Текст книги "Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП)"

Автор книги: Фил Крейг

Соавторы: Тим Клейтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Вылазка Космао стала настоящим триумфом Объединенного флота. Они отбили два важных испанских корабля, но за ночь потеряли больше кораблей, чем приобрели за день. Трудно сказать, были бы дела у этих испанских кораблей лучше, если бы они не вышли в море, за исключением случая с «Райо», которым явно рисковали во второй раз скорее из соображений чести, чем прагматизма. Остальные были выброшены на мель в бухте, и это могло произойти в любом случае. С другой стороны, корабли, возможно, пережили бы шторм лучше, если бы все они, как «Принц Астурийский» и «Сан-Леандро», отошли вглубь залива. Но успех вылазки нельзя было измерить кораблями. Его истинное достижение заключалось в том, как оно подействовало на адмирала Коллингвуда, который понятия не имел, насколько малочисленны, насколько потрепаны и насколько непригодны к плаванию были оставшиеся вражеские корабли. Он был совершенно выбит из колеи смелостью врага и опасался, что в любой момент они могут снова выйти в море с большими силами, чтобы захватить обратно еще несколько своих кораблей.

Глава 20
Топить, сжигать, разрушать

В ночь с 23 на 24 октября показания барометра Менье в Королевской обсерватории к югу от Кадиса были одними из самых низких за всю историю наблюдений. Обсерватория дважды в день регистрировала давление, силу и направление ветра, а также облачность. Историк метеорологии Деннис Уилер проанализировал ее записи – наряду с судовыми журналами – и реконструировал погоду октября 1805 года.

Низкое давление, возникающее в Кадисском заливе, обычно быстро перемещается на север, но в конце октября 1805 года там образовался глубокий минимум, ставший тем, что синоптики называют «изолированной областью низкого давления». Эти условия приводят к сильным южным ветрам и обильным осадкам на юге Испании. Кратковременные дожди обычно длятся недолго. но некоторые из них сохраняются с полной интенсивностью в течение целой недели, как, например, Трафальгарский шторм.

Во время шторма на Кадис выпало вдвое больше осадков, чем в среднем за октябрь. С 22 по 25 октября шел непрерывный дождь, а сильные ливни продолжались еще четыре дня. Барометр обсерватории, измеряемый в парижских футах, упал на два дюйма ночью после сражения и еще на два дюйма в течение следующего утра. В среду и четверг он был более или менее стабильным, затем 25 октября упал еще на полтора дюйма, достигнув низшей точки своего падения в пятницу днем.

Ветер подстих 27 октября, но оставался сильным, а иногда и очень сильным до 30 октября. Уилер счел весьма вероятным, что в разгар шторма он достигал по современной шкале Бофорта 10 баллов («сильный шторм») и даже 11 баллов («жестокий шторм»). Термин «ураган», использованный Асмусом Классеном и британскими капитанами Генри Блэквудом и Эдвардом Кодрингтоном, в то время широко использовался для описания всех сильных ветров, а не только современных двенадцати баллов. Но это был ветер, который, несомненно, мог испугать и закаленных моряков. Чарльз Тайлер написал своей жене Маргарет о том, как "во вторник вечером налетел жестокий шторм и в течение четырех дней дул прямо на берег". Такая буря была бы страшна в любое время, но для кораблей в том состоянии, в котором большинство из них находилось к 23 октября, она была ужасна.

Эдвард Кодрингтон считал "этот ураган самым страшным из тех, которые я когда-либо видел". Он писал своему брату Уильяму, что "опасность потерпеть крушение на подветренном берегу", из-за которой корабли и фрегаты Космао прекратили преследовать его, "самым тревожным образом возросла из-за урагана, который налетел той ночью в самый критический момент и разнес все наши марселя на атомы". Ему с трудом верилось, что "возможно сорвать с рея фор-марсель после того, как он был плотно свернут и как следует закреплен; и около двух часов, пока мы дрейфовали к берегу в кромешной темноте, мы не могли отважиться поставить ни клочка парусины". На «Орионе» и на буксируемом им испанском корабле «Багама» с малочисленным экипажем люди вглядывались в темноту в попытках увидеть землю, которая, как они знали, должна была находиться в пределах нескольких миль, пытаясь различить рев прибоя за общим шумом шторма. В отчаянии команда «Ориона» приготовилась стать на якорь и срубить мачты.

Затем ветер стих настолько, что молодые марсовые смогли вскарабкаться по гудящим вантам и осторожно взобраться на раскачивающиеся реи для постановки зарифленных фока и грота. Когда они это сделали, Кодрингтон решил для спасения своего корабля принести в жертву людей на испанском призе, перерубив буксирный трос. Экипаж последнего неоднократно подавал сигналы бедствия, но Кодрингтон, ожесточив свое сердце, совершил поворот, воспользовавшись сменой направления ветра на западный, и стал отходить от берега. Объясняя два дня спустя Генри Бейнтану свои действия, он полагал, что «Багама» погибла, и ее судьба была на его совести.

Описывая события того дня своему брату Уильяму, Кодрингтон с иронией добавил, что, по его мнению,

тяжело и прискорбно быть вынужденным готовиться к водяной могиле и несколько часов питаться голой надеждой... после того, как так удачно избежал шансов на участие в деле. Не боевые действия, мой дорогой У., являются самой суровой частью нашей жизни, а необходимость бороться с внезапными сменами времен года, борьбой со стихией, опасностями подветренного берега и тому подобным, которые не дают никакой пищи для чести или славы, кроме внутреннего удовлетворения от выполнение долга, которое, как мы знаем, является самым важным, хотя и проходит незамеченным другими.

Призовая команда «Багамы» состояла из четвертого лейтенанта Джона Дугласа и четырех матросов с «Беллерофона», одним из которых был Джон Маркленд, тринадцати лет, совершавший свое первое плавание. Несколькими днями ранее покойный капитан Джон Кук писал, что Маркленд был «очень хорошим мальчиком, но слишком мягким и деликатным для столкновения со множеством неприятных обстоятельств, которым подвергается моряк». Теперь он мог попробовать на вкус и кое-что похуже. К этим пяти морякам и семи морским пехотинцам, которые были посланы охранять 548 военнопленных, Кодрингтон предусмотрительно добавил пятнадцать человек с «Темерера» и шестерых с «Фебы», которые уже подвергались подобному риску, поскольку перед этим входили в призовую команду на «Фугё». Это была не очень слаженная команда, но, в очередной раз, угроза неминуемой смерти породила дух действенного англо-испанского сотрудничества. По счастливой случайности или благодаря упорному труду британские и испанские моряки ухитрились разминуться с отмелями у Чипионы и продолжили дрейф на север. В то утро «Багама» потеряла два якоря у Трафальгара и еще два у Кадиса, так что они оказались в по-настоящему опасной ситуации. Но покойный Дионисио Алькала Галиано предусмотрительно припас в трюме сверхштатный пятый становой якорь. Каким-то образом они успели вовремя вытащить его на штатное место прежде, чем достигли бурунов в районе пляжа Аренас-Гордас. Каким-то чудом «Багама», за чью неминуемую гибель Эдвард Кодрингтон молча упрекал себя, пережила эту ночь.

До вылазки Космао «Темерер» буксировался «Сириусом», которого во время этой чрезвычайной ситуации срочно послали на север, распорядившись оставить поврежденный трехпалубник на произвол судьбы. "Мы были в постоянном опасении за свою жизнь, – писал капитан Элиаб Харви, – все паруса и реи были уничтожены, и не осталось ничего, кроме нижних мачт; баллер руля был почти оторван... а нижние мачты во многих местах прострелены насквозь". Однако они пережили ночь после вражеской вылазки. Утром появилась «Африка», "но ничего не было сказано до вечера, когда ее капитан сообщил мне, что адмирал Коллингвуд послал его сопровождать меня в порт. Я хотел, чтобы он оставался рядом, но добрый капитан Дигби счел нужным позаботиться о самом себе и ночью сбежал".

Недалеко от «Темерера» «Агамемнон» буксировал «Колосса». Джеймс Моррис думал, что его корабль может затонуть. Во второй половине дня, во время вражеской вылазки, он срубил грот-мачту, в результате чего общие потери составили "2 якоря, баркас, 2 катера, фок-мачта, грот-мачта и бизань-мачта со всеми парусами, реями и дельными вещами". Корабль ужасно болтало в бушующем море, поэтому он выбросил за борт карронады с полуюта, чтобы улучшить остойчивость. «Агамемнон» сэра Эдварда Берри и сам принимал тридцать шесть дюймов воды в час, и его люди изматывались на насосах, но он упрямо держал «Колосса» на буксире.

Ночь с 23 на 24 октября также выдалась тревожной для экипажей «Спартиата» и «Тоннанта». «Спартиат» в начале ночи, когда начался шторм, плотно зарифил марселя и опустил брам-стеньги и реи. Записи в его шканечном журнале гласили: "Штормовой ветер, пасмурная мглистая погода с сильными шквалами и дождем". В двадцать два часа буксирный трос на «Тоннант» лопнул. Спустя час оторвало кливер «Спартиата», и его унесло ветром, а вскоре после этого "фор-стень-стаксель разорвало на полоски".

Неуправляемый «Тоннант» сносило к берегу. У корабля было повреждено рулевое устройство, отсутствовала грот-стеньга, рангоут на других мачтах был сильно поврежден и в любой момент мог сломаться, кормовые окна (разбитые в ходе сражения) были закрыты наспех сколоченными деревянными щитами, в которых проделали два небольших отверстия для доступа света. "В таком состоянии мы пережили самый сильный шторм, в каком я когда-либо бывал, – писал Бенджамин Клемент. – Буксирный трос со «Спартиата» порвался, и, по правде говоря, я уже не надеялся, что мы избегнем крушения". Около дюжины унтер-офицеров «Тоннанта» имели опыт недавнего кораблекрушения, выжив в гибели «Магнифисента» у берегов Бретани 24 марта 1804 года. Тогда их спасли шлюпками с других судов флота. На этот раз они знали, что предоставлены самим себе. Но каким-то образом лейтенант Беннетт и его люди смогли удержать свой корабль подальше от берега, пока ветер не начал стихать.

Условия на оставшихся призах были поистине ужасающими. Корпуса большинства из них были сильно повреждены и давали течь. Вражескую команду невозможно было держать взаперти, потому что для работы насосов днем и ночью требовался каждый годный человек. Выполняя задачу по охране четырехсот невредимых испанцев и удержанию «Монарки» на плаву, приз-мастер лейтенант Эдвард Томас, мичман Генри Уокер и восемь матросов с «Беллерофона» во вторник были усилены мичманом и десятью морпехами с «Фебы», десятью матросами с «Принца», мичманом и одиннадцатью матросами с «Ахилла» и мичманом и одиннадцатью матросами с «Дредноута». Но вскоре эта разношерстная команда из пятидесяти трех человек совершила налет на испанские запасы алкоголя и с тех пор находилась «в постоянном состоянии алкогольного опьянения».

Вероятно, так и должно было быть. В ту ночь из-за сильной качки корабль потерял бизань– и грот-мачту, и им пришлось выбросить за борт два якоря, несколько пушек вместе с ядрами и часть балласта, чтобы облегчить судно. У них почти наверняка не было времени выбросить за борт сотню или около того трупов. Уокер был спокоен во время битвы, "но на призе, будучи в опасности и имея время поразмыслить о приближении смерти – либо из-за восстания испанцев против нашей малой горстки, либо из-за того, что казалось неизбежным из-за жестокости шторма, – я определенно страшился". В ночь на среду, 23 октября, совершенно обессиленный, девятнадцатилетний уроженец Манчестера сдался:

Когда уровень воды в трюме за десять минут поднялся на три фута, когда почти все наши люди валялись пьяными на палубе, когда испанцы, совершенно измотанные усталостью, больше не хотели работать на единственном оставшемся исправном насосе; когда я увидел страх смерти, так сильно выраженный на лицах окружающих – я завернулся в «Юнион-Джек» и ненадолго прилег на палубу, спокойно ожидая приближения смерти.

Он вышел из этого оцепенения в полночь после внезапного совместного решения английских и испанских офицеров о том, что их единственный шанс на спасение состоит в том, чтобы добраться до Кадиса или, в случае неудачи, выброситься на какой-нибудь песчаный пляж. Эта решимость придала новую энергию обоим экипажам, «и после огромных усилий со стороны британских и испанских офицеров, которые объединились для взаимного сохранения своих жизней, мы развернулись по ветру, полные решимости направиться к берегу».

Они пережили ночь. На рассвете в четверг, 24 октября, ветер подстих, и видимость улучшилась. Насос, наконец, выиграл битву с водой, и, хотя их пронесло мимо Кадиса, им удалось направить судно к песчаному пляжу к северу от Санлукара. И тут, имея под ветром Чипиону, они увидели нечто неожиданное: трехпалубный корабль без мачт, на котором развевались испанские флаги. Испанская команда воодушевилась и приветствовала их громкими криками. Но это продолжалось недолго. Внезапно из-за завесы дождя появились быстро идущие британские корабли «Левиафан» и «Донегал». Они приблизились к трехпалубнику, и после того, как каждый из них произвел по одному выстрелу, испанский корабль сдался, не открывая ответного огня. Его орудия были почти полностью заблокированы упавшими обломками. «Донегал» остался у трехпалубного корабля, которым оказался «Райо», в то время как «Левиафан» отдал якорь недалеко от «Монарки», а затем спустил шлюпки, чтобы завезти буксирный трос.

Возможно, именно вид «Монарки», идущей под парусами к берегу, заставил Коллингвуда принять решение о том, как поступить с призами. Он был контр-адмиралом в течение шести лет и вице-адмиралом более одного. Он был подчиненным Корнуоллиса в суровую погоду у берегов Бретани и командовал небольшой эскадрой у Кадиса, но никогда не сталкивался с ситуацией, даже отдаленно похожей на эту. У него был огромный флот, половина которого состояла из поврежденных в боях кораблей, содержавших почти столько же пленных врагов, сколько здоровых британских моряков.

Его первое решение не становиться на якорь, вероятно, было принято из гордости моряка и, возможно, под влиянием ревности к Нельсону. Как оказалось, это, безусловно, было ошибкой, и большинство последующих проблем и неразберихи проистекали из нее: немореходное состояние многих судов можно было бы исправить, а призы могли быть лучше сохранены. Учитывая обстоятельства, некоторые из них все же могли бы сбежать, но выбранный Коллингвудом курс действий облегчил им задачу. «Командование и контроль» исчезли во время шторма, и ни Коллингвуд, ни кто-либо другой не знали, что происходит. Сколько всего было призов? Скольким удалось сбежать? Сколько кораблей все еще мог выставить против него враг?

После полудня капитан Уильям Резерфорд доложил ему, что «Редутабль» затонул накануне вечером, а Коллингвуд уже знал, что «Санта-Анна» и «Нептуно» смогли ускользнуть. «Санта-Анна» была добычей корабля Коллингвуда, и ее потеря сильно его раздражала. В своем отчете, датированном следующим днем, он утешал себя мыслью, что, поскольку он полностью пробил ей борт, она, несомненно, затонула и что адмирал Алава погиб. Он был неправ по обоим пунктам.

Призы уносило ветром на север, в сторону Кадиса, и исправные британские корабли были вынуждены последовать за ними. Те, у кого было достаточно простора – они были довольно далеко в море, – все еще могли последовать совету, изложенному в меморандуме Бейнтана относительно юго-западного шторма, и направиться на север, в Уэльву. Но для многих судов проблема сейчас, при сильном юго-западном ветре, заключалась в том, что значительный дрейф под ветер не мог позволить им миновать отмели в двух с половиной милях от мыса Пунта-дель-Перро близ Чипионы. Автор меморандума Бейнтана утверждал, что они были "ложно представлены как очень опасные", тогда как на самом деле они были совсем не такими опасными, как те, что находились южнее. Но они по–прежнему представляли собой препятствие – вероятно, непреодолимое при таком ветре – для любого продвижения на север кораблей, которым приходилось проходить очень близко к берегу.

Таким образом, Коллингвуд мог отправиться на север, только бросив несколько кораблей. Он не мог идти на юг из-за сильного встречного ветра. Так что он застрял, находясь всего в двадцати милях от Кадиса, а большинство его кораблей находилось в пределах видимости кадисской сторожевой башни. Пока продолжался шторм, у него не было другого выбора, как встать на якорь или штормовать под парусами.

Такое затруднительное положение его сильно тревожило. Получив так много в сражении, можно было теперь все потерять из-за гнева стихий. Только во время коротких промежутков между шквалами юго-западного шторма можно было  что-либо разглядеть, но к этому времени корабли настолько разбросало, что трудно было понять смысл того, что он видел.

Измученный разум Коллингвуда, должно быть, был полон сомнений и страхов, а не суровой реальности. Французы и испанцы удивили его, атаковав тогда, когда они должны были быть разгромлены. Он не мог знать, что они так сильно пострадали за ночь, что уже не могли вновь атаковать. Но даже без той вылазки из Кадиса призам, чтобы сбежать, не пришлось бы далеко идти – для этого ветру нужно было лишь немного сдвинуться к западу. Вечером 23 октября Коллингвуд приказал капитанам Бейнтану («Левиафан») и Маккею («Скаут») занять позицию поближе к Кадису и вести наблюдение.

Он провел беспокойную, одинокую ночь. Он хотел бы посоветоваться с Джеймсом Клавеллом, но его доверенный лейтенант находился в бессознательном состоянии на «Ройал-Суверене». К утру он принял решение и в восемь десять подал общий сигнал, приказывая всем кораблям подготовиться к эвакуации с призов, и затем к их уничтожению. Первый приказ был предварительным, и Бейнтан, похоже, поставил его под сомнение в восемь пятнадцать семафорным сообщением на флагман. Но в девять двенадцать приказ был подтвержден. Призы, за которые флот упорно боролся, чтобы удержать их на плаву, не в последнюю очередь потому, что они приносили солидное денежное вознаграждение, должны были быть уничтожены, чтобы они не попали в руки врага.

Когда Коллингвуд подтвердил этот приказ, Бейнтан и Палтни Малкольм, капитан «Донегала», приблизились к «Монарке» и «Райо» и начали снимать с них экипажи; Генри Уокер с огромным облегчением оказался на борту «Левиафана». По его словам, с «Монарки» сняли "всех, кроме примерно 150 пленных, которые боялись садиться в шлюпки". Коллингвуд дал сигнал Бейнтану взять на себя руководство эвакуацией и уничтожением призов, стоявших на якоре. Малкольм отправил команду из восьмидесяти человек на борт «Райо». Чуть севернее «Эвридика» сэра Уильяма Болтона встала на якорь у Санлукара и начала снимать экипаж с французского «Бервика», забрав 189 человек, четырнадцать из которых были тяжело ранены.

Милях в шести южнее «Донегала» «Дефенс» поставил «Сан-Ильдефонсо» на якорь, снял призовую команду и затем встал на якорь в полумиле к юго-востоку. "Мы стояли на двух становых якорях близко к берегу, заведя по три каната на каждый якорь. Все наши паруса были разорваны в клочья, то же самое с пером руля и кормой, грот-мачтой и всем остальным", – писал семнадцатилетний мичман Чарльз Рид своей сестре Бетти в Эдинбург.

Пока длилось затишье, приказ Коллингвуда был выполним, хотя из-за сильной зыби это было и трудно, и опасно. «Свифтшур», «Спартиат», «Дефайенс», «Британия», «Конкерор» и «Орион» отправили свои шлюпки к «Энтрепиду», а «Нептун», «Принц» и «Аякс» начали эвакуировать «Сантисима-Тринидад». Моряков с «Ревенджа», «Дефайенса» и «Мельпомены» направили на «Аргонауту», а «Дредноут» снял 149 человек с «Сан-Августина». У «Фебы» на буксире был французский «Свифтсюр», и предыдущим вечером она отправила на борт француза своих плотников, чтобы помочь заделать течи. Теперь они со «Спартиатом» сняли с него людей. Корабли находились в нескольких милях от берега, юго-западнее Чипионы. В дневные часы ветер ослабел до просто "свежего бриза со шквалами" (пять баллов с более сильными порывами), но волнение на море все еще оставалось сильным.

В общей сложности три корабля приняли с «Аргонауты» 387 человек, включая призовую команду «Полифема», но ухудшение погоды помешало им завершить работу. Филип Дарем, капитан «Дефайенса», разгрузил свои шлюпки в пятнадцать часов, когда его марсовые уже брали третий риф. Он отправил шлюпки обратно с тросами, «чтобы взять „Аргонауту“ на буксир, но из-за того, что волнение слишком усилилось, счел это неосуществимым». Вместо этого он послал две шлюпки с лейтенантом Харгрейвом, тремя мичманами и двадцатью тремя матросами, чтобы поставить испанский корабль на якорь, что они и сделали. К ним присоединились люди с «Ревенджа», «чтобы помочь с насосами, поскольку корпус судна был сильно разрушен в районе ватерлинии».

«Энтрепид» тонул, и шансов на его спасение было мало. Судно буксировалось «Аяксом», но имело сильную течь: его команда и британцы на борту постоянно находились у насосов. В ту ночь, после того как лопнул буксир, эта команда пришла в отчаяние. Огюст Жикель заметил, что работа помп замедляется, и ему доложили, что двери кладовой припасов взломаны. Смешанная толпа французов и британцев забралась внутрь, чтобы напиться. Когда Жикель прибыл, бочка с eau-de-vie  была только что вскрыта, и лужица алкоголя растекалась вокруг основания свечи, которая была поставлена на палубу. Жикель вовремя успел погасить пламя ногой, но, когда все погрузилось в темноту, раздались угрожающие голоса, обращенные к нему. Он ожидал удара ножом в любую секунду, но тут один француз крикнул: «Это же Огюст! Тот, кто спас Гревийо»», имея в виду спасение Жикелем моряка, упавшего летом за борт. Во время кратковременной паузы Жикель и находившийся рядом с ним английский офицер обратились к тем, с кем еще можно было договориться, затем очистили помещение и забаррикадировали двери.

Утром начали прибывать шлюпки, чтобы снять всех людей. Лейтенант Чарльз Энтони с «Британии» доложил Нортеску о поведении Жикеля настолько благосклонно, что адмирал пообещал Жикелю свободу. Но его близкий друг, младший лейтенант Пуллен, умирал. Его признали слишком тяжело раненным для транспортировки в шлюпке, и он умолял Жикеля остаться с ним в его последней агонии. Позже Жикель рассказывал, что в порыве сентиментального великодушия, усиленного известием о его грядущей свободе, он согласился остаться рядом со своим другом, пока тот не умрет, и только потом подняться на борт «Британии». Приз-мастер пообещал вернуться за ним, но поднялся ветер, и сообщение шлюпкой снова стало затруднительным. «Британия» отдалялась все дальше и дальше, и, как писал Жикель, "моя военная карьера исчезала вместе с ней".

Когда Пуллен умер, на «Энтрепиде» оставалось всего трое живых, в том числе артиллерийский офицер и баковый гардемарин с дрожащими руками, который не хотел оставлять Жикеля. Среди трупов и крови тишину нарушал только шум моря и приглушенное журчание воды, поднимающейся в трюме и распространяющейся по кораблю. Опускалась ночь, корабль тонул. Они нашли фонарь и, поместив его на конец шеста, стали размахивать им. В сумерках подошло несколько британских шлюпок. Жикель был доставлен на «Орион», а чуть позже, как и обещал, вернулся Чарльз Энтони с целью предать огню оставленный корабль. «Энтрепид» взорвался в двадцать один тридцать. Этот взрыв был зарегистрирован тремя английскими кораблями, а также башней Тавира в Кадисе, чей наблюдатель по величине взрыва предположил, что взорвался линейный корабль.

Уничтожение «Сантисима-Тринидада» стало более спорным. Это была самая крупная и престижная награда из всех остальных. Он, безусловно, был в плохом состоянии, но мичман Уильям Бэдкок с «Нептуна», поднявшийся на борт испанца, считал, что его можно было спасти: "Верхняя часть его борта, это правда, была совершенно изрешечена нашим превосходным огнем... но нижняя часть от портов нижней артиллерийской палубы до ватерлинии имела только несколько пробоин, и все они были заглушены. Он был построен из кедра и простоял бы целую вечность, став славным трофеем битвы; но в повестке дня было «топить, сжигать и разрушать»".

С другой стороны, испанские источники сообщили, что ее измученный экипаж проигрывал битву с поднимающейся водой в трюме. Адмирал Бальтасар де Сиснерос сообщал, что "в течение двух дней, которые мы оставались на корабле, люди страдали от постоянной усталости – усталость от необходимости борьбы с водой и от многих других работ, вызванных плохим состоянием корабля, была столь же велика, как и та, которой они подвергались при обслуживании орудий". По словам бригадира Уриарте, его капитана, в конце боя в трюме было шестьдесят дюймов воды, и, несмотря на постоянную откачку, уровень поднялся до пятнадцати футов к тому времени, когда судно было покинуто.

Мичман Уильям Бэдкок писал домой своему отцу, что орудийные палубы представляли собой ужасное зрелище: "На корабле было от 300 до 400 убитых и раненых, его бимсы были заляпаны кровью, мозгами и кусками плоти, а кормовая часть палуб была забита ранеными – кто  без рук, кто без ног. Какие бедствия приносит война..."

Перемещение людей с этого огромного четырехпалубного судна представляло собой сложную задачу в условиях бурного моря. Погода была настолько плохой, что ни одна шлюпка не могла подойти к борту. Вместо этого они проходили под кормой испанского корабля, и люди спускались по концам, сброшенных, вероятно, с галерей. В этих обстоятельствах раненые представляли собой проблему: "Нам приходилось обвязывать несчастных искалеченных за пояс или где придется, и опускать их в кувыркающуюся шлюпку; у некоторых не было рук, у других не было ног, и все они были изранены самым ужасным образом", – вспоминал лейтенант Джон Эдвардс. Капитан «Нептуна» Томас Фримантл приобрел мопса с тонущего «Сантисима-Тринидада», а Уильяму Бэдкоку подарили (или, возможно, «затрофеили») позолоченный кортик, принадлежавший сыну адмирала Сиснероса. Бригадир де Уриарте забрал домой изуродованную пулями картину с изображением Святой Троицы, которая была выставлена под полуютом. Когда большинство людей ушли, бригады плотников, в том числе одна, присланная Коллингвудом с «Эвриала», начали прорубать отверстия в корпусе ниже ватерлинии. Затем, непосредственно перед тем, как покинуть корабль, они открыли орудийные порты нижней палубы.

Учитывая, что большая часть работ была выполнена в ухудшающуюся погоду вечером 24 октября, усилия по эвакуации этого огромного корабля были достойны восхищения. Джон Эдвардс вспоминал, что он оставил после себя "около тридцати трех или четырех, которых, я полагаю, было невозможно снять с борта без их немедленной смерти". Но британские книги учета личного состава подтверждают слова лейтенанта «Аякса», который утверждал, что он ушел последним, что «Сантисима-Тринидад» был полностью очищен и что он даже спас корабельную кошку: "Когда они отвалили от правого борта, кошка, единственное живое животное на борту, выскочила на ствол одного из орудий нижней палубы и жалобным мяуканьем, казалось, умоляла о помощи: шлюпка вернулась и забрала ее". Всего шлюпки «Нептуна» забрали 407 человек, «Принца» – 350 и «Аякса» – 207. Последняя шлюпка «Аякса» вернулась после полуночи с оставшимися тяжелоранеными испанцами и шестью хирургами. К тому времени погода была очень плохой, поэтому этот последний переход для спасения умирающих людей потребовал огромного мужества и решимости. С затопленным трюмом и массами воды, выливающимися через орудийные порты при каждом накренении, самый большой корабль в мире "неохотно пошел ко дну" вскоре после того, как его покинули последние шлюпки.

Британский флот и остальные призы теперь либо стояли на якоре у Чипионы, либо штормовали под парусами в этом районе. Уильям Камби («Беллерофон») получил приказ как можно дальше отойти от берега, возможно, для того чтобы, обогнув мыс Трафальгар, попасть в Гибралтар. У Эдварда Берри («Агамемнон»), который буксировал «Колосса», возможно, был такой же приказ, а Джон Стокхэм на «Тандерере» действовал так, как будто и он имел такое намерение. Но никто не смог отойти достаточно далеко от берега, чтобы достичь своей цели. Однако из этого правила было одно исключение.

«Наяда» с «Белайлом» на буксире предприняла первую попытку достичь Гибралтара. К утру 22 октября они отошли достаточно далеко от побережья, чтобы увидеть на расстоянии тридцати миль Тарифу, мыс на подходе к проливу. Постепенно, в течение этого дня, они потеряли из виду большую часть флота. К шестнадцати ноль-ноль в поле зрения были только три корабля, но они продолжали идти.

Экипаж «Белайла» в этот день, вторник 22 октября, расчищал палубы и устанавливал временные мачты, чтобы иметь возможность управляться. К восемнадцати часам им пришлось бороться с сильнейшим штормом. На «Наяде» унесло сигнальные флаги, когда они пытались передать сообщение Уильяму Харгуду. Но Дандас имел приказ буксировать «Белайл», и он штормовал с ним на буксире всю ту ветреную ночь. Их пригнало к берегу, так как дрейф под ветер был больше, чем продвижение вперед. «Белайл» имел значительное поступление воды, его люди яростно работали на помпах. Утром 23 октября ветер ослаб, Дандас поставил все паруса и снова оттащил их от берега. В полдень он взял курс на мыс Спартель, расположенный на африканском берегу примерно в двадцати семи милях от них. Они по-прежнему находились неподалеку от мыса Трафальгар, который теперь выглядел как маленькая песчаная дюна, казавшаяся карликовой на фоне возвышающейся над ней грядой Альтос-де-Мека. Но они продолжали продвигаться, и к шестнадцати часам мыс Трафальгар был на пеленге норд-ост: это означало, что они почти обошли его.

Днем 23 октября шторм возобновился. Они потеряли из виду все остальные корабли из-за проливного дождя. Им не было известно, что все остальные британские корабли ушли на север. Однажды они испугались, когда в поле зрения появился линейный корабль, приближавшийся с юга, и они сразу подумали об эскадре Дюмануара, но опознавательный сигнал вскоре развеял их опасения. Это был «Донегал», следовавший для присоединения к флоту.

В семнадцать часов впервые лопнул буксирный трос. Юный Пол Николас на «Белайле» становился все более встревоженным: "Судно сильно раскачивалось, и, несмотря на постоянные усилия фрегата, нас быстро относило к берегу. Несколько раз буксирный трос обрывался, но, несмотря на риск приближения к неуправляемой громадине в таком бурном море, несколько раз подавался бросательный конец, и с борта фрегата снова заводили буксирный трос". Использовать шлюпки обычным способом было невозможно, потому что при таком состоянии моря у людей, находившихся в них, не было бы ни единого шанса. В девятнадцать сорок два корабля столкнулись. Висевший за кормой ял «Наяды» был поврежден, и большая часть галереи правого борта была снесена.