Текст книги "Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП)"

Автор книги: Фил Крейг

Соавторы: Тим Клейтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Свой первый рейс «Колосс» совершил в нейтральный порт Эль-Ферроль. В море выяснилось, что состояние здоровья экипажа в целом хорошее. Одной из важнейших забот для флота были вспышки заболеваний, подчас приводившие к потере управления кораблем. Жалобы на венерические болезни причиняли Джоунзу немалые хлопоты: "значительная часть их была с вторичными симптомами и зачастую застарелыми". Он также излечил "свыше ста человек с легкими случаями… главным образом гонореи; они не требовали изолирования или освобождения от службы". Цинга была бичом для мореплавателей, но к 1803 году флот уже имел адекватное средство: лимоны в Средиземном море и лаймы в Вест-Индии – в тех случаях, когда ими можно было запастись. На «Колоссе» цинга "была обычным делом во время первого рейса, когда на борту не было достаточного количества лимонного сока, чтобы обеспечить всю команду – но с ней довольно легко справились, и в последних двух рейсах не было ни одного случая; лимонный сок регулярно входил в рацион питания всего экипажа".

Единственной серьезной проблемой, унесшей пять жизней и выведшей из строя 161 человека, была вспышка лихорадки: она была занесена на «Колосс» экипажем линейного корабля «Магнифисент», взятым на борт после того, как тот наскочил на ненанесенную на карту скалу и затонул. Джоунз посчитал причиной болезни сырую погоду и переполненные людьми нижние палубы, которые невозможно было проветривать из-за плохой погоды. Моряки с «Магнифисента», потеряв свою одежду и койки, вынуждены были спать прямо на палубе, и, по мысли доктора, они и заболели первыми. Однако с этим удалось справиться, и «Колосс» оставался в приличном состоянии в отношении гигиены и санитарии. К августу 1805 года кэптен Джеймс Моррис и его офицеры превратили этот малоподходящий сброд в прекрасную боевую единицу, достойную своего мощного корабля, которого Коллингвуд считал "превосходным моряком".

Корабль Чарльза Тайлера был одним из тех кораблей, которые испытывали трудности в получении и сохранении достаточно квалифицированной команды, даже с учетом того, что она была укомплектована в начале «Великой Вербовки». «Тоннант» был французским 84-пушечным кораблем, построенным в Тулоне из адриатического дуба и спущенным на воду в 1792 году. Он был захвачен в очень поврежденном состоянии в битве на Ниле. Его ремонт в плимутском доке завершился в 1802 году. Бригады мастеров, "работавшие даже в обеденные перерывы, чтобы ускорить введение его в строй", заменили медную обшивку подводной части корпуса. Только что назначенный командиром кэптен Эдвард Пеллью увидел "аккуратную корму, элегантно украшенную резьбой с вензелем G.R. и короной, расположенной в центре кормового планширя под средним фонарем; носовая фигура представляла собой бюст Юпитера, мечущего молнию; вся эта красота была превосходно выполнена мистером Диккинсоном и его сыном, старшим резчиком верфи".

Пеллью был известным капитаном, родом из Корнуолла, и командовал соединением фрегатов, взявшим множество ценных призов во время последней войны.  Он привел с собой костяк своих последователей, всегда плававших с ним, перемещаясь с корабля на корабль. Часть ценных специалистов осталась на «Тоннанте» и после того, как Пеллью покинул его. Трое из лейтенантов, бывших на борту «Тоннанта» в 1805 году, Бенджамин Клемент, Чарльз Беннетт и Уильям Миллетт, служили на корабле со времени введения его в строй. Морские пехотинцы из плимутской дивизии также находились на борту с марта 1803 года. Очень многие из экипажа были местными уроженцами и придавали кораблю характерный корнуольский колорит.

К концу апреля, получив некоторое пополнение, «Тоннант» перешел в Косанд-Бей. Там новые группы моряков, как насильно завербованных, так и добровольцев, были поставлены с блокшива, служившего распределителем – бывшего испанского корабля «Сальвадор-дель-Мундо». Группы соответствовали местностям, где были схвачены рекруты. Те, кто был рекрутирован вместе, и служили вместе. Из 272 английских моряков, место рождения которых было четко указано в списках личного состава «Тоннанта», пятьдесят девять были родом из Девона (большей частью из Плимута и плимутских доков) и пятьдесят два из Корнуолла. Двадцать девять прибыли с Ланкашира и девять с Камберленда, группами из Уайтхейвена и Ланкастера. Имелось также сорок четыре шотландца и тридцать три уэльсца.

Количество ирландцев среди экипажей британских судов при Трафальгаре было где-то между третью и четвертью всего состава, и их вклад в битву заслуживает освещения. Тайлер сам был одним из многих британских офицеров – уроженцев Ирландии, и вообще Ирландия дала немало умелых моряков. Но всё же большинство ирландцев при Трафальгаре были необученными добровольцами, которые предпочли флот деревенской бедности, политическим репрессиям – как следствием восстания 1798 года – и прозябанию в дублинских трущобах. На «Тоннанте» было 128 ирландцев, из которых только семнадцать имели квалификацию матроса 1 статьи.

Некоторые из тех, кого получил «Тоннант» в результате «Великой Вербовки» 1803 года, быстро становились ключевыми членами экипажа; таким был, например, 32-летний шотландец Джон Маккей из Каррона. Маккей был назначен квартирмейстером[11]11
  Квартирмейстер (quartermaster) – унтер-офицер, старшина рулевых.


[Закрыть], т. е. человеком, отвечающим за управление рулевым устройством. Но опытных квалифицированных матросов все же не доставало. К тому же завербованные моряки проявляли находчивость и решимость: взятые насильно, они покидали корабль при первой возможности. Дезертирство, особенно среди американцев, было поразительным. Каждый раз, когда корабль проходил неподалеку от берега, исчезали несколько человек. Четверо дезертировали в Плимуте, восемь в бухте Бетансос неподалеку от Эль-Ферроля, еще шесть по возвращению в Плимут. Велась постоянная борьба за удержание достаточного количества людей, знающих свое дело.

Сэр Эдвард Пеллью был вынужден искать себе моряков в открытом море, и проделывал это с жестокой эффективностью. 1 июня 1803 года он задержал торговое судно «Расдейл» из Гулля, и три человека из его экипажа, включая Джеймса Андерсона, добровольно согласились пойти на службу. Вне всякого сомнения, им был предложен выбор – получить пять фунтов премии за добровольное поступление на службу или в любом случае быть завербованными насильно. На следующий день был остановлен «Коромандель», возвращавшийся из Китая, и девять человек, в основном первоклассные моряки, также «добровольно» пошли на службу. Первого июля «Рековери» и «Рамбл», оба из Лондона, и испанское судно «Уолкер» лишились семи пар посредственных рук. 12 июля с приватира «Спекьюлейшн» взяли троих. 22 августа линейный корабль «Спенсер» великодушно поделился четырьмя превосходными моряками.

27 августа, после стычки с линейными кораблями «Дюге-Труэн» и «Герриер», Пеллью отбил у неприятеля торговое судно Ост-Индской компании «Лорд Нельсон» с призовой командой из сорока двух французов. Из команды торговца он взял двух американцев, шведа, норвежца и немца; двое из французских пленных также изъявили желание пойти волонтерами. В каждом рейсе продолжались постоянные попытки пополнить личный состав опытными моряками дальнего плавания. Наиболее предприимчивым уловом была четверка моряков – шотландец, двое французов и уроженец Кюрасао, которых убедили покинуть французский корвет, укрывавшийся в тогда нейтральном порту Эль-Ферроль.

В мае 1804 года командиром «Тоннанта» был назначен Уильям Джервис. При нем экипаж был относительно стабилен, но в январе 1805 года Джервис утонул, совершая визит к своему адмиралу. Его сменщик, Чарльз Тайлер, прибыл на борт со своим штурманом Эдвардом Соупером, лейтенантами Джоном Бедфордом, Джоном Салмоном и Фредериком Гофманом, а также с новым капитаном морской пехоты Артуром Боллом. Тайлер привел с собой старшину капитанского катера Томаса Фелпа и мичманов Томаса Бурна и Уильяма Перегрина из Уэльса.

К лету 1805 года экипаж «Тоннанта» состоял на 35% из унтер-офицеров и матросов 1 статьи, на 25% из матросов 2 статьи и на 40% из ландсменов и юнг. Многие из ландсменов со временем могли бы стать неплохими моряками, да и первые лейтенанты «Тоннанта», возможно, недооценивали их способностей, но, как бы то ни было, в составе экипажа имелось слишком много ландсменов и не вполне достаточно высококвалифицированных специалистов. В возрастном отношении экипаж был молод – почти все ландсмены были двадцати с небольшим лет. Средний возраст матросов 2 статьи равнялся двадцати шести, матросов 1 статьи – тридцати и унтер-офицеров тридцати трем годам. Шесть унтер-офицеров разменяли пятый десяток, а самому старшему из них было 55 лет.

От унтер-офицеров и их способности спаять опытных моряков в единую сыгранную команду зависело очень многое. Большинство первоклассных моряков на «Тоннанте» номинально были добровольцами, также часть рекрутов оказалась вполне надежной. Девять матросов 1 статьи, рекрутированных в Уайтхейвене 12 марта 1803 года, летом 1805 года все еще находились на борту «Тоннанта». К этому времени трое из них были назначены плутонговыми[12]12
  Плутонговый (quarter gunner) – младший артиллерийский унтер-офицер (старшина), отвечавший за повседневный уход за орудиями (один человек на каждые четыре орудия).


[Закрыть], один квартирмейстером, так что они вошли в состав судовой «элиты». Примечательно, что всего после двух лет службы на своих кораблях команды как «Колосса», так и «Тоннанта» притерлись друг к другу, и когда всерьез запахло порохом (для «Тоннанта» это было при появлении Вильнёва у Кадиса), они действовали с непревзойденным мастерством.

Глава 4
Памятник Латушу

За девять месяцев до прихода объединенного флота в Кадис Вильнёв стоял на вершине мыса Кап-Сепет, высоко возвышающейся на тулонской гаванью, и произносил надгробную речь в честь вице-адмирала Луи-Рене де Латуш-Тревиля:

Неустанное усердие, отвага, осторожность вкупе с неустрашимостью, любовь к славе и своей Отчизне – эти его качества мы будем всегда почитать, и сожалеть о его потере. Они также будут и целью наших стремлений. Моряки, эти качества никогда не перестанут быть моей заботой! Преемник Латуша обещает это вам; обещайте ему, что и он может надеяться на вашу верность и преданность.

Вильнёв обращался к собранию французских офицеров, которым Латуш давал надежду и уверенность и которые, в свою очередь, платили ему преданностью. Латуш был французским Нельсоном – или, по крайней мере, ближайшим соперником ему из тех, что Франция имела за последние десятилетия. «Я повидал немало офицеров за время службы, – писал Огюст Жикель, младший офицер „Энтрепида“, – но никогда не встречал настоящего лидера, подобного тому, которого мы потеряли, с такой стальной волей, способностью преображать людей и влиять на события». Его подчиненные решили поставить ему памятник, который будет вечно возвышаться над гаванью. Будь он жив, именно он готовился бы сейчас в Кадисе к битве с британцами.

Латуш содержал две семьи; его двоеженство даже увеличивало его харизму. Выдвинувшись во время войны за независимость американских колоний, он стал деятельным помощником герцога Орлеанского, бравировавшего своими демократическими взглядами брата казненного французского короля, что в 1793 году привело Латуша к изгнанию из рядов республиканского флота. После переворота 1799 года Наполеон вернул его в строй и дал командование объединенным флотом в Бресте. Здесь Латуш подружился с испанским адмиралом Гравиной и его офицерами; он ввел испанских советников в свой штаб, используя их опыт в защите портов от британского флота. В 1801 году эти самые испанцы помогли Латушу отразить нападение Нельсона на Булонь. Небольшая, но значимая победа шумно отмечалась во Франции. Наполеон, убежденный, что Латуш имеет необходимые способности и энергию, вручил ему командование в Тулоне и ключевую роль в планировании вторжения в Британию.

Находясь в Тулоне весной 1804 года, Латуш разъярил Нельсона своим утверждением, что он принудил к бегству небольшую британскую эскадру, находившуюся под командой самого знаменитого адмирала. "Вы бы видели письмо мсье Латуша о том, как он преследовал меня и я бежал, – с отвращением писал Нельсон. – Я храню это письмо; видит Бог, если он мне попадется, он его съест".

Такими всплесками бравады, как «победа» над Нельсоном, Латуш укреплял дух тех людей, которыми теперь командовал Вильнёв. В период командования Латуша его моряки впервые за много лет стали получать регулярное жалование. Он настоял на получении новой выходной формы, состоявшей из красного жилета, синих брюк и такой же куртки; он ввел вымпела различных цветов для кораблей, способствовавшие укреплению esprit de corps[13]13
  Esprit de corps – корпоративный дух; чувство локтя.


[Закрыть] экипажей. Красные помпоны, носимые членами экипажа его флагманского корабля «Буцентавр», постепенно стали непременным атрибутом форменной одежды всего французского флота.

Однако самоуважение немногого стоит без практических, профессиональных навыков. Латуш ввел состязательные артиллерийские учебные стрельбы, в качестве примера начав со своего «Буцентавра» и линейного корабля «Формидабль» младшего флагмана Пьера Дюмануара. Опытная команда «Формидабля» произвела семь залпов за 16 минут против буцентавровских пяти за 15 минут. Оба корабля показали по французским стандартам высокие, сравнимые с британскими, результаты, а вскоре Латуш улучшил показания своего собственного экипажа. Пехотинцы «Буцентавра» взяли верх над соперником по соревнованиям, достигнув скорострельности 30 мушкетных выстрелов за 15 минут каждым стрелком против 20-ти «Формидабля».

Постепенно Латуш приучал экипажи к действиям на море, посылая их ввязываться в мелкие стычки с кораблями британской блокады. Огюст Жикель вспоминал:

Мы стояли на большом рейде, и два наших корабля по очереди выделялись для несения дежурства у входа, готовые к отражению набегов англичан. Как только они приближались, привыкнув делать это безнаказанными, дежурные корабли вытравливали якорные канаты в воду; через восемь минут они были уже на ходу в погоне за неприятелем. Если забияки имели поддержку, другие наши корабли также снимались с якорей. В постоянных маневрах с последующими стычками тренировались и команды, и капитаны. Адмирал, расположившись на вершине мыса Кап-Сепет, господствующей над входом в Тулон, наблюдал за всем происходящим внутри и снаружи гавани, готовя достойных противников Нельсона.

Нельсон, который внимательно наблюдал за этими маневрами, подтверждал, что эскадра Латуша «была полностью укомплектована и, судя по производимым маневрам, неплохо обучена».

Затем, в августе 1804 года, Латуш неожиданно умер. Нельсон, горевший желанием сразиться с ним, чувствовал себя почти обманутым. "Латуш ускользнул от меня, – писал он. – Французские газеты сообщают, что он умер в результате перенапряжения, поднимаясь слишком часто на сигнальный пост на мысе Кап-Сепет для наблюдения за нами. Я всегда предрекал ему подобную смерть".

В декабре Вильнёв занял пост Латуша. Как и большинство людей тулонской эскадры, он был родом из Прованса и не собирался производить значительных изменений в системе Латуша. Но стиль его командования снижал моральный дух. "Он был заслуженным офицером, знающим и выдающимся в своем роде, но он не был тем человеком, на которого следовало бы взвалить столь тяжелую ношу, – писал Жикель. – Неуверенный и замкнутый по натуре, он не мог побороть в глазах флота памятную картину Нильской битвы, где его поведение осталось неоправданным для всех благородных людей". В битве на Ниле от Нельсона ожидали атаки на авангард под командованием Вильнёва, но вместо этого он ударил по арьергарду. Имея противный ветер, неуверенный в том, что лучше всего следовало бы сделать, Вильнёв не смог оказать поддержки своему главнокомандующему. Он сумел спасти два линейных корабля и два фрегата от гибели, но некоторые считали, что он показал недостаток не только усердия, но и мужества.

В то время как планы Наполеона по вторжению в Британию представлялись Латушу достойным славы вызовом, и он стремился вселить в людей ощущение возможности этой миссии, Вильнёв полагал, что флот ни в малейшей степени не способен претворить в жизнь столь амбициозный план. Так как его сомнения имели под собой достаточные основания, его явный пессимизм передался вскоре и его офицерам. Он попытался выйти в море почти сразу после вступления в командование, но, увидев, что мачты, изготовленные в Тулоне, не выдерживают сильных напоров ветра, а моряки с трудом справляются со штормовыми условиями, он написал морскому министру, своему старому другу Дени Декре, просьбу отложить операцию:

Мое самое горячее желание – чтобы император не решился предать любую эскадру опасностям этих событий, так как если он это сделает, то французский флаг будет серьезно скомпрометирован. В действительности, представляется крайне невероятной наша победа над противником равной силы, скорее, он побьет нас, даже если будет на треть слабее… ни при каких обстоятельствах я не намерен стать посмешищем всей Европы, вовлекаясь в подобное гибельное предприятие.

Насколько ему было известно, это было проповедью обращенному. Своим назначением в Тулон Вильнёв был обязан рекомендации Декре и должен был оказывать поддержку его взглядам. Сорокачетырехлетний Дени Декре был старше Вильнёва на два года. Он являлся свидетелем успехов и неудач французского флота, включая победу в Чезапикской бухте и поражение в битве при Ниле. Там он посчитал слишком опасным подставить свой фрегат под огонь крупных британских кораблей, оказывая поддержку попавшему в опасное положение флагманскому кораблю своего адмирала, и предпочел остаться в стороне от сражения. Они спаслись бегством вместе с Вильнёвом, и нашли убежище на Мальте. Будучи одаренным администратором, все же Декре не раз доказывал своими поступками, что ему важнее было остаться у власти, чем действовать в интересах флота. В частности, он избегал продвигать людей, могущих представлять какую-либо угрозу для него, и он пассивно отнесся к указанию императора составить список перспективных молодых офицеров.

Оба они – Вильнёв и Декре – искренне верили в то, что французскому флоту потребуется много времени, вложенных денег и практической учебы до того, как его можно будет выставить в качестве противника британскому флоту. Они чувствовали, что Латуш нарисовал Наполеону излишне оптимистическую картину шансов флота на успех, и их общая стратегия на 1805 год состояла в том, чтобы убедить императора в правильности их более осторожного подхода. Они намеревались сделать все возможное, чтобы, избегая прямого неповиновения, не допустить флот до решающего сражения и, в особенности, до самоубийственной попытки поддержки вторжения в Британию. Вильнёв писал пессимистические письма своему другу для того, чтобы Декре мог их использовать в попытке убедить императора отказаться от необдуманных действий, к которым тот склонялся.

Мнение, что в отношениях с Британией наилучшим выходом из ситуации было бы избежание столкновения флотов, всецело разделялось теми испанскими капитанами, к которым принадлежал и Дионисио Алькала Галиано. В июне 1805 года он вывел в море два корабля для тренировки неопытных экипажей. Они целую вечность готовились к выходу и, к разочарованию Галиано, делали ужасные ошибки, маневрируя при выходе из гавани; и все это на глазах у публики, наблюдавшей их из города, и британских фрегатов, следивших за ними с моря. Галиано доложил вице-адмиралу Игнасио де Алава, командующему флотом в Кадисе в отсутствие Гравины, что текущее состояние подготовки экипажа делало его корабль посмешищем, а команда, прежде чем сможет выходить из гавани, нуждалась в обучении элементарной морской практике. Единственным обнадеживающим признаком было желание сражаться. Антонио Галиано писал, что его отец был так возмущен, что собирался подать в отставку немедля после заключения мира.

Хотя команды и были настроены воинственно, большинство испанских офицеров оценивали перспективы боевых столкновений весьма осторожно. Косме де Чуррука почитался испанцами еще в большей степени, чем его друг Дионисио Галиано. Чуррука был сорокатрехлетним баском, всего на год моложе Галиано. Во время осады Гибралтара (1779-1782) он отличился в оказании помощи командам плавучих батарей, подожженных британцами. Как и Галиано, он участвовал в картографических съемках Магелланова пролива. Затем, в 1792 году, он отбыл на Тринидад, где производил съемку приборами, специально для этой цели заказанными в Лондоне.

По своему возвращению в Испанию он работал над морским словарем (Diccionario de Marina) совместно с Антонио де Эсканьо и заменял того в период болезни на посту начальника штаба во время блокады Нельсоном Кадиса в 1797-1798 гг. Затем он командовал линейным кораблем «Конкистадор» в Бресте, где служил под началом Латуша. Во Франции он написал пособия по военно-морской организации и боевой подготовке, а также по кораблестроению.

Несмотря на свою славу, Чуррука не был богат: в течение многих лет он не получал жалованья и фактически жил в омраченной долгами бедности. Вместе с другими быстроходными кораблями Объединенного флота он появился в Кадисе 20 августа, обремененный беспокойными мыслями о своей молодой жене Долорес, оставленной в Эль-Ферроле с неоплаченными долгами. Его экипаж также давно не получал жалованья, и на следующий день после прихода взбунтовались морские пехотинцы, приписанные к его кораблю «Сан-Хуан-Непомусено». Чурруке удалось спасти зачинщиков от смертной казни, а две замешанные в бунте роты были расформированы и распределены на другие корабли. Чуду подобно, что при такой жалкой неспособности испанского правительства заботиться о своих людях этот мятеж был единственным.

Попытки Испании сохранить нейтралитет поставили ее в невыгодное положение, когда все-таки было принято решение вступить в войну. Корабли не были готовы, экипажи не собраны, деньги были выплачены Наполеону за право оставаться нейтральными, и в казне было пусто. Когда в апреле Вильнёв появился у Кадиса по пути в Вест-Индию, Гравина снарядил шесть более или менее мореходных кораблей, но из положенных по штату 2220 моряков недоставало 606. Вильнёв был удивлен тем, что Гравина вообще смог выйти в море. В период между мартом и сентябрем военно-морские власти Кадиса смогли вооружить двадцать девять кораблей, но их ресурсы в деньгах, материалах и особенно в людях подошли к концу.

Испания готовила неплохих офицеров, но рядовых моряков всегда не хватало. "Доны[14]14
  Испанцы.


[Закрыть] могут делать прекрасные корабли – однако они не могут делать моряков», комментировал как-то Нельсон, осматривая достопримечательности Кадиса. Испанский флот являлся искусственной конструкцией, у которой отсутствовало солидное основание в виде людского резерва. Этот резерв был бы возможен, если бы поощрялась торговля морем с Латинской Америкой. В 1783 году испанский торговый флот составлял лишь пятую часть французского и восьмую часть британского торговых флотов. Расширение торгового флота могло бы увеличить число моряков, однако в 1801 году Испания имела только 6000 человек, занятых на судах дальнего плавания. Этого количества могло быть достаточным, чтобы набрать экипажи на корабли, имевшиеся в то время в Кадисе, но только небольшая часть из них была в наличии. Эпидемия желтой лихорадки 1800 года унесла в Кадисе жизни 5810 мужчин и 1577 женщин, главным образом из морского сообщества, где она и зародилась. Вторая вспышка 1804 года послужила причиной дальнейших жертв в Кадисе, Малаге и Картахене.

Сражениям на море испанцы предпочли альтернативную стратегию: они были уверены в своих возможностях защитить главную базу в Кадисе от нападения британцев. Во время предыдущей блокады они изобрели впечатляющую систему оборонительной тактики, которую скопировали восхищенные французы. Атака Нельсона в 1797 году была отбита, и британцы не осмеливались вновь атаковать порты.

Ко времени прибытия Вильнёва Алава и губернатор Кадиса Франсиско Солано, маркиз де ла Солана, успели обновить и реорганизовать портовые укрепления. Солано был человеком с воинственными манерами и неукротимой энергией, довольно театрального вида, более похожим на французского солдата, нежели на испанского. И в самом деле, он сражался в рядах французской республиканской армии во второй половине 90-х годов в составе одного из полков – 67-го, прибывшего в Кадис вместе с Вильнёвом. Он оборудовал четыре аванпоста для канонерских лодок, два к северу от города у Санлукара и Роты, один в крошечной гавани на мысе Кадис между фортами, и один к югу в устье реки Санкти-Петри. Мощные береговые батареи, размещенные в стратегически важных местах, прикрывали якорные стоянки, входы в гавани и поддерживали действия канонерских лодок.

По прибытию в Кадис Объединенный флот начал свою реорганизацию. Пехота высадилась и разбила лагерь в дальнем углу бухты милях в шести от города "в исключительно здоровом месте с источником пресной воды", готовая к посадке на корабли в пределах двух часов. За исключением оставленных в городе больных, эти силы насчитывали 1400 человек из состава двух батальонов 16-го полка, около 1000 человек усиленного батальона 67-го полка, с отдельными подразделениями 1-го швейцарского и 6-го колониального полков. 67-й полк имел гордую традицию службы на море, ведя свою историю от созданного кардиналом Ришелье морского полка («La Marine»). Испанцы также имели полки, длительное время специализировавшиеся на морской службе; некоторые из них принимали участие в походе Великой Армады в 1588 году. Здесь были люди из кордовского, сорийского, африканского, бургосского и коронного полков.

Приобретение провизии и запасов для кораблей становилось большой проблемой. Снаряжение несколько ранее пятнадцати кораблей в рекордно короткий срок опустошило ресурсы Ла-Карраки – флотского арсенала на острове Исла-де-Леон поблизости от Кадиса. Провизии также недоставало, и выполнить требования Вильнёва о двухмесячном снабжении семнадцати тысяч человек было трудно выполнить. Но главной проблемой были деньги. У французского консула Ле-Роя их не было, а печальный опыт научил кадисских торговцев не принимать счета, выписанные на французское морское министерство. Что касалось испанского правительства, оно не имело «ни малейшего кредита». В результате даже продовольственный агент на Исла-де-Леон требовал оплаты наличными за поставку сухарей. К счастью, испанские корабли имели шестимесячный запас продовольствия и частично поделились с французами.

Первый обстоятельный доклад Вильнёва Декре из Кадиса был написан в его обычном мрачном стиле. Он принимал испанскую точку зрения, которая совпадала с его собственной хладнокровной оценкой перспектив совместных действий. В настоящее время, докладывал он, с башни Тавира наблюдаются одиннадцать британских кораблей поблизости Кадиса, а из Лиссабона доносят о двадцати трех кораблях, направляющихся на юг.

Наполеон в Булони терял терпение. Он отдал приказ адмиралу Оноре Гантому, командовавшему блокированной в Бресте эскадрой в составе двадцати трех линейных кораблей, быть готовым к немедленному выходу. Гантом вывел всю эскадру на внешний рейд. Семнадцать кораблей британской блокадной эскадры отреагировали атакой, завязалась короткая схватка с участием береговых батарей. Гантом отступил под прикрытие высоких мысов, явно желая не более Вильнёва пробиваться с боем к Булони. Пополудни того же дня, 22 августа, Наполеону доложили о выходе Вильнёва из Эль-Ферроля. Император достаточно скептически относился к возможному поведению этого робкого адмирала и послал в Кадис соответствующие распоряжения. Вильнёв должен был немедленно отправиться в Ла-Манш с тем количеством кораблей, которое ему удастся собрать. Декре протестовал и побуждал Наполеона отменить приказ на вторжение.

Но ему не требовалось напрасно тратить чернила: убедившись, что попытки Питта втянуть в войну Австрию и Россию принесли свои плоды, Наполеон уже строил новые планы. "Чем больше я размышляю над ситуацией в Европе, тем больше вижу необходимость принятия срочных действий, – писал он 23-го августа министру иностранных дел Талейрану. – Действительно, нечего ожидать от австрийских объяснений. Они будут отделываться вежливыми фразами, чтобы я ничего не предпринимал до весны… а в апреле я обнаружу сто тысяч русских в Польше, снабженных англичанами артиллерией, лошадьми, оборудованием и т.п., еще 15-20 тысяч англичан на Мальте и 15 тысяч русских на Корфу. Тогда я окажусь в критической ситуации. Мое решение принято".

25 августа он сообщил Талейрану, что, по крайней мере на время, отказывается от вторжения в Англию. Он привел свои резервные соединения в Булонь, а в это время его боевые батальоны маршировали на восток. Он начал прорабатывать маршруты, которыми его Grand Armée[15]15
  Grand Armée – Великая армия (фр.)


[Закрыть] пойдет маршем на Вену. Пока войска не двинулись, никто не подозревал, что прямая угроза британским берегам отложена, по крайней мере, на этот год. Война входила в новую фазу, в которой наполеоновская армия предпримет атаку на восток, имея флот, оперирующий в Средиземноморье. В конце концов, решение Вильнёва – укрыться в Кадисе – можно было обернуть в свою пользу.

Многим людям во Франции Наполеон представлялся посланцем богов: он как будто реализовывал начальные цели Революции, но без ее эксцессов. На флоте он разрешил службу опытным аристократическим офицерам, но и привел в действие реформы, позволявшие продвинуться талантливым людям из низов. Благодаря политическому экстремизму встречались и подонки, но масса талантливых и решительных офицеров была обязана своим выдвижением революции, а затем и новому императору.

Сам Латуш поддержал революцию, и его последующие заключение в тюрьму и увольнение из флота не стали причиной какого-нибудь предубеждения против талантливых выходцев из простонародья. И в старом королевском флоте он поощрял таких людей. Жан-Жак Люка, нынешний командир «Редутабля», был одним из первых, кого он наградил за отличие в боевых действиях. Несколько подобных офицеров Латуш собрал вокруг себя на флагманском корабле «Буцентавр», и Вильнёв охотно их унаследовал. В качестве адъютанта Латуш выбрал Матьё Приньи, обаятельного, интеллигентного офицера, бывшего до того командиром фрегата. Его флаг-капитан, Жан-Жак Маженди, трижды попадал в плен к британцам. Последний раз это случилось в 1801 году, когда фрегат «Африкан», где он был старшим офицером, вступил в кровопролитную схватку с фрегатом «Феба»; «Африкан» перевозил войска, и потери французов убитыми, ранеными и пленными составили три сотни душ, Маженди среди них. Старшим офицером на «Буцентавре» был капитан 2 ранга Жозеф-Габриэль Додиньон, сорока четырех лет, выходец из Бордо, как и Маженди, и на пять лет его старше. Перед войной он командовал своим собственным торговым судном, но с началом боевых действий его призвали на действительную службу и вынудили продать судно под расписку казначейства, ценность которой была сомнительна. Он проявил себя в различных миссиях в Санто-Доминго и в стычке с британцами в Тулоне. Этим летом он командовал флотилией малых плавсредств при атаке островка Дайамонд-Рок на Мартинике и до сих пор хромал, поймав левым коленом мушкетную пулю.