Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– Должно быть, он посоветовал вам спрятать деревяшку в гульфике, а потом предложил свою помощь?

– Хм… – вздохнул я. – Подозреваю, что Бенлоу не входит в число искателей Авалона.

– Правильно подозреваете.

– Значит, ему нельзя доверять секреты…

– Доктор Джон, этот человек продал бы кости родной матери на рождественский холодец. – Ее лицо снова стало серьезным. – Когда мама упомянула о Круглом столе, мне показалось, что она говорит о нем скорее в духовном смысле, так же как мистики понимают Грааль. Моя мать была редкой женщиной. Думаю, она многое знала о том, что происходит внизу.

– Вы имеете в виду под землей?

– Я и вправду не знаю, доктор Джон, – ответила миссис Борроу. – Но уверена, что именно поэтому…

Она замолчала при белом зареве молнии, и мы оба замерли в ожидании громового раската. На сей раз он прогремел очень скоро, через пару мгновений. Окно затряслось мелкой дрожью, забряцали стекла.

– Я уверена, что именно поэтому ее и убили.

Глава 28
ВЕЛИКАЯ ТАЙНА

Горка блестящего свечного сала натекла на столе между нами. Талое сало. Зловонное, как освежеванная туша.

Я откинулся назад, сложил руки, точно в молитве, уперевшись большими пальцами в подбородок, и задумался. В каком случае казнь превращается в убийство?

Ответ: когда ее целесообразность не обусловлена правосудием. Когда нити и пряди закона растягиваются и сплетаются так, чтобы приговорить к смерти. Помыслите сами: был ли виновен король Генрих в убийстве Анны Болейн и Екатерины Говард?

Это великая тайна. Законы людей, предъявленные как законы Господа Бога, скорее только орудие в ловких руках власть имущих.

– Для вас будет хуже, сударыня, – тихо произнес я, – если узнают, что вы говорите подобные вещи.

– Я редко говорю такое. Разве что в присутствии кого-то, кому могу доверять… – Она заколебалась. – Как своему сроднику.

Во мне зажегся огонек, крошечный и странный, как светлячок.

– Миссис Борроу, я…

– Родство может проявляться по-разному. Когда я училась в Бате, то прочла некоторые из ваших работ. Потом встречала разных людей, которые знали вас по Лёвену, где, говорят, вы читали бесплатные лекции. У меня сложилось мнение, что знание и дух для вас – одно и то же. А еще… – Она снова замешкалась, скручивая себе пальцы. – …Еще я знаю, что однажды к вам приблизилась смерть… пострашнее, чем смерть моей матери.

– Нас нельзя сравнивать, – тихо возразил я. – Потому что со мной ничего не случилось.

Я дал ей понять, что Монгер рассказал мне о суде и казни Кейт Борроу, судя по всему, разделявшей мое любопытство о границах материального мира. Это ли подразумевала ее дочь под родством? Мне бы пришлось признать некоторое разочарование, будь это так.

– Расскажите мне о Файке, – попросил я. – Почему после того, что он сделал с вашей матерью, он пытается уничтожить и вас?

– Здесь нет ничего загадочного. Он смотрит на меня и видит ее.

– Хотите сказать, вы напоминаете ему о его поступке?

– Нет, нет! – Элеонора резко закачала головой, и пряди волос заскользили волнами по ее щекам. – Он должен был бы испытывать угрызения совести, но ни чуточки не сожалеет о том, что сделал. Просто видит во мне еще одну образованную женщину с глазами Кейт Борроу.

– То есть угрозу.

– Доктор Джон, я расскажу вам об этом человеке. Он был монахом аббатства перед его разгромом. Тогда-то ему и пожаловали эти земли. И деньги, чтобы превратить их в угодья и отстроиться.

– Так он получил земли… в наследство от дяди?

–  От дяди!Землю пожаловали ему, клянусь чем угодно.

– Кто?

– Кто дарит земли? – Ее тело аж вздрогнуло. – Кто у нас дарит земли?

– Миссис Борроу…

– Элеонора, – поправила она, закидывая волосы. – Нел. Зовите меня Нел. Так короче и… требует меньше времени, чтобы произнести.

Нел.

Комната будто была наполнена энергией. Мои ладони покрылись влагой. И гром гремел теперь так часто, словно буря бушевала внутри гигантского военного барабана. Хотя не так громко, как мое сердце и биение крови в жилах.

– Доктор Джон…

Она посмотрела в мои глаза, и мне захотелось прошептать ей: «Джон, просто Джон», и я не смог. Это волнение ее волос… Боже милосердный. Я сложил руки на коленях.

– …чтобы было понятнее, – сказала она, – вам надо знать, что большая часть имущества, что теперь принадлежит Файку, когда-то была собственностью аббатства.

– То есть земли, которые именем короля захватил Томас Кромвель? И которые потом отошли королю… чтобы он раздавал их, кому пожелает.

Мы ходили по краю.

– Отцу известно больше, чем мне, – ответила Элеонора. – Имение Медвел стояло на границе монастырских земель и пустовало. А потом… в общем, в городе об этом знают лишь то, что через несколько лет после разгрома аббатства заброшенную ферму вдруг перестроили с большим размахом. И что обитателем дома был Эдмунд Файк, бывший монах. Который потом стал сэром Эдмундом.

– Об этом известно всем в городе?

– Да, все знают, но что с того? Файк не только глас закона, многие склонны видеть в нем благодетеля. Урожаи плохи, но никто не голодает, как бывало после падения аббатства. Дело сейчас обстоит таким образом, что большая половина горожан усматривает в нем доброго соседа… или, по крайней мере, меньшее из возможных зол.

Я кивнул в знак согласия. Мог бы назвать с десяток землевладельцев, как у нас, так и в Европе, которые покупали себе популярность, дабы загладить былые обиды.

Напрашивался важный вопрос.

– Почему же даритель земли отнесся с такой благосклонностью к бывшему монаху?

– Действительно, почему?

– Полагаете, ваша мать что-то знала об этом? Знала, какую услугу оказал Файк Кромвелю и толстяку Гарри, чтобы заслужить подобную милость?

Дурное предчувствие внезапно охватило меня, и я огляделся по сторонам. Поднялся с кровати и босыми ногами подошел к двери, приоткрыл ее и выглянул наружу, затем вышел на лестницу и посмотрел вниз. Внутри лестничного колодца мерцал бледный свет, зажигаясь поочередно то у одной двери, то у другой, словно какие-то люди подавали друг другу сигналы, прикрывая светильники одеялами.

Однако никого из людей я не увидел, вернулся назад и затворил за собой дверь. В тот же миг снова ударил гром. Мне было неловко за свою ночную сорочку, и я пожалел, что не был одет в платье. Снова натянув рубаху на голые колени, я сел на кровать, спрятался в тень и объявил:

– Все спокойно. Все… спокойно под луной.

– Слава богу.

Постепенно я привыкал к приятному ощущению взаимности, какого никогда прежде не испытывал вблизи женщины. Тем более если учесть мрачную природу разговора, к которому мы подходили.

– Так, значит, гластонберийского аббата притащили на вершину холма, – сказал я, – и повесили перед разрушенной церковью. Топили и четвертовали. А потом один из его монахов становится богачом.

– Именно так, – подтвердила Элеонора. – В этом вся суть.

Должно быть, еще сверкали молнии и грохотали громы, но на пару минут я будто забыл о них.

– Вы не представляете, что тогда здесь творилось, – рассказывала Нел Борроу. – Я была только ребенком, но память сохранила картины растущего страха и скорби – сгорбленные фигуры людей в серых одеждах, опущенные глаза. Череп долго висел над входом в аббатство. Никто тогда не задавал вопросов, боясь лишиться и своей головы.

Я погрузился в раздумья. Взвесил все известные факты. Обвинения, выдвинутые против аббата Уайтинга, состояли в том, что он спрятал некоторые предметы перед приходом Кромвеля, включая и золотой кубок. Кроме того, у аббата нашли рукописи, обличавшие короля. Порочащиекороля.

Кто нашел их? Кто мог сказать? И, скорее всего, чужаку узнать о подобных записках было бы намного, намного сложнее, чем своему.

– Файк предал аббата, – заявил я.

– Он совершил более страшную вещь, чем предательство.

Монах сыграл главную роль в обвинении Уайтинга в воровстве и измене. Едва ли в этом стоило сомневаться, ведь он получил в награду и землю, и деньги, и положение – маленький кусочек от самого жирного в Англии монастырского пирога.

Если только… если только эта редкая, миловидная женщина не лгала. Или не сделалась жертвою заблуждения из-за собственного страшного горя. Боже мой, как не хотелось мне думать об этих возможностях! Однако наука выживания в этом мрачном мире учит принимать во внимание все вероятные версии, сколь бы болезненны они ни были.

– Вполне закономерен вопрос, – продолжала Элеонора, – зачем понадобилось убивать аббата?

– В назидание остальным.

– Да? Кому… после стольких погромов?

Она была права. Аббатство в Гластонбери одним из последних отошло во владение короны. И монахи совсем не походили на армию мятежных клириков, выступления которых требовалось упредить с помощью устрашения. Показное убийство аббата, с расчленением и публичной демонстрацией тела, казалось бессмысленным. Даже для своего времени. Значит, чтобы заставить его замолчать навсегда? А затем прикрыть преступление кровавым спектаклем?

И снова возникает вопрос: зачем? И потом… хотя рассказ Нел не позволял мне усомниться в причастности Файка к заговору против аббата Уайтинга, означало ли это, что Файк сфабриковал обвинения в колдовстве и убийстве против Кейт Борроу с тем, чтобы заткнуть рот тому, кто подозревал его в злодеянии? Вероятно, и она не была одинока в своих подозрениях, хотя никто больше не пострадал… Или все-таки были еще и другие смерти?

Словно прочитав мои мысли, Нел приподнялась со стула.

– Я полагаю, можно выяснить больше… – Она снова уселась и покачала головой. – Если только знать, где искать.

Я заметил, что она вся дрожит. Нел не могла предоставить надежных улик против Файка, и она понимала это. Однако меньше всего хотелось мне показаться безучастным к ее судьбе в такое трудное для нее время. Правда, требовалось подумать еще кое о чем – вопросы, которые задаст мне Роберт Дадли, когда поутру я сообщу ему обо всем, что узнал.

– Файк говорит о языческих обрядах на холме Михаила, о колдовстве и приношении в жертву новорожденных младенцев…

– Он такое сказал? – Нел посмотрела на меня широкими глазами.

– Рассказывал мне о людях, которые сползаются, как червяки, на вершине холма, – объяснил я, – молятся и воют на луну. О младенцах с перерезанным горлом.

– Господи, прости нас. – Она склонилась к плащу, сложенному на ее черной докторской сумке. – Ну, да, я знаю, откуда это идет. В прошлом году там нашли младенца. Мертворожденного. Всего одного младенца. Такое случается. И, разумеется, с древних времен люди поклоняются луне и солнцу, если это можно назвать поклонением. Обычно это не более чем суеверные мольбы, порожденные нищетой и отчаянием. Но никаких кровавых ритуалов, доктор Джон. Больше никаких. Клянусь.

– Не считая, – возразил я, – вчерашнего случая в аббатстве?

Гроза бушевала теперь точно слепой великан, бредущий на ощупь по главной улице города. Нел сильно дрожала.

– Это не то. Знаете… – Она накинула плащ на плечи. – То, что случилось с вашим слугой… Да, это, несомненно, ужасно, тем более что он был замечательным человеком. Но все эти разговоры о черной магии, жертвоприношениях…

– Говорят, для призвания дьявола нет более подходящего места, чем руины святыни.

– Ради Бога, доктор Джон, мы бы знали! Говорю вам, если бы у нас были такие люди, мы бы знали о них.

– Мы?

– Здесь у нас есть такие, – она перевела взгляд на окно, – которые знали бы.

– Но мировой судья не из их числа, – заметил я.

В ответ Нел сжала крепкие кулаки.

– Послушайте, – сказал я. – Уверен, что вы непричастны к убийству. И вся эта охота на вас – просто безумие…

– Нет, не безумие, – возразила она неожиданно яростно. – Вы не слушали меня? Это заговор. Файк распространяет лживые слухи – весь этот смрад – лишь затем, чтобы скрыть что-то еще более страшное. Он изображает себя богоносцем в борьбе с силами Сатаны, но загляните ему в душу – вот где скрывается истинное зло. Клянусь вам.

Я не понимал ее.

– Нел, мы живем в просвещенное время. Сравнительно просвещенное. То, что произошло с вашей матерью, больше не повторится. Сожжение, даже повешение, за ересь и колдовство должны отменить. Теперь такая политика. Королева хорошо помнит, с каким размахом применялись казни в прошлые времена. Она не желает идти этим темным путем, и ее монаршая воля возвещается по всему королевству.

Снова ударил гром. Нел раскрыла глаза, и я заметил в них слезы. Сердце сжалось в моей груди.

– Мы поможем вам! – обещал я, срывая от отчаяния голос. – Я изучал право…

Нел посмотрела на меня сквозь пелену слез. В ее взгляде не было презрения, но я не увидел в них и веры. И кто бы стал осуждать ее? Мне хотелось сказать ей, что мой друг один из самых влиятельных людей в королевстве – по крайней мере, гипотетически. Что в наших возможностях получить поддержку высочайших кругов.

Хотя было ли это правдой? Я подумал о Роберте Дадли и его сильных подозрениях относительно мотивов сэра Вильяма Сесила. У него свои планы.Вновь задумался о Великой Тайне.

И затем – самое худшее – я вспомнил о хирургических ножах с пятнами запекшейся крови. Казалось, сама судьба склонилась на сторону заговорщиков. Я сомневался, что Нел Борроу, которая больше суток не виделась со своим отцом, знала об окровавленных ножах, и решил, что ни к чему говорить ей о них.

– Вы сказали, вам здесь приготовили комнату, – сказал я. – На ночь.

– Если она мне понадобится. Но если меня тут найдут, Ковдрею придется туго. Не хочу доставлять ему неудобств.

Она поднялась. Я хотел закричать ей: «Останься тут, и пусть неудобства достанутся мне!» – но промолчал. Не осмелился даже встать, боясь, что подол поношенной сорочки не послужит надежным прикрытием моего низменного желания.

Нел начала завязывать плащ на шее.

– Наверное, будет лучше, если я уйду.

– Куда вы пойдете? За домом вашего отца будут следить.

– Джоан Тирр приютит меня. Ее дом – лачуга, но это лучше, чем подземелье.

– Уже поздно. Она наверняка легла спать.

– О нет, – улыбнулась Элеонора. – Не сегодня, доктор Джон. Только не в бурю. Джоан будет теперь стоять у порога и наблюдать за вершиной дьявольского холма… вдруг появятся эльфийский король и его псы.

– Дикая охота?

Я вспомнил, как отец пугал меня страшными историями о псах Аннуна, когда я был ребенком. Говорят, будто эльфийский король со сворой белых красноухих собак мчится в бурю, собирая заблудшие души.

– Джоан всегда надеялась, – сказала Нел, – что когда-нибудь в грозовую ночь король заберет ее в свои чертоги и сделает своей земной невестой.

Нел рассмеялась, обнажив кривоватые зубы, словно доказательство веры в собственные силы. Потом накинула на голову капюшон.

– Не уходите, – попросил я.

Она повела бровью.

– Останьтесь, – повторил я.

Нел подняла глаза к потолку. Губы дрогнули в полной сожаления полуулыбке.

– Со стороны Ковдрея было очень любезно предложить мне ночлег, но я не останусь. Комната на чердаке…

– Наверняка холодная и сырая. И тем не менее…

– И самая беспокойная. Так говорили путники и пилигримы. По ночам хлопают двери, хотя ветра нет. Или рыдает ребенок. Скрипят столы, будто кто-то ходит по ним, хотя вокруг ни души.

– Привидение?

– Так говорят.

Должно быть, я задумался над этим не дольше, чем на секунду.

– Тогда оставайтесь тут, у меня, – предложил я, – а я переночую там, наверху.

Глава 29
БУРЯ

Стена окрасилась белым заревом молнии, и прежде чем снова стемнело, удар грома, мощный и гневный в своей неуемной силе, раздался прямо над нами.

Быть может, на чердаке. Мир духов, будто смеясь надо мной, в очередной раз проявился поблизости, недосягаемый для меня. И так было всегда. Я казался жалким шутом, выставленным на посмешище немилосердными небесами.

– Вы не боитесь провести там всю ночь в одиночку? – поинтересовалась Нел.

– Мой жизненный опыт подсказывает, что привидения избегают меня.

Она взглянула на меня, не вынимая рук из-под плаща. Капюшон сполз, и Нел, склонив голову набок, рассматривала меня, как диковинку.

– Может, это оттого, что вы слишком упорно добиваетесь знакомства с ними?

В памяти всплыли слова Дадли о том, что на месте привидения он меньше всего хотел бы повстречаться с доктором Ди.

– Скорее оттого, – возразил я, – что я скучный человек, привязанный к своим книгам, и не умею видеть.

Мне стало стыдно, и я, наконец, встал. Вспомнил, что говорил Дадли, когда мы плыли по Темзе: «…разве наш Джон Ди не величайший авантюрист из всех искателей приключений? Человек, который отважился выйти за пределы этого мира!»

Тогда я не заметил насмешки. Но голая правда состояла в том, что я был фальшивкой, пустым человеком с большой библиотекой, и Дадли один только раз говорил без притворства, когда, разыгрывая мой арест, прошипел: «Увести самозванца!»

– Вот так, – смущенно произнес я. – Тайна раскрыта. Человек, обвиняемый в колдовстве, который даже не способен увидеть того, что наколдовал. Переход между сферами может открыться другим. Только не мне.

Пожалуй, я впервые признался в этом открыто другому человеку и, в наступившей тишине, пожалел об этом. И хотя я, несомненно, промямлил признание тихими, невнятными словами, в моих ушах оно прозвучало полным горечи, скрипучим воем органа.

– Чепуха, доктор Джон.

По-прежнему склонив голову, Нел Борроу собрала губы в маленький, нежный бутон. То ли жалость, то ли усмешка – меня не радовало ни то, ни другое. Нел прижалась к моей постели.

– Помните, когда в первый раз вы поднялись на дьявольский холм и взошли на вершину…

– Я упал.

– Но если бы я предупредила вас, что вы можете упасть под действием необычной силы этого места… тогда, возможно, вы бы и не упали.

Я молчал.

– Вы много думаете. Пытаетесь обмерить всякую неизвестную вещь аршином своих познаний. Можно, наверное, даже сказать, что вы знаете слишком много.

– Сударыня, очень часто мне кажется, что я не знаю и половины. И если вы хотите сказать, что я должен забыть себя самого и все, что мне удалось познать, чтобы увидеть, почувствовать то, что скрыто…

– Забыть себя? Нет. Возможно, вам просто следует помнить, кто вы.

– Не понимаю вас.

Боже мой, я действительно не понял ее.

Всполохи света озаряли стену и гасли, точно смеясь.

– Знаете, – сказала она, – мне самой с трудом удается заглянуть внутрь себя дольше, чем на пару мгновений. Заглушить голос разума и постичь свои мысли и чувства… и в то же время перестать составлять с ними единое целое. Отделиться от них. Взглянуть на саму себя со стороны. В таком состоянии… можно разглядеть истину. Так говорят.

– Кто? Где вы этому научились?

– Немногие паломники все еще приходят сюда.

– Я хочу сказать… ведь это не христианское учение, так?

Она настороженно взглянула на меня. Грянул гром. Но в воздухе между нами царило спокойствие. Нел сложила ладони.

– Я сказала «паломники-христиане»?

– Продолжайте.

– Время от времени у нас появляются люди из… дальних стран, о которых я даже не слыхивала. Они лежат дальше, чем Франция и Испания, дальше, чем Низинные Земли. Наверное, даже дальше тех мест, откуда к нам приходил Иосиф Аримафейский.

– На востоке?

– Где-то там.

– Вы имеете в виду святых людей? Волхвов?

– Верхом на этих… на верблюдах? Разодетые в дорогие шелка? – Она рассмеялась. – Скорее в лохмотьях и пешком. Они не владеют никакими ценностями, кроме духовных. Мы снабжаем их пищей и даем кров, и они облачаются в наши одежды. Посещают наши святыни, пьют из источников. И делятся с нами своим… пониманием жизни.

– Файк знает?..

– О нет. Хотя некоторые из них в прежние времена бывали в аббатстве. Встречались с аббатом и старшими монахами.

– И вашей матерью?

– Возможно.

Я облизал обсохшие губы.

– Какие травы она выращивала, Нел?

– В основном собирала. Она собирала в полях и в лесу больше трав, чем выращивала. Искала лекарства – от оспы, от овечьей чумы. Ее стремления и помыслы были безгранично чисты.

– А порошок видений?

Первые ручейки дождя заструились по стеклам окна.

– Ах, это, – сказала она.

– А если меня тоже подослали сюда, чтобы узнать о нем?

Нел не ответила.

– Если бы я оказался здесь, когда ваша мама была жива, наверное, я тоже умолял бы ее, как Джоан Тирр, дать мне пузырек…

Нел развязала одним коротким рывком шнурок, и плащ упал с ее плеч. У меня задрожали руки.

Она наклонилась, покопалась в холщовой сумке и достала оттуда заткнутый пробкой глиняный горшочек.

– Это он?

Гроза теперь окружила нас со всех сторон.

Наверное, вы думаете, я сошел с ума, доверяя этой женщине, завладевшей моими чувствами?

Возможно, вы правы. Возможно, в ту ночь во мне и впрямь поселилось безумство, рожденное многолетней неутоленной жаждой. Скажу лишь одно: едва я услышал о том, что в Гластонбери еще можно найти порошок видений, я понял, что не уеду из этого города, пока не испробую действие снадобья на себе.

Однако я и представить не мог, что Нел Борроу носит его с собой в своей сумке.

– Он помогает роженицам, – сказала она, – когда у них тяжелые роды. И облегчает страдания женщин, если у них сильное кровотечение после родов.

– Это обычная практика?

– Еще его принимают те, кого мучают беспричинные головные боли, вызывающие яркие круги перед глазами.

– Ваша мать впервые выявила эту болезнь?

– Конечно же нет. Она была известна, в том или ином виде, с древних времен. Удивительно, что вы не слышали о ней в ваших университетах.

– По правде сказать, – ответил я, – слышал.

Я вспомнил об этом заболевании, наблюдая за тем, как Нел Борроу выставляла ряд предметов на освещенный свечой стол. О болезни я узнал не из книг, лишь с чужих слов, а все, о чем не написано в книгах, всегда вызывало у меня подозрения. Да и как могло быть иначе?

Ignis Sacer. [17]17
  Священный огонь ( лат.).


[Закрыть]

Об этой малораспространенной, но страшной форме чумы мне рассказывали во Франции в прошлом году. Тогда умерло много людей, но скорее от самой болезни, чем от ее воздействия на рассудок. Выжившие говорили о видениях, одновременно ужасных и великолепных.

Священный огонь.

Болезнь вызывала жжение внутри тела: страшные мучения, конвульсии, полная потеря контроля над движениями. Монгер назвал это танцем. Описание хорошо соответствовало тому, что случилось во Франции, где разносилась молва о гневе Господнем, посланном на людей за неверие. Я не читал о болезни в книгах и потому не доверял разговорам, посчитав их преувеличением, нацеленным на то, чтобы посеять страх и заставить людей подчиниться религиозным догматам.

Нел расстелила на столе чистую белую скатерть, выложила на нее маленький нож и деревянную ложку. Потом появилась склянка с водой, которая краснела при взбалтывании. Вероятно, воду взяли из Кровавого источника. Еще на скатерти были хрустальный кубок, полоска бумаги, яблоко и маленькая деревянная чашечка.

Нел вынула пробку из глиняного горшочка.

– Расскажите мне, что это такое, – попросил я.

– Порошок? Это основа, сделанная из грибов. Такие растут на злаках. В данном случае на ячмене. Гриб свисает с него черным ушком. Мама толкла его в ступке вместе… с другими травами.

– Она показывала вам, как готовится снадобье?

– Никогда. Я целый год училась делать его правильно – заставили обстоятельства. Надо было облегчить страдания нашей соседки, Эллис, – ее мучили головные боли. По ночам бедняжка стонала так, что просыпалась вся улица. Действительно, были какие-то странные крики в ту ночь, когда Эллис приняла… – Нел вдруг подняла глаза на меня. – Вы уверены, что хотите попробовать?

Я ответил решительным кивком. У меня не будет другого шанса испытать действие снадобья, когда Дадли поднимется на ноги и снова будет крутиться вокруг меня.

– Кто знает, – сказал я. – Может, зелье еще и не окажет на меня никакого действия.

Потом я рассказал Нел о своем опыте приготовления отвара из измельченных грибов, собранных Джеком Симмом в нашем саду. Эти крошечные грибы появляются осенью.

– Вы делали это в Лондоне?

– В своей библиотеке в Мортлейке. Думал, что в окружении мудрости древних действие отвара могло бы… Почему вы улыбаетесь?

– Просто так, доктор Джон. Просто так.

Пожалуй, я сам улыбнулся бы. Если бы Монгер не сказал мне, что «действие снадобья может изменяться в зависимости от места, где его принимают».

– Где лучше всего его выпить? – поспешил спросить я, боясь, что могу передумать. – Я должен принять его на свежем воздухе?

– В грозу? Думаю, это неподходящий момент. Я слышала, как одному человеку струи дождя показались градом стрел. – Она посмотрела на меня. – Вы потеряете контроль над собой.

– Разве не в этом суть?

– Просто вы создаете у меня впечатление человека, для которого полное самообладание…

– …возможная причина, – произнес я почти шепотом, – всех моих недостатков. Не на это ли вы намекали сегодня?

Но живущий во мне ученый уже размышлял о возможности дальнейшего исследования зелья, если удастся увести хоть немного его с собой в Лондон. Не я ли уже задумывался о том, как могло бы изменяться действие снадобья в зависимости от времени года или положения звезд в момент его приема?

Нел Борроу склонилась над столом, насыпая ложечкой смесь из горшочка на полоску бумаги.

– Количество должно быть очень маленьким, едва заметным неопытному глазу, иначе последствия… Одному Богу известно, сколько проглотил тот юноша из Сомертона. – Она подняла глаза. – Вы слышали когда-нибудь о болезни, которой дали название «огонь святого Антония»?

– Так вы слышали о ней?

– Не знаю только, почему ее так называют. У святого Антония бывали видения?

– Кажется, у всех святых бывали видения.

– Да, – согласилась она, – но видения, которые являются в результате приема снадобья… Такие ли видения вы бы назвали святыми?

– Не знаю, – ответил я. – К тому же в них может скрываться ересь.

Последовала тишина, стих даже дождь. Или так только казалось из нашей священной обители.

– Разве невозможно… – Нел Борроу поднесла склянку к свечному пламени, и жидкость стала янтарной. – …чтобы чувства под воздействием трав пробуждались к общению с духовным миром?

Теперь жидкость окрасилась в красновато-золотой цвет. В свете пламени глаза Нел засияли янтарно-зеленым блеском. Дождь, точно предупреждая, вновь застучал в окно, когда она подняла пальцами полоску бумаги и высыпала порошок в деревянную чашечку. Добавила туда немного воды и еще чуть больше налила в хрустальный кубок.

Что увижу я сквозь дно кубка? Путь к Богу? Или дорогу в ад?..

И что – о мой Бог, – что же скрывалось за блестящими глазами из изумруда?

То, что происходило потом, чем-то напоминало мессу, которой я по-прежнему верен, ибо в ней, несомненно, заключена древняя алхимическая формула высшей трансформации.

Нел передала мне кубок.

– Это из Кровавого ключа. А это… надо держать в руке.

Камень. Светло-коричневый окатыш, как будто со дна реки, величиной с куриное яйцо. В моей руке он давал ощущение прохлады.

– Что это?

– Я нашла его внутри башни на дьявольском холме. – Нел разрезала ножом яблоко на две половины. – Это удержит вас на земле.

Я кивнул и, держа камень в руке, поднес кубок к губам.

– Погодите, – остановила меня она.

Я поставил сосуд, пролив немного жидкости на поверхность стола.

– Вы боитесь, – сказала Нел. – У вас дрожат руки.

– Холодно.

– Нельзя это пить, если боишься. – Она взяла меня за руку, и я даже вздрогнул от тепла и энергии ее пальцев. – Джон… Мне кажется… я думаю, вам не надо этого делать. Кому, как не вам, должно быть известно, что есть и другие пути. Подумайте над этим.

– Не я ли думаю слишком много?

– Чего вы не рассказали мне? – спросила она.

Мне ужасно хотелось перевернуть свою руку, чтобы пожать ее пальцы, ее ладони, но лицо Нел было таким серьезным. Вместо этого я сделал глубокий, медленный вдох, и плохие воспоминания поднялись наружу.

– Мне снятся сны, – прошептал я. – Все время одни и те же сны.

Я не стал рассказывать дальше. Не стал говорить о снящемся мне костре, о моих обугленных руках и ногах, лежащих на пепелище. Я будто отделился от самого себя, хотя, наверное, не совсем так, как описывала это состояние Нел. Я вспомнил шествие горожан, которое наблюдал на днях у церкви Иоанна Крестителя. Все эти люди тогда показались мне актерами, игравшими пьесу. Их тела изображали обычную жизнь, но подлинная жизнь этих людей велась где-то на ином уровне. Теперь я чувствовал, что и сам становлюсь частью этой игры. Я словно получил разрешение проникнуть в иную реальность.

– Послушайте… – Нел наклонилась ко мне. – Есть другие пути. Мы вместе найдем их.

Она потянулась за кубком, но я схватил его раньше и выпил все без остатка.

Гром понемногу стихал, но буря, возможно, лишь начиналась.