Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Глава 35
ЧЕРНАЯ ЭНЕРГИЯ

Моя исповедь, должно быть, заняла больше часа, ибо солнце склонилось к серым сумеркам и в комнате потускнело.

Едва ли я утаил что-нибудь, подробно рассказав Дадли о своей первой встрече с Файком на вершине холма и о том, что мне сообщил Монгер о матери Нел. Рассказал я и о нашем с ней последнем разговоре. Дадли ни разу не перебил меня. Словно он снова был тем мальчишкой, что внимательно слушал мои уроки во времена моей юности, когда тема занятия казалась ему особенно интересной, как астрономия, и он тихо сидел, медленно переваривая факты, точно смаковал сладости.

Хотя приятного было мало. И меньше всего в рассказе кузнеца о монахе, который предал своего аббата и присутствовал при его пытках и убийстве. Так какую же тайну не желал раскрыть настоятель? Я задал вопрос, и Дадли задал другой.

– Кто знает об этом, Джон?

– Никто об этом не знает. Никто не остался в живых. И очень немногие всего лишь подозревают. Но кто осмелится об этом сказать?

– Стало быть, казнь матери миссис Борроу была затеяна потому, что у нее имелись свидетельства против Файка?

– Кузнец Монгер думает, что причиной всему стал порошок видений, но Нел подозревает наличие свидетельств.

– Но с тех пор прошло двадцать лет. Плохие дела творились тогда. Да и какую такую тайну не желал раскрывать аббат Уайтинг головорезам Кромвеля?

– Говорили, будто он спрятал какую-то чашу. Это все, что мне известно.

– Часом, не Святой ли Грааль?

– Вряд ли. Полагают, что ту чашу все равно отыскали. Будь это Грааль, думаю, король Гарри не преминул бы им воспользоваться, я прав? Как хранитель самого священного из сосудов… Даже устланное золотом поле не шло бы с ним ни в какое сравнение. Однако, возможно, это было нечто такое… нечто, о чем знала Кейт Борроу благодаря дружбе с аббатом. И она знала, что он очень хотел сохранить тайну. Возможно, нечто такое, в чем Файк нуждался даже сильнее, чем Кромвель.

– Тайна каким-то образом связана с мощами Артура?

– Не знаю, но…

– Нам известно доподлинно, что кости исчезли во время разгрома монастыря, – сказал Дадли. – Возможно, их переправили в безопасное место по велению аббата. Если он подозревал, что сам король намерен либо забрать кости, либо уничтожить их, чтобы усилить их легендарность… поддержать предание о том, что Артур возродился в Тюдорах…

– Тогда он непременно спрятал бы их. С двенадцатого века кости Артура служили основой для особого положения Гластонберийского аббатства.

– И если бы Уайтинг знал, где они спрятаны, то ни за что не выдал бы потаенное место… даже под пытками.

Пытка. Как только Дадли произнес это слово, я понял ход его мыслей. В моей памяти всплыл образ ржавого острия гвоздя, торчащего из-под черного ногтя Мартина Литгоу.

– Даже принимая самую страшную смерть, Уайтинг молчал. – Дадли сурово взглянул на меня. – Ты меня слушаешь, Джон?

– Конечно.

– Ты как будто паришь в облаках.

Я тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. В будущих записях надо непременно отметить, что порошок видений оказывает куда более длительное воздействие на тело и разум, чем спиртное. Уже несколько раз я непроизвольно возвращался в состояние неземного забытья, теряя ощущение действительности. И это пугало меня – буду ли я возвращаться туда до конца своих дней? Возможно, Файк был прав, стремясь покончить с употреблением порошка.

Я должен был сейчас рассказать Дадли о своем опыте. Как он к этому отнесется? Я вспомнил снова, что говорил он на барке: «Разве Джон Ди не величайший авантюрист?.. Человек, который отважился перешагнуть границу этого мира».

– Тут особенный воздух, – сказал я. – Я нигде не дышал таким. В нем чувствуется одновременно и трепет тревоги, и… ожидание чуда. Особая атмосфера – вот что притягивает сюда некоторых людей, и Файк боится, что она-то, в конце концов, может подорвать его власть.

– Это можно сказать обо всем государстве, Джон. Надежды и страх.

– Здесь они сильнее.

– Ну, да. Ты же у нас мистик.

– И я не одинок. Волхвы приходят сюда из дальних стран. Сюда. Не в Англию, а именно в Гластонбери. На Авалон. Здесь что-то есть. Я знаю. Я… чувствовал это.

– Чувствовал? Как это?

Я вздохнул.

В заключительном акте я не сказал ни слова о своих чувствах. В конце концов, переживания человека могут быть и слишком болезненными, и исключительно личными, чтобы делиться ими даже с преданным другом.

Однако мне следовало сообщить все обстоятельства, какими бы колдовскими они ни казались, и, повествуя о них, я начал постигать значение ритуала, имевшего смысл даже для самого Гермеса Величайшего [18]18
  Имеется в виду Гермес Трисмегист, вымышленный автор концепции герметизма.


[Закрыть]: путешествия-посвящения из тьмы к свету.

Мои ладони покрылись влагой.

Я отважился предположить, что в здешних местах существует нечто такое, что изгнало из меня демонов ночных кошмаров – страх мрачной смерти, гибельный взрыв газов в мозгу. Воспоминания о том, чего никогда не случалось со мной наяву, но годами терзало меня во сне, прошли. Огонь уничтожил их, и затем…

Жар закалил во мне дух.

…из пламени в воду. Солнце нашло Луну, со всеми ее женскими свойствами. Теперь я видел все каббалистические параллели, как и более прозаические – путешествие из книжной схоластики в реальную жизнь.

И земную любовь. От нее не уйти.

Заканчивая рассказ, я расхаживал по комнате кругами. Дадли сидел неподвижно.

– Не тот ли это порошок, что вызывает «огонь святого Антония»?

– Думаю, это он.

– Черт возьми, Джон. Зачем так шутить?

– Я думал, это поможет открыть путь к душе. И, возможно, это так.

Или же мною завладела черная энергия бури, войдя в нечестивый союз с моими собственными примитивными страхами? Может, те края, в которых я побывал, на деле находятся ближе к дьяволу, нежели к Богу? И в действительности меня только околдовали? Граница между божественным и колдовским слишком тонка.

Я закрыл глаза от неуверенности и страданий и стоял так, пока Дадли не заговорил вновь. В его голосе звучало нечто очень близкое к жалости.

– Это случилось впервые, Джон?

Лгать не имело смысла.

– Почти.

Дадли кивнул.

– Так надо полагать, теперь ты… влюблен?

Слова поэта.

– Я… – отвечал я, неловко переминаясь с ноги на ногу. – С того мгновения, когда мы в первый раз завели разговор. Я… тогда еще не знал… во что могут перерасти определенные чувства.

Дадли залился хохотом.

– Да, – сказал он, – женщина, которая готовит для тебя обед, да еще следит за тем, чтобы тебе потом не пришлось накрывать стол на третьего едока, – в самом деле, редкий подарок. Как намереваешься обыграть это дельце?

– Обыграть?

– Плохое слово. Но все же…

– Не думал, что тебе захочется играть в игры.

– После того, что случилось с Мартином Литгоу? После того, что мы видели этим утром?

– Думаешь, за этим стоит Файк?

– Если он, тогда он – покойник.

– После надлежащего судебного процесса, – осторожно заметил я.

– Или раньше.

– Ты – лорд Дадли.

– И скоро могу стать графом. Сесил ясно мне намекнул, что по возвращении с этого… задания возможность моего назначения в Тайный совет более чем вероятна.

– По возвращении…

Полагаю, мы оба не хотели и думать о том, что в некоторых кругах не ждали скорого возвращения Дадли в Лондон – и в королевскую спальню, – не говоря уже о том, что…

…что его возвращение отсюда не предполагалось вообще.

– Не все вопросы решаются здесь легко и просто, – сказал Дадли. – Но кое-что можно сделать. Например, учитывая то, что Роберт Дадли никогда не бывал в этом городе, никто не сможет заставить его отвечать за любой… акт первобытного правосудия, исполненного мастером Робертсом.

На мгновение краски померкли в моих глазах. Клянусь, я даже увидел, как Дадли окружила живая черная тень.

– Твоя ведьма… чаровница… – сказал он. – Сейчас, должно быть, пугает крыс в подземелье.

– Да, она там.

– И ждет приезда окружного судьи.

– Которого непременно подкупят.

– Непременно, – согласился Дадли. – Так я повторю вопрос: что ты намерен делать?

Мысль о том, что я мог бы просто уйти от ответа, даже не приходила мне в голову. Когда я впервые понял, что какая-то частица этой земли поселилась во мне, я не знал, насколько глубоко она пустила корни и какими путями изменяет все мое существо.

– Мать и отца, – тихо ответил я, – переполняла радость, когда я вернулся домой доктором права. Думали, что я бросил другие занятия. Образумился. Овладел стоящим ремеслом.

– Хорошо же ты им овладел, – заметил Дадли, – если тебя самого судили за попытку убийства королевы Марии. Говорят, ты блистал редкостным красноречием перед самыми суровыми судьями королевства.

– И Боннером. В прошлом он сам был законником.

– Редкая скотина этот твой Боннер, – заметил Дадли.

– Бывает иногда.

– И все-таки тебе каким-то образом удалось провести говнюка. – Дадли прижался спиной к шаткому кроватному столбику. – Стало быть, хочешь выступать ее защитником?

– Если она примет меня в этом качестве.

– Полагаю, ей известно, кто ты.

– Мм.

– Файку?

– Вряд ли.

– Ты ходишь по краю, Джон.

– И, возможно, буду ходить всегда.

В комнате стало темно, хотя было только начало четвертого. С самого утра мы оба ничего не ели, и я вспомнил, что говорил Дадли в день Сретения, когда мы плыли на лодке из Лондона. Всякий великий поход начинается с молитвы и поста.

Дадли поднялся с кровати и повернулся спиной к окну. Я заметил, что и в нем тоже произошла перемена. Хотя волосы и борода были причесаны и приведены в порядок, былая спесь испарилась. Руки, в рукавах потертого темно-зеленого камзола, безвольно повисли.

– Когда ты ушел за доктором, я не смог оставаться с Мартином наедине, зная, что с ним сделали, пока я беспомощно валялся в постели. Я вышел к монастырским воротам, хотел подождать тебя там. Оттуда я и услышал шум, и начал наблюдать. Видел, как они вели ее через город.

– Нел?

Кулаки сжались у меня сами.

– Их было человек девять, – добавил Дадли. – Надели на нее цепи. Веселились, как будто… праздничное торжество. Потом вдруг набежала толпа. Мужики выкрикивают ругательства. Бабы швыряют в нее гнилые яблоки. Всюду вопли. Убийца, ведьма.Да… скажи только толпе невежественных крестьян: «Это убийца, это ведьма»… Даже если она будет им сестрой, никто не станет спорить. Я уже видел такое.

Я закрыл глаза и представил, как это было. Вообразил процессию и толпу оголтелых горлопанов.

– Она шла с распущенными волосами. Платье на плече оборвали до самой груди. Но она шла… с достоинством – насколько это возможно, когда ты в цепях. Она шла с поднятой головой и не смотрела по сторонам. А эти… обращались с ней так, будто она могла сбежать в любую минуту, и не переставали лапать ее…

– О нет…

– Мужчины остаются мужчинами, – заметил Дадли. – Особенно те, что из Лондона.

Казалось, будто все мускулы в моем теле сжимались, стягивались и вязались узлами под кожей. Когда я открыл глаза, Дадли уставился на стол пустым взглядом.

– Послушай, Джон… я говорил что-нибудь об Эйми?

– Ты часто говоришь о ней.

Я солгал.

– Я имею в виду, в бреду. – Дадли поднял взгляд на меня. В его глазах не осталось и следа лихорадки. – Помоему, я говорил что-то об Эйми, только не знаю, было ли это в моем воспаленном сне… или я наболтал что-то тебе.

Повисло молчание, стихло даже на улице, но это безмолвие было похоже на дикий собачий вой на луну.

– Должно быть, тебе приснилось, – ответил я. – Не припомню такого.

Сказано было достаточно. Мы с Дадли спустились в пивную, и кухарка подала нам хлеба и сыру. Ковдрея нигде не было видно, и крестьяне еще не вернулись с полей.

Как обычно, мы молча поели, затем вышли в сумерки улицы – и узнали о новой смерти.

Глава 36
ЧТО ГРЯДЕТ?

Главную улицу окутала серая мгла. Лавки закрылись. Я заметил, что две из них вовсе были загорожены досками – возможно, на случай нового разгула стихий.

В густеющих сумерках трое людей стояли у лавки булочника. Джоан Тирр и лозоискателя Вулли я разглядел сразу, не узнал только Монгера – движения кузнеца, прежде легкие и скользящие, теперь казались скованными и принужденными, словно действия механизма, приводимого в движение с помощью тросов и рычагов.

Однако вскоре стало понятно, что напряжение его тела было вызвано внутренним гневом. Я видел его таким впервые. Ярость, засевшая в нем, ранние сумерки и безрадостность создавали в вечернем воздухе обстановку смутной тревоги.

Монгер держал в руке книгу, и я сразу узнал ее: «Стеганография» Тритемиуса. Вернее, то, что осталось от книги, – несколько листов в кожаном переплете. Руки у кузнеца заметно дрожали. Сунув остатки книги под мышку, Монгер провел нас во дворик позади лавки.

– Расскажи им, – велел он Вулли. – Расскажи все.

Неухоженная, седая борода Вулли белела, точно луна в сумрачном серо-голубом небе.

– Они пришли за хлебом, – начал он. – Стучат в дверь, просят хлеба. Голодные мужики. Прибыли из Тонтона пополнить ряды наемников.

– Никогда не думал, что в Тонтоне столько коннетаблей и бейлифов [19]19
  Бейлиф – судебный пристав в Англии.


[Закрыть], – заметил Монгер. – Хотя что мне известно о военном наборе черни? Я лишь кузнец.

– Ну вот, булочник пустил этих ублюдков в лавку. И пока они ждут хлеба, шаря по всем углам, в лавку является мастер Стивен Файк.

– Не понял? Брат Стефаний? – удивился я.

– Завышенное самомнение. В Медвеле предпочитают носить монашеские одеяния, чтобы внушить впечатление, будто все его обитатели сплошь люди молитвы и учености в золотых традициях аббатства. Рядом с жестокостью этого мальчика даже виселица покажется шуткой. По-моему, вы уже видели, как он недавно избивал ногами Джоан Тирр.

– Черт… сразу показалось, что мне знакомо его лицо, но там было темно.

– Настоящий сын своего отца судьи. Зальет глаза и бродит по улицам, как бешеный волкодав, – сказал Вулли. Один глаз у него был наполовину закрыт, а кожа вокруг него почернела. – Я, значит, – за ублюдками, потому что не нравилось мне это все, и потом они раз – и закрыли дверь, и вдруг слышу: «У-у! что это тут у нас? Что-то не похоже на Святое Писание». А другой тычет пальцем в рисунки и разные символы, а Файк им и говорит: «Да это же заклинания, ребята!» Все, что им и было нужно.

– Только ради этого они и пришли, – добавил Монгер.

– Прижали булочника к стене, начали кричать на него, что он чертов колдун, а Файк давай вырывать страницы, одну за другой, и швырять их ему в лицо, а потом бросил их в печь. Двое держали Уорти за руки, и он разрыдался и завыл так, будто спалили его детей.

– Эти книги и были его детьми, – пояснил Монгер. – Он даже надеялся когда-нибудь научиться читать их.

Я недоуменно взглянул на кузнеца.

– Теперь слишком поздно, – сказал он.

– Он не умел читать?

– Один его старый приятель раздобыл эти книги в аббатстве, – объяснил Вулли. – Так Уорти дал себя убедить в том, что книги магические. И если он будет держать их в теплом месте, что-то вроде того, то их тайны откроются ему… и он наверняка озолотится.

– Он хранил их почти двадцать лет, – добавил Монгер. – Ему известно было лишь то, что название книги – невероятно длинное слово и, значит, особо магическое, и… – У кузнеца задрожала скула. – Боже, Джон, куда нас несет?

Вулли показал на подбитый глаз.

– Не смог удержаться, когда они начали избивать его. Скакнул за книжкой – думаю, выхвачу и дам деру. Только вот Файк бац меня по лицу, да об угол печки… наверное, прибили бы меня, если бы… если б Уорти…

– С ним случился припадок, – договорил Монгер. – Как будто сердце прихватило.

– Бедный старик так и рухнул на них, изо рта пена, глаза закатились, и кто-то как заорет: «Демон, демон! Смотрите, в нем сидит дьявол». Думаю, они в штаны наложили – и давай врассыпную, убежали. А Уорти дохает, как больная овца, задыхается. Я подумал, что надо за доктором Борроу. Так его не было.

–  Сволочи.

Джоан Тирр стояла рядом, переминаясь с ноги на ногу, как потрепанный дрозд. А в каменном доме напротив забрезжил первый огонек зажженной свечи.

– Когда я вернулся, бедный старик уже лежал мертвым, – продолжал Вулли. – Наверное, он давно болел, но ведь никогда об этом не знаешь. Образец здоровья, вон на нем сколько сала, а ведь ему, поди, было не больше тридцати девяти, как думаешь?

Монгер, став немного спокойнее, кивнул в сторону Дадли.

– Ваш спутник, доктор Джон, из… э-э… королевской комиссии древностей?

– Многое теперь открыто. Мастер Робертс… знает все, что известно мне.

– Тогда вам обоим следует знать, что это только начало. Файк, как мировой судья, наделен полномочиями усмирять всякие гражданские волнения и беспорядки и намерен использовать свою власть в полную мощность.

– В этом городе есть беспорядки?

– Беспорядками можно назвать что угодно, даже скопление людей, пришедших оплакать смерть булочника. Я постоянно всем говорю, чтобы не высовывались на улицу, но люди не слушают. Не видят они, что грядет.

– Простите мою лондонскую наивность, – вмешался Дадли, – но что же такое грядет?

Монгер прошел к дворовым воротам, выглянул на улицу и вернулся. Заметно похолодало.

– Бурю объявили недобрым знамением. Будто Господь страшно разгневан на Гластонбери, и город вот-вот утратит свою святость, как собственная обитель Иисуса в Англии. И если в домах учиняют обыски, избивают людей, так на то ясная божья воля искоренить ложную веру в городе грешников.

– И город получит прощение, лишь пройдя через суровые испытания? – заметил я.

– Для служащего по части древностей, доктор Джон, ваше понимание провинциальной теологии на удивление точно. Любое скопление людей можно истолковать как беспорядки и беспощадно расправиться со смутьянами. Всякого, кого назовут колдуном или ведьмой, из личной корысти либо по принуждению… Сосед будет доносить на соседа.

– Неужели никто не противится этому? Куда смотрит викарий?

– Куда прикажут. Викариев у нас два, один из которых – невежественный чинуша, который едва может прочесть Писание.

Как и многие другие священники в то время – время раскола. И если где и требовался мудрый, образованный священник, так это в Гластонбери.

– Где миссис Борроу? – спросил я.

– Ее увезли в Веллс. Особое заседание выездного суда назначено на понедельник.

– Каково обвинение?

– Пока неизвестно. В любом случае, готовится обвинение в преступлении, за которое полагается смертная казнь, иначе дело вел бы сам Файк.

– Кто будет судьей?

– Это имеет значение? Здесь у них круговая порука.

Время близилось к ночи. Последние лучи солнца подсвечивали облака за башней церкви Святого Иоанна Крестителя. Вулли смерил взглядом стену пекарни.

– Надо бы вынести тело старика из дома. Весь день пролежал в тепле.

– Подождем до полной темноты и вынесем. – Монгер опустил руку на плечо Вулли. – Для Гластонбери еще не пришло время провонять сладковатым смрадом тления.

Я подумал о том, что говорила мне Нел, сравнивая город с открытой раной… заражение и гной, умерщвление плоти. Я повернулся к Монгеру, но в темноте не смог прочесть выражения его лица.

Позже мы с Дадли спустись в пивную трактира «Джордж», чтобы обсудить дальнейшие действия, однако место оказалось неподходящим. В чаду свечного сала то и дело вспыхивали горячие угли насилия и жестокости, подобно бликам вчерашней грозы.

Ковдрей подавал выпивку сам; никто из женщин не помогал ему в тот вечер, а завсегдатаев заведения – крестьян и торговцев овчиной – заметно потеснили коннетабли. Последних сидело около двадцати, и кое-кого из них я начал уже узнавать.

Весь этот сброд вел себя, как стадо свиней у кормушки. Как только кружки пустели, они беззастенчиво лезли к прилавку без очереди, и всякий, кто осмелился бы возражать, горько пожалел бы о том, что не остался сегодня у домашнего очага. Одного человека сильно избили ногами у меня на глазах, и несчастный долго стоял на четвереньках, истекая кровью из рассеченного уха. Позже завязалась жестокая драка между коннетаблями из Уэлса и Тонтона. К девяти часам вечера лавки уже сверкали от пролитой крови и сидра.

Обстановку разрядил здоровяк со всклокоченными седыми волосами и сломанными зубами, тот самый, что командовал налетом на дом Мэтью Борроу. Разведя дерущиеся стороны, он поднял большую бутыль и присоединился к своим.

– Никогда не видел, чтобы так долго, почти два часа.

– Иди ты!

– Да говорю ж тебе! Коротышка был, коренастый, шея – как у свиньи. Почти не двигался, повис, как мешок муки.

– Как это они узнали, что он не сдох?

– А, так они-то все думают, что сдох… приходят обрезать веревку, и вдруг раз – он скалит им зубы. Вот так: бляяяяямс! Все лыбится и лыбится, и тут они повисли у него на ногах, все трое.

– И что?

– Что, что… помер. Только тогда и помер.

– С лыбой на роже?

– Мощная шея, знаешь. Такие держатся долго. Вот бабы – смотреть не на что, большинство из них…

– Кажется, нам пора, – тихо сказал мне Дадли.

Мы встали из-за стола, но что-то заставило меня задержаться. Я остановился у лестницы и опустил глаза на свои сапоги.

– С бабами слишком быстро, – произнес звонким голосом кто-то из собеседников. – У них нет сил сопротивляться.

– Ну, не скажи, – возразил седобородый. – Это смотря что за баба. Если тощая да костистая, как воробей, то может держаться долго. Не хватает весу, чтоб натянуть хорошенько веревку.

– Джон…

Дадли взял меня за плечо. Я узнал Бенлоу, торговца костями. Он ссутулился над кружкой и был пьян.

– Бывает, смешно так они пляшут, – многозначительно заметил человек невысокого роста. – Ножками туда сюда.

– Тебя интересует только одно, Саймон: заглянуть им под юбку!

– Занятно посмотреть, что там под юбкой, когда баба на виселице, – ответил Саймон, заливаясь смехом.

Потом мы ушли, но я плохо спал в ту ночь.