солнце наше! Нет еще грузина,
Чтоб перед смертью он забыть об этом мог.
Не быть мне мастером, стыдливым и невинным —
Пусть он царицын лик во фреске сохранит, —
Но надо стыд забыть, чтобы пером гусиным
Махать настойчиво, когда клинок звенит.
Вот сердце! В Картли ты – последняя царица!
Возьми себе – да из него не пожалей
Корону вырезать. Пусть побледнеют лица
Других поэтов от гиперболы моей.
 

Июль 1925 Тбилиси

МАТЕРИ
© Перевод Б. Пастернак

 
Я был похож на Антиноя,
Но все полнею, как Нерон.
Я с детства зрелостью двойною
Мук и мечтаний умудрен.
 
 
Я вскормлен топями Орпири,
Как материнским молоком.
Будь юношею лучшим в мире —
В два дня здесь станешь стариком.
 
 
В воде ловили цапли рыбу,
И волки резали телят.
Я людям говорю «спасибо»,
Которые нас возродят.
 
 
Я лить не стану слез горючих
О рыщущих нетопырях.
Я реющих мышей летучих
Не вспомню, побери их прах.
 
 
Ты снова ждешь, наверно, мама,
Что я приеду, и не спишь:
И замер в стойке той же самой,
Как прежде, на реке камыш.
 
 
Не движется вода Риона
И не колышет камыша,
И сердце лодки плоскодонной
Плывет по ней, едва дыша.
 
 
Ты на рассвете месишь тесто —
Отцу-покойнику в помин.
Оставь насиженное место,
Край лихорадок и трясин!
 
 
Ты тонешь вся в кручине черной.
Чем мне тоску твою унять?
И рифмы подбирать позорно,
Когда в такой печали мать.
 
 
Как, очевидно, сердце слабо,
Когда не в силах нам помочь.
А дождь идет, и рады жабы,
Что он идет всю ночь, всю ночь.
 
 
Отцовскою епитрахилью,
Родной деревнею клянусь,
Что мы напрасно приуныли,
Я оживить тебя берусь.
 
 
Люблю смертельно, без границы
Наш край, и лишь об этом речь.
И если этих чувств лишиться —
Живым в могилу лучше лечь.
 

Июль 1925 Тбилиси

ТАМУНЕ ЦЕРЕТЕЛИ («Никогда не бывало так радостно мне…»)
© Перевод Н. Заболоцкий

 
Никогда не бывало так радостно мне,
Как сегодня. Не знаю, в чем дело.
Не хочу я, чтоб сердце горело в огне,
А искусство мое охладело.
 
 
Из ворот Ташискари летит ураган,
Блещет пламенем шлем Моурави.
Серп луны изогнулся, прорезав туман, —
Скорбный месяц в холодной оправе.
 
 
Замирая, не в силах я глаз отвести
От развалин старинного стана.
Опоясан мечом, я стою на пути,
Но не видно нигде басурмана.
 
 
И стихи Гуриели похожи на стон:
«Кто прославит Тамарины чары?»
Жизнь моя – только миг, но разрублен и он
Соименницей дивной Тамары.
 
 
Кто прославит Тамару? И этой другой
Кто споет, распростершись во прахе?
Светозарная Картли горит надо мной,
И в плену я у стен Моди-Нахе…
 

Июль 1925 Боржоми

ИЛАЯЛИ
© Перевод А. Ахундова

Посвящается Али Арсенишвили

 
В Скифии я… Киммерийские сумерки
Испепеляют.
Слышишь, Али, твоим голосом
Пушкина снова читаю.
 
 
Слезы фонтана Бахчисарая меня
Обливают…
Старым фонтанам оплакивать нас
Не мешаю.
 
 
Спрашивал я и у ночи – у скифской,
Дремучей:
Где наша юность? Блаженство?
Восторг, упоенье?
 
 
Кто запечатал сердца наши
Кровью сургучной?
Кто так и не дал взрасти, возмужать
Вдохновенью?
 
 
Скоро в Тбилиси, как некогда
Важа Пшавела,
Я привезу новых песен
Тугие хурджины…
 
 
Все-таки больше, чем песен,
Везу я тоски и кручины,
Вот уж в чем родина
И без меня преуспела.
 
 
Духом печальным Овидия
Мог бы поклясться,
Мы еще ближе друг к другу,
Чем некогда были.
 
 
По Руставели мечтаю с тобою
Пошляться,
Мы бы забытые строки стихов
Воскресили.
 
 
Припоминаю, он шел Лоэнгрином
Навстречу…
Яблони к Белому мосту и лебеди
Так выплывали…
 
 
Рыцарем помню тебя и поэзии
Данником вечным…
Ах, в Кутаиси какие рассветы
Мы не замечали!
 
 
Вспомнил Тбилиси… Молочное утро
На Вардисубани,
Речи сумбурные, пар от стихов,
Илаяли…
 
 
Бредит духан, погружаясь в Саят-Нову,
Как в омут…
Все-таки что-то, Али, от огня, от того,
Не могло не остаться!
 
 
Год восемнадцатый. Год восемнадцатый!
Будь же он проклят!
Все мы – гусары, Али! Летучие все мы —
Голландцы!
 
 
Плачет душа моя, плачет бессмертная,
Праведность – завтра!
О, в светлячка воплотившийся
Дух Илаяли!
 
 
Буэнос-Айрес… Кастилия
И Алехандро!
Вот и малайцы!.. Они одеялами белыми
Головы все обмотали.
 
 
Этим мучительным дням
Отошла панихида.
Их Сабанеева нежно оплакала
И Провиденье.
 
 
Что же и нынешней ночью
Я колокол слышу Давида?
Все – сновиденья. И Скифия эта моя —
Сновиденье.
 

14 августа 1925 Анапа

ПОСВЯЩАЕТСЯ ЧУЖЕСТРАНКЕ
© Перевод С. Спасский

 
Стих не прочтешь ты этот, и о нем
Ты не услышишь. Говорил тогда я:
«Лишь о Тифлисе вспомнишь ты ночном,
Лишь он останется, не увядая».
 
 
Был исцарапан я, изранен. Что ж?
Тифлис и тигра помнит посещенье.
И разве розу без шипов найдешь?
Кто строгости твоей придаст значенье?
 
 
Сперва тебя Фатьмой хотел я счесть.
Сам выдавал себя за Автандила.
Перчатками, оберегая честь,
Словно кинжалами, меня ты била.
 
 
Зачем поведал я про случай тот?
Олень не станет восхвалять поляны
И травы их. Но если воспоет
Тебя другой – припомни Окроканы.
 

Октябрь 1925 Тбилиси

ИЗ ПОЭМЫ «ЧАГАТАР»
© Перевод С. Гандлевский

 
Как бы я ни был покорен, я смею
Голос возвысить и требую слова.
Что мне идея! – любую идею
Память позором одернет сурово.
 
 
Гумна тбилисские. Здесь, может статься,
Гибли под цепом невинные дети.
Мне не дадут в стороне оставаться,
О мой Тбилиси, страдания эти!
 
 
Я на себя призываю побои.
Дайте мне слово, я слышу доныне,
Как Александр горевал над Курою,
Плач Шамиля различаю в теснине.
 
 
Кто-то сталь сабли без устали точит,
Рвется к Дарьялу, неистово лая.
Каджи над Тереком в бубен грохочут,
Вот и Казбек, как свеча восковая.
 
 
Голос мой с голосом гордым животных —
Льва и орла – не сравнить, слишком тонок.
Поскрип заслыша досок эшафотных,
Заверещу, как на бойне теленок.
 
 
Смерть подступила к Ага-Мамед-хану.
Хватит, довольно топтал он Тбилиси.
В строй ратоборцев марабдинских встану,
Чем я не ровня героям Крцаниси!
 
 
С доблестью званье поэта сравню я, —
Званье воителя доблестней вдвое.
Как я люблю эту землю святую —
Грузию объединили герои!
 
 
И завещаю я в ночь невезенья,
Самую страшную ночь моей жизни:
Будь Александра-царевича рвенье
Вечным – ведь это печаль об отчизне!
 
 
И, как мюрид, я клянусь бородами
Славных – Шамиля седой бородою
И Александра – они наше знамя:
Пусть я призванья поэта не стою,
 
 
Пусть же оно от меня отвернется
Безоговорочно, без сожалений,
Если и мне совершить не придется
Дела, достойного ваших свершений!
 

Ноябрь 1925 Тбилиси

«Жить легко и свободно хочу я, несвязанный атом…»
© Перевод Б. Резников

 
Жить легко и свободно хочу я, несвязанный атом.
И у нас можно делать добро без страстей и огня…
На персидском ковре я лежу азиат-азиатом,
И овчарка моя беспокойно глядит на меня.
 
 
Деловитый поэтик стишок свой в трактире запишет.
– Мы не ровня с тобой! – крикну я. – Брось перо и свечу!
Лучше «Ангела-всадника» ты отыщи – хоть афишу:
Я короны обломанной тоже, голубчик, хочу…
 

1925(?)

«Вспомнилось детство, топи Орпири…»
© Перевод С. Ботвинник

 
Вспомнилось детство, топи Орпири,
Крыши в соломе, таянье дня…
Мальчик я самый неистовый в мире —
Лучше и пальцем не трогать меня!
 
 
Чудится: в чаще прибрежной возводит
Башню за подвиг красавица мне…
Я с Саакадзе в военном походе,
Персов сражая, несусь на коне…
 

Середина 1920-х гг.

ОРПИРИ
© Перевод Н. Соколовская

 
Да где ж они, все эти двадцать лет?..
Опять лежу ребенком на подворье.
Еще своих не оставляли мет
На лбу моем ни радости, ни горе.
В озера опускается закат.
Как Саваоф, застыла Нарикала.
И вид окрестностей замысловат:
В нем узнает ошеломленный взгляд
Тамары достопамятный наряд —
Над этим платьем десять лет подряд
Сто мастериц голов не подымало.
 
 
Поэзия, втяни меня, втяни
В могучее свое коловращенье.
…Как я люблю глаза открыть в тени,
Как женственно листвы прикосновенье.
 
 
Меня терзает неба высота!
Холодный блеск светил изводит зренье!
Стихи со мной лукавят неспроста
И вызывают вновь сердцебиенье.
 
 
Чем безыскусней скажешь, тем скорей
Твои слова другим придут на помощь.
…И яблоневой белизной своей
О грудь мою уже разбилась полночь.
 
 
В прожилках небо. Ни души на свете.
Под утро непременно будет ветер.
 

20 февраля 1926 Тбилиси

СЕРГЕЮ ЕСЕНИНУ («Так жить – одному Чагатару под силу…»)
© Перевод С. Гандлевский

 
Так жить – одному Чагатару под силу.
Свободен ты был, словно конь на скаку.
Скорблю я. Возьми за собою в могилу
Вот эти стихи за строкою строку.
 
 
Степная печаль за тобою по следу
Гналась и гнала до Дарьяльских высот.
Мы плачем. Кружи хоть по целому свету —
Что толку? Душа от себя не уйдет.
 
 
Нет счета слезам и конца угрызенью
Безжалостной совести, меры стыда.
Но разве из тех, кто не рад был спасенью,
В живых ты один оставался тогда?
 
 
Стихи твои кровью сердечной стекали
Из раны пожизненной, капали вновь.
Но разве ты смертью спасешься? Едва ли.
Лишь кровь приумножит пролитую кровь.
 
 
Светало. И с пьяною удалью кепку
В котле из-под хаши Паоло варил.
Светало. И смерть обняла тебя крепко,
На улице кровли мороз серебрил.
 
 
Поэзия не изменилась. И зори.
Как встарь, словно двери, откроет она.
Но мне все сдается, прикончат нас вскоре —
Такие внезапно пришли времена.
 
 
Верны твоему завещанью, отныне
Мы в каждом застолье тебя помянем.
Ты кровью исходишь в глухой мешковине,
Как хлеб, пропитавшийся красным вином.
 
 
Ей-Богу, мы родичи были друг другу —
Монгольскую кровь разгоняли сердца.
Взяв душу, стервятники в небе по кругу
Парят, чтоб и падаль склевать до конца.
 
 
Давно Амиран изнемог здесь от пыток —
Подобная участь и нам суждена.
Как мирро, ты выпил смертельный напиток —
И нам допивать это зелье до дна.
 
 
Взревел по тебе, так что треснул от рева,
У Чопурашвили орган заводной.
Скрываю я даже от брата родного,
Какой в моем сердце спекается гной!
 
 
Вовек потому не избуду печали,
Что верности клятвы, признанья в любви
При жизни, Есенин, тебя не застали,
Ты не отзовешься – зови не зови.
 
 
Друзья, если головы наши в канаву
Покатятся разом, пусть знает любой,
Что, как бы то ни было, братом по праву
Есенина Орден считал Голубой!
 

28 февраля 1926

ТАНИТ ТАБИДЗЕ («Саламбо, босоногая, хрупкая…»)
© Перевод Б. Пастернак

 
Саламбо, босоногая, хрупкая,
Ты привязанною за лапку
Карфагенской ручною голубкою
Ходишь, жмешься и хохлишься зябко.
 
 
Мысль моя от тебя переносится
К Карфагену, к Танит, к Ганнибалу.
Он на меч свой подставленный бросится
И покончит с собой, как бывало.
 
 
Сколько жить мне, про то я не ведаю,
Но меня со второго апреля
Всю неделю тревожат, преследуя,
Карфагенские параллели.
 
 
Я в Тбилиси, но дерево всякое,
Травка, лужица гонят отсюда,
И лягушки весенние, квакая,
Шлют мне весть с деревенского пруда.
 
 
Спи, не подозревая ни малости,
Как мне страшно под нашею крышею,
Как я мучусь тоскою и жалостью
Ко всему, что я вижу и слышу.
 

2 апреля 1926 Тбилиси

НЕ УДИВЛЯЙСЯ
© Перевод Н. Соколовская

 
Не удивляйся, если вдруг услышишь,
Что Тициан молчит уже давно.
Я раб мечты. Когда мечтою дышишь,
Все прочее забыть немудрено.
 
 
Сегодня я не стану лицемерить:
Мне нравился когда-то дадаизм.
Терзался я. И можешь мне поверить,
Что в этом раздвоеньи был трагизм.
 
 
Как эшафот – Халдея… Наважденье!
Плач неба надо мною не затих.
Невозбранимы сердцу заблужденья.
И я поддался одному из них.
 
 
Вихрь пролетел у нас над головами.
Я только нынче начинаю жить.
Нельзя огонь пересказать словами,
Как пригоршнею море осушить.
 
 
О, детский мир былых стихотворений:
Где истина, где фарс – не разобрать…
Под натиском внезапных откровений
Я начинаю новую тетрадь!
 

15 июня 1926

«Мне свеча святая Алаверди…»
© Перевод С. Гандлевский

 
Мне свеча святая Алаверди,
И трехсот арагвинцев сраженье,
И сионский колокол до смерти
Душу мучают, как наважденье.
Хватит снова видеть грудь царицы,
Синюю от пыток и побоев,
Знать, что под Марабдой кровь струится —
Страшен остров из костей героев.
Хватит, говорю, нет больше мочи
Слышать тихий плач Светицховели,
Видеть Богородицыны очи,
Изрешеченные при расстреле.
Как мне слез не лить о каждой ране,
Как не горевать от произвола!
Пусть воскреснет внук у Дадиани
И на Картли не придут монголы!
Но беда видна, беда слышна мне, —
Вновь царевич Александр рыдает,
Вновь убийство в Цицамури камни
Кровью праведною обагряет.
Горе родины взывает к мести.
Новой песни не просите, бросьте.
Где возьму я сил для новой песни,
Если в прошлом кости, кости, кости!
Не жалейте о моем бессилье,
Жалости не надо мне, поверьте.
Прахом стал я, пеплом стал я, пылью,
И пою, как накануне смерти.
 

5 августа 1926

НАДПИСЬ НА КНИГЕ «АНГЕЛ-ВСАДНИК»
© Перевод Б. Резников

 
На новый стадион спешит столица,
И белый ангел мчится на коне…
Одною хоть строкой своей хвалиться
На памяти твоей случалось мне?
Пусть это ведают отчизны дали,
Но и тебе, родная, нужно знать,
Как тяжко мяч в игре вести годами,
Чтобы в аду поэмы сочинять…
Вы знаете, кто этот Ангел Сечи
На скакуне, летящем над землей.
Легко ль всю Грузию взвалить на плечи?
Но я – поэт в засаде боевой.
Внук славных мастеров, я против слова
Сражаюсь, из корней могучих пьющего
Собой, как тканью сумрака ночного,
Укрой поэта Грузии грядущего.
 

21 августа 1926 Сочи

СКИФСКАЯ ЭЛЕГИЯ
© Перевод С. Гандлевский

1

 
Очи выплакивал тут
Овидий о детях и Риме.
Рим и время падут
Перед стихами стальными.
 
 
Так же о дальней столице
Пушкин сгорал на чужбине.
Было вчера это, мнится, —
И нет Петербурга в помине.
 
 
Рать амазонок здесь гнал
Македонский, но сам стал добычей.
Лев свой доспех променял
Львиный на пояс девичий.
 
 
Скифы прошли здесь, коням
Хребты с перепою ломая.
Саблей дорогу ислам
Здесь проложил до Дуная.
 
 
К морю несли свое семя
Народы одни и другие,
Но миновало их время —
В сумерках днесь Киммерия.
 
 
Мне-то здесь что, пришлецу?
В сердце стихов трепетанье.
Бьют, не щадя, по лицу —
Пой, лебедь, с пронзенной гортанью!
 
 
Здесь, может статься, опять
Пройдут племена вереницей.
Понт Эвксинский, как знать,
Высохнет, дно обнажится.
 
 
Все прорастет быльем,
Но до скончания света
Стих пламенеет клеймом
Прямо на сердце поэта.
 
 
Здесь, где Овидий навзрыд
Плакал о Риме и детях,
Мне продолжать предстоит
Стих, непрерывный в столетьях.
 

2

 
Душою не криви, в изгнанье не играй:
В своей отверженности ты один виновен.
Я видел Скифию, далекий дикий край,
Но мало проку мне от всех его диковин.
Да, я и впрямь люблю тебя, моя страна,
Но в искренность мою уже не верят ныне.
Когда там в ход пошли и плуг и борона,
Тень папоротника искал я на чужбине.
Плач пушкинской строки звучит во мне опять,
И Киммерия вновь стоит перед глазами.
Мне слова ласкового не от кого ждать —
И сердце обливается слезами.
На участь сетуя, с собакою слепец,
Бродячий бандурист пройдет, клюкою шаря.
И этот тихий плач заставит наконец
Расплакаться Христа на нищенском базаре.
Мне плакать хочется, не знаю почему.
Как быть, любой замок на сердце мне навесьте,
Но только обернусь я к детству моему
Заветному – и вновь глаза на мокром месте.
Скончание времен печалит старика —
Еще бы мне не знать, я рос под это пенье.
И скифы на море, и прошлые века
Мне тоже застят взор слезою сожаленья.
 

Сентябрь 1926 Анапа

«Иду со стороны черкесской…»
© Перевод Б. Пастернак

 
Иду со стороны черкесской
По обмелевшему ущелью.
Неистовей морского плеска
Сухого Терека веселье.
 
 
Перевернувшееся небо
Подперто льдами на Казбеке,
И рев во весь отвес расщепа,
И скал слезящиеся веки.
 
 
Я знаю, от кого ты мчишься.
Погони топот все звончее.
Плетями вздувшиеся мышцы…
Аркан заржавленный на шее…
 
 
Нет троп от демона и рока.
Любовь, мне это по заслугам.
Я не болтливая сорока,
Чтоб тешиться твоим испугом.
 
 
Ты – женщина, а кто из женщин
Не верит: трезвость не обманет,
Но будто б был я с ней обвенчан —
Меня так эта пропасть тянет.
 
 
Хочу, чтоб знал отвагу Мцыри,
Терзая барса страшной ночью,
И для тебя лишь сердце ширю
И переполненные очи.
 
 
Свалиться замертво в горах бы,
Нагим до самой сердцевины.
Меня убили за Арагвой.
Ты в этой смерти неповинна.
 

5 декабря 1926 Тбилиси

КАРМЕНСИТА
© Перевод Б. Пастернак

 
Ты налетела хищной птицей,
И я с пути, как видишь, сбит.
Ты женщина или зарница?
О, как твой вид меня страшит!
 
 
Не вижу от тебя защиты.
В меня вонзила ты кинжал.
Но ты ведь ангел, Карменсита,
Я б вверить жизнь тебе желал.
 
 
И вот я тлею дни и ночи,
Горя на медленном огне.
Найди расправу покороче, —
Убей, не дай очнуться мне.
 
 
Тревога все непобедимей,
К минувшему отрезан путь,
И способами никакими
Былого мира не вернуть.
 
 
В душе поют рожки без счету,
И звук их жалобно уныл,
И точно в ней ютится кто-то
И яблоню в ней посадил…
 
 
И так как боли неприкрытой
Не утаить перед людьми,
Пронзи мне сердце, Карменсита,
И на небо меня возьми.
 

16 декабря 1926

«Привозит дилижанс…»
© Перевод Ю. Ряшенцев

 
Привозит дилижанс
И письма и газеты,
И лошади бредут, забрызганы до грив,
Промерив на пути все лужи и кюветы.
За три версты слыхать,
Когда взывает кучер:
– Вот «Цнобис пурцели», вот знания листок…
А ну-ка, детвора, набрасывайся кучей!
 
 
А я того и жду.
На голову – потуже —
Платок.
Через плетень! Канава позади!
И с пачкою газет обратно – через лужи.
 
 
Уже народ притих.
Уже сырой, нехрусткой
Бумагой я шуршу, чтоб гордо прочитать
Народу о войне —
Войне японо-русской.
 
 
Отец глазами слаб.
Но все село считает,
Что пусть бы даже он и вовсе был здоров, —
Нет лучше, если сын
Вот так отцу читает.
 
 
Крестьяне смотрят в рот,
Качают головами,
Превыше новостей они поражены:
Малыш, а не смущен мудреными словами…
 

1926(?)