Текст книги "Тициан Табидзе: жизнь и поэзия"

Автор книги: Галина Цурикова

КОРОЛЬ БАЛАГАНА
© Перевод П. Антокольский

 
Я знаю, откуда пришел я сюда,
Чье солнце меня обожгло.
Предшественник мой был похож на Христа,
Мне жить на земле тяжело.
 
 
А если я пел не о том, что люблю,
То не современен для вас…
Забытого Бога, как прежде, молю,
Забытым заветам дивясь.
 
 
Как бедный жонглер, я бросаю звезду
Одну за другой в потолок, —
Внезапно проснусь, и в кабацком чаду
Блудница мне дарит цветок.
 
 
А в диком оркестре все трубы хрипят,
Все пьяные негры кричат.
Оборван и нищ с головы и до пят,
Кабацкий покину я чад.
 
 
Король балагана, пускай посрамлен, —
Умру, королевство храня.
Вы, солнцепоклонники давних времен,
Примите как брата меня!
 

Февраль 1917 Москва

ПЕТЕРБУРГ
© Перевод Б. Пастернак

 
Ветер с островов курчавит лужи.
Бомбой взорван воровской притон.
Женщины бредут, дрожа от стужи,
Их шатают ночь и самогон.
 
 
Жаркий бой. Жестокой схватки звуки.
Мокрый пар шинелей потных. Мгла.
Медный Всадник опускает руки.
Мойка лижет мертвые тела.
 
 
Но ответ столетий несомненен,
И исход сраженья предрешен.
Ночь запомнит только имя «Ленин»
И забудет прочее, как сон.
 
 
Черпая бортами мрак, в века
Тонет тень Скитальца-Моряка.
 

В ночь на 25 октября 1917 Кутаиси

ВАНКСКИЙ СОБОР
© Перевод И. Мельникова

 
Край Наири… Твердокаменный Ванкский собор…
Воспоминания сердце мое бередят.
Берег Халдеи. Мираж, иссушающий взор.
А на арене жонглеры построились в ряд.
 
 
Если бедняга Пьеро в поминаньях ушедших
След не оставит – ну, что же, и это не горе.
Он Коломбиною будет сегодня утешен.
Роза литании вспыхнула в Ванкском соборе.
 
 
Может, две наши свечи догорят понемногу.
Что ж, еще ярче стихов засияет свеча.
Будем скитаться отныне. Тоска и дорога
Души нам ожесточат.
 
 
Жизнь – заклинаю! – даруй хоть на миг передышку
Паре нелепых коверных. Потом – твоя власть!
Клоун шуту панихиду справляет вприпрыжку.
Плачет лукавый паяц, над собратом глумясь.
 

6 января 1918 Тбилиси

ХАЛДЕЙСКИЙ БАЛАГАН
© Перевод Л. Мальцев

 
О родина, смотрю я на тебя
            Из сумерек партера.
Мой старый балаган, с тобою снова я —
            Бродяга и актер.
От выцвета души твоей не защитили
            Ни пестрая фанера,
Ни холст цветной – всё солнцем беспощадно
            Расстреляно в упор.
 
 
Еще стекаются с актерами фургоны.
            Раскрашенные, в блестках,
Сидят фигляры, фокусники, маги;
            Борцы шагают в рост.
О братья милые, сегодня с вами я
            Сыграю на подмостках.
Поставим «Душу» мы. Старинный этот фарс
            Возобновим для звезд.
 
 
Пусть о Тамаре, Троице святой,
            О благости старинной
Расскажет летописца Грузии
            Правдивое перо.
А я, склонясь над плачущей моей
            Подругой Коломбиной,
Лишь звездам расскажу о ней слезами,
            Как преданный Пьеро.
 
 
Всегда с тобой рыдать я буду, Коломбина!
            И правдой наших слез
Не смыть румян твоих, что положил жестокий
            Гример – туберкулез.
22 апреля 1918 Боржоми
 

ВТОРОЕ АПРЕЛЯ
© Перевод Ю. Михайлик

 
Взяли Батуми, идут на Орпири татары,
Плачет апрель лепестками багряного цвета.
Гневный Сатурн, ты мне горем грозился недаром.
Горы горбаты и сгорблено сердце поэта.
 
 
Возраст поэта измерится четвертью века.
Старше веков его сердце и Грузии старше.
Красный колпак в роковую минуту ответа
Вскинет Пьеро, Гарибальди неистовым ставший.
 
 
Немилосердны слепящие звезды Халдеи.
В Ванкском соборе паду на колени во прахе,
Чтобы кошмары ночные мои поредели,
Чтобы расчесться с прошедшим хотя бы на плахе.
 
 
Изнемогаю при мысли о новом позоре,
Сам за себя и за Грузию в горькой тревоге.
Друга мои, вся душа моя в копоти горя,
Горем полны наши прежде веселые роги.
 

Апрель 1918

ВАЛЕРИАНУ ГАПРИНДАШВИЛИ («Мечта твоя варилась в кухне Гойи…»)
© Перевод П. Антокольский

 
Мечта твоя варилась в кухне Гойи.
Ты бродишь в сумерках Эскуриала.
Лишь молния, бывало, озаряла
Полночный Кутаис перед тобою.
 
 
Офелия твоя или другое
Твое безумье – сколько матерьяла!
Ты укрощал стихами рев Дарьяла —
Сам весь в крови – в разгар ночного боя.
 
 
Там – трупы двойников твоих простерты.
Там жаждет боя тень Лотреамона.
Там я, твой друг, оружием владею.
 
 
Там за тобой пылает Запад мертвый.
За мной – Восток таинственной Халдеи.
Мы всех поэтов славим поименно.
 

Апрель 1918 Орпири

СВЯЩЕННИК И МАЛЯРИЯ
© Перевод И. Дадашидзе

 
В малярийной испарине бредит больная луна.
И Орпири уже не скрывает рубцы и руины.
Хоть светла эта ночь, но халдейская месса черна.
И отцовский убрус оплетают силки паутины.
…Это сказ о безумном священнике и малярии…
 
 
Как раскашлялись хором лягушки окрестных болот,
Словно вправду чахотка сегодня их всех разобрала.
И озноб до рассвета луну пожелтевшую бьет,
Чтоб металась в горячке, сорвав облаков покрывало.
…Это сказ о безумном священнике и малярии…
 
 
Ну, какие созвездья терзают нас ночью такой?
Ну, к каким сатурналиям рвемся душой исступленной?
Что ж ты, родина, сердце врачуешь мне желчью сухой,
Что ж ты раны мои прижигаешь железом каленым?
 
 
Вот уже саранча налетает на пашни твои,
И проклятые нивы готовы к последней потраве…
Ах, в каком из трактатов теперь описать в забытьи
Желтоглазое время монголов и дни Моурави?!
…Это сказ о безумном священнике и малярии…
 
 
Нынче небо Халдеи безжалостно, как эшафот.
Этой ночью в Орпири нельзя ни уснуть, ни забыться.
Ну так что однолюбу осталось от прежних забот —
Только боли свои собирать по слогам, по крупицам.
О, звезда Сакартвело, и впрямь ты отныне мертва.
И метания наши – всего лишь потуги пустые!..
И в псалом погребальный вплетаются те же слова —
Прежний сказ о безумном священнике и малярии…
 

Октябрь 1918 Тбилиси

СЕЗОН В ОРПИРИ
© Перевод Н. Соколовская

 
Река гниет, как труп Левиафана.
За родниками следом – не спеша
Уходят аисты. Сгибается душа,
Как ветвь орешины. И вечереет рано.
 
 
Лишь донкихоты пасмурных болот —
Худые аисты, да в разоренных гнездах
Лягушки зябкие… И никого. И вот
Октябрь приходит в воспаленных звездах.
 
 
На дилижансе прибыл он сюда.
Привез простуды, ухмыляясь едко.
О, родина моя, моя беда,
Ты замерзаешь, как зимой наседка.
 
 
И над вселенской грязью наших мест
Лотреамона жаба тонко плачет.
Орпирская земля несет свой крест.
Она – земля, ей не дано иначе.
 
 
Земля Орпири, окажи мне честь,
Прими меня, как я тебя приемлю.
…Всем пантеонам, что на свете есть,
Я предпочту болот орпирских землю.
 

Апрель 1919

САТУРН И МАЛЯРИЯ
© Перевод И. Мельникова

 
Я прежде других повторяю: – Какая беда
Терзает мне душу и гложут надежды пустые?
Минуты страданий судьбой сведены навсегда
В два круга стихов – о Сатурне и о малярии.
 
 
В сознаньи горячечном реквием тяжко гудит.
Лягушки, как звезды, на небе Халдеи дремучей.
И мертвая муха качнулась в паучьей сети.
Я – словно в рубахе – в глухой паутине паучьей.
 
 
Любовь и Отчизна… Не вспомню сейчас ничего
О вас,
         и в стихах не восславлю родные святыни.
Я вижу ослепшие очи отца моего.
По мне они плачут в ночи запредельной доныне.
 
 
Покоя и счастья, я помню, хотелось и мне.
О, Господи, как не поддаться тоске и сиротству?!
Пропащий бродяга, скитаясь в чужой стороне,
Я горб свой влачу, словно памятник злому уродству.
 

Август 1919 Тбилиси

БИРНАМСКИЙ ЛЕС
© Перевод Ю. Ряшенцев

 
Лес Бирнамский… Халдеи глубокие тени…
И у пьяного гостя на жестком колене
Леди Макбет нагая. Смертельно бело
Одеянье согбенного лорда Пьеро.
 
 
Вот Артур. С ним больные его бесенята.
Чианури звучит, в тонких пальцах зажата.
Как смычок, отсеченная напрочь нога.
Тотчас самоубийцы, наполнив рога
И бокалы, как будто к заветной отраве,
Припадают к ним – слава тебе, Моурави!
 
 
Круг павлиний замкнулся, и в нем, точно зайца,
Ярко-желтого гонит Паоло малайца.
И Офелия, быстро взглянув, замечает,
Как пощечину звонкую вдруг получает
Бедный Гамлет от дерзкой руки Валериана.
 
 
На большом эшафоте и зыбко и странно
Эфемерный возводится храм. Никому
Я не верю… Мучительны нежности Мери.
 
 
Коломбину бьет кашель чахоточный. Двери
Закрывает ноябрь, чтоб не слышать ему…
 

1919 Тбилиси

«СВЯЩЕННИК И МАЛЯРИЯ» В ГРОБУ
© Перевод В. Леонович

 
Прошла годовщина, как падал кармин октября
И слезы мои на отцовскую черную рясу,
На глиняный холмик… Раскаяньем жгучим горя,
Отец, над могилой твоею в ознобе я трясся.
 
 
Октябрь, желтизна, малярия… Священник в гробу —
Тогда и связалось в беспомощный лепет ознобный.
Мгновение было, когда я нарушил табу,
Наложенное на тайну печали загробной.
 
 
Година прошла. Я другого стиха не сложил,
И сердце мое очерствело, как камень точильный.
Священник в гробу, малярия… Твой сын пережил
Печали твои. Совершался агап благочинный
 
 
Уже за чертой немоты… Никогда не пойму
Видений своих, и солгать никогда не сумею:
Я видел огней ураган и кромешную тьму,
Накрывшую их словно рясой – так ныне Халдею
 
 
Накрыло беспамятство. Был я один на один
Со смертью, похожей на призрак отцовский, со смертью
Схватился черту заступивший безумец – твой сын…
Она победила… Всей тьмою и всей огневертью.
 
 
Так кто же остался во мне и меня победил —
Изгоя в отчизне, мечтателя, мономана —
Родителя чтобы рожденный не превосходил!
И не был я в трауре, папа, ты помнишь? Как странно!
 
 
Меня это мучит, однако случайностей нет…
Так что ж ты оставил в наследство слабейшему сыну,
Который судьбы изволеньем всего лишь поэт,
Бредовой строкой провожающий эту годину?
 
 
СВЯЩЕННИК В ГРОБУ. МАЛЯРИЯ.
                                             СВЯЩЕННИК В ГРОБУ…
Умерший, ты справь обо мне, о живом, панихиду —
Я буду спокойней, чем ты, я осилю судьбу,
И слезы и строки глотая, как горькую хину.
 

Ноябрь 1920

ПАОЛО ЯШВИЛИ («Вот мой сонет, мой свадебный подарок…»)
© Перевод П. Антокольский

 
Вот мой сонет, мой свадебный подарок.
Мы близнецы во всем, везде, до гроба.
Грузинский полдень так же будет ярок,
Когда от песен мы погибнем оба.
 
 
Алмазами друзья нас называют:
Нельзя нам гнуться, только в прах разбиться.
Поэзия и под чадрой бывает
Такой, что невозможно не влюбиться.
 
 
Ты выстоял бы пред быком упорно
На горном пастбище, на круче горной,
Голуборожец, полный сил и жара.
 
 
Когда зальем мы Грузию стихами,
Хотим, чтоб был ты только наш и с нами.
Будь с нами! Так велит твоя Тамара.
 

Август 1921 Тбилиси

ЗНАМЯ КИММЕРИЙЦЕВ
© Перевод С. Ботвинник

 
Словно знамя киммерийцев,
Небосвод изодран в клочья.
Стяг Халдеи багровеет,
Кровью, ядом напоен.
 
 
Скорпион мгновенье выбрал —
Он себя ужалил ночью;
И над городом сожженным
Вихрь пылающий взметен.
 
 
Наша лирика сегодня
Зарыдать опять готова.
Ей о белых днях воскресных
Сердце помнить не велит…
 
 
Как паяц, на храм Лафорга
Влез паук, искавший крова,
И на тонкой паутине
Он под куполом висит!
 
 
У Христа теперь четыре
В мире есть евангелиста:
Гоги, Валериан, Паоло,
Я – четвертый, Иоанн.
 
 
Остров Патмос – мой Орпири,
Край нетленный, край лучистый,
А для нового крещенья
Топь Риона – Иордан.
 
 
Все уйдем мы. Будет сломан
Меч стиха у рукояти,
И поэзия пред смертью
Свой поднять не сможет взгляд.
 
 
И в агонии, чуть слышно,
Как последнее заклятье,
Наши имени четыре
Трубы скорбно протрубят!
 
 
Но архангельского гласа
Я не слышу рокового,
Патмос гибелью не дышит,
Не влечет его она…
 
 
А меня сегодня Демон
Наших дней тревожит снова.
Подливать не нужно в чашу —
До краев она полна!
 

1921 Тбилиси

АНГЕЛ-ВСАДНИК
Поэма
© Перевод Б. Резников

1

 
Свет Апокалипсиса! Дальний путь —
Халдея, Киммерия, перевалы
Кавказа… Судьбы Грузии догнать
Возможно разве только на крылатом
Коне: но путь твой ныне к нам ведет,
И вся надежда наша ныне – ты,
Свет Апокалипсиса, ангел-всадник!
Легко ль осилить было дальний путь?
И если мы, поэты, существуем
Досель, то лишь благодаря тебе…
 

2

 
Легко ли было одолеть болота?
У нас, в Орпири, увязала в них
И цапля! Одиноко там стоит
Храм Белого Георгия, и грудь
Отца – опора для тугих копыт
Летящего коня… Каждую ночь
Меня терзало небо Вавилона:
Столбами из болот вставая, всю
Округу отравляла лихорадка —
Тогда-то в душу мне навек запал
Один напев, и Грузия его Запомнит.
В юности впервые мне
Явился юноша бессмертный, ангел
Надежды Апокалипсиса…
Все
Прошло пред ним: заря на Красном море,
Эскадры пьяных кораблей, матросы
Сидона, караваны с серебром
И золотом Халдеи, Золотое
Руно, меч Олоферна, копья Македонца,
Кривые сабли мусульман, Джалал-
Эд-Дин, кастрат и негодяй Ага-
Мохаммед-хан Иранский… И веками —
Долины Грузии, как зеркала
Великих азиатских плоскогорий:
Походы узкоглазых желтых орд,
Их оргии и резкий запах спермы
В гаремах. В реках крови, в языках
Огня теряется воспоминанье
О юном белом всаднике – бессмертной
Надежде Апокалипсиса.
 

3

 
Я,
Последний внук прославленных поэтов,
Царей смиренных, получил в наследство
Обломки сабли Саакадзе. Я
Узнал все в мире, кроме одного —
Статистики безвестных, безымянных
Героев Грузии. Но помню я
Грудь женскую в клещах у палачей,
Крцаниси, Цицамури, своды камер
Метехи, бесконечную дорогу
В Сибирь, в тайгу, и радостную весть
О Революции, о низверженьи Царизма!
И – поэзию Рембо,
Загадочные «Песни Мальдорора»,
Лафорга скоротечную чахотку
И смерть, кровь Карамазова-отца
И сифилис… А как забыть мне вас,
Красавицы Иверии? Царицы
Тамар и Русудан, все Нины наши,
В единственную слившиеся Нину,
Мадонна, Мерико, Мелита, Марта!
Евы без фиговых листков, гетеры
Халдеи древней… Но и вы уйдете,
Забудетесь! Останется одно —
Бессмертный юный всадник, белый ангел
Надежды Апокалипсиса…
 

4

 
Вот
Двойник Летучего Голландца – темный,
Тяжелый конный памятник в хинине
Санкт-Петербурга. Ржавчина разъест
Коня; но, как бурдюк с вином, разбухнет
Наездник-император. И тогда-то
Погонит в путь перед собой другого
Евгения бессмертный ангел-всадник!
И дальний путь его не утомит,
И, как Иону, кит не умертвит,
И злые духи разбегутся в страхе
Пред ним. Вот стаи белых голубей
Летят средь белых облаков за Белым
Георгием… – Что ж дальше? – Ничего!
Эсхатология… бред, как обычно…
 
 
Но я, поэт, в пути далеком этом
Отстал и заблудился в зеркалах
Широких Грузии. И я слыхал,
Как длинноусых карликов толпа
В Сиони пела «Аршин-мал-алан»…
 
 
– Эй, кто из вас похитил Амирани,
Который плакал здесь? А кто заставил
Вдруг замолчать поэта из Рустави,
Который плакал здесь? И кто из вас
Сломал меч Саакадзе, полководца,
Который воевал – не плакал здесь?
Хребет, поклонами не искривленный, —
Вот древко стяга киммерийцев, стяга
Георгия Победоносца; кто
Согнул его? Древнее семя – запах
Вина Эрети, кладезь без конца
И края; кто же иссушил его?
…Вдруг загорланят хриплыми басами
«Многая лета», и вино стекает
По их широким, словно океан,
Штанам с расстегнутыми поясами.
Хор карликов с огромными усами
Поет в Сиони «Аршин-мал-алан»…
 

1921

НИНЕ МАКАШВИЛИ («Словно с креста балаганного – красное платье…»)
© Перевод С. Ботвинник

 
Словно с креста балаганного – красное платье.
Голос твой нежностью болен – могу ли молчать я?
Старый сонет навевает терцину упрямо…
Тьма опустилась, молчат на базаре духаны,
Месяц восходит, похожий на труп бездыханный…
Как ты смеялась под сводами Ванкского храма!
Мы на Мухранском мосту, над кипящей водою.
В Грузии жить – все равно что покончить с собою!
Самозабвенно мы любим ее, беспричинно —
Нравится нам заманившая нас паутина…
Ило, Зенон – орден смерти, старинный, кровавый.
Роги свои наполняем мы сами отравой.
Гибели демон отважно над нами взмывает —
Вижу я морг, что отравленных нас принимает.
Я заклинаю стихами, любовью печальной;
Пусть же Танит осенит нас молитвой прощальной!
 

15 июля 1922

ЧЕМПИОН СЕЗОНА
© Перевод Ю. Ряшенцев

 
О, это все темно и непонятно,
Как жизнь иероглифов темна.
Я – мальчик, чиркающий грифелем невнятно,
Когда душа другим увлечена.
 
 
Мадонна на базаре Дезертирском —
Не ново ли? Я холоден душой.
А «Западный диван» напишет с блеском
Какой-нибудь торговец небольшой.
 
 
Мне прежнее пристрастье к излияньям
И слезы беспричинные смешны.
Ведь лира – гусли, лирика – кривлянье,
Когда надежды в прах сокрушены.
 
 
О сожаленье, а не о спасенье Молю.
Скрипичной мессой мне в ответ
Лафорговское плачет воскресенье —
И просит мира проклятый поэт…
 
 
Орпири… Дождь… Потоп… Добыт волною,
Ихтиозавр в ревущей тьме исчез…
И мнится: я – в порфире, надо мною
Нашептывает страсти мокрый бес.
 
 
Бегу за уходящим днем, едва ли
Не как ребенок. Моего отца
Священники – двенадцать! – отпевали,
Ни одного – в час моего конца!
 
 
Господь приемлет душу. В целом свете
Он ведает: не для земли она…
Так малярия плакала в поэте.
Сумбурна речь Табидзе и темна.
 

18 октября 1922 Тбилиси

МЕЛИТЕ («Александрия… Карабулах…»)
© Перевод С. Ботвинник

 
Александрия… Карабулах…
Звездная гончая, нимфа Мелита…
Стих подступает, как конь на рысях,
Ярость Мадонны, нимфа Мелита!
 
 
Долго поэта терзали мечты;
Вот, заставляя прохожих молиться,
Взор Клеопатры скользит с высоты.
Сердце распорото, стих мой дробится…
 
 
Видится мне: тень за тенью идет, —
Что рассказать им, поэзия, сможешь?
Первой мечты окрыленной полет!
Ты красоту открываешь и множишь…
 
 
Лирика душу сегодня влечет.
Разве Пиндаров у нас не бывало?
Как этот стих неровно течет, —
Новых стихов он залог и начало.
 
 
Пусть, королева сезона, с тобой
Мчит, как гарольд, до Парижа афиша…
Сложит в кафе тебе песню другой,
Встретим стихами возврат из Парижа!
 
 
Звездная гончая, ярость Мадонны…
Кахетии сломанная корона.
 

1922

ГИОН САГАНЕЛИ («Давай-ка припомним в стихах и помянем вином…»)
© Перевод И. Дадашидзе

 
Давай-ка припомним в стихах и помянем вином
Тебя, наш лукавый чертенок, Гион Саганели.
Наверное, вскорости все, как один, мы умрем,
Так круто и зло раскачались лихие качели.
 
 
Кто стал бы сегодня в поэзию верить, как ты,
Кто стал бы, как ты, перед смертью томиться стихами?..
Вот, кажется, мы и дошли до последней черты —
И стих цепенеет, и слово твердеет, как камень.
 
 
Еще до конца дочитаем мы твой манифест.
Еще мы поймем, что стихи без тебя потускнели.
И словно очнемся: так вот он – отчаянья жест
И знак обреченности! Бедный Гион Саганели!..
 
 
Мешаются мысли… Чего ж я твержу, как заклятье:
– Чертенок и молния… Маленький гробик…
                                                 Большое проклятье…
 

1922

23 АПРЕЛЯ 1923 ГОДА
© Перевод И. Мельникова

 
Снилось кафе «Монпарнас» мне под утро сегодня:
Шумный сенат суеты, словословия, прений…
Сон моим грезам несбыточным – лучшая сводня.
Я и сегодня напьюсь в честь своих сновидений.
 
 
Ты, мой Тифлис, красоты и веселья столица.
В солнце твоем растворяются прошлого тени.
Бе́сики песнь колдовскою рекою струится.
Душу сжигает апрель ликованьем весенним.
 
 
Я не хочу умереть патриархом в постели.
Вольно ж мне было считать дорогие утраты!
Там, где родные могилы цветами пестрели,
Канатоходцы с утра натянули канаты.
 
 
В жизни чудак, и в стихах начудил я довольно.
Ах, это правда, и все ж я прощенья не клянчу!
Костью игральной служу я судьбе своевольной,
Но эта скачка страшна лишь заезженной кляче.
 
 
Нынче меня отпустили разбойники с миром.
Это и впрямь день поэзии. В праздничном гуле
Передо мною в толпе прошлогодним кумиром —
Астра-Астарта-Мелита опять промелькнула.
 

23 апреля 1923

ОРПИРСКИЙ ЗЛАТОУСТ
© Перевод А. Ахундова

 
Не путай с златоустом-окропири
Лягушку, надрывающую горло!
Легко узнать и в царственной порфире
Болтунью, выступающую гордо.
Я сам ее воспитанник, наследник,
Поэт Табидзе – сквернослов… О, Боже!
На Рождество, на Пасху и в Сочельник
Я говорю всегда одно и то же.
С амвона церкви, церкви улетевшей,
Читает квакша проповедь, поди ж ты!
Так в казино крупье: «Вот карта ваша!»
Так в баккара: «Все ваши карты биты!»
А прямота какая! А публичность!
(В речах не столько пыла, сколько пыли.)
В поэзии, увы, исчезла личность…
Жива лишь в Рафаэле Эристави!
Вот это праздник! (Если вы читали
Его стихи и чудом не забыли.)
О, если бы поэзию любил я
Или хотя бы Грузию, как, скажем,
Любила моя мать свою корову!
(И ты, кому смешно все это слушать,
Так собственных детей любить не можешь.)
Кому где квакати – судьба, кому где пети…
Еврею Даниэлу – в Имерети,
В Кахети – пети Дедасу Левану…
(Все ждут стихов небесных, словно манну!)
А вот невесты, горлицы мои,
В ночь, страшную для них, поют стихийно?
Стихи Акакия поют, стихи Ильи.
(Я все отдам, чтоб стать хрестоматийным!)
Георгий Саакадзе – снова с нами.
И в небольшом приданом, говорят,
Был непременно «Вепхвисткаосани».
У нас стихами вас благословят.
(Но дадаисты в чохах и папахах!
Джавахишвили Иванэ – в Плутархах!)
Все ходят в гениях. У нас любой – поэт.
(Лишь о Табидзе диссертации все нет!
Воистину, прелестна левизна
В поэзии, где древность – новизна.)
К поэзии огромен интерес.
Иметь единоличного поэта
Всем хочется… И в Грузии он есть!
Да у любой веснушчатой девчонки
Был собственный поэт. В обычьях – это.
Спустись сегодня Богородица с небес,
Боюсь, она б осталась невоспета!
Все квакает орпирский златоуст,
Ораторствует жаба, раздуваясь:
«Кому писать стихи здесь трудно, пусть
Об этом скажет прямо, не смущаясь.
Смелей! Смелей! Воды набрали в рот?
Смешней ваших стихов – смешней вы сами!
В век электрификации и НОТ —
Не человек, кто занят лишь стихами!»
Спросите у любого, кто к вам вхож,
Поэта, тонко знающего дело…
От чьих стихов его охватит дрожь?
Стефана Малларме или еврея Даниэла?
 

Май 1923

МЕЛИТА («Имя мое – Тициан, – как ни странно…»)
Дадаистический мадригал
© Перевод С. Ботвинник

 
Имя мое – Тициан, – как ни странно,
Больше всего опозорено
Сравнением с бархатом Тициана
На старинных полотнах разодранных…
Ведь не предвидел, честное слово,
Ты, Тициан, двойника такого!
 
 
Мери Шервашидзе висит портрет,
Вырван из журнала Диасамидзе —
Художник писал его несколько лет.
Глядит на мой стих с улыбкою дама,
Лицо Богоматери у нее —
Издревле таким воздвигали храмы…
И сверху глядишь на меня ты, Мери, —
Я из журнала Сандро Канчели
Вырвал этот портрет —
Художник писал его несколько лет…
 
 
А ты, Мелита, смотришь на чистое
Небо Тютчева – небо Рима.
В Италии, думаю я, футуристы
Сейчас от тебя в восхищении…
 
 
Тбилиси ж идет на убыль незримо,
Всё медлит и медлит землетрясение.
 

Май 1923