Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Глава 52
СКЛЕП

Суровость строения поразила меня. Но что еще ожидал я увидеть?

Для состоятельных людей, как я уже заметил однажды, начиналась новая эра. В больших домах теперь широкие окна. Не то что скупые бойницы Медвела. Я остановился в воротах. Ни привратник, ни стражники не подавали признаков жизни. Дом возвышался передо мной, словно скала из вечернего сумрака.

Ворота были открыты. Такого я тоже не ожидал, представляя, как кто-нибудь из наемников грубо облает меня и пошлет кого-нибудь доложить Кэрью о моем приходе, и потом тот неспешно соизволит выйти ко мне, раздраженный и насмешливый. Но ему все равно пришлось бы выслушать меня. Клянусь Богом, я заставил бы Кэрью слушать. И тогда казнь была бы отложена, божьей милостью, на несколько недель, пока длилось бы новое следствие, по завершении которого в петле оказались бы совсем другие шеи.

Я не ждал Файка. Мне нужен был Кэрью. Один.

Однако здесь у ворот компанию мне составляли лишь совы. В долине за моей спиной птицы наполняли своим уханьем небо, упрямо начинавшее проясняться после серого дня.

Хотя звезд еще не было видно. Предоставленный самому себе, я продолжил путь.

Я не допускал и мысли о том, что Кэрью мог быть как-то причастен к этому делу. Он не обладал столь изощренным умом. Правда, что в Европе он служил противоборствующим королям, сражаясь то на стороне одного, то другого. Однако по возвращении в Англию он, казалось, был безоговорочно предан интересам родины – протестант до мозга костей, авантюрист, но не заговорщик.

Вряд ли я смог бы когда-нибудь полюбить этого грубияна. Но он получил аббатство из рук королевы или Сесила, а тот, кто владел аббатством, владел и этим несчастным городом.

Я думал вызвать Кэрью на улицу, но, в конце концов, дошел до самого дома и остановился перед зеленой дубовой дверью в каменной стене. Здесь не было ни крыльца, ни навеса – едва ли дверь походила на парадный вход, но мне подошла бы любая. Я дважды ударил по ней кулаком. Но ответа не получил. Внутри тишина.

Постояв немного в нерешительности, я повернул железное кольцо над замочной скважиной. Чутье подсказало мне, что дверь не заперта.

Прежде чем отправиться в Медвел, я вернулся в трактир и снова разыскал Ковдрея. Никто не знает о том, что происходит в городе, лучше трактирщика. Он замечает всех приезжих и тех, кто уезжает; слышит все, что слетает с неосторожного языка, развязанного выпивкой.

Но сначала я отнес письма, которые нашел в доме доктора Борроу, в конюшню и спрятал их высоко за потолочной балкой ослиного стойла. Ослы умеют хранить секреты. Затем я жестом подозвал Ковдрея из пивной, где уже собирался народ. Назначенная на утро казнь стала главным предметом толков.

– Не нашли дорогу в Медвел, доктор Джон?

– Пока еще даже и не пытался. У нас мало времени. Доктор Борроу покинул город в юности. В каком году это случилось?

Так я узнал о его отце, богатом купце и ревностном католике. Он торговал шерстью во Франции, и тамошние нравы больше пришлись ему по вкусу.

Это случилось в двадцатые годы, когда еще не было и намека на Реформацию и король Гарри благополучно женился на вдове своего брата Артура, Екатерине.

На родину вернулся лишь Мэтью – тогда уже дипломированный врач. Замечательный врач, как вскоре выяснилось. Гластонбери был благодарен ему. И многие богатые купцы и землевладельцы округи, по словам Ковдрея, сочли бы за честь выдать за него своих дочерей. Однако, к неудовольствию купцов и их дочерей, Борроу выбрал девушку-сироту, что работала тогда кухаркой в аббатстве.

–  О, какая она была красавица, – рассказывал Ковдрей. – Но, естественно, у нее за душой не было ни гроша. Никто не мог тогда этого понять.

В некоторых домах, вне зависимости от времени года, бывает промозглее, чем на улице. Без плаща и накидки, и даже не поев ничего в тот день, я закоченел от царившего в Медвеле холода.

Ни зажженных свечей, ни светильников, ни мерцания огонька в камине, ни запаха дыма. Один коридор. Я тихо стоял, не зная, куда идти. А безрассудное подсознание уже начало свой путь в подземелье, которое, конечно же, окажется без охраны, и связка ключей будет открыто висеть на гвозде.

И что делать потом? Бежать рука об руку с Нел Борроу? И вместе с ней покинуть страну?

Но жизнь от этого не стала бы легче ни для кого из нас. Я повернул налево, где было больше света от высоких и узких окон. Мне было жутко оставаться там одному, и хотелось крикнуть кого-нибудь. Но что, если бы ко мне вышел Файк? Мне нужен был кто-нибудь из прислуги, кому я поручил бы привести Кэрью.

Коридор заканчивался Т-образным тупиком и дверью по центру, так что я просто открыл ее. Насколько смог – дверь не открылась хотя бы и наполовину. Я было подумал, что кто-то подпирает ее с другой стороны, и отскочил назад, но тут же узнал до боли знакомый глухой звук.

Книги. Длинная комната, полная книг. Знакомый запах старой кожи и плесени.

Однако хранилище книг совсем не походило на библиотеку. Только книги, и ни единой полки, ни шкафа. Книги лежали кучами на полу – хорошие книги, в добротных переплетах, в невероятном количестве. Дальнее окно выходило во двор, окруженный высокой стеной, и в тусклом свете я без труда прочел название знаменитой книги.

«Euclidis Elementa Geometrica».

Боже мой.

Через пару мгновений я наткнулся на «Minerarium» Альберта Великого, затем нашел «Quaestionum Disputartarum» Фомы Аквинского и множество других научных и философских трудов, копии которых имелись и в моем жалком собрании в Мортлейке.

Едва ли я мог сомневаться, что нашел значительную часть монастырской библиотеки – той самой, которая во времена аббата Ричарда Уайтинга привела Леланда в благоговейный трепет. Только теперь без полок, без описи. Книги валялись как попало, не получая должного присмотра. Некоторые тома покрылись толстым слоем пыли, другие заплесневели от сырости. Истинный склеп науки.

За книгами я почти не заметил, что в комнате также было множество различных предметов мебели: стульев, ширм, сундуков – полный набор церковной утвари. Я открыл ближайший ко мне сундук и обнаружил там завернутые в тряпки два серебряных блюда и чашу с ручками. Книги, мебель, алтарная утварь. Их не просто похитили и обратили в убранство чьего-то дома. Все это богатство и было Гластонберийским аббатством, припасенным до лучших времен.

Знал ли об этом Кэрью? Ведь это его аббатство, его собственность.

Вряд ли. Тогда как я мог бы провести тут следующие пять лет, книги любого достоинства почти ничего не значили для такого неуча, каким был Кэрью. Легенда гласила о том, что он скорее бросился бы с городской стены, чем вернулся бы в школу.

Я не знал, даже не задумывался, куда иду. Бродил во тьме коридоров и дверей, проходил под арками, где раствор между камнями еще казался сырым. Если бы в этих стенах предполагали открывать колледж, он не походил бы ни на один из тех, в которых доводилось мне побывать.

Наконец я забрел в тупик. С обеих его сторон было по одной двери. Окошко на левой двери перекрывалось железными прутьями. Темница? Скорее оружейная комната.

Дверь справа вела в короткий проход, где почти не было света. Осторожно ступая, я медленно двигался вдоль левой стены.

Ступеньки. Узкие ступени, ведущие вниз. На лестнице блики тусклого света.

Ступени вели в подземелье? Суждено ли было моим фантазиям осуществиться? Я подавил краткую вспышку восторга. В действительности все оказалось бы намного сложнее.

И потом, когда я медленно спускался по лестнице, далеко внизу послышался голос. Одинокий голос, тихое и однообразное бормотание. Голос одного человека, без ответных реплик, будто человек обращался не к собеседнику, но… к своему богу?

Вскоре я понял, что он говорил на латыни, ставшей моим вторым языком; языком, на котором Господь имел обыкновение обращаться к людям.

Порою мы попадаем в ситуации, которые как будто устроены заранее некой могущественной силой. Должно быть, я уже писал раньше о своем ощущении, что уподобился пешке на шахматной доске, став участником большой игры, правил которой я не понимал. И теперь, медленно шагая на звук, я снова испытал это чувство – ощущение предопределенности.

Впереди показался свет. За каменной аркой, на пьедестале, с виду напоминавшем алтарь, ярко мерцали свечи.

В нише над алтарем помещалась статуя Девы Марии. Статуя из числа тех, что недавно были сорваны с церковных стен по всему королевству. Перед ней на коленях стоял пожилой мужчина, руки свесились по бокам, голова застыла в поклоне. Его губы читали литанию не по нашей книге молитв, но по неким строкам, хранящимся в памяти с более далеких времен.

Подойдя ближе, я понял, что в одном я ошибся: языком молитвы был французский. Мой третий, быть может, четвертый язык.

Я молча стоял, наблюдая и слушая примерно с минуту. Но потом, по неизвестной мне причине, понял, что обязан обозначить свое присутствие. И кашлянул.

Довольно медленно человек поднялся на ноги и развернулся ко мне. Губы продолжали двигаться, читая молитву. Никогда прежде не слышал я ни подобной молитвы, ни голоса.

Да и не ожидал услышать от глухонемого.

Глава 53
ГЛУХОНЕМОЙ

– Frère Michel [23]23
  Брат Михаил ( фр.)


[Закрыть], – сказал я.

– Qu’est-ce qui se passe? [24]24
  В чем дело? ( фр.)


[Закрыть]– ответил он, пытаясь рассмотреть меня.

Простояв некоторое время перед ярко освещенным алтарем, монах не мог сразу приспособить зрение к темноте, и я казался ему только тенью. Я же, напротив, хорошо видел его лицо: слегка выпуклые глаза, тяжелые веки, выступающая вперед нижняя губа, седая бородка, похожая на остроконечную лопатку.

Я воспользовался мгновенным преимуществом и сказал ему по-французски, что его чудесная речь, напомнившая мне о былых временах, восхитила меня, и выразил надежду, что она не повредит его знаменитым способностям предвидения.

Я вспомнил Файка в день нашей первой встречи.

…разговоры людей не отвлекают его, ибо он слышит лишь голоса ангелов. Потому, как вы понимаете, его нравственные и духовные суждения… весьма ценны.

Брат Михаил вздрогнул, но затем бесцеремонно снял с алтаря один из подсвечников и поднял его вверх, справа от меня. Потом чинно кивнул.

– Прошу простить меня, – сказал я. – Когда мы встретились на вершине холма Михаила, ваш господин, кажется, не счел обязательным познакомить нас.

Он ничего не ответил.

В каком он был возрасте? Примерно в возрасте моей матери, около шестидесяти. Судя по тому, как была натянута его фетровая шляпа, намекая на скрытую под ней плешь.

– Мне следовало догадаться, что вы будете здесь, – сказал я. – Ведь тут так много всего, что могло бы заинтересовать вас, помимо остатков лучшей библиотеки за пределами Лондона. И, может быть, даже Парижа.

Я продолжал говорить по-французски, поскольку не был уверен, что он понимает по-английски. Хороший повод представить человека в таком положении глухонемым.

– Гораздо больше, чем книг, – сказал я. – Намного больше. Я читал, что вы интересуетесь древними памятниками и наследием друидов. Которые здесь, как я полагаю, куда многочисленнее и богаче, чем во Франции. Одно из преимуществ острова.

Продолжая держать подсвечник, монах по-прежнему оставался спокоен.

– Есть, конечно, и недостатки, – сказал я. – Местный люд, например, суеверен и не склонен к прогрессивному знанию. Веская причина, чтобы явиться сюда инкогнито – хотя некоторые из нас оказали бы вам теплый прием. Все долгие часы, что мы могли бы скоротать за беседами об астрологии, алхимии, Каббале…

И тут мне пришло в голову, что монах мог бы подумать, будто я пытаюсь спровоцировать его своими вопросами на разговор, чтобы получить доказательства, позволяющие окончательно установить его личность, и потому он продолжал молчать. По правде говоря, я уже начал терять терпение. Пришло время раскрывать карты.

– Сначала я и не думал, что вы могли учиться в колледже Монпелье в одно время с Мэтью Борроу, – вы почти не десять лет старше его. Но позже я вспомнил, что в документах вы значитесь поздним студентом кафедры медицины. Если не ошибаюсь, вы поступили в колледж на тридцатом году?

Я заметил, как дрогнули его глаза при упоминании Мэтью Борроу.

– Я прочел некоторые из ваших писем, посланных доктору Борроу. С трудом. Как только аптекари разбирают ваш почерк? Этак можно кого-нибудь отравить.

Оба письма, выкраденных мною из дома Борроу, остались без подписи, однако изучение почерков было среди моих увлечений, которыми я занимался ради забавы. Я всегда получал удовольствие от анализа стилей и развития способов написания букв.

– Несколько манускриптов, написанных вами, хранятся в моей библиотеке, – сказал я. – Должен признать, с годами ваш почерк стал еще хуже.

Возможно, он улыбнулся. Не могу сказать наверняка, поскольку в тот миг старик решил опустить подсвечник.

– Я слышал, вы строите библиотеку, – произнес он.

– Это было давно.

Нелепая лесть. Едва ли он слышал о библиотеке. И даже обо мне. Но хорошо уже то, что он заговорил.

– В день нашей встречи на вершине холма… – продолжил я. – Вы знали тогда, кто я?

Он тщательно обдумал вопрос, словно в нем могла бы содержаться ловушка. Что могло быть на самом деле.

– Тогда еще нет, – ответил монах. – Нет.

– Может быть, вы узнали об этом позже? – Терять уже было нечего. – Быть может, после того, как обезумевший сын Файка вытянул сведения из конюха моего спутника? Довершив дело кровавым убийством?

Ответа не последовало. Я больше не видел его глаз, но продолжал говорить. Световые вспышки в бешеном танце снова ослепляли меня изнутри.

– Кому пришла в голову идея перенести мертвеца в аббатство и затем выдать оправданное целесообразностью убийство за ритуальное жертвоприношение? Я спрашиваю лишь потому, что увечья, нанесенные телу – как было бы представлено присяжным, если бы состоялся суд над Элеонорой Борроу, – явно требовали хирургических навыков. Определенных умений, которые, как я полагаю, были прекрасно знакомы молодому Мишелю де Нострадаму.

При этом первом упоминании полного имени старца мистическое свечение засияло во мне сильнее. Я словно вернулся в ту грозовую ночь, когда порошок видений завладел мною и я парил по воздуху, точно ангел по ночному саду. Я ухватился за каменный выступ за моей спиной, будто бы для того, чтобы удержаться на земле.

Наконец я услышал ответ.

– Я был и остался врачом. Врачом, который не совершает убийств. Во всяком случае… – Монах пожал плечами. – …не убивает намеренно.

– Это не совсем так, – ответил я.

Старик поставил подсвечник на прежнее место.

Я осмотрелся вокруг. На ближайшей к входу стене висело распятие, по обе стороны от которого были устроены ниши, занятые невысокими статуями. Вероятно, это были святые.

На алтаре стояла рака, и в воздухе чувствовался легкий аромат ладана.

– Кажется, вы замерзли, друг мой.

Монах был одет в сутану – весьма подходящая для этого дома одежда. Я злился на себя самого за то, что не сумел связать Нострадамуса с глухонемым братом Михаилом, пока не услышал его речь. В одном из писем, адресованных Борроу, старик подтверждал, что прибудет в месяце феврале и остановится у «нашего общего друга законника». Продолжение письма напоминало бессмыслицу, и я предположил, что это шифровка.

– Я очень торопился, покидая трактир, – сказал я. – Но незадолго перед уходом прочел ваше последнее четверостишье. Речь в нем, кажется, идет о королеве английской и костях Артура? Интересно, каким образом оно попало к Трокмортону.

Я зашел слишком далеко. Старик снисходительно улыбнулся. Теперь он знал, что мне известно не все.

– Доктор Ди, есть вопросы, на которые я не могу дать ответа. – Он прикоснулся к уху. – Я даже не слышу их.

– Много ли донесений о королеве Англии вы получаете?

– Я получаю то, что получаю.

– Однако вы, несомненно, представляете каждое из них вашим хозяевам при дворе. Полагаю, требуется их тщательное изучение перед публикацией?..

Мишель де Нострадам терпеливо вздохнул.

– Доктор Ди, – произнес он. – Не знаю, каким образом вы оказались тут в этот вечер, но я рад приветствовать вас, как своего собрата по науке… и, возможно, охотно побеседовал бы с вами о том, что нас сближает – об астрологии, алхимии, медитации, о научных вопросах. Однако я придерживаюсь золотого правила: государственные дела не для нас.

Его слова показались мне лицемерием, но я ничего не сказал.

– Проходите сюда. – Старик протянул руку. – Отдохните. Обещаю, здесь никто не потревожит нас. Ночью никто не приходит сюда, кроме меня.

Сбоку от алтаря из стены выступало каменное сиденье. Я уселся на камень, давая отдых усталым ногам. Благостная прохлада начала изгонять из меня вялость. Нострадамус сел на деревянный стул с подлокотниками и подвинул его так, чтобы быть напротив меня. Потом положил руки себе на колени.

– Я с сожалением узнал, что ваши таланты ценятся в вашей родной стране меньше, чем мои дарованья во Франции.

– Не уверен, – возразил я, – что наши с вами таланты равны.

Мой собеседник пожал плечами, подтянул рукава, чтобы обнажить руки, и я заметил, что монашеское облачение этого человека обманчиво. Сидящий передо мною человек не был монахом и никогда не служил Церкви.

– Что привело вас в эти края на самом деле? – спросил я.

– Вполне справедливый вопрос. На который вы сами дали ответ. Очарование ваших островов. Окно в прошлое, которое выглядит здесь немного не так, как в Европе. В особенности эти края… дают ощущение связи времен, недоступное нам. Здесь будто сохранилась связь с космосом, давно утраченная повсеместно.

– Вероятно, вы имеете в виду зодиак.

Теперь я был во всеоружии.

– Бог мой… – Нострадамус развел руками. – Когда я услышал об этом…

– Давно вы об этом узнали?

– Недавно.

– Каким образом вы узнали?

– Ага! – С улыбкой на лице Нострадамус погрозил мне пальцем. – Каким образом дознались до этого вы, доктор Ди?

Стало быть, он все знал. Вероятно, я имел недовольный вид, поскольку старик залился смехом.

– Для какой цели он служит – вот главный вопрос. Я полностью готов признать, что небесный зодиак на земле устроен иначе, но кем, и как нам следует понимать его предназначение?

Старик тоже не знал. Или хотел проверить меня?

– Если его сотворил Господь, – тихо произнес я, – это чудо. Но если его создал человек, то творение его рук свидетельствует о цивилизациях, которые существовали на этих островах до нас и намного опережали нас в развитии.

– Блестящая мысль. – Нострадамус наклонился вперед и взволнованно пожал мне руку, словно он был моим дядюшкой. – Вы умный человек, доктор Ди. Это и есть тайна Мерлина? Как вы думаете?

Наконец я заметил в нем интерес. Нельзя было упускать такой шанс. Теперь было ясно, что ни Кейт Борроу, ни Джон Леланд так и не узнали последней тайны – о цели земного звездного круга, – тайны, которую аббат Уайтинг, вероятно, унес в могилу. И если не осталось никого, кто владел бы ключом к секрету, в будущем нам пришлось бы изрядно поломать голову над разгадкой.

– Думаю, – осторожно ответил я, – ничего определенного пока сказать не могу. В данный момент меня больше волнует дело Артура.

– О, разве он еще не вернулся к жизни, как считают британцы? – Нострадамус скрестил на груди руки, на мгновение задумчиво опустил на них глаза, затем поднял голову и взглянул на меня с лукавой улыбкой. – Разве он не жив, как дух ветви Тюдоров? Тьфу ты! – Он легонько шлепнул себя по руке. – Нарушаю собственное правило не касаться государственных дел.

– Полагаю, в вашем положении было бы почти невозможно избегать их.

Он ничего не ответил.

– Дело Артура, – сказал я, – и Авалон. В попытке понять древнее право Тюдоров на трон Англии и Уэльса некоторые силы при французском дворе непременно должны были осознать важное значение Гластонбери.

– Вы льстите своей стране, доктор Ди.

– Отнюдь, доктор де Нострадам. Не забывайте о своей стране. До тех пор, пока малолетнему Франсуа не доверят бразды правления, Франция останется под защитой Гизов, которые просто мечтают увидеть свою дочь, Марию Шотландскую, королевой Англии.

– Это ее право. Сам папа…

– Ну да… Папа. В этом как раз вся суть. Англия снова получила свободу от Рима. Несмотря ни на что, это почти счастливая свобода.

– Вы заблуждаетесь.

– Вы не живете здесь. Вспомните, сколько было пролито крови после того, как король Генрих порвал связи с Римом. И не забудьте о том, что еще больше крови пролилось в правление Марии Тюдор, когда связь с папой восстановили. После свержения Марии Англия была по горло сыта религиозными преследованиями, и новая королева понимала это. Ей хватило разума осознать, что протестанты и католики могут жить вместе, если не в гармонии друг с другом, то хотя бы сравнительно мирно…

– Это хаос, друг мой! Этот жалкий городишко со всеми его ведьмами и знахарями – Англия в миниатюре. Лондон не лучше. Говорят, что Паркера буквально принудили принять архиепископство в Кентербери.

– Факт остается фактом. За год правления Елизаветы ни один человек не был казнен за свои религиозные убеждения. – Я указал рукой на алтарь. – Взгляните на нас. Вот мы сидим здесь, в католической часовне, и все готово для мессы. И такие часовни можно найти по всей стране. Разве кто-нибудь ищет их? Разве их разрушают?

– Мой добрый друг…

– И такое положение дел не устраивает папу, не так ли? Что касается Франции… Ей всегда мало. С Елизаветой на английском престоле удовлетворение французских притязаний на Англию едва ли возможно. Долгожданное восстание католиков, которое сместило бы Елизавету и поставило бы на ее место Марию де Гиз – можно ли рассчитывать на него теперь? Народ рад наступлению мира, даже многие католики. Почему большинство епископов принесли клятву верности королеве?

– Только предатели.

– И, разумеется, королеве всего двадцать семь лет. Она останется королевой еще полвека. Франция… Гизы… Папа… вы все не у дел. Если только…

Лицо старика было пустым.

Если только…

Картина постепенно прояснялась.

Католическая часовня в подвале Медвела опровергала утверждение Файка о том, что все местные оставили папу и каждый готов поклясться в преданности королеве.

Дела обстояли совсем иначе. С самого начала Файк вел двойную игру. Лицемерно приняв сторону Реформации, он выдал своего аббата Кромвелю в обмен на земли, деньги, рыцарство и место мирового судьи. Возможно, предательство рассматривалось как вынужденная жертва в долгосрочных интересах Римской церкви.

Однако едва ли католическая вера сама по себе была дорога сердцу Файка, судя по тому, что я узнал о нем. Файк был казначеем, распорядителем денежных средств и сам метил на место аббата… по сути, верховного наместника Гластонбери и всех земель к западу с их безграничными богатствами.

Мог ли кто-то убедить его, что все это, или нечто подобное, может еще сбыться? Я вспомнил о длинной комнате, заваленной книгами, мебелью, мелкой утварью – аббатство в запасе. Вспомнил, как рассказывал Ковдрей при нашей первой с ним встрече о том, что Файк ввел суровые наказания за воровство камня из разрушенного аббатства.

Надежды на восстановление монастыря в правление Марии Тюдор рухнули. Однако оно было возможно при покровительстве Марии Шотландской, учитывая богатства французской казны за ее спиной.

Что посулили Файку за его участие в устранении правящей королевы Англии? И какой была роль Нострадамуса в этом заговоре?

И почему – внезапно почуяв неладное, я обернулся, – почему он казался таким подозрительно спокойным?