Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Хотя полукруг Луны помещается над солнечным кругом и может показаться главенствующим над ним, нам все же известно, что Солнце – господин и король. Мы видим, что Луна по форме и свойствам соперничает с великолепием Солнца – что для простых людей очевидно, – и все же чело, либо полусфера, Луны лишь отражает солнечный свет. Она до того сильно стремится напитаться его солнечными лучами и обратиться в самое Солнце, что по временам совершенно исчезает с неба и появляется снова лишь несколько дней спустя. Потому мы обозначили ее фигурой «Рога».

Джон Ди.

«Монас иероглифика»

Глава 20
НАША СЕСТРА

– Жена, – сказал Дадли. – Семеро детей.

Оконное стекло окрасилось розоватым светом, тихий закат разлился над землей молочной зарей.

– Пятеро сыновей, – добавил Дадли. – Две дочки.

Я редко видел его в таком настроении. Еще слишком слабый, чтобы ходить, он сидел на краю постели, дрожа от холода и душевных переживаний.

– Служил младшим конюхом у отца, когда я был ребенком. Клянусь, он отдал бы жизнь за отца – пошел бы на плаху вместо него. Преданность, Джон. Непоколебимая преданность. – Дадли шумно всосал воздух сквозь зубы, что, должно быть, причиняло боль его воспаленному горлу. – К черту Кэрью. Если я первым поймаю этих ублюдков, прибью их на месте, покрошу на куски…

Дадли захныкал, точно ребенок, понимая, что не смог бы срубить и тростинки. Обнаженный наполовину клинок лежал на полу, будто Дадли не хватило сил даже вынуть его из ножен.

Я подошел к окну и выглянул на главную улицу, где собралась толпа женщин, глазевших на то, как у ворот аббатства спешиваются всадники – уэльские коннетабли Файка. Тело Мартина вместе с внутренностями убрали во флигель аббатства до приезда Кэрью из Эксетера.

Я повернулся лицом к залитой розовым светом комнате. Пришло время исповеданий.

– Я отправил его назад, – сказал я. – Вчера. Он шел за мной.

– Хм. Как преданный пес.

Дадли шмыгал носом, плечи дрожали, и я заметил, что убийство Мартина Литгоу увязалось во тьме его болезненного сознания с казнью отца и мрачными воспоминаниями о несправедливых смертях. Дадли многое повидал за свои двадцать семь лет.

Наконец он посмотрел на меня, не стыдясь слез.

– Литгоу всегда было за кем присматривать. После смерти отца его место занял я. Когда я слег с лихорадкой, бедняга пошел приглядеть за тобой.

– А я отправил его назад.

Пальцы рук скрестились у меня за спиной.

– Ради бога, Джон, как ты узнал?

Этого могло бы и не случиться, но какое это имело значение? Стечение обстоятельств. Что побудило меня отправить этого несчастного на самую жуткую, самую гнусную смерть, так это…

Некое незрелое чувство к Элеоноре Борроу. И знаете, что хуже всего? Самое худшее то, что Дадли – иначе он не был бы Дадли – понял бы мои побуждения.

– Куда ты послал его, Джон?

– Назад в трактир. Проследить… чтобы ты пил достаточно много воды.

Знаю. Я знаю. Но если б я сказал, что поручил Мартину разыскать кузнеца, Дадли помчался бы по улицам, как прокаженный, пока не нашел бы того кузнеца сам.

– Не помню, – сказал он, сжимая руками голову. – Не помню, чтобы он возвращался. Тогда я видел его в последний раз, и я не помню.

– Ты, наверное, спал. Тебе надо поспать еще.

– Не могу… – Голова его опустилась ниже. – Не могу даже представить. Что… ради бога, что Литгоу делал в аббатстве среди ночи?

– Возможно, это случилось и не среди ночи. Он лежал там несколько часов.

За какое время сгорает свеча? Сколько времени она находилась там? Или кто-то позднее вставил ее в рот трупа? Пожалуй, только сумасшедший сделал бы это… да и было ли такое возможно, ведь если бы тело оцепенело, челюсти сжались бы намертво.

– А что тыделал там, Джон? Какой черт потащил тебя в это аббатство?

– Не спалось.

– Ты пошел туда в одиночку… оттого, что тебе не спалось?

Можно подумать, Дадли не сделал то же самое в предыдущую ночь. Но ложь и полуправда утомили меня. Я решил выложить ему все.

– Аббат, – начал я. – Говорят, аббат не может обрести покой.

– Кто говорит?

– Ковдрей. И если его можно увидеть там… я хотел его увидеть.

Дадли недоуменно смотрел на меня. Я нехотя встретил его взгляд.

– Господи, почему-то все видят их. Королева, ты… все, кроме меня. Увы. Горестное признание получеловека.

С улицы донесся задорный гул рога, за ним последовал громкий хохот. Кровь взыграла, охота началась.

– Погоди, давай-ка внесем ясность, – предложил Дадли. – Так ты пошел на эти руины, чтобы вызвать духа последнего аббата?

– Нет! Я не заклинаю духов. Я этим не занимаюсь. Я только хотел…

Моя смелость иссякла. Дадли повалился на подушку и уставился в потолок.

– Хочешь кое-что знать? Если бы духом был я, последним человеком на земле, которому я хотел бы явиться, был бы доктор Ди. Будет ходить вокруг, разглядывать, тыкать пальцем, достанет свою измерительную веревку и будет докучать бесконечными вопросами о загробной жизни, и видел ли я уже Бога, и что…

– Ладно, ладно.

– Или ты, наверное, подумал, что дух аббата с радостью укажет тебе, где кости Артура?

Он почти угадал. Я уселся на стул под окном и сказал, что очень сожалею о том, что не пришел туда раньше, когда Мартин Литгоу был еще жив.

– Что? Чтобы прирезали еще и тебя? И что потом?

– Я мог бы… – Я провел рукой по небритой щеке и подбородку. – Может, я смог бы…

– Показать свое владение боевым искусством? Запустил бы в них парой тяжелых книжек?

Я ничего не ответил на это. Дадли тяжело развел обессиленными руками.

– Прости, Джон, но тот, с кем я говорю, бессилен, как преждевременно родившееся дитя. Провалиться мне на этом месте, если сегодня утром я не проснулся с полной уверенностью в том, что вся эта затея была придумана Сесилом лишь для того, чтобы удержать меня подальше от спальни Бет до тех пор, пока он не образумит ее.

– Его беспокоят донесения из Франции, – возразил я. – Вот и всё.

– А кто такие эти французишки, чтобы читать нам морали? – Дадли запрокинул голову. – Что говорит этот мировой судья?

– Говорит о поклонении дьяволу. Но, похоже, он из тех людей, которые всюду видят колдовство и черную магию. Кроме того, полагает, что у многих остались горькие воспоминания о списке Леланда и последствиях его работы для Гластонбери. Разгром аббатства разрушил жизни людей и лишил их доходов. Возможно, они боятся новых бедствий.

– И за это вспороть живот человеку?

– Я…

– Теперь очередь за нами? Нам дали понять, чтобы мы убирались отсюда, пока не поздно? Думают, я из таких, кто уносит ноги из дрянного городишки, напуганный ножом мясника?

Кашель помешал ему говорить, и я подошел к его постели.

– Все изменилось. Смерть полностью меняет дело. Быть может, тебе пора вспомнить, кто ты есть. Стоит тебе пошевелить пальцем, отправить письмо, и у тебя будет две сотни людей уже к…

– Нет. Мы закончим дело.

– К черту, Робби. Ты – лорд Дадли, наследник…

– …море ненависти. Вся Англия ненавидит меня за дерзкий нрав. – Он повернул ко мне свое лицо, измазанное грязью и залитое потом. – Не взглянуть ли им на меня сейчас, Джон?

Я вспомнил наш разговор на реке, его речь о смирении, о трехдневном посте, бдении до рассвета, тихом выезде из Лондона и посещении церквей для молитв. Тогда я принял его слова за шутку, и только теперь вспомнил, как много церквей посетили мы по пути сюда, как часто он уходил один.

Тот, кто преподнесет королеве несомненный символ ее царственного наследия… нечто такое, что придает монархии мистический ореол… Тот может рассчитывать на награду.

Стало быть, все только ради награды? Я не мог думать об этом. Не сейчас.

– Ты болен, – сказал я. – Поспи немного.

– Днем?

Дадли нервно провел рукой по лбу, точно смахивая пыль сражения, в которое он не мог вмешаться. Я поднялся.

– Даже если ты не в силах побороть болезнь. Пусть все идет своим чередом. Я задерну занавески.

– Оставь их.

Я был в дверях, когда Дадли окликнул меня.

– Джон… – Он повернулся на бок, чтобы видеть меня. – Тело Мартина…

– Да, я… Мне найти плотника и заказать гроб? Заберем тело в Лондон?

Дадли закрыл глаза.

– Сердце, – вымолвил он. – Мы заберем домой его сердце.

У подножья лестницы меня встретили Ковдрей и молодой человек лет восемнадцати от роду. Юноша сказал, что прибыл из Бристоля и привез письмо.

– Из Лондона, сэр, – добавил он.

Печать я узнал сразу и попросил Ковдрея накормить гонца сытным завтраком с пивом, а плату записать на счет мастера Робертса.

– Я нашел вам Джо Монгера, – сказал Ковдрей.

– Простите… кого?

– Кузнеца. Вы спрашивали меня вчера.

Вчера: прошлая жизнь.

– Он сейчас во дворе, доктор Джон. Я позвал его подпилить копыта старому ослу.

– Благодарю вас. Полагаю, я должен вам. Пожалуйста, добавьте к нашему счету. – Я кивнул гонцу. – Благодарю и тебя.

– Будете писать ответ, мастер?

– Возможно. Ступай, поешь. Не спеши.

Головная боль еще давала о себе знать. Пройдя через пропахший пивом коридор, я оказался у задней двери с маленьким, затянутым паутиной оконцем над ней. Прислонившись спиной к двери, я сломал печать на письме.

Бланш Перри. Должно быть, она написала его почти сразу после нашего отъезда из Лондона, раз оно так скоро дошло до нас. Я развернул бумагу и поднял листок к окну.

Странно. Написано с непосредственностью, шедшей вразрез с обычной чопорностью Бланш, и в письме она обращалась ко мне с простотой, которой я не наблюдал прежде за этой строгой и целомудренной женщиной.

Братец,

Не все ладно с нашей доброй сестрой. Ее ночи полны кошмаров, а дни – тяжких мук.

Вот что я узнала: нашей сестре стало известно о страшных пророчествах, и ей сказано, будто Моргана не оставит ее в покое до тех пор, пока героического предка королевы не погребут во славе. Потому я умоляю вас ускорить решение этого дела и поскорее прислать мне весточку о том, как продвигаются ваши поиски.

По понятным требованиям безопасности письмо не имело подписи, но намек был ясен.

…она не обретет покоя.

Миссис Бланш. Она родилась недалеко от тех мест, откуда родом и моя семья – в области, пострадавшей во время разрушительных англо-уэльских войн. Затем те края разорила жестокая война Ланкастеров против Йорков, когда роды вероломно предавали друг друга и сосед шел на соседа.

Осторожные, как никто другой, жители пограничья раскрывают свои карты, если только на горизонте появляется непосредственная и страшная опасность. Однако самоотверженная преданность Елизавете толкала Бланш на отчаянные поступки.

Потому я умоляю вас ускорить…

Я прочел письмо еще дважды. Слово «пророчества» моментально напомнило мне о памфлетисте с павлиньими перьями на шляпе: «Узнайте о конце света!»

Пророчество. Любое пророчество большей частью высосано из пальца. Оно вытекает из ночных кошмаров субъекта и собственных стремлений пророка. Никогда, никогда не путайте его с древним учением астрологов, наблюдающих за движением космоса, на основании чего можно строить только предположения о возможных событиях.

Как же ошибался мой сосед, Джек Симм, заявляя, что у всех монархов кожа, как у ящерицы! В действительности королевская кожа бледная и нежная, словно розовый лепесток, и кровоточит, даже если вы подуете на нее, а ветер пророчеств холоднее любой зимней вьюги.

Я говорю вам: не бойтесь пророчеств, опасайтесь только пророков. Во всяком случае, тех, кто заявляет что-нибудь вроде: «До тех пор, пока ее героический предок не упокоится…»

Предок – это Артур.

Моргана?

Королева-колдунья артуровских преданий, предводительница печальных женщин, которые, по легенде, отвезли лодку с Артуром на остров Авалон. У меня почти не возникло сомнений, что Бланш здесь подразумевала мать королевы. И по моим ощущениям, завуалированная ссылка не принадлежала самой Бланш – у той недоставало воображения, – но была заимствована ею из составленного кем-то пророчества.

Анна Болейн. Несчастная, кровавая Анна Болейн – такая же ведьма, как и миссис Борроу. Чья мать…

О, мой Бог, что было известно об этом мне? Что известно любому из нас? Колдовство – по крайней мере белая магия – часто лишь состояние веры, особый подход к достижению примерно тех же духовных целей, к которым стремимся мы все, как христиане. Но для католика пресловутое «лютеранство» Анны Болейн служило худшим образцом магии. Черной магии.

Вот, стало быть, из чего родилась идея наших поисков останков Артура? Из некоего «пророчества», которое прочла королева? Она питала редкостный интерес к знаниям, но при этом жадно поглощала слухи и сплетни и, как я уже говорил, всегда становилась жертвой ночных кошмаров и сомнений, постоянно меняя решения и вечно ожидая знаков свыше.

Ныне, при новых свободах, Лондон, как никогда, кишел лжепророками и шарлатанами, мужчинами и женщинами, стремящимися мистическими хитросплетениями достичь целей, лежащих далеко за пределами человеческий знаний.

Почему она не посоветовалась со мной?

Я стоял, прижавшись спиной к двери на задний двор, и ощущение полного одиночества вдруг легло на меня, словно ночная тень. Упускал ли я что-то из виду, нечто настолько явное, над чем все остальные смеялись годами? Действительно ли никто не доверял мне, никто не уважал меня? Человека, прославленного за границей, но на родине… На родине его либо боялись, как колдуна, либо презирали, как ничем не выдающегося схоласта-книжника в век авантюристов в золоченых, блестящих, подобно солнцу, дублетах. Я – простой служитель науки, что составляет звездные карты да делает осторожные предположения о вероятных событиях будущего. Не слишком-то много. И нечего удивляться, что такому человеку до сих пор не было пожаловано ни титулов, ни земель.

Готовы ли вы к общению с ангелами, Джон?

Это спрашивает та, кто иногда навещает меня в доме моей матери, но никогда не заходит внутрь.

У меня взмокла спина. Быть может, у королевы в действительности имелась иная тайна и более способный советник по части таинств? Почему она ничего не рассказывала мне ни о пророчествах, ни о постоянном ощущении, будто тень ее матери преследует ее повсюду?

И откуда появились все те предсказания, которые она принимала так близко к сердцу? Кто сочинял их? Кто в целой Англии пользовался столь прямым доступом к королевским покоям? Я подумал о сэре Николасе Трокмортоне, посланнике во Франции, с коим королева, по словам Бланш, вела оживленную переписку.

Тебе надоело жить в безопасности, Джон?

В отличие от Роберта Дадли, я не находил удовольствия в опасностях – почти несовместимых с наукой. Однако теперь, когда возвращение Кэрью ожидалось еще до заката, время работало против нас.

Я поднялся к себе, взял бумагу и уселся за стол писать письмо для Бланш Перри. Никакой тайнописи, никакого скрытого смысла. Я просил ее прислать мне полный текст этого и других пророчеств, прочитанных королевой в последнее время, а также поделиться со мной своими соображениями по поводу их происхождения.

Затем я спрятал письмо в свой дублет, рядом с кинжалом.

Глава 21
СОСТАВ ВОЛШЕБСТВА

Файк, похоже, не собирался дожидаться приезда Кэрью. Едва я вышел во двор под низким, облачным небом, как с улицы донеслись громкие голоса глашатаев.

Это все, что нам было нужно…

По всему городу формально объявлялось о решении мирового судьи начать розыск преступника, и каждый горожанин теперь был обязан оказывать содействие по поимке кровавых убийц – нечестивых приспешников Сатаны, что изувечили и жестоко убили благоверного слугу королевы.

Голоса глашатаев смолкли. С этой минуты городской воздух будет отравлен страхом – не столько перед разгуливавшим на свободе убийцей, сколько перед возможной расправой, грозившей ни в чем не повинным жителям в случае, если преступник не будет пойман.

– Не самое полезное дело, – заметил кузнец. – Никто не обязан искать преступника, если неизвестно, кто он.

Его замечание было верным даже для Лондона. Круговая ответственность за преступление, полезная в отдельных случаях, в целом – слепое и ограниченное средство, нередко способное сеять панику и смятение среди людей, отчего неизвестному злоумышленнику бывает лишь проще исчезнуть.

– Сегодня у вас черный день, мне очень жаль, – выразил соболезнование кузнец.

Гибкий мужичок с печальными глазами и редкими пепельными волосами, отпущенными до плеч. Его рабочее платье темно-серого цвета явно изготовили из монашеской сутаны, обрубив ее по колено. Продолжая обрезать копыто осла, словно снимая кожицу с яблока, бывший монах будто вовсе не проявлял ни малейшего любопытства к моей персоне. Словно ему совсем не хотелось узнать, зачем я пришел.

– Господин кузнец, – начал я, – если позволите спросить о нашем слуге, которого убили ночью: вчера он приходил к вам?

– Может, и приходил. Как он выглядел?

– Крупный мужчина. Желтоватые волосы, редкие на макушке. У него был северный говор.

Кузнец задумался, внимательно осмотрел копыто и выковырял из него маленький камушек.

– Нет, сэр. Никогда не встречался с владельцем столь весомых достоинств. К тому же я весь день пробыл в Сомертоне, ставил подковы на пахотных лошадей. Вернулся только к полуночи.

Мастер Монгер опустил копыто на землю, и серый осел благодарственно фыркнул. Затем кузнец поднялся с колен и снял мягкие наколенники.

– А почему вы думаете, что у меня были дела с этим несчастным?

Меня ломило от усталости, потому я не смог дать скорый ответ. Монгер убрал последние инструменты в кожаный мешок, довольно похлопал осла по крупу, и тот медленно потащился в стойло.

– Я спрашиваю просто потому, доктор Джон, что на улице вооруженная стража, и если у вас имеются основания думать, будто я последним видел жертву зверского преступления, то и они могут думать так же.

Он смотрел на меня спокойным и кротким взглядом. Кузнеца отличала особая безмятежность, какую я часто замечал в священнослужителях – кроме Боннера, разумеется, – и в людях, чья работа тесно связана с животными. Редко в людях вроде меня – таких, что блуждают по миру в поисках знаний столь же усердно, сколь иные гоняются за женщинами и выпивкой.

– То, что произошло, – ужасное зверство, – сказал я. – Всем в городе известно об этом?

– Всем. Не знает разве что Симеон Флавий. Говорят, ему уже стукнуло девяносто пять, так что он совсем оглох и выжил из ума.

Кузнец замер и молчаливо ждал моего ответа. Из конюшни доносилось мерное чавканье принявшегося за солому осла. Я вздохнул.

– Должно быть, вы знаете, что нас прислала сюда королевская комиссия древностей. Нам дано поручение выяснить, что было взято из аббатства и что осталось в городе. Мы выяснили, что кое-кто из бывших монахов монастыря, включая вас, по-прежнему проживает здесь… Я попросил Мартина Литгоу разыскать вас. Вот и всё.

Монгер приподнял седую бровь.

– Вы посылали слугупоговорить со мной? Вместо того чтобы прийти самому?

Возможно, я принял его слова за утверждение, поэтому не дал ответа. Монгер снова раскрыл свой мешок с инструментами.

– Я жил в аббатстве до самого конца. До тех пор, пока там не осталось ничего святого. И вы, конечно, подумали, что ваш слуга явился ко мне в поисках ценностей, которые я похитил, и я убил его? – Рука кузнеца скользнула в мешок. – Разрубил ему ребра вот этим вот?..

– Нет…

Я отступил назад и нащупал кинжал под дублетом, наблюдая за рукой кузнеца. Когда он вынул ее из мешка, в руке…

…ничего не было.

– Я мог бы убить его, – тихо произнес он. – Здесь у меня инструменты, которыми можно это сделать. И я сильнее, чем кажется.

– Но вы – монах.

–  Бывшиймонах.

Я кивнул.

– Такой же монах, – добавил кузнец, – каким был и наш уважаемый мировой судья. Но это не мешает ему теперь вешать злодеев.

– И злодеек.

– В этом вы правы. – Он снова закрыл мешок и опустил его на землю, поставив между ногами. – Виновного в злодеянии найдут, не сомневайтесь. Уж слишком тяжкое преступление, да еще против лондонцев… Его непременно раскроют.

– Хотите сказать, даже если признание придется выбить силой из невиновного?

Монгер пожал плечами.

– Я просто подумал, – ответил он, – что, быть может, вы посылали вашего слугу к кому-то еще. Может, думали, тому человеку известно о ценностях, похищенных из аббатства. К кому-то, кто…

– Убил его из страха, что его выдадут властям? Мы возвращаемся к прежнему мотиву преступления. Простите, но разве сэр Эдмунд Файк, в свете причиненных телу увечий, не объявил преступление сатанинским деянием?

– Да, но…

Возможно, Файк и Монгер вели игру; оба вышли из одного монастыря, и судья, конечно, мог быть важным источником доходов для кузнеца. Я изрядно устал от словесной игры.

– Думаете, – спросил я, – Файк несколько преувеличивает, когда заявляет, что в этом городе полно ведьм и колдунов?

Лицо кузнеца дрогнуло от улыбки, которая, вместе с его темной одеждой, свидетельствовала о преобладании меланхолического Сатурна в его гороскопе.

– Файк преувеличивает лишь в одном, – ответил кузнец. – В своем понимании колдовства.

– Вот как?

– Хотите об этом узнать?

– О чем?

– В чем состоит его заблуждение.

Я попытался уловить его взгляд, но кузнец отвел глаза, вешая на плечо мешок с инструментами.

– Сегодня базарный день. Если пойдете со мной в город, возможно, вам все станет ясно.

Кузнец тронулся в путь, и мне не оставалось ничего иного, как только последовать за ним. Легкий ветерок посвистывал в моих ушах. Уже не в первый раз после того, как я приехал сюда, во мне родилось ощущение, что события развивались помимо моей собственной воли. Словно я был шахматной фигурой и мог передвигаться только в одном направлении.

И самое ужасное то, что я не знал, какая роль определена мне, как не знал и того, кто – или что – двигало мною.

Базарный день в Гластонбери – возможно, не такой яркий и красочный, как в прежние времена, – оставался все же важным событием в жизни людей. Ряды телег, увешанных кроликами, овечьими шкурами и свежей рыбой. Бочки сидра и пива. Продавец пирогов и кузнец, торгующий лопатами и мотыгами. Все самое необходимое для Гластонбери – в эти нелегкие времена. Однако тем, кто мог позволить себе нечто большее, предлагались коричневатые заморские сласти и местное варенье.

Возле церкви Иоанна Крестителя несколько музыкантов наигрывали на стареньких флейтах и кожаных барабанах веселый сельский мотив. Никто, правда, не танцевал. Мелкие группы людей стояли в тревожной тишине под хмурыми облаками. Вдалеке слышались призывные возгласы: глашатаи и коннетабли собирали толпу.

Монгер указал кивком на маленькую, хрупкую женщину с перевязанным глазом. Она торговала с подноса засахаренными фруктами.

– Джоан Тирр, – пояснил кузнец. – Перебралась сюда года три назад из Тонтона. Торговала на тамошнем рынке, пока ее не забрали, заподозрив, что она поддерживает связь с эльфами.

– С эльфами…

Я взглянул на кузнеца. Бледный солнечный свет пролился в просвет среди облаков, словно гной из отравленной раны.

– Встретила незнакомца на рынке и подружилась с ним, – продолжал Монгер. – Пошла вместе с ним к нему… в его обитель. А когда ее нашли, она ослепла на оба глаза.

Я вздрогнул. Вспомнилась легенда из моего детства: если увидел то, что людям этого мира не положено видеть, то, вероятно, ты потерял зрение. «Не уходи далеко,– говаривала моя матушка, – иначе забредешь туда, где тебя никто не ждет, и вернешься слепым».

Должен все же признаться, что никогда не встречал человека, с которым случилось бы нечто подобное.

– К тому времени, когда она предстала перед церковным судом, – продолжал Монгер, – зрение в одном глазу восстановилось.

– В чем ее обвиняли?..

– Не знаю точно, в чем ее обвиняли. В общении с эльфами? Этоли преступление? Или страшное колдовство? Должно быть, кто-то донес на нее. Думаю, ей повезло, что хотя бы не угодила в темницу. Потому-то, наверное, и перебралась сюда.

– Не понимаю вас. Почему именно сюда?

– Наверное, подумала, что лучше ей покинуть Тонтон и поселиться там, где к людям с таким особенным даром, как у нее, относятся терпимее. Говорят, когда она снимает повязку, то ее слепой глаз видит не то, что… Взгляните-ка вон на ту женщину.

Леди в сером чепце склонилась, чтобы перекинуться парой слов с женщиной помоложе, голова и плечи которой были укутаны в старый, полинялый красный платок. Она сидела на ступеньке, держа на коленях корзинку, полную розовых ленточек. Молодая женщина поднялась вместе с корзинкой, и благородная дама последовала за ней в переулок.

– На дне корзины, под лентами, – сказал Монгер, – спрятан хрустальный шар для гаданий.

Я ничего не сказал на это. У меня в Мортлейке их было пять штук. По пути я купил в лавке пару увядших за зиму яблок, дал одно Монгеру, и мы двинулись к вершине городского холма. Там кузнец показал мне женщину, которая училась во Франции предсказывать будущее по картам судьбы. Затем Монгер кивнул мужчине с двумя охотничьими собаками.

Мужчина ответил ему широкой улыбкой.

– Вытащили из дома из-за моего старого прута, Джо. А вдруг найду им рогатого с когтями, который пускает кровь.

Мужчина был невысокого роста, с копной волос на голове и белой, точно салфетка, бородой до самой груди. Живые глаза сверкали подобно крупицам кварца. Монгер скромно улыбнулся в ответ.

– Теперь следует проявить больше благоразумия, Вулли. Даже тебе.

– Мне? Я должен участвовать в розыске какого-то малого, который прирезал того лондонца? Знаешь, Джо, что я отвечу на это? Пошлю их подальше.

Кивнув, он похлопал себя по бедру, и собаки последовали за ним в сторону собиравшейся толпы.

– Как и многие другие, – пояснил Монгер, – этот парень выходит сухим из воды, потому что полезен. Файк нанимал его отыскать источник воды в своем поместье, в Медвеле, – так он нашел два.

– Нашел?

– С помощью раздвоенного прута.

– Хотите сказать, что он лозоискатель?

– Кое-кто зовет это занятие колдовством.

Это так. Некогда запрещенное, как колдовство, искусство отыскивать воду лозой во все времена было чрезвычайно полезно, чтобы запрет длился долго, и мне оставалось лишь сожалеть, что я не умею делать этого сам. Я покачал головой.

– Знаете, мастер, такой способ должен иметь научное объяснение. Это целая наука, пока неизвестная нам. Есть человек по имени Агрикола. Говорят, что он умеет находить железную руду, используя те же средства. Трудно поверить, что такое возможно.

– Почти все возможно, – ответил Монгер. – И кое-что невозможное, говорят, случается… здесь. Особенно то, что связано с водой. У нас как-никак остров. Именем Авалон.

Кузнец продолжил путь через рынок, безмятежно, почти скользящей походкой монаха. Словно он все еще был монахом и оставался под защитой закона.

– У меня больше ничего нет! – кричал старик в переднике, стоя в дверях булочной лавки и размахивая руками перед очередью покупателей. – Чертовы коннетабли забрали всё, что было. Ничего не могу поделать.

– У него замечательные пироги, – сказал Монгер. – Мастер Уорти печет лучшие пироги с бараниной во всем Сомерсетшире.

Как только толпа недовольных покупателей рассеялась, кузнец провел меня в лавку.

– Ничего нет, Джо, – предупредил булочник. – Я только что…

– Мы слышали. Знакомьтесь, мастер Уорти, – доктор Джон из королевской комиссии древностей. Готовит опись того, что осталось от аббатства.

Старый пекарь, дородный и наверняка с лысиной, спрятанной под колпаком, заметно напрягся.

– Доктор Джон желает лишь удостовериться, – сказал Монгер, – что все уцелевшие ценности… попали в добрые руки. Тебе нечего бояться.

Я посмотрел на кузнеца. Как онмог быть уверен в том, что старику незачем было бояться меня? Ведь Монгер не знал меня.

Что-то тут было не так.

Когда мы вышли наружу, ангельское крыло желтоватого света внезапно накрыло макушку заброшенной церкви на холме Святого Михаила, показавшейся между торговыми рядами.

– Это они? – спросил я. – Те, кого Файк считает колдунами?

В стенной нише, скрытой за старой нерабочей печью лавки, было спрятано несколько старинных книг, и самая лучшая из них – первый том «Стеганографии», выдающегося руководства по магии и тайнописи Иоганна Тритемиуса, одного из первых аббатов в Спонхейме. Вероятно, книгу взяли из монастырской библиотеки, и, если бы меня заперли вместе с ней в той пекарне хоть на неделю, я бы не возражал.

– Эммануэль Уорти мнит себя алхимиком, – ответил Монгер. – Но лишь на том основании, что владеет всеми этими книгами, полными замысловатых рисунков, значения которых ему никогда не понять. Но я скажу вам, что есть и другие люди, более способные. Целитель, который лечит по пальцам ног способом древних египтян. Еще у нас живет женщина – седьмой ребенок седьмого ребенка, – которая предвидит будущее. Наконец, пятеро утверждают, что умеют говорить с мертвыми. О, есть еще изготовитель оберегов из древесины Святого Распятия – хотя с этим я бы поспорил.

– И все при этом знакомы…

– Все знакомы друг с другом, да. Даже разбросанные по всему городу и окрестным деревням, они составляют одну общину. Некоторые из них соберутся позже, после закрытия рынка. По крайней мере, – Монгер оглянулся через плечо, – обычно они собираются. Впрочем, сегодня все будет иначе.

– Они жили здесь в то время, когда вы были монахом монастыря? Вы знали тогда, что это за люди?

– Некоторые жили тут. Не так много, как теперь. А может, мы попросту не замечали их, поскольку в ту пору мы, благочестивые братья, были здесь в большинстве.

Я выяснил, что многие из этих искателей – Монгер называл их только так – пришли сюда со всех концов страны, а кое-кто прибыл из-за границы. В пору расцвета аббатства их если и замечали, то, во всяком случае, не обращали на них особого внимания. Лишь после крушения аббатства, отъезда зажиточных горожан и ухода монахов начали присматриваться к необычным талантам людей, которые не только не покинули город, но, напротив, стали умножаться числом. Многие прибывали, как бедные путники, и селились в палатках на окраине либо занимали брошенные дома. Церковь переселенцы посещали лишь столько раз, сколько это необходимо, чтобы не навлечь на себя подозрений, но в глубине души все эти люди веровали во что-то иное.

Целое сообщество переселенцев отвергло выгоды Лондона или Бристоля ради того, чтобы влачить жалкое существование в этом захолустье. Почему?

– Не все так просто, – ответил Монгер.

Я снова вспомнил, что говорил Файк о полночных кострах и людях-червях, воющих на луну.

Происходящее снова показалось мне необычайно странным. Зачем Монгер рассказывал все это мне, лондонскому чиновнику, несомненному последователю реформированной церкви? Подобные странности начинали тревожить меня, однако я был заинтригован, и ученый, живущий во мне, отбросил предосторожности.

Подобно той женщине с глазной повязкой, я получил право войти в неизвестный мне мир.

– Как вы познакомились с этими людьми, мастер Монгер?

– Благодаря своему ремеслу. – Не глядя на меня, он продолжал скользить по земле. – Я научился ему в аббатстве. Присматривал за лошадьми гостей и паломников. Просто удивительно, как мало внимания порой благоверные уделяют своим четвероногим собратьям. В конце концов, в аббатстве мне выделили место под кузницу, а теперь у меня мастерская по другую сторону монастырской стены. И я по-прежнему соблюдаю часы молитвы… и, – не привлекая внимания, – все ритуалы, подобающие монаху.