Текст книги "Кости Авалона"

Автор книги: Фил Рикман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)

Глава 24
ГРИБНАЯ ПЫЛЬ

Мать Элеоноры Борроу была травницей. Долгие дни проводила она на клочке земли в два акра отвоеванной у моря суши, где мирно растила зелень и овощи – морковь, репчатый и зеленый лук, бобы и капусту, – чтобы продать их на рынке в Гластонбери.

А также лечебные травы. В доме своего мужа, у церкви Святого Бениния, имелась маленькая каморка, где собранные травы сушили, а затем измельчали в порошок. Мать Нел, скромная женщина, предпочитала, чтобы слава за бальзамы, мази и снадобья для зараженных ран и больных животов доставалась мужу.

– Я познакомился с ней больше двадцати лет назад, – рассказывал Монгер, – когда был еще монахом в аббатстве. В то время она работала у аббата на кухне. Это было еще до того, как она привлекла внимание нового врача и научилась применять и выращивать лекарственные травы… И потом стала дружить с аббатом.

После разгрома аббатства она продолжала заниматься лечебными растениями, хотя и не так открыто. Одна женщина, кухарка из аббатства, иногда помогала ей. Затем, при юном короле Эдуарде, в годы протектората [15]15
  Т.е. в 1547–1549 годах, когда лордом-протектором при малолетнем короле Англии Эдуарде VI состоял Эдуард Сеймур, 1-й герцог Сомерсет.


[Закрыть], когда общество было терпимее, она получила свободу действий и смогла экспериментировать в тех областях медицины, с которыми редко имеют дело целители тела.

– Не все болезни телесны, – объяснил Монгер.

Кузнец рассказал мне об одном человеке, небедном торговце шерстью, который после гибели жены и дочери во время пожара, случившегося в их доме, разуверился в Боге и до того отчаялся, что едва не наложил на себя руки.

– Жуткие головные боли изводили его, – продолжал Монгер. – И надо сказать, что они вовсе не следствие попыток утопить горе в вине. Это нечто вроде агонии, какая возникает внезапно, вместе со вспышками света в глазах, и даже самое темное помещение не дает облегчения.

– Я слышал о ней.

За стеной, в пивной зале, раздавался звон кружек и грубоватый смех Ковдрея.

– Кейт дала купцу какой-то порошок из грибов, – сказал Монгер. – Его надо размешивать в большом количестве воды. Результат поразил всех. Словно божье деяние. Точно какая-то мистика.

В одно прекрасное утро Монгер встретил того купца на вершине похожего на рыбу холма, за восточной окраиной города. Теперь это был другой человек. Он стоял на вершине, вознеся руки к небу, и воспевал красоту мироздания. Говорил, что никогда прежде не видел подобных красок. Позже, в тот же день, купец исповедался Монгеру в трактире «Джордж», в той же комнате, где теперь сидели и мы, и признался, что его душу излечила не молитва и не вера в Святое Писание, но Кейт Борроу и ее грибной порошок.

– Порошок не только снял головные боли, но позволил ему увидеть мир в более ярких красках. – В голосе кузнеца вдруг зазвучало уныние. – Небеса на земле.

Я внимательно слушал его. Ведь то же самое говорили о грибах, которые собирал для меня Джек Симм. Я утайкой готовил из них отвар, который затем распивал вечерами в своей библиотеке, среди книг, в окружении мудрости столетий. Правда, в моем случае я никогда не достигал иного результата, кроме головокружения и легкой головной боли.

– Вероятно, такое зелье пользовалось особым спросом, – осторожно заметил я.

– Но, к несчастью, – ответил Монгер, – имелся – всегда есть – определенный риск. Действие напитка… было непредсказуемо. И, вместо ощущений восторга, частенько случались такие видения, какие не приснятся даже в самом кошмарном сне. Понимаете? Рай или ад. Что выпадет.

Эликсир счастья или кошмара. Я слышал разные толки о нем в Нидерландах год или пару лет назад, хотя тогда его, кажется, называли эликсиром жизни – никогда не знаешь, чему верить.

– И поскольку предугадать действие напитка невозможно, – продолжал Монгер, – Кейт Борроу давала его лишь в крайнем случае. Например, против жуткой головной боли, или если имелись основания предполагать, что кто-нибудь настолько несчастен и убит горем, что готов отправиться в лес, прихватив с собой кусок крепкой веревки.

– Помимо того торговца шерстью, кому еще?..

– Кейт испытывала воздействие зелья на себе. Только с осторожностью, в малых количествах. Мэтью тоже однажды попробовал отвар – говорит, всего один раз. Они следили за тем, чтобы тот, кто принимал зелье, никогда не оставался один, иначе можно причинить вред самому себе.

– Каким образом?

– Об этом чуть позже.

– Значит, эти… – Я вспомнил слова Сесила. – Эти видения…

– Я… – Монгер заколебался. – Я слышал, что действие зелья зависит то того, где его принимаешь. И думаю, кроме того, зависит от настроения человека в момент приема.

Я ждал продолжения. В комнате сильно стемнело, и я больше не мог разглядеть лица кузнеца, не говоря уже о том, чтобы прочесть его чувства.

– Джоан Тирр, – сказал он. – Прознав о порошке видений, Джоан загорелась желанием испытать его действие. И таким вот глупым, невинным образом она послужила причиной падения Кейт Борроу.

Джоан Тирр сама была травницей, хотя едва ли водила знакомство с Кейт в те времена, когда проживала в Тонтоне, сильно рискуя жизнью из-за своих связей с миром эльфов и фей. Похоже, с помощью эльфов Джоан сообщала людям о сглазе и предлагала им помощь.

Я слышал об этой сомнительной практике, рассчитанной на несчастных и отчаявшихся, и понимал, что она рано или поздно привлечет внимание церкви и будет прекращена.

Я ошибся. Представ перед церковным судом, Джоан созналась во всем и поклялась служить Богу… замышляя при этом вернуться к прежнему занятию где-нибудь в другом месте, как только шум поутихнет. Однако эльфы непросто забывают предательство и – во всяком случае, со слов самой Джоан, – больше не станут доверять ей.

Эльфы не вернули ей зрение, и Джоан так и осталась почти слепой. Тогда-то она и решилась покинуть Тонтон и податься в Гластонбери, где, как она слышала, преобладало более терпимое отношение к мистике.

– Она видела холм Святого Михаила, – сказал Монгер. – Издали, в вечерних сумерках, он кажется волшебным. И она слышала предания о том, что король эльфов, Гвин-ап-Нудд, все еще обитает в своих чертогах, скрытых внутри холма.

Полагая, что Гвин, возможно, отзовется на ее отчаянные мольбы, Джоан отправилась в Гластонбери, пристав к ватаге путников на случай, если ей понадобится защита. В лесочке у подножия холма Святого Михаила она устроила себе шалаш из молодых деревьев и тростника. Шло лето, и Джоан провела там несколько недель в постоянных молитвах о том, чтобы эльфы забрали ее в королевский зал.

– Значит, связи Джоан с эльфами, – предположил я, – не были только…

– Плодом ее воображения? – договорил за меня Монгер. – Многие считают ее сумасшедшей, но…

Недели сменяли друг друга. Настала осень. Джоан продрогла до костей от промозглого ветра и холодных, темных ночей. Однажды Джо Монгер нашел несчастную женщину в ее шалаше, изнуренную и полуголодную. Кузнец отвел ее в город, передал заботам доктора Борроу, и тот устроил ей постель в передней своего лазарета, где время от времени оставлял больных для лечения. Когда Джоан поправилась, доктор пристроил ее горничной к одной престарелой даме, разделявшей ее увлечение волшебством.

Однако Джоан по-прежнему пребывала в тяжелом унынии, у нее ухудшалось зрение. Узнав об исцелении приятеля Монгера, торговца шерстью, Джоан вернулась в отчаянии к Кейт Борроу и принялась упрашивать ее раскрыть состав порошка из трав, который открывал путь в райские кущи, с их небесами цвета зеленых яблок и лесами, синими, как далекое море. Или, как это представлялось ей самой…

– В страну эльфов? – догадался я.

– Кейт Борроу, разумеется, отказала, считая Джоан душевнобольной и боясь, что она может нанести себе тяжелый вред. Но Джоан не оставляла ее в покое. Она хотела в последний раз подняться на холм Святого Михаила и там принять порошок видений. Перед развалинами церкви.

– Отважная женщина.

– Одержимая, – поправил Монгер. – К тому времени она совсем перестала принимать пищу. Несколько недель морила себя голодом. Если думаете, что сейчас она худая… Боже мой. Одежда висела на ней, выпадали волосы. Она ждала встречи со смертью. В конце концов Кейт согласилась. При условии, что они с Мэтью пойдут вместе с ней на холм и останутся там, пока Джоан будет принимать зелье. Мэтью, конечно, сопротивлялся до самого конца, боялся, что Джоан Тирр начнет визжать и бесноваться в беспомощном возбуждении на вершине, быть может, самого приметного холма во всем Сомерсете. Потом, наконец, согласился на условии, что это произойдет в канун Дня всех святых.

Я плотнее прижался к спинке скамьи.

– Вот именно, – заметил Монгер. – Однако Мэтью… Вам следует знать, что Мэтью ходит в церковь не чаще, чем требуется, чтобы избежать наказания, и всегда только рад случаю уйти с середины службы, когда какому-нибудь больному понадобится его помощь. Думаю, его наука имеет более узкие рамки.

– Хотите сказать, что он не верит в Бога?

– По-моему, он ни во что не верит… и ничего не боится. Мэтью боится только людей – в отличие от большинства тех, кто живет здесь, как вы понимаете. В канун Дня всех святых город зажигает огни, накрепко запирает двери и до утра отворачивается от холма Святого Михаила.

– Дьявольского холма.

– Наверное, это единственная ночь, когда они могли быть уверены, что никто не потревожит их там. А если кто-то и окажется на холме… – Мне показалось, что на лице Монгера появилась горькая улыбка. – То кем бы ни был тот сумасшедший, он будет слишком погружен в собственное безумие, чтобы обратить внимание на Джоан Тирр.

– Или надеялись на то, что Джоан, в канун Дня всех святых, сама побоится идти на такой риск и…

– Именно так, – согласился Монгер. – Мэтью говорил, что если Джоан откажется теперь, то всему этому хотя бы будет положен долгожданный конец.

Я ждал, когда Монгер расскажет мне о том, чем все закончилось, но кузнец ограничился только тем, что Джоан не отказалась от своего намерения и, в итоге, в канун Дня всех святых они втроем отправились на дьявольский холм.

Атмосфера на вершине дьявольского холма мне самому показалась довольно необычной, и потому я счел, что Джоан Тирр была либо очень смелой женщиной, либо сумасшедшей, либо была сильно уверена в близости иной сферы существования. И ее благосклонности к ней.

– Мне лишь известно, – продолжил Монгер, – что Джоан заявила, будто, начиная со следующего дня, ее зрение – по крайней мере, в зрячем глазу, – мало-помалу стало улучшаться. – Кузнец пожал плечами. – Хотя мы знаем об этом только с ее собственных слов.

– Вы не говорили об этом с супругами Борроу?

– Ни Кейт, ни Мэтью Борроу долгое время никому ничего не рассказывали об этом. Мэтью, понятное дело, не покидала уверенность в том, что все увиденное Джоан являлось только игрой ее разума. Самое ужасное, дорогой доктор Джон… хуже всего не то, что видели они, а то, что видели их самих. Всех троих. Как они поднимались на холм в самую жуткую ночь, когда смерть покидает могилу.

– Кто же их видел?

– Один крестьянин-арендатор, Дик Моулдер. В ту ночь он искал заблудившуюся овцу и заявил, будто заметил, как они поднимались на дьявольский холм со свечами в руках, а затем он видел, как они собрались у церковных руин. Сказал, будто они плясали и пели, обращаясь к луне.

Я почувствовал сомнение в интонации кузнеца.

– Полагаете, что он вовсе не видел их?

– Думаю, кто-товидел их там или слышал. Но я знаю Моулдера: он набожный человек и с наступлением темноты не подойдет к холму ближе чем на милю. Гораздо вероятнее, что их могли увидеть из поместья Медвел. Однако это слишком явно бросает тень на Файка, потому Моулдеру приказали – либо заплатили, – чтобы он сказал, будто видел их. Так все и началось. Новая беда произошла несколько недель спустя, как раз тогда, когда собирали дополнительные свидетельства, чтобы поддержать более серьезное обвинение.

И оно появилось. Все завершилось страшной трагедией.

Разболтала ли Джоан Тирр по всему городу о том, что снадобье Кейт улучшило ее зрение через некое внутреннее видение, Монгер не знал. Точно ему было известно лишь то, что через неделю к доктору Борроу обратился заезжий купец и предложил приличные деньги за небольшую меру порошка видений, сулившего показать небеса. Мэтью отправил торговца ни с чем, но, вероятно, тот вернулся и пробрался в их дом, когда Мэтью занимался больным, а Кейт трудилась в саду. Через два дня зелье появилось на рынке в Сомертоне – городке в нескольких милях отсюда.

Версия кузнеца показалась мне необоснованной, ибо вор не знал, какой именно порошок обладал волшебными свойствами…

– Он взял все, что смог унести в мешке, и распродал – люди покупают задешево все что угодно, тем более если им говорят, что товар заграничный. Одного покупателя, повидавшего райскую жизнь, хватило бы для того, чтобы подхлестнуть спрос на товар.

Однако все вышло не совсем так, как ожидал вор.

– Кейт неоднократно говорила мне, что самое главное – количество принимаемого снадобья, то есть порошка из грибов и всего прочего, что с ним смешано. И количество это… – Монгер поднял руку и почти сомкнул большой и указательный пальцы – очень, очень маленькое.

Кузнец рассказал, что пузырек снадобья купил шестнадцатилетний сын одного крупного землевладельца. Вечером того же дня юноша ушел на гулянку со своими друзьями. И больше не вернулся домой.

– Ребята покинули своего товарища в страхе перед его поведением, – рассказывал Монгер. – Они заявляли, что тело юноши извивалось в конвульсиях… словно в танце. Он кричал, будто черти щиплют его, а руки и ноги горят огнем.

Должно быть, я вздрогнул – Монгер как-то странно взглянул на меня.

– Его тело обнаружили только через неделю, оно запуталось в кустах под мостом. Юноша бросился в реку, чтобы погасить пламя в руках и ногах.

Кузнец рассказал, что торговец бежал из Сомертона, но вскоре беглеца изловили. По предположению Монгера, в обмен на жизнь купец сознался в краже травяной смеси, изготовленной Кейт Борроу.

– И было установлено, что несчастье случилось вследствие приема порошка видений?

Мне показалось, что я уже слышал о чем-то подобном, когда жил во Франции.

– Хотя никто больше не умер таким же образом, юноша не был единственным, кто жаловался на жар в руках и ногах, на видения ангелов и чудовищ, являвшихся под неземным небом. Пузырьки со снадобьем Кейт Борроу купили еще несколько человек. А потом, когда готовилось заседание суда, пришло известие о смерти младенцев.

– Что?

– Новорожденных, чьи матери, как выяснилось, принимали зелье, чтобы облегчить страдания, которые случаются иногда при родах. Люди кричали, что гнев божий поразил их.

В тот же день Кейт Борроу взяли под стражу, обвинили в колдовстве. Потом состоялась казнь.

– Повесили за то, что она готовила смеси из трав?

– За убийство.

– Да любой мало-мальски знающий законник расстроил бы подобное обвинение.

– В Лондоне – возможно…

Голос кузнеца оборвался от горьких воспоминаний. На улице сгустились сумерки, и окно нашей комнаты потемнело. В камине догорал красный огонь.

Да и в Лондоне… Я вспомнил свое заточение. Вспомнил, как благодаря знаниям законов сумел опровергнуть так называемые доказательства, в которых клялся глава рождественских увеселений.

И, тем не менее, мое положение оставалось опасным и меня отправили бы на костер, если бы епископ Боннер не проявил ко мне интерес.

– Полагаю, – сказал я, – Файк не мог судить ее на суде четвертных сессий… или у вас тут не так?

– Не так. У нас все не так. Но закон везде один. Преступление, за которое полагается смертная казнь, может разбирать только выездной суд присяжных.

– В Уэлсе?

– Суд закончился быстро, – сказал Монгер. – Нашелся новый свидетель, которого никто не видел ни прежде, ни после судебного заседания. Однако он заявил, будто видел, как миссис Борроу носила ведрами сырую землю со свежих могил. Чтобы разбросать ее по своему огороду. Это было в самые мрачные дни правления королевы Марии. Все жили в страхе и суеверии. И когда, наконец, Дик Моулдер предстал перед судом, чтобы свидетельствовать о том, как в канун Дня всех святых трое поднимались со свечами в руках на холм, он признался, что миссис Борроу часто собирала травы на его земле.

Дальнейший ход событий был неожиданным. Монгер говорил с надрывом, и я заметил, что обычно безмятежное лицо кузнеца скорчилось от боли при воспоминаниях о Кейт Борроу. Перед судом она заявила, что Моулдер ошибается, поскольку в ту ночь она была на холме одна.

Монгер только предположил, что она сказала так для того, чтобы спасти жизнь мужа. И Джоан Тирр, однажды уже представшей перед церковным судом.

Гробовое молчание прервал Дик Моулдер. Размахивая руками, он закричал: «Если она была там одна, значит, ее спутниками были духи!»

– И в тот же миг, – продолжал Монгер, – дверь судебного зала открыло порывом ветра, и та хлопнула. Холод ворвался в зал, какая-то женщина закричала… всего этого оказалось бы достаточно, чтобы осудить самого папу римского.

– А как насчет смерти юноши? – спросил я. – Неужели она признала себя виновной?

– Нет. Кейт просто больше ничего не сказала. Отказалась отвечать на дальнейшие вопросы суда и только стояла там, бледнея. Она стала белой, как привидение, будто уже отходила в иной мир. Помню, как отчаялся Мэтью, пытаясь поймать ее взгляд, но Кейт так и не посмотрела в его сторону. Он больше не увидит ее глаз. Никогда не увидит. Это самое страшное.

– Не хотела впутывать его в это дело?

– Будто хотела сказать: «Все кончено и ничего не исправишь. Возвращайся к работе. Забудь меня».

– А что Элеонора? Она была?..

– Ее не было на суде. Ей велели, в интересах ее матери, держать Джоан Тирр подальше от посторонних ушей.

На другой день Мэтью Борроу во главе группы городских старейшин отправился в Медвел, к Файку, чтобы просить о спасении жизни жены. Файк, бывший монах, обещал сделать все возможное, и Мэтью вернулся с надеждой. Удерживая свою обезумевшую дочь, он заверил ее, что они найдут доказательства невиновности матери, добьются пересмотра вердикта, дойдут до королевы Марии…

Но на следующий день, на рассвете, Кейт Борроу без церемоний повесили в Веллсе. Файк милосердно заявил, что, по крайней мере, спас ведьму от сожжения. Затем великодушно позволил им забрать тело с условием, что его не похоронят на освященной земле.

Все это произошло немногим более года назад. Неудивительно, что Элеонора Борроу не терпела присутствия этого человека.

– Никто в городе не поверил в ее виновность, – сказал Монгер. – Скромная женщина щедрой души жила ради своего садика и тех знаний, которые можно получить с его помощью. Ради новых лекарств из растений, ради людей, которым она могла бы помочь.

– Но… Боже мой, зачем он это сделал? Почему Файк желал ее смерти?

– Думаю, причина в порошке видений. Ходили слухи, что однажды его сын принял порошок. Не знаю, что там произошло, но, должно быть, это напугало Файка. Порошок казался ему опасным… бесконтрольным. Быстрое свидание с Богом без всякой санкции церкви… Раз ей удалось создать такой порошок, что еще она могла сделать?

– Ее казнь должна была послужить примером, и потому…

– Не знаю, что происходит в голове этого человека.

– А что Элеонора?

– Незадолго до тех событий она вернулась из колледжа – двумя годами ранее отец отправил ее в Бат изучать медицину. Она всегда была жизнерадостным ребенком, много смеялась. Всегда было известно, о чем она думает. Потом… – Монгер опустил глаза. – Знаете, что самое скверное в этой истории? До разгона монастырей мировым судьей был сам аббат. Друг Кейт.

Я попытался заглянуть кузнецу в глаза, но их будто скрывали шоры.

– Вопреки своим чудесам, несмотря на атмосферу духовного мятежа, это несчастный город, – произнес кузнец. – Зачем вы здесь на самом деле, доктор Ди?

Глава 25
СДЕЛКА

Проводив Монгера через заднюю дверь, я постоял немного на краю двора. Остатки дня тонули в тяжелом узоре туч над звонницей церкви Святого Иоанна Крестителя. Небо было темнее обычного для этого часа: близилась буря. Вернувшись в трактир, я остановился во мраке заднего коридора, погруженный в мрачные думы.

Я размышлял о холодной жестокости Файка и ее жертвах. О докторе Мэтью Борроу и страданиях, с которыми ему приходилось жить, просыпаясь каждое утро с воспоминаниями о жене. О том, как стояла она в зале суда, отворачивая от него застывшее, бледное лицо.

Он никогда не увидит ее глаз. Никогда не увидит.

Страдания человека без веры. Никаких надежд на то, что их взгляды встретятся когда-нибудь снова на небесах. Но Борроу продолжал работать, сражаясь бессонными ночами за жизнь других людей, даже ценой собственного здоровья. Возможно, он вообще не задумывался над тем, что работа вгонит в могилу его самого.

Образ доктора, стоящего в дверях дома в переулке у церкви, не выходил из моей головы. Уязвимый, бледный человек во мраке крайней несправедливости: его дочери была уготована судьба ее матери – руками ее же убийцы.

В трактире «Джордж» теперь наступило молчание. Крестьяне поспешили вернуться домой до начала бури. Ковдрей, скорее всего, заперся с кухаркой на своей половине. И только одна Нел Борроу скиталась где-то далеко под грозовым небом.

Я поднялся по темной лестнице, на пару мгновений остановился перед дверью Дадли, прислушался и, ничего не услышав, вошел в его комнату.

Едва дверь закрылась за мной, я ощутил движение воздуха. В зеленоватом свете оконного переплета мелькнула рука, блеснув серебром длинного, тонкого клинка. Его острие застыло в футе от моего горла.

На короткий миг время для меня будто замерло в сверкающем ужасе. Пахнуло болезненным потом. Боевой клинок дрогнул, едва не коснувшись моей кожи на подбородке.

Затем шпага со звоном грохнулась на пол, и в кромешной темноте комнаты раздался глухой стук от падения тела на постель.

– Черт, Джон, мог бы и постучаться.

Я перевел дух.

– Думал, ты спишь.

Должно быть, он, даже с оружием в руке, испугался больше, чем я с острием клинка у груди. Телесная немощь была в новинку Роберту Дадли.

– Больше не могу спать. Дурные сны пожирают меня, как только я закрываю глаза. Голова как пушечное ядро.

– Ты что-нибудь ел?

– Немного бульона. Вкус – будто моча.

– Как горло?

– Лучше. Немного. Наверное. Не знаю. Ненавижу эту клетку, напоминает мне Тауэр. Ты не привел с собой свою докторшу?

– Нет. Она…

– Что?

– Неважно.

Конечно, сейчас это было важно. Важнее всего на свете.

– Надо зажечь свет, – сказал я.

У меня сводило желудок от голода – тайный разговор с кузнецом слишком затянулся. Подойдя на ощупь к окну, я отыскал там две свечи на подставках, спустился со свечами назад в зал, где мы сидели с Монгером, и зажег их от каминного огня. Вернувшись в комнату Дадли, поставил одну из них на окно, вторую – на столик возле постели.

– Я не глухой, Джон.

Он сидел прямо, прижавшись к высокой передней спинке кровати и подоткнув за спину сложенную вдвойне подушку. Шпага, убранная в ножны, лежала у него на коленях.

– Значит, ты слышал, что убийца объявлен в розыск.

– Приспешник Сатаны?

– Робби, этот человек видит ведьм и колдунов под каждым…

– И он заблуждается?

Ответить на это было непросто. Я присел с краю постели и вгляделся в белесые испарения свечного пламени. Рассказал о Кейт Борроу, о том, что произошло с ней. Дадли подался вперед – исхудалое, в пятнах лицо, растрепанная борода. Он выглядел теперь старше своих лет. Простой человек, лишенный всяких изысков, притворства и положения.

– Он считает, что твоя докторша ведьма? Дурная наследственность? Разве это не достаточное основание?

– По правде говоря, он повесил ее мать вообще без каких-либо оснований.

– Хочешь сказать, то, что сделали с Мартином Литгоу, не достаточное основание? Его убийство похоже на случайную драку, на ограбление? Что с тобой? Налицо все признаки ритуального жертвоприношения. Ты сам все тщательно осмотрел.

– Да, но…

– Кровавая жертва, Джон, – это сделка… цена, которую платит волшебник, заклиная демона.

– Только в теории.

Да, я знал эту теорию, изучив в подробностях ритуалы, описанные в «Ключе Соломона» и магических книгах папы Гонория. Все заклинания предполагали принесение в жертву петухов и прочих домашних животных. Люди верили в то, что сила пролитой крови способна вызвать… не совсем тех ангелов, общения с которыми так жаждал я.

О, Гластонбери… думал ли я, что отыщу тут ответы на мой самый сокровенный вопрос? Возможно. Тогда я об этом не знал. Все казалось слишком сложным, запутанным. Скрытым от глаз.

Однако Дадли, собравшись наконец с мыслями, не отступал.

– Разве кое-кто не счел бы принесение доброго человека в жертву дьяволу или демону разрушения в некогда святом месте… очень святом месте… действенным для того, чтобы навлечь смерть?

Едва ли я мог отрицать, что ритуальная жертва, принесенная в Гластонберийском аббатстве, вполне могла считаться подходящей для этой цели. Я вспомнил о маге Грегори Виздоме, лекаре, которого нанял лорд Невилл, чтобы совершить убийство с далекого расстояния. Это убийство стало, пожалуй, самым известным случаем последних времен. И подобные злоупотребления магией происходили повсюду вокруг нас. Я вспомнил, как оплавилась свеча на губах Мартина Литгоу. Было ли это только игрой моего воспаленного воображения, или свече намеренно придали форму дьявольского холма?

– И предполагаемая жертва – сам Файк? В отмщение за жизнь ее матери? Не видно, чтобы это сработало.

Дадли неодобрительно фыркнул.

– Значит, не сработало. Или покане сработало… О, Боже, как бы мне не хотелось, чтобы убийцей оказалась женщина, лечившая меня от лихорадки! Единственное, чего я хочу… чтобы убийцу Мартина поскорее нашли – мне все равно, как это сделают, – и чтобы мы убрались из этого паршивого городишки.

– А как же кости Артура?

Дадли не ответил. Кто обвинил бы его, в таком состоянии и после всего, что случилось, в том, что он забыл о цели нашего путешествия?

– Скажи мне, что ты думаешь вот об этом? – спросил я, вынув из кармана письмо Бланш Перри и поднеся его к свече на окне.

Восточный край неба озарила вспышка белого света, и вскоре до нас докатились первые тихие раскаты грома.