Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Глава 30
ПОДОБНО СОЛНЦУ

Я сидел на краю кровати, и мы говорили. Вернее, говорила Нел. Я только сидел и слушал тихую, печальную музыку ее голоса. Она рассказывала мне о своем отце, о том, как он, после казни ее матери, погрузился в работу, спеша каждую ночь на помощь больным и больше не задерживаясь подолгу в опустевшей постели.

Трагедия их семьи отразилась болью в моем сердце и настолько потрясла меня, что я пустил слезу.

– Вот так раз, – пробурчала Нел Борроу. – А что вы делаете, доктор Джон, чтобы отвлечься от повседневных забот?

– От забот? – Выдавливая улыбку, я вытер слезы рукавом. – Ничто меня не тревожит, если я занят работой. Ваша мать волновалась о чем-нибудь, когда ухаживала за садом?

– У нее… – Она задумчиво улыбнулась. – Было две сотни разных трав. Они требовали много внимания. Если бы жизнь состояла лишь из труда и мы могли бы работать не покладая рук…

– Тогда печаль была бы неведома некоторым из нас.

Как и радость, бросила бы в ответ моя мать. Не понимала она пьянящего удовольствия науки.

– Ей было так спокойно в своем саду, – продолжала Нел. – Оттуда видно всю землю до самого моря, а с другой стороны поднимался холм Святого Михаила и парящие вершины аббатства. Рай, да и только. Авалон.

Я вспомнил о своем небесном саде, с его созвездиями, похожими на цветники, едва различимая симметрия которых вызывает во мне чувство более глубокое, чем сама ночь.

– Вы по-прежнему ухаживаете за садом?

– Да… по мере сил. Теперь там осталось меньше половины былого разнообразия трав. Раньше, до падения аббатства, монахи помогали ей. Даже аббат… Бывало, он приходил, и потом они подолгу гуляли в полях и вдоль болот, у реки, собирая растения…

Я слушал ее рассказ и словно видел блестящую гладь реки, мерцание водных лент у границ летних полей, голубоватый туман, плывущий по воздуху, как привидение, с далекого моря.

– …и мастер Леланд тоже бывал там.

Я поднял глаза.

–  ДжонЛеланд? Джон Леланд, антиквар?

Я ущипнул себя за ногу, чтобы убедиться, что я еще не перешел в другую сферу.

– И составитель карт. Топограф.

– Джон Леланд работал с вашей матерью и аббатом?

– С аббатом – нет. Настойтель, кажется, сторонился его. Он приходил иногда и ходил на прогулки с мамой. Бедный господин Леланд.

Нел вздохнула, и вздох печали создал вокруг нее полотно теней. Ее тело замерцало бледным светом на фоне бурых лесов на том полотне, и мне пришлось отвести взгляд. Не знал, что Леланда интересовали травы. Только древние манускрипты да устройство земель.

– Так это было не в первый приезд Леланда в город.

– Он возвращался.

– Я знаю. После роспуска монастырей.

Роспуска. Слово сорвалось с губ и зажурчало, словно звонкий ручей по камням. Я пригнулся и подставил под ручей пальцы.

– Я помню, как мастер Леланд приходил в наш дом. До сих пор вижу его выбритое лицо, скуластое, как римская статуя. Помню, как он кричал: «Вы не понимаете, теперь я принадлежу самому себе». Все время повторял это.

– Что он хотел этим сказать? Был ли он в здравом уме? Ведь…

– Откуда мне знать? Я была только ребенком.

Только ребенком.

Мое внимание приковали свечи. Маленькие, тугие языки пламени слились в единое тело, похожее на полную золотую луну, и я почувствовал, как раздувается сердце в моей груди, – словно бутон кроваво-алого мака, готового вот-вот раскрыться.

Стой. Боже мой. Надо подумать.

Я поднял глаза. Простое движение, кажется, заняло у меня уйму времени.

– Вам известно, что Джон Леланд, в конечном счете, сошел с ума? – Меня повело вбок, и я ухватился за ближайший столбик кровати. – Говорили, будто он много на себя взял, и разум не справился с нагрузкой… задачей составить карты всего государства.

– Мне известно лишь то, что мой отец не доверял ему. Говорил, что в первый раз он приезжал, чтобы забрать сокровища, а во второй – нашу землю.

Камень в моей руке шевельнулся.

– Отец говорит, что в последний раз Леланд приезжал, чтобы повидать бывших монахов аббатства. Он разыскивал их.

– Леланд?

Я раскрыл руку – камень лежал неподвижно.

– Только они не желали иметь с ним дела. Частично возлагали на него вину за убийство аббата Уайтинга.

– Чего онхотел от монахов?

Вопрос, кажется, попал в самую точку. Что могли знать монахи?Я потянулся за ответом – ствол яблони жестко уперся в мое плечо.

– Не знаю. Как не знаю и того, что было нужно ему от моей матери. От сокровищ давно не осталось следа.

Я пытался разглядеть выражение ее лица, но оно пряталось в кромешной тьме. Нел удалялась все глубже в кольцо деревьев и кустов, все дальше от света луны.

Камень в моей руке ворочался и раздувался, как жаба.

Не осталось следа.

Я обхватил рукой ствол дерева. Дьявольский холм во всем своем холодном величии вырастал передо мной из бурого густого тумана, и небо кружило в водовороте над его башней. И вдруг ночь была уже не ночь, но и не ясный день – просто темнота над моей головой, биение черных крыльев. Я поднял глаза – небо наполнилось каркающим вороньем, а вдали – человек грузно спускался ко мне по склону холма, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

– Когда Леланд?..

Крылья ворон заглушили слова, и я отвернулся, прикрылся руками от разъяренных птиц, роящихся вокруг меня со всех сторон. Но вороны вдруг налетели на меня, клевали мне руки, рвали плоть, пытаясь добраться до глаз. И я закричал, и повалился лицом на мокрую землю, и словно сроднился с ней.

Я лежал, часы улетали в вечность, а подо мной все та же жирная почва, рожденная гниением мертвых тел, – основа для ростков новой жизни. Я долго думал об этом, размышлял о дивном плодородии земли, пока не заметил, что вокруг меня тишина, мрачное, гнетущее безмолвие, которое, в конце концов, заставило меня обернуться. И предчувствие не обмануло меня – надо мной стоял Мартин Литгоу. Он смотрел на меня недоуменным взглядом, сомкнув руки на животе, чтобы удержать блестящие кишки в кровавом бульоне.

Я попытался отвести взгляд и не смог. Тело не подчинялось мне. Теперь я знал наверняка, что это я. Я убил его. Отправил на смерть. Умертвил его, как Кейт Борроу убила мальчишку из Сомертона… Две родственные души, колдун и ведьма. В поисках знания мы призываем мрак ночи.

Виновен.

И пытался, с помощью магии, убить или причинить серьезный вред Ее Величеству…

Изо всех сил я пытался вздохнуть.

–  Не двигайся, – сказала она. – Не двигайся, Джон.

Увести его.

Руки связаны сзади. Спина прижата к столбу. Ржавый железный обруч сдавил мне грудь. В воздухе показался сизый дымок – предвестник беды, и вот я уже чувствую запах старой соломы, слышу волнующий кровь треск сухих веток, подернутых первым огнем.

Ересь.

Ядовитые газы проникли в горло, и мне уже не вздохнуть, не могу даже прокашляться, ибо вокруг меня только дым. Хочу закричать, но воздух наполнен удушливым газом, треском горящих сучьев и болтовней собирающейся толпы.

Тонкая грань, доктор Джон.

Солома быстро схватывается огнем. И тихонько шипит.

Клинок, Джон, клинок.

Епископ Боннер появляется передо мной. В монашеских одеждах и с широкой, зубастой улыбкой мясистых губ. Посмеивается, наблюдает, как огонь раскаляет кожу и пожирает одежду, медленно вытекая дымом из рукавов.

Тогда скажите-ка мне, доктор Ди, каким образом душа может приобрести божественность?

Его смех – точно нестройный звон колоколов, а в воздухе слышится запах свиного жаркого, сочный и соблазнительный.

Через молитву…

Прошептал я сквозь шипение жирных брызг.

…и страдания.

Лучезарная улыбка Боннера затмевает пламя костра, и я опускаю глаза и вижу: одна рука обуглилась, кожа морщится, пальцы чернеют и рассыпаются пеплом.

Я кричу изо всех сил, чтобы заглушить гул в ушах, рычание раскаленного воска, но крик не выходит наружу. Рот полон ядовитого газа, в глазницах от жара закипают глаза, и вдруг искры сыплются мне на голову, волосы вспыхивают огнем, и повсюду слышится гул…

…исступленный восторг толпы знаменует славный момент появления адского гало: голова колдуна охвачена безумством пламени. И превращается в огненный шар. Подобие солнца.

Подобие солнца.

Глава 31
ДУРМАН

Когда я умер, шел дождь.

Нежный, красочный дождь, будто разноцветная радуга на обугленном небе.

Вдали кто-то пел, мягко и мелодично, а в воздухе слышался легкий аромат яблок.

Я рассказываю вам об этом, но не знаю сам, сколько часов длилось мое путешествие в иной мир, ибо время шло там по-другому. Там все было иначе, и, хотя я знал, что я мертв, я также знал, что это еще не конец.

Я шел по воде.

Чистой и теплой. Она искрилась в траве и стекала каскадом по склону холма. Ее журчание звучало подобно музыке.

Я шел босиком, и трава скользила между пальцами ног. Меня вели за руку, и я ступал по мягкой земле, спускаясь под полог, сплетенный ветками яблонь, и легкий ветерок доносил до меня ароматы яблок, привкус сидра и запахи позднего лета.

А с другой стороны высились дьявольский холм и островерхие башни аббатства.

Я шел через старый сад. Ветки яблонь царапали мне голую кожу.

И вдруг, незаметно, я оказался в небе.

Оставив свое тело внизу, я воспарил, точно дух, сотканный из эфира. Я гулял по небесному саду, где звезды рассыпались у моих рук. Звездные миры, которые я мог бы черпать ладонями. Но я не хотел, желая лишь жить с ними в гармонии и мире и с ощущением вечного чуда. На короткий миг я почти постиг Его думы.

Наверное, я провел там много часов, а, может, всего несколько минут, прежде чем упал вниз, с чувством тревоги… вернулся в мир, так похожий на наш, но другой. В котором я снова увидел землю – окрестности Гластонбери – с паутиной кристальных рек и ручьев.

И потом, под лоскутным покрывалом полей, лесов и холмов, я увидел утробу острова, внутренние железы и сосуды, связанные течением подземных вод – грубой и грозной силой, двигателем земли, скрепленной костями холмов и всеми костями святых, что лежали здесь; костями Авалона.

И вдруг облик земли начал меняться у меня на глазах. Звери из песка и глины вырастали на ней… лев и голубка… и рыбы поплыли в траве. И земля накренилась, и звери окружили меня огромным кольцом.

–  Где вы?

– Я лечу, – отвечал я.

–  Возвращайтесь, – сказала она. – Наверное, уже хватит.

Когда видение расплылось бледным пятном и телу вернулся вес, боль сожаления пронзила меня. Но потом я услышал знакомое мелодичное пение, журчание расплавленного золота, и сверху увидел аббатство, лежавшее золотым телом у подножья дьявольского холма.

…рай. Авалон.

И тогда я услышал эти слова, тихие, но отчетливые.

Всякая алхимия зависит от Солнца и Луны. Солнце – ее отец, Луна – мать, и всем доподлинно известно, что красная земля питается лучами Солнца и Луны.

Солнце было в моей голове. Жар жег мой разум, как раскаленные газы Солнца. А Луна…

…Луна ждала Солнце.

Я шел к вершине дьявольского холма.

Что ты видишь?

Небо.

И?..

Башню.

Подойди к ней. Прислони ладони к ближайшему углу на уровне груди.

Я открыл руки, и камень, что я держал, выпал. Я потерял связь с землей. Дрожь охватила руки и грудь, меня отбросило в сторону, но на этот раз я не упал.

Не упал.

Галун, который я держал в руке, снова сросся с высоким камнем, чей дух обитал в башне на вершине холма. И башня, и камень жили во мне, когда я спускался по склону, манимый плеском воды в Кровавом источнике у подножья холма. Я катился, скользил, поднимался и снова катился по склону холма, оставляя позади разодранные в клочья одежды, и она ждала меня – без плаща, без платья, без нижней рубахи, – но она только призрак в прозрачном воздухе.

Призрак. И нежность травы, где лежали мы вместе. И нежность губ, и башня, и колодец, что разверзся средь зарослей. И потом, вобрав в себя всю энергию, башня провалилась в колодец и исчезла в глубине. И потом – о мой Бог, – язык между перекрестившимися зубами, и зеленоватые глаза в серебристой воде, поток белого света, света тысяч свечей, реки белого света потекли сквозь меня.

И потом, чуть позднее, солнце взошло в моем сердце.

И я отправляюсь на Авалон, к честнейшей из дев…

…и она излечит мои раны и исцелит меня.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Суеверие требует легковерия, так же как истинная религия требует веры. Глубоко укоренившееся легковерие столь могущественно, что может быть принято, в ложных религиях, за способность творить чудеса. Ибо, если иной твердо верит, что его религия истинна, даже если сей факт есть заблуждение, он поднимает свой дух легковерием, пока не уподобится вождям и первосвященникам той религии. Кажется, лишь в таком состоянии оный способен сотворять дивные вещи, неподвластные пониманию тех, кто пребывает в здравом и трезвом уме.

Корнелий Агриппа (1486–1535)

De Occulta Philisophia

Глава 32
СЛОВО

Я проснулся перед рассветом – будто проспал несколько дней. Или, точнее, я будто не спал несколько дней подряд. И мое тело…

…я ощущал свое тело не так, как прежде. Потянувшись в постели, я вдруг почувствовал его целиком – от ступней до самой макушки, а между ними медленное биение беззаботного сердца. И я чувствовал…

Цельность.Я чувствовал свою цельность. Полноту. Завершенность. Во мне будто сияло солнце, его священные лучи открывали для меня путь к вожделенной свободе, и я повернулся, чтобы обнять…

Пустоту.

Как только рука опустилась на холодную постель, меня охватил ужас. Я раскрыл глаза, словно дверь в темноту. Присел. Увидел пустой стул, пустой стол. Пустую кровать. В полумраке комнаты я был один.

Ушла. Провела свой алхимический опыт и ушла. Я растерялся: неужели это был только сон, ночные похождения души? Упал на постель. Тяжелая пустота наполнила мое тело.

И потом, едва лицо скользнуло между подушками, ее запах вернулся ко мне, полузвериный мускусный аромат ее тела, и дыхание застряло в моей груди.

Боже. Господи, Господи…

Я выбрался из постели и понял, что я совершенно гол, холодный рассвет кусал мою плоть. Но я испытывал чувство неги, впервые в жизни холод доставлял мне удовольствие. Я стоял, наслаждаясь пульсацией и томным покалыванием в своем теле, будто все звезды зажглись во мне. Другие мужчины тоже ощущали такое? Все ли мужчины испытывают эти чувства после?..

После того, на что почти без сомнений указывает помятая постель и исходящий от нее аромат. Растроганный до слез, я снова лег на кровать, окунув лицо в сладостный запах, и едва я закрыл глаза, как вновь поднялся туман, чехарда образов, луна и вода, земля и…

…огонь. Даже огонь был мне приятен.

Боже!

Я снова поднялся с кровати и медленно подошел к окну. Прикоснулся к нему. Как необычно было стекло… Как дивно было глядеть сквозь него…

Разумеется, произошло что-то еще. Нечто более существенное, нежели действие порошка, – пусть даже благодаря снадобью для меня отворилась дверь во внешний мир. Но, если разобраться, все случилось так, как случилось, только благодаря Нел, и ее участие имело название. Для него было придумано слово.

Нижние квадраты окна, выкрашенные в оранжевый, красный и голубой цвет, отражались яркими красками в лужице на подоконнике; я залюбовался ее красотой и, должно быть, простоял так несколько минут…

Ах да, слово.

Оно всегда было с нами, превратно истолкованное, вечно гонимое. Церковники наделили его дьявольским смыслом – те самые святоши, что проповедовали нам открытость к высшим влияниям.

Мокрые крыши за окном зардели красным сиянием. Я поднял глаза к первым лучам восходящего солнца, накатившим на ветхие бастионы ночных облаков. Дрожь бежала по всему телу. И я произнес это слово, прошептал его медному пламени новорожденного дня.

Магия.

Потом я встал на колени и начал молитву.

– С вами все хорошо, доктор Джон? Вид у вас…

Ковдрей, в суконном переднике, с грубой седой щетиной на лице и тревогой в глазах, стоял у подножья лестницы.

– Все хорошо, благодарю вас, – ответил я.

Я словно первый раз в жизни услышал собственный голос. Тонкий, незрелый, мальчишеский голос.

– Кажись, все плохо спали прошлую ночь, – заметил Ковдрей. – Вроде как самая жуткая буря за целую зиму.

Мне хотелось бы возразить ему, сказать, что это лучшая буря из бурь. Но что-то удержало меня. Спускаясь по ступеням, я по-прежнему ощущал себя так, будто мое тело парит, словно световой луч, но хорошо понимал, что должен покончить с благостным волшебством своих чувств, прежде чем они перейдут в безумство.

– Вы видели Нел Борроу?

Ее имя отныне было для меня свято. Теперь оно звучало словно воззвание к ангелу.

– Нет. – Выражение лица Ковдрея стало пустым. – Вчера не видел весь день.

Конечно же, он видел ее, даже предложил комнату на чердаке, однако осторожность Нел заслуживала похвалы, и я прекратил расспросы. Она все равно потихоньку ушла бы еще до рассвета, чтобы никому не доставить хлопот. Именно это она и сделала: потихоньку ушла.

Но я отыщу ее. Она была нужна мне как никогда. Ее поиски были теперь важнее всего остального, ибо она и Цирцея, и Медея, и фея Моргана, и… Живой образ ее застыл в моей памяти – смотрит на меня, стоя между двух высоких деревьев у начала тропы, ведущей к святому ключу.

А разве знание можно получить только из книг?

Судя по слегка встревоженному выражению Ковдрея, я начал подозревать, что весь пропах дикими ароматами Нел.

– …божий, – продолжал говорить он.

– Что-что?

– Такие бури – редкость для этого времени года. В народе поговаривают, что это гнев божий за прегрешения и поганое язычество, расцветшие в этом городе.

– Кто это говорит?

Ковдрей зловеще ухмыльнулся, но ничего не ответил.

– Мастер Робертс зовет вас.

– Он встал?

– Больше часа назад, – ответил Ковдрей. – Просит вас прийти к нему в аббатство. Ждет вас в надворной постройке за кухней аббата, там, где… где лежит тело. Труп вашего человека.

Черная тень всегда стоит перед светом.

– Прямо сейчас?

– Я пока приготовлю вам завтрак. Не очень-то терпелив этот ваш мастер Робертс.

Строение, похоже, сохранилось со времен короля Эдуарда, когда в аббатстве поселились фламандские ткачи. Ставни на окнах накрепко заколотили гвоздями, крышу местами еще покрывала солома. Свежим, прохладным утром я добрался до места в приподнятом настроении. Но едва подошел к открытой двери постройки, на меня пахнуло едкой, пронзительной вонью гниющей плоти, и от легкости бытия не осталось следа.

Именно зловоние трупа и воскресило в моей памяти наш задушевный разговор при свечах накануне моего путешествия в иной мир.

То, что случилось с вашим слугой… ужасно, вне всяких сомнений… но все эти разговоры о черной магии, жертвоприношениях…

– Где тебя черти носят?

Дадли, в буро-сером камзоле государственного служащего, поджидал меня у дверей. Никогда еще я не видел его таким исхудалым и изможденным.

– Поздно встал, – отвечал я. – Ночная гроза…

– Никому не дала уснуть. Кроме этого несчастного.

Его лихорадка будто отступила на время, глаза исступленно горели неистовой яростью, словно некий бездушный механизм управлял им. Он ступил шаг наружу, вытирая губы и усы тыльной стороной руки. Градины пота еще блестели на лбу.

– Зайди. Зайди, посмотри.

– Робби, я оглядел все, что мог. Какой смысл?

– Нет! – Его лицо напряглось, все до последнего мускула. Он как будто вышел из длительной спячки, разбуженный жестоким вызовом реальной жизни. – Посмотри еще, прошу тебя. Поближе. Ты разбираешься в таких вещах, ты изучал анатомию.

– Я читал книгипо анатомии…

Книги, книги, книги…

– Послушай, Джон. Ты поспешил отмести подозрения на ритуальное жертвоприношение. Но если это не жертва, то что? О чем может поведать нам его тело?

– Робби, мне кажется, ты еще не вполне здоров, чтобы…

– К черту мое здоровье. Лучше иди и взгляни.

Я кивнул и, против собственной воли, вошел внутрь строения, стараясь дышать только ртом.

В самом деле, войти туда было все равно что в мясную лавку, однако вид трупных останков всегда приводит меня на грань отчаяния. Трудно признать, что душа погибла навечно, и тем более трудно после всего, что видел я прошлой ночью.

Тело Мартина Литгоу лежало на столе, сооруженном из двух перевернутых кормушек для скота. Оно потемнело и утратило блеск. Свечу вынули изо рта и бросили возле тела, ничто в ней больше не напоминало о холме Дьявола. Всего лишь подлое оскорбление жизни и человечеству.

– Что я могу?… – В отчаянии от собственной беспомощности, я, едва не плача, покачал головой. – Что я могу сказать еще, Робби… кроме того, что ты и сам в состоянии увидеть?

Правая рука Мартина была перекинута через рассеченную грудь; разбитое, сморщенное сердце зажато в локтевом сгибе. Я вспомнил, как призрак Мартина явился ко мне в тумане видения. Тогда он ничего не сказал. Молчал и теперь.

Левая рука свесилась через стол, и Дадли поднял ее, поддерживая кисть руки, более не скованной трупным окоченением.

– Что скажешь об этом?

Сдерживая дыхание, я неохотно склонился к руке покойника.

– Ого…

Я бы не обратил на это внимания при других обстоятельствах. Вы осмотрели бы рассеченную грудь, вырванное сердце и, наглядевшись до тошноты, отвернулись бы, и мелкие, но многозначительные пятна запекшейся крови на кончиках пальцев остались бы незамеченными. Как и почерневшие, расколотые ногти.

– Средний палец, Джон. У него почти оторван ноготь. Видишь?

– Похоже, он дрался… – Я присел, опустив одно колено на устланный грязной соломой пол, и поднес холодную, побелевшую руку ближе к глазам. – Или это означает, что тело волокли после смерти?

– И то, и другое возможно, – ответил Дадли. – Только мне кажется, все еще хуже. Взгляни еще раз. Поближе.

– Что это?..

Бурые хлопья упали мне на ладонь. Вряд ли они были запекшейся кровью.

– Ржавчина. – Дадли опустился на колени рядом со мной. – От старого гвоздя. Видишь?

– Где?.. О, Бог мой…

Острие гвоздя вышло наружу у самого корня расколотого и почерневшего ногтя. Вздрогнув, я в ужасе отпустил мертвую руку.

– Забивали под ноготь, – пояснил Дадли, – пока шляпка не отвалилась.

– Тогда это?..

– Его пытали, – ответил Дадли. – Перед смертью несчастного подвергли пытке.

Я вяло поднялся, пытаясь найти иное объяснение, и не нашел.

– Зачем?

– Зачем обычно пытают?

– Чтобы заставить признаться…

– Угу, – промычал Дадли, покачивая головой. – Чтобы заставить заговорить.

– О чем? Что он-то мог знать? Он же не местный. Приехал лишь потому, что…

– Приехали мы. Он приехал с нами. Он знал, кто мы такие и почему оказались здесь.

– И ради этого убивать?

Дадли взглянул на меня, как на ребенка, но глаза Мартина Литгоу, словно холодные, серые булыжники с мостовой, навсегда уставились в темноту.

– Надо, чтобы кто-то засвидетельствовал это, – предложил Дадли. – Кэрью уже здесь? Или тот… второй?

– Файк.

Изображает из себя божьего человека, борца с силами Сатаны, но загляни в душу – вот где скрывается зло.

– Мы не расскажем об этом Файку, – возразил я. – Я даже не уверен, что стоит говорить об этом Кэрью.

Дадли посмотрел на меня прищуренными глазами.

– Доверься мне, – ответил я.

– Ладно. Тогда зови Ковдрея.

– Нет… Есть кое-кто получше.

Отмахиваясь от свисающей с потолка густой паутины, я поковылял к выходу за глотком свежего воздуха.