Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава 37
ЕРЕСЬ

Хотя выпил я всего маленькую кружку, на другое утро еле стоял на ногах. Голова разрывалась от боли – так же, как мое разбитое сердце. Сны прошлой ночи окрасились мраком и стали похожи на картины одного сумасшедшего художника, которые я видел в низинных землях. Крошечные мужчины и женщины роились вокруг меня, словно бесноватые насекомые. Или черви, которых будто бы видел Файк на вершине дьявольского холма. Они извивались вокруг моих ног, пока я брел по бесконечным эфирным холмам Гластонбери, манимый далеким звоном церковных колоколов. Вечно недосягаемых… Как только я добирался до первой церкви, от нее оставалось лишь эхо, смешавшееся с криком ворон, а люди-черви по-прежнему преследовали меня, извиваясь и ползая возле моих сапог. Кое-кто из этих крошечных карликов хватал меня крошечным топором по ногам, причиняя мне боль. Потом я снова слышал звон с другой отдаленной церковной башни и снова трогался в путь, но, когда доходил до места, все повторялось. И так до рассвета.

Утром я встретился с сэром Питером Кэрью. Я застал его в трактире с бутылью сидра в руках. Запах пота и рвоты так и не выветрился с прошлого вечера. Как только представился случай, я объяснил ему, чего хочу, но Кэрью ответил, что мечтает дожить до тех времен, когда увидит, как я лезу на стену борделя.

– Это ваш способ выразить свой отказ, сэр Питер?

Кэрью накрыл грубой ладонью запястье другой руки, пальцы сжались в кулак, показывая тем самым, что он мог придумать и более выразительный способ отказа. Едва ли мы могли стать друзьями. Быть может, он видел знамение, предвещавшее гибель многовековому верховенству воителя, которое, в конце концов, уступит место хитрости мыслящего человека. Но только не при его жизни. Пока он жив, этому не бывать.

Но я не отступил.

– Вам ничего не придется делать, – сказал я. – Только устройте мне свидание с обвиняемой в Веллсе.

– Бог мой, чертов вы… – Кэрью повернулся к выходу, но путь в дверях ему преградил заспанный Дадли. – Ты скажи ему. Объясни ему, что это безумие – выступать против Файка от имени ведьмы.

– Он служит королеве, Кэрью, – ответил Дадли. – Не Файку. И не тебе.

– Чертов колдун!

– Даже если это было бы правдой, то он был бы чертовым колдуном королевы. Так что на твоем месте – да простит меня Господь – я бы соблазнился его предложением.

– Предлагаешь сказать Файку, мол, мой приятель из комиссии древностей считает своим долгом представлять интересы женщины, обвиненной в убийстве слуги его же коллеги?

Дадли устало улыбнулся.

– Попробуй. Почему нет?

Кэрью покачал головой.

– Ладно, помогу вам. Помогу вам увидеть слабость ваших суждений. Открою глаза и тебе, и колдуну на то, что вы намерены защищать.

Пытаясь продать мне новую мантию, Бенлоу-костолюб предупреждал, что самые суровые зимние холода, возможно, еще впереди, однако этим утром погода как будто собиралась оспорить его прогноз. Солнце светило ярче, чем во все предыдущие дни, и застенчивые нарциссы уже показали ростки вдоль обочин дорог. И казалось, что ночная гроза, объявленная было выражением божьего гнева, на самом деле явилась предвестницей ранней весны, призраком давно умершей пляски Иванова дня посреди февральской пустыни.

Ощущал ли я близость Элеоноры Борроу, когда мы подходили к ее саду трав? Чувствовал ли ее здесь, на этом склоне холма? Да, теперь ее присутствие ощущалось повсюду, словно она стала душой этого необычного города и всего, что он дал мне.

Путь до сада от трактира «Джордж» занял у нас не более десяти минут. Мы перешли улицу, достигли окраины города, затем перебрались по лестнице через ограду и зашагали по грязной тропинке вдоль склона длинного холма, прикрывавшего город, словно огромная рука. Я остановился у деревянных ворот, обегая взглядом полоску земли вдоль стремительного ручья, обнесенную со всех сторон живой изгородью. Большей частью пустые, аккуратные грядки будто выстроились против дьявольского холма, боевая башня которого венчала высшую точку горизонта. В воздухе мерцали капельки алхимической росы. И я почувствовал…

Будто я обнажен. Обнажен до самых глубин души. Ее словно вывернули наизнанку, и каждый мог видеть, что происходит во мне. Я находился на грани срыва, и потому отвернулся от Кэрью и Дадли. Стоял и таращился на линию горизонта, где солнце позолотило до самого моря водные глади прудов и каналов, пока самообладание не вернулось ко мне.

– Что это она тут выращивает? – поинтересовался Дадли.

– Ее мать выращивала здесь двести разновидностей трав, – тихо объяснил я, и голова Кэрью тотчас повернулась ко мне.

– Кто вам это сказал?

– Я… забыл. Может быть, Файк.

– Во всем мире не растет столько трав, – возразил Кэрью.

– Во всем мире их растет гораздо больше.

И ничто не мешало им расти здесь, на этой защищенной, хорошо увлажненной земле с богатыми почвами. Наблюдение побудило меня задуматься о том, что я когда-то прочел о цветнике провидицы Хильдегарды Бингенской, женщины, которая намного опередила свое время, связав науку с творчеством и предложив использовать растения для лечения меланхолии.

– Так вы хотите знать, что она там растила? – криво улыбнулся Кэрью. – Я покажу. Стойте там.

Кэрью пошел по участку, но я ослушался его приказа и тихо побрел вверх по пологому склону. Мне казалось, что Нел идет рядом со мной, я слышал, как шелестит ее платье по мокрой траве. Я медленно поднимался вдоль голых кустов ограды к вершине участка, где стоял деревянный крест.

На нем не было имени, но я обо всем догадался.

Ей было так спокойно в ее саду. Открытый простор до самого моря, а с другой стороны высится холм Святого Михаила и золоченые купола аббатства.

Я повернулся, и оно раскинулось внизу передо мной, сверкая золочеными арками, словно солнечными лучами. Вот он, рай. Авалон.

Когда-то это были земли аббатства. Почти все на многие мили вокруг принадлежало монастырю. И аббат передал этот кусок земли Кейт Борроу, дабы она продолжала ставить опыты с растениями и травами. Этот участок, с его превосходным видом на монастырь и холм Михаила, и заболоченные земли внизу… как будто в этой точке собиралась вся энергия этих священных мест.

Больше того. Все силы земли пересекались тут. И христианская святость, и языческий культ. И мне показалось, будто я уже побывал здесь в то время, когда мой рассудок отдался во власть порошка видений. Интересно, что произошло бы со мною, когда бы я принял зелье на этом холме, да в такое дивное утро?

Это уже не имело значения. Порошок видений, подобно жиру, смазал заржавелые замки и отомкнул дверь. Большего и не требовалось. Теперь дверь была открыта… или, во всяком случае, приотворена.

Бег времени ненадолго остановился, и я переживал состояние глубокого отчаяния, какое испытывал лишь однажды, вглядываясь с тоской в бесконечную ширь звездного неба. И думал о том, чему учила нас церковь: всякая жизнь существует во славу Бога, и всякая награда ожидает нас не в этом мире, но в будущем.

Однако люди, обитавшие в этом городе, где ступали подошвы Спасителя – и Мерлина, – не приняли учения клириков. И кто под сей сенью древнейшей магии мог бы упрекнуть этих людей за склонность верить в возможность обретения – здесь, в этойжизни – земного рая? Словно само пребывание на этой земле, через молитву и просвещение, давало им много больше того, что, согласно церковникам, обещает Господь.

Никаких книг, никаких догм, просто быть здесь.

В этом суть авалонской ереси.

Объекта лютой ненависти сэра Эдмунда Файка.

– Что, ведьмина могилка?

Я обернулся. Передо мной стоял Кэрью, раскачиваясь на каблуках, убрав руки за спину и злобно сверкая глазами. Дадли, с унылым видом, находился рядом с ним.

– Видимо, запретили хоронить на освященной земле, сказал Кэрью.

– Или просто земля в этом месте по-своему священнее любого церковного кладбища, – сказал я.

Кэрью вонзил в меня сердитый взгляд. То, что я сказал, – тоже ересь. Да и черт с ним. Было трудно поверить, что королева могла передать аббатство в грубые ручищи этого человека. Которые, впрочем, больше не были спрятаны у него за спиной. Косым взглядом Кэрью свирепо смотрел на них сквозь просвет в седой бороде, словно хотел уподобить выражение лица тому, что держал в руках. Двум побуревшим от сырости черепам без нижних челюстей и со сломанными зубами.

– Вот что она выращивала, доктор Джон, – сказал Кэрью. – Она растила здесь смерть.

Глава 38
СТАРЫЕ КОСТИ, НОВЫЕ КОСТИ

– Выглядит скверно, – сказал Дадли.

Можно подумать, была нужда произносить это вслух. Мы смотрели вслед Кэрью, выходящему легкой поступью, едва ли сообразной его действительному весу, на солнечный свет. В его шагах и повсюду в воздухе звучала весна, но теперь это была другая весна – замаранная, как и улыбка Кэрью, бездушным злорадством.

Я прошел еще по тропинке и поднялся чуть выше по склону холма, увеличив расстояние, отделявшее нас от Кэрью… и сада трав. Теперь он был осквернен, и я не желал больше возвращаться туда.

Перед уходом Кэрью прилежно закопал черепа на том месте, где взял их. Затем, прежде чем попрощаться с нами, он обещал послать весточку в Уэлс, чтобы устроить мое свидание с пленницей – с надеждой, что я расспрошу ее об остальных частях тела, которые, возможно, еще откопают в ее саду.

– Я и сам знаю, как это выглядит, – ответил я, – и знаю, как посмотрят на это в суде, только это всего-навсего грязный подлог. Нел Борроу не закапывалатам эти кости.

На сей раз благородное лицо Дадли выразило сомнение, и мне стало горько смотреть на него.

– Откуда ты это знаешь, Джон? Ты не можешь этого знать. И не ты ли рассказывал мне о доказательствах, представленных во время суда над ее матерью, которые свидетельствовали о том, что она удобряла свой огород, рассыпая землю с кладбищенских могил?

– В тех доказательствах столько же правды, сколько и во всей этой истории.

– Но ты ведь не знаешь, Джон. – Дадли отчаянно развел руками. – Так ведь? Да и что еще создала она своей некромантией, кроме зелья, которое вызывает «огонь святого Антония», отчего люди страдают мучительным бешенством?

– Это не так, – возразил я, закачав головой. – Порошок видений получают из грибка, который растет на злаках. Он не встречается здесь.

– И все-таки эта женщина делает порошок. Знаю, знаю… таким, как ты, он высвобождает сознание и придает ясности мысли. Но к концу дня ее мать болталась на висилице, как ведьма. И вместо того чтобы бросить это занятие, твоя… первая любовь избрала путь своей матери. Вот что они скажут – так скажет судья. И даже ты не можешь этого отрицать.

– Путь врачевания благороден.

Мы прошли еще немного и приблизились к вершине холма, откуда открывался вид на город и монастырь. Остановились возле одинокого тернового дерева, и я опустился на траву.

– Думаешь, Кэрью замешан в этом?

Дадли задумался, устраиваясь между корнями дерева.

– Грубоватая прямолинейность в характере Кэрью. Он будет поддерживать Файка, потому что тот представляет закон. Если Файк подтасовал улики против аббата… тогда были трудные времена, да и аббат все-таки был закоренелым папистом.

– Но ты-то сам веришь в его причастность?

– К заговору против аббата?

– Меня больше интересует случай Кейт Борроу.

– Кэрью не заговорщик. Он человек действия. Хотя, думаю, что предпочитает менять образ, когда это продиктовано стратегией. Он – солдат. Прагматик. Для него хороши все средства.

– Я даже знаю, откуда взялись те кости, – сказал я.

– Думаешь, они из тех оскверненных могил, о которых нам рассказывал Кэрью?

– Скорее, их дал Бенлоу, торговец костями. Я выясню это.

– Выбьешь из него правду?

– Потолкую с ним.

– Тогда я… – Дадли поднялся с земли, отряхивая одежду, – отправлюсь в Батли, разыщу женщину, которая родила двойню.

Утром он тщательно вычесал бороду, и его усы снова начинали вытягиваться и завиваться, словно в знак того, что здоровье возвращалось к нему.

– Могут возникнуть трудности, – предупредил я.

И рассказал о боязни Монгера, что та женщина, под давлением родственников, может отказаться подтвердить слова Мэтью Борроу.

– Мой дорогой Джон, – Дадли расчесал пальцами лоснящиеся волосы, – клянусь, еще не родилась та женщина, которая откажет Роберту Дадли.

Когда мы вернулись в трактир, на сердце у меня чуть полегчало. Дадли зашел в конюшню готовить лошадей и седла; я же сразу отправился на поиски Ковдрея – ведь это он первым указал мне на торговца костями.

Я нашел Ковдрея в пивном зале, где он занимался уборкой – широко раскрыв окна, оттирал рвоту с половых плит.

– Занимаетесь женской работой?

Ковдрей грубовато улыбнулся, вытирая руки о суконный передник. Я пододвинул к себе табурет и присел.

– Знавали времена и похуже?

– Некоторые требовали, чтобы я наливал им бесплатно, – ответил Ковдрей. – Такого я не припомню.

– Наливали?

Он оставил мой вопрос без ответа.

– В саду Нел Борроу нашли чьи-то кости, – сказал я.

– Что вы хотите от меня услышать, доктор Джон? Костей тут полно.

– Правда ли то, что говорят насчет осквернения могил?

Ковдрей сунул метлу в ведро.

– Раскопали могилу Большого Джейми Хокса. Сломали гроб. Кости разворошили.

– А старые могилы?

– Лет пятнадцать-двадцать тому.

– Косто… – Я не решался спросить. – Бенлоу…

– А… – Ковдрей нетерпеливо мотнул головой. – Кто знает? Может, ему опять понадобилось бедро святого Дунстана. Он продал их уже с сотню. Знаете, когда я первый раз рассказал вам о нем, наверно, я выразился яснее, только я…

– Знали меня недостаточно хорошо, чтобы назвать его мошенником?

– Примерно так, – ответил Ковдрей.

– У него рискованное занятие.

– Может быть.

– Вы, наверно, считаете его везунчиком, раз ему столько времени удается избежать ареста. В иных местах церковь не стала бы смотреть на подобные дела сквозь пальцы. Даже здесь, в такие-то времена…

– О, теперь он уважаемый торговец овчиной, доктор Джон.

– Однако все знают, чтоон хранит в подвале.

– Я так понимаю, вы хотите меня спросить, – ответил Ковдрей, – предпочитают ли некоторые господа, наделенные властью, делать вид, что не замечают определенные занятия мастера Бенлоу?

– Взамен на… некоторые услуги?

– Кое-кто так и думает.

– А где он берет эти кости? В принципе?

– Доктор Джон…

– Вас это не коснется, Ковдрей, я обещаю.

– Ай… – просипел он, вытирая тыльной стороной руки нос и губы. – Обещанного три года ждут.

Яркий солнечный свет лился сквозь открытое окно, и даже грубая щетина Ковдрея переливалась золотом. Я выдержал паузу.

– Большинство костей Бенлоу покупает, – ответил Ковдрей. – Чаще у бедняков, которых нужда заставляет по ночам раскапывать могилы или вламываться в заплесневелые гробницы. Он не занимается грязной работой. Снимает сливки.

– Сливки?

– Старые кости, новые… для него они все как алмазы.

– Он показал мне свой склеп.

– Я бывал там, – сказал Ковдрей. – Хватило одного раза. Этот человек не в своем уме. Любит… чего не должно любить.

– Мужчин?

– Если бы это было самое страшное… Он любит мертвецов. В бедняцкой семье помрет сын или дочь… так если нету какой заразы, он предлагает им продать ему тело. Говорит, якобы для медиков из анатомического театра в Бристоле. На самом же деле… тело часто так и остается в его доме.

–  О, Боже.

– Мой совет – держитесь подальше от его спальни.

Я вспомнил удушливый ладанный запах у лестницы на чердак. Тем временем Ковдрей снова взялся за метлу, колтыхая ею в ведре.

– Он приходил сюда, доктор Джон. Спрашивал вас.

– Когда?

– Вчера пару раз. Сказал, будто ему показалось, что вы хотели с ним встретиться.

– И что вы ответили?

– Сказал, что если бы вы хотели его увидеть, то знали бы, где его найти, и не стали бы тащить его в мой трактир.

Ковдрей поднял метлу, затем энергично уткнул ее в пол, и вода растеклась грязной лужей по каменным плитам пола.

Я не стал разыскивать Бенлоу. Если кости, найденные в саду Нел, давал он, то я был бы самым последним человеком, кому он признался бы в этом. Остаток утра я бродил по улицам Гластонбери, главным образом один на один с мрачными мыслями.

Что бы я мог представить сэру Эдмунду Файку, дабы заставить его отвести подложные свидетельства против Нел Борроу? Только секрет, который он пытался выведать у аббата Уайтинга. Хоть кто-то да должен был знать об этом.

Но если отзывать обвинения против нее было поздно, тогда мне непременно следовало идти в суд – странный суд в странном городе, – чтобы изложить свои доводы перед враждебно настроенным выездным судьей, уже натравленным Файком.

Я прислонился к освещенной солнцем монастырской стене, вспоминая о своем судебном процессе, когда против меня выдвинули обвинение в попытке убийства королевы Марии с помощью магии. Обвинение, построенное на лжесвидетельстве и моей репутации астролога в то время, когда сама астрология многими воспринималась как ересь. И тут я в ужасе понял, что улики против Элеоноры Борроу были так же тверды, как стена, на которую я оперся.

Если только Нел не знала чего-то еще.

Около полудня стук копыт заставил меня спешно вернуться в «Джордж». Кэрью и с ним трое спутников остановили лошадей возле ворот конюшен и начали спешиваться. Кэрью бросил поводья конюху как раз в тот момент, когда я переходил на другую сторону улицы.

– Ну, как вы тут, доктор Джон?

Казалось, он пребывал в добром расположении духа. Недобрый знак.

– Вы из Уэлса?

– Оттуда, – ответил он. – Чудесно провел время. В такой денек мысль о том, что Иисусу пригляделся этот уголок Англии, кажется вполне вероятной. – Он не взглянул на меня. – Чувствую, хотите узнать насчет вашей встречи с ведьмой.

– Когда?

– Вели Ковдрею подать мяса, – сказал он одному из своих спутников. – И сидра чтоб самого лучшего, а не этой мочи. – Затем он ответил мне через плечо. – Сожалею… но не сегодня.

– Когда же?

– И не завтра.

– Кэрью, не…

– И даже не послезавтра, – весело ответил он. – Ведьма не желает говорить с вами. Или даже не хочет видеть вашего бледного ученого лица.

– Вы лжете.

Я онемел от неожиданности. Один из его помощников резко глотнул воздуху и отскочил на шаг назад, когда конь решил опорожнить кишечник, и лицо Кэрью сделалось вдруг пустым, как грифельная доска.

– Что вы там сказали? – Я подошел прямо к нему. – Вы негодяй, Кэрью. Почему я должен верить, что вы вообще виделись с ней?

Кэрью, казалось, даже не шевельнулся, и я понял, что произошло, лишь когда оказался в грязи у его ног. Кэрью потер кулак, и я почувствовал жар на лице от удара. Потом появилась боль, и я понял, что Кэрью, наконец, нашел повод сделать то, что давно хотел.

– Почему должны верить? – сказал Кэрью. – Потому, доктор, что вы говорите с человеком чести.

Легким толчком сапога он повалил меня спиной на теплую кучку конского навоза и прошел мимо меня в трактир.

Глава 39
НЕЧЕГО СКРЫВАТЬ

Доктор Борроу оказался на месте, в своей хирургической – снимал повязку с руки женщины. Я присел и начал наблюдать за его работой. Вопросы, точно назойливые мухи, роились в моей голове.

– Лучше пока не поднимать ребенка этой рукой, – советовал Борроу больной. – Не хотелось бы, чтобы вы возвращались сюда… если только с деньгами, конечно. Или, если не будет денег, то сойдет недельный запас молока.

Доктор улыбнулся. Я просто не понимал, как он мог быть таким спокойным. На его щеке возле уголка рта остался шрам, губа опухла, однако я заметил, что он не прикасался к своим ранам ни пальцами, ни языком.

После ухода больной Борроу заткнул пробкой склянку с окопником, спутанной травой в темно-коричневом масле, и поставил ее на полку вместе с другими аптекарскими сосудами.

– Пришли ко мне за бальзамом, доктор Джон?

– Мм… нет. – Я не удержался и прикоснулся к скуле. Говорить стало больно. – Оступился и… это неважно. Я к вам по другому делу. Перейду сразу к сути, доктор Борроу. Я думал защищать вашу дочь в суде.

– Понимаю.

– Я изучал право. И ненавижу несправедливость. Я просил сэра Питера Кэрью устроить встречу с ней, чтобы подготовить дело. Полчаса назад он вернулся из Уэлса и заявил, что она не желает видеть меня.

Борроу кивнул. Во всяком случае, мне так показалось. Доктор представлялся мне полной противоположностью Кэрью – умным и миролюбивым человеком, в ком соблюдался правильный баланс внутренних жидкостей, хотя в его движениях и речи ощущалась крепкая смесь меланхолика и флегматика в равных пропорциях.

– Вы знаете почему? – спросил я.

– У нее мало денег.

– Ради Бога, доктор, она же вылечила моего друга! Я не прошу денег…

– Понимаю. – Длинными, тонкими пальцами Борроу смотал около ярда перевязочной ленты. – Надеюсь, вы не думаете, что это непризнание ваших способностей. Лично я в них нисколько не сомневаюсь.

Доктор поставил моток ленты на полку, затем повернулся ко мне и вздохнул – первый вздох простой человеческой слабости.

– Меня она тоже не хочет видеть. Никого не желает видеть.

Он посмотрел на меня стеклянными глазами. Передо мной стоял человек, который изо дня в день имел дело со смертью и болью, привыкший не принимать близко к сердцу реакцию людей на мрачный диагноз.

– Бессмысленно, доктор Борроу. Так же бессмысленно, как отказ ее матери сражаться за свою жизнь.

– А… Джо Монгер рассказал вам.

Я кивнул. Доктор указал мне на стул для больных. Я присел, и доктор расположился на своем месте с другой стороны хирургического стола из скобленой сосновой доски.

– Он думает, что она пыталась спасти вашу репутацию, – добавил я. – Не хотела втягивать вас.

– Кейт всегда была невысокого мнения о своих способностях и превозносила мои. Я собирался давать показания в ее пользу и оспорить их поспешные суждения. Но случай так и не представился.

– Можно спросить, каким образом?

– Подвергнув сомнению примитивную чушь о так называемом колдовстве. – Борроу говорил спокойно, без малейшего признака ненависти. – Не знаю, как к этому относитесь вы, но разум подсказывает мне, что вся эта чепуха отойдет в историю к исходу нашего века.

– Что именно?

– Вопрос веры – другое дело, и, возможно, понадобится больше времени, чтобы она отмерла. Но поверьте, и ей уже роют могилу. Римскому папе дали под зад, и церковь в Англии ныне управляется светским лицом – к тому же женщиной. Женщиной!Мог ли кто-нибудь, даже лет тридцать назад, поверить, что такое случится? Вы бы поверили?

– Думаю, нет.

– Все это рушится, доктор Джон. Человечество возвращается к своему разуму.

– Вы не верите в Бога.

– Разве я единственный человек на земле, кто заметил, что величайшие достижения человечества рождаются волей отдельных личностей? Разве не видно, что даже изгнание папизма из этой страны, бывшей некогда главным бастионом церкви, есть следствие не поднятия духа, а… мужского органа?

Он улыбнулся глупости своих слов. Разумеется, и я слышал подобные толки в кулуарах Кембриджа и Лёвена, но обычно такие суждения выносились молодыми и легковозбудимыми людьми.

– То есть, если я вас правильно понимаю, – ответил я, – вы собирались выступить перед судом и объяснить им, что, возможно, никакого колдовства не существует в природе, потому что не существует ни Бога, ни Сатаны и так далее?..

– Я предпочитаю тихую жизнь, но… – Он пожал плечами. – Я сделал бы это.

– Ваша жена знала о ваших взглядах?

– Мои убеждения были известны ей.

– Но вы ходите в церковь…

– Меня обязывает закон.

– Как же вы… в этом городе…

– Как мне удается жить и работать в таком городе, как Гластонбери? Легко. Я родился тут. Сообщество людей, среди которых немногие разделяют одно убеждение, лишь подчеркивает глупость оного.

– Но ваша жена…

– Боюсь, была превосходным образцом тех, кто редко хранит верность одному убеждению дольше двух дней. Жаль, но я часто подтрунивал над ней. Вечно в поисках нового лекарства от чего-нибудь – и, заметьте, как правило, находила его. Но она извлекла бы куда больше пользы из своих знаний, если бы ее не отвлекали бесконечные мечтания о… о золотом веке, который никогда не наступит просто потому, что его никогда не было. – Он замолчал и посмотрел на меня взглядом скорби. – Вы, конечно, не ожидали, что я стану говорить о ней дурное.

Во время молчаливой паузы Борроу достал с полки пару склянок и поднял их на свет, а я тем временем подумал, что значит иметь родителей с такими крайними точками зрения.

– Отвечая на ваш молчаливый вопрос, – сказал, наконец, доктор, – в конечном счете всегда побеждало согласие, благодаря нашей общей вере в возможности медицины.

– И что вы думаете теперь?

Доктор медленно втянул воздух, потом медленно выдохнул. Быть может, он хотел выдохнуть вместе с воздухом дрожь? Быть может, в душе Борроу клокотали возмущение и ненависть? Трудно сказать. Я встречал многих людей – взять хотя бы Дадли и королеву, – чьи супруги или родители погибли от рук палача, и лишь немногие из них выказывали такое спокойствие. Кто знает, однако, была ли их сдержанность знаком смирения…

Доктор снова скрылся за ширмой, снимая крышку со склянки и размешивая ее содержимое деревянной палочкой. В нем было что-то особенное… нечто такое, что я подметил у Монгера, только еще выразительнее. Натура священника. В безбожнике. Словно его неверие давало ему некую внутреннюю основу, на которую он мог опереться, как другие опирались на веру в Бога и церковь.

– Вы знаете, что она невиновна, – сказал я, вставая. – И если вы не верите, что ее возможно спасти молитвой и верой в справедливого Бога… что делать тогда?

Доктор поставил склянку на стол и подвинул ее ко мне.

– В составе тысячелистник с ромашкой. Разведите в холодной воде, пропитайте тряпицу и приложите к больному месту.

– Это мне?

– На лицо, – пояснил он. – Берите. Заплатите, если поможет.

– Благодарю.

Он отмахнулся рукой.

– И в будущий раз, – почти вежливо добавил он, – смотрите под ноги.

Только никакой бальзам не помог бы моей душе. Спускаясь по лестнице к выходу, я испытывал еще большее волнение, чем до прихода сюда.

Странно, что лицо Мэтью Борроу не выражало ни внутренних переживаний, ни направления его дум. И вместе с тем прежде я не встречал еще человека, чье лицо выражало бы столько зрелого понимания самого себя. Старик ни за что не стал бы докапываться до смысла своих собственных снов, и ничто не вдохновило бы его на вычисление размеров вселенной. Для такого человека, как он, сокровенное не значило ничего ровным счетом, ибо скрывать было нечего. И если он не боялся Бога, значит, ничего не боялся. Его внутреннему спокойствию можно было лишь позавидовать.

Однако ярость должнабыла овладеть им, когда наемники Файка схватили его дочь. Он самозабвенно ввязался в драку и был жестоко избит. Оставил ли он попытки увидеться с Нел? Должно быть, нет. Но, что бы старик ни замышлял, он не хотел посвящать меня в свои планы.

Да и, часом, не знал ли он, кто я такой? Чем занимаюсь?

Человек, дерзнувший познать мысли Всевышнего… как никто иной достоин презрения безбожника. Проходя мимо церкви Святого Бениния, я погрузился в смятение и отчаяние – сколь много иронии в том, что Мэтью Борроу жил напротив богоугодного заведения. Человек, что невзлюбил Бога и презирал дьявола. Имелась ли хоть чуточка правды в этом бурлящем котле убеждений?

Мысль эта настолько потрясла меня, что я побежал, и, свернув за угол, едва не столкнулся с худощавым человеком, шагавшим по склону от трактира «Джордж».

– Джон, где тебя черти носят? Что…

– Дадли… Ты нашел ее?

Я прислонился спиной к церковной ограде, чтобы перевести дух. Двое мальчишек в рваных одеждах подскочили с другой стороны стены и пустились бежать, подняв в воздух душок испражнений.

– Что у тебя с лицом? – спросил Дадли.

– Ерунда, – ответил я, подняв в руке склянку с бальзамом. – Доктор дал.

– Ее отец?

– Она не хочет говорить со мной, – сказал я. – Не желает даже видеть меня. И вообще никого. Как съездил в Батли? Говорил с той женщиной? Она пойдет на суд?

– Джон…

– Ты нашел ее?

– Идем, – сказал Дадли.

– Куда?

– К доктору. У меня к нему есть вопросы.

– Ради всего святого… – Я запрокинул голову к небу. Зеленоватые облака плыли с побережья, оглашаемые криками чаек, и я закричал: – Ты нашел ее?

Женщина с корзинкой яиц испуганно перебежала на другую сторону улицы. Дадли продолжил путь, и я быстро зашагал за ним.

– Объясни, что стряслось?

– Я говорил там с разными людьми… В частности, с тамошним кузнецом, которому я всучил денег за откровенность. И от которого узнал, что в Батли за последний год не рождалось никаких близнецов. Никаких. И, если на то пошло, не рождалось последние лет десять.

Я выбежал вперед и остановил его. Горькая желчь заструилась по моим жилам.

– И ты поверил слову одного человека?

– Послушай меня. За последний месяц у них вообще никто не родился. Включая внебрачных. Подтвердил приходский священник, который, к тому же, клянется, что на его памяти у них вообще ни разу не доставали младенца прямо из брюха. – Глаза Дадли горели гневом. – Что теперь? Не желаешь пойти потолковать с твоим чертовым лекарем?