Текст книги "Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП)"

Автор книги: Фил Крейг

Соавторы: Тим Клейтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

На «Аргонауте» находилась призовая команда с «Дефайенса» с лейтенантом Генри Харгрейвом во главе. В нее входили Томас Тауншенд из Грейт-Ярмута, чья жена Джейн была на «Дефайенсе», и подштурман Колин Кэмпбелл. Поскольку все думали, что надвигается новый шторм и корабль утонет, их перспективы были мрачными. На борту оставались четыреста человек испанского экипажа, но для Кэмпбелла это выглядело как "600 испанцев на борту, и большинство из них пьяны, а на палубах полно раненых". Затем ветер стал усиливаться. "В ту ночь поднялся очень крепкий ветер и продолжал дуть все сильнее и сильнее до ночи 26-го [25/26 октября], когда он задул сильнее, чем я когда-либо видел. Мы не ожидали, что корабль выдержит эту ночь. Испанцы были ужасно напуганы, и все обратились к молитвам». Вода поступала внутрь корпуса быстрее, чем они могли ее откачивать, и волны заливали корабль еще и сверху, привнося все больше воды. Какими бы пьяными ни были испанцы, они, должно быть, участвовали в работе по откачке воды помпами, поскольку тридцать англичан мало что могли сделать самостоятельно. "Мы выбросили за борт все орудия главной палубы и приспустили в воду запасной якорь на случай, если лопнет канат станового якоря; около полуночи лопнули верхние железные петли крепления пера руля, и оно так сильно болталось, что мы боялись повреждения ахтерштевня, но около 3 часов оно полностью отломилось и исчезло, чему мы были очень рады".

На рассвете они обнаружили, что канат станового якоря действительно оборвался, но запасной якорь все еще мог удерживать их. «Монарка», «Бервик» и «Райо» исчезли. «Дефайенса» нигде не было видно, а две шлюпки, на которых они приплыли, затонули ночью. Они подняли сигнал бедствия и стали стрелять из пушек.

Во второй половине дня, когда море все еще было неспокойным, «Левиафан» и «Донегал» отправили шлюпки, чтобы снять британцев и тех немногих испанцев, которых они смогли взять с собой. Кэмпбелл вместе с Тауншендом были доставлены на «Донегал». "Там мне было довольно хорошо, так как я встретился со старым сослуживцем", – писал он своему отцу месяц спустя.

"Видите ли, сэр, очень мало надежды на то, что какой-либо приз из этой четверки будет сохранен, – сообщал Бейнтан Хоупу, – и не было никаких идей об этом, за исключением «Райо». «Аргонаута» и «Сан-Августин», лишившиеся рулей, будут затоплены в тот момент, когда мы вытащим всех людей; но до сих пор это было очень трудным предприятием, особенно на якоре". В воскресенье «Аякс» выполнил распоряжение Бейнтана стать на якорь вблизи «Аргонауты». На следующий день он завершил эвакуацию испанцев, сняв 185 человек. Многие были ранены, и трое из них умерли уже на борту. Затем, 29 октября, «Аякс» послал людей затопить «Аргонауту».

Приложив, должно быть, огромные усилия, «Донегал» 24 октября снял с «Райо» 626 человек. Но когда погода испортилась, на его борту все еще оставалось около трехсот человек, включая призовую команду из девяноста восьми британцев. Корпус трехдечника был прочным, и они надеялись сохранить его, но погода оказалась слишком суровой. "В пятницу он сдрейфовал довольно далеко от «Донегала», но потом сумел зацепиться", – сообщал Бейнтан Хоупу. (Почти то же самое произошло с «Бервиком»). Но в воскресенье утром якорный канат «Райо» снова лопнул. Бейнтан «послал «Энтрепренант» присмотреть за ним, но надежды на спасение корабля мало".

Он был прав. «Райо» сел на мель перед пляжем Аренас-Гордас примерно в восьми милях севернее Санлукара. Штурман «Донегала» Уильям Данбар привязал себя на полуюте, который оставался над водой, и наблюдал, как около сотни человек утонули, пытаясь добраться на шлюпках до суши. Среди жертв был двадцать один член экипажа «Донегала», включая тиммермана Уильяма Эллиса. Как только погода улучшилась, испанцы отправили лодки с хлебом и водой для выживших, и в конце концов вывезли их. Семьдесят семь англичан были взяты в плен.

В полдень в воскресенье «Бервик» также во второй раз сорвало с якорей. Многие подозревали, что французские пленные намеренно перерезали якорные канаты, но, как бы там ни было, корабль несло на подветренный берег прямо "к опасным отмелям Санлукара, где едва ли был шанс на спасение людей". Капитан «Донегала» Малькольм приказал перерубить собственный канат, поставил паруса и пошел за ним. Он догнал «Бервик», снял призовую команду под командованием лейтенанта Эдварда Барнарда с «Ахилла» и 102 француза.

Он отправил свои шлюпки с приказом сначала спасти всех раненых французов, прежде чем они доставят кого-либо из англичан, и этот приказ был выполнен самым пунктуальным образом; затем были вывезены англичане. Но прежде чем шлюпки смогли вернуться, «Бервик» налетел на отмель, и все, кто оставался на борту, погибли, числом человек триста.

Тем временем по приказанию Бейнтана лейтенант Янг направил «Энтрепренант» на поиски «Райо». Вместо «Райо» он обнаружил «Багаму», стоявшую на якоре у северной оконечности пляжа Аренас-Гордас: «с нее нам сообщили, что она находится в очень бедственном положении – в трюме 7½ футов воды, нет насосов, нет руля – и что они передали корабль в руки врага». Янг обнаружил полузатонувший «Райо», вернулся, снял британцев с «Багамы» и направился под всеми парусами к основной части флота.

В понедельник днем, при высоких и рассеянных облаках и умеренном бризе, «Донегал» последовал указаниям Янга и обнаружил «Багаму». Палтни Малькольм снял с нее 184 человека и доставил их на «Ройал-Суверен» и «Марс». На следующий день, когда к «Багаме» приблизилась «Феба», испанские рыбацкие лодки спасали экипаж. Томас Кейпел приблизился и послал лейтенанта Джона Хиндмарша с людьми принять  над ней командование. Затем он послал лейтенанта Дикси с командой катера поджечь корпуса полузатонувших «Райо» и «Монарки», и затем взял «Багаму» на буксир. Они обнаружили, что «Бервик» потерпел "полную конструктивную гибель, разломившись по миделю на две части". 1 ноября, засвидетельствовав взрыв «Монарки» и охваченный огнем «Райо», Кейпел встретился с Малькольмом и передал «Багаму» «Донегалу». "Мрачным дождливым днем с грозой и молниями" три корабля присоединились к флоту.

Британские экипажи при Трафальгаре показали себя сначала как бойцы, затем как моряки. Их достижения как бойцов были впечатляющими. Их достижения как моряков были экстраординарными. Экипажи почти не спали в течение нескольких дней, и рисковать своими жизнями на маленьких шлюпках, чтобы спасти людей, которые пытались их убить, было поистине героическим поступком. Большинство свидетелей считали, что, по сравнению с этим, выиграть битву было легче. Было бы понятно позволить тонущим вражеским кораблям разбиться о берег с оставшимися на них людьми, но, как правило, этого старались избегать. Даже допуская путаницу и дублирование в британских списках личного состава, они предоставляют убедительные доказательства того, что в большинстве случаев все выжившие противники были сняты с призов. Там, где корабли погибали до завершения эвакуации, британские моряки почти всегда гибли вместе с ними. Во время Трафальгарского шторма утонуло по меньшей мере две тысячи человек, из которых чуть больше сотни были британцами.

Эдвард Кодрингтон вскоре после этого писал, что "возможно, спасение жизней людей на борту призов перед их гибелью, как англичан, так и иностранцев, было одной из самых тяжелых обязанностей, которые только могли быть возложены на людей; и все же, несмотря на все благородные усилия, приложенные со всех сторон для достижения этой цели, человечество содрогается при воспоминании о количестве погибших".

Глава 22
Милость Божья

Антонио Алькала Гальяно провел дни, когда шторм был в самом разгаре, со своей матерью в деревне Чиклана. Они по-прежнему ничего не знали о судьбе «Багамы» или ее капитана, хотя расспрашивали всех, кого встречали. Несколько раз Антонио с подзорной трубой поднимался в уединенную хижину на вершине холма Санта-Анна и стоял там под ветром и дождем, озирая бушующее море. Он видел сильно поврежденные суда, подававшие сигналы бедствия, но недостаточно четко, чтобы идентифицировать их. В конце концов сеньора Гальяно больше не могла выносить изоляции и решила вернуться в Кадис.

Они отправились в путь в карете и, миновав Торре-Горду, выбрали удобный маршрут вдоль пляжа, которым все пользовались во время отлива. Но в тот день это удобство было сомнительным. Огромные волны с оглушительным грохотом разбивались о песок под темным от грозных черных туч небом. По пути им постоянно попадались обломки кораблекрушений, и экипажу приходилось лавировать между кусками такелажа и рангоута, бочками и даже обломками корпусов кораблей. Время от времени попадались трупы со следами увечий, раздувшиеся после нескольких дней пребывания в воде. "Моя мать стонала и отворачивалась, каждый раз боясь увидеть изуродованное тело своего супруга", – писал Антонио. К этому времени они были уверены, что он мертв.

Оказавшись в Кадисе, они принялись расспрашивать встречных, но никто не мог сказать им ничего определенного. Люди устремлялись к гавани, чтобы выяснить, что происходит, и предложить помощь раненым. Масштабы поражения к этому времени были очевидны. В письме, отправленном Бернардо де Уриарте из Кадиса 25 октября, прямо говорилось, что "Нельсон и его англичане одержали полную и решительную победу, и наш флот был полностью уничтожен". К 29 октября в госпиталях Кадиса находилась тысяча раненых. Потери были особенно велики среди пехоты: "От французских войск, которые были погружены на корабли флота, осталась едва ли треть, и вид того, как их солдаты бродят по улицам, раздирает душу". Капитан Перно, сражавшийся на борту «Плютона», подтвердил это в письме домой. Экспедиционный корпус, покинувший весной Францию, насчитывал в общей сложности более четырех тысяч человек. Сейчас в нем насчитывалось 756 человек. "Остальные, – с горечью комментировал Перно, – были либо убиты, либо утонули, либо им ампутировали конечности, и они мучились в госпиталях". На самом деле большинство из них томились в плену.

В субботу, 26 октября, стрелка барометра в Королевской обсерватории, расположенной поблизости Кадиса, поднялась на шесть дюймов, хотя ветер оставался сильным, а проливной дождь продолжался. Коллингвуд дал сигнал шхуне «Пикл» приблизиться на расстояние голосовой связи, и в девять часов отдал лейтенанту Джону Лапенотьеру приказ возвращаться в Англию с двумя депешами, содержащими первые известия о сражении. (Горько разочарованный Роберт Янг был отправлен в Фаро два дня спустя с дубликатами депеш для генерального консула Великобритании в Португалии). До своего отхода Лапенотьеру пришлось выгрузить снятых с «Ахилла» группу из двадцати восьми военнопленных французов, включая тяжело раненного офицера. Когда в полдень корабельная шлюпка вернулась, доставив французов на «Ревендж», Лапенотьер отправился в путь и через полчаса скрылся из виду.

Коллингвуд также воспользовался более спокойной погодой, обещанной барометром, чтобы отправить несколько наиболее сильно поврежденных кораблей в Гибралтар. Он приказал «Принцу» отбуксировать туда «Тоннант», а «Нептуну» – «Виктори». Его сигнал застал капитана Томаса Фримантла за написанием первого после боя письма своей жене Бетси:

Прошедшая неделя была полна тревоги и усталости, которой я никогда не испытывал, но я верю, что Бог дал мне значительный кредит... В настоящее время у меня на буксире находится «Виктори», и адмирал только что подал мне сигнал следовать с ним в Гибралтар, что, на мой взгляд, является убедительным доказательством того, что он полностью удовлетворен старым «Нептуном», который ведет себя настолько хорошо, как только я мог пожелать. Потеря Нельсона – смертельный удар по моим будущим перспективам здесь, он хорошо умел ценить способности и рвение, и я уверен, что никогда не перестану оплакивать его потерю, пока я жив.

На «Нептуне», как и на других кораблях, у офицеров появилось свободное время для более тесных отношений с врагом. «Пленные, которые находятся у нас на борту, говорят, что они ожидали, что нас хорошенько отделают, – писал Уильям Бэдкок своему отцу. – Они слышали, что у нас был только 21 линейный корабль, а у них было 33, их офицеры сказали им, что теперь англичане заплатят за все, но, я думаю, им пришлось так сделать».

Фримантл также наслаждался обществом пленных офицеров: "Адм. Вильнёв был со мной на борту «Нептуна» в течение двух дней, – писал он. – Я нашел его очень приятным и воспитанным человеком, бедняга был очень подавлен!" Фримантл только что передал французского адмирала на борт «Эвриала», но у него все еще оставались капитан 1 ранга Жан-Жак Маженди, адъютанты Вильнёва и генерал Контамин, а также "450 бедняг-испанцев с «Сантисима-Тринидада», с настоящим итальянским священником, уроженцем Мальты... превосходный французский повар и настоящий испанский мопс". Французы были полны бравады и остроумных высказываний в адрес своего императора. "Эти французы заставляют меня смеяться над их гасконадой, а также над рассказами о Бонапарте, парижском Пале-Рояле и т. д... – рассказывал он Бетси. – Французский капитан регулярно каждый ужин пьет за ваше здоровье. Бедняга женат и оплакивает свою судьбу, один из молодых адъютантов страстно влюблен в даму из Кадиса и, как подобает французу, носит ее фотографию в кармане".

Хорошее настроение Фримантла было испорчено только смертью его друга и покровителя, а сообщение с квартердека о сигнале от «Эвриала» напомнило ему о переменах к худшему: "Поверите ли, старина Колингвуд теперь подал мне сигнал идти крейсировать у мыса Эспартель вместо Гибралтара. Бедняга не помнит, что у него на уме через 5 минут, проведенных с кем-то".

Коллингвуд выяснил, что некоторые корабли были повреждены серьезнее, чем он предполагал, и что тем, которые были перегружены пленными, отчаянно не хватало воды. В сложившихся условиях было невозможно должным образом позаботиться о раненых врагах. Теперь, когда их можно было отправить на берег, Коллингвуд решил открыть дипломатический канал связи с маркизом Соланой. Его первоначальное предложение состояло в том, чтобы предложить ему раненых испанских пленных, если испанцы доставят их и признают военнопленными, которых необходимо будет обменять на эквивалентное количество британских пленных, прежде чем они снова смогут сражаться против Британии.

В понедельник, через неделю после битвы, он передал сообщение для маркиза в руки капитана фрегата «Сириус» Уильяма Проуза, который уже находился неподалеку от входа в порт. Подняв флаг перемирия, «Сириус» спустил шлюпку на входе в гавань, затем немедленно отошел на прежнее место. Проуз медленно вошел в гавань, внимательно осматривая Кадисскую бухту по мере приближения. Одноногий командир фрегата, который поступил на службу в военно-морской флот в должности матроса 1-й статьи более тридцати лет назад, поужинал с Соланой и остался на ночь у Джеймса Даффа, британского консула.

Солана ответил на следующее утро, пообещав вернуть тех англичан, которые были захвачены в плен или выброшены на берег на потерпевших бедствие призах. Он напомнил Коллингвуду, что механизм обмена пленными уже был согласован с лордом Нельсоном и внес предложение о возвращении всех испанских и французских пленных, особенно Балтасара де Сиснероса, единственного испанского адмирала, попавшего в плен к британцам. На два французских фрегата и бриг «Фюре» погрузили живых и здоровых английских пленных для обмена на раненых испанцев.

Когда французские фрегаты и бриг стали возвращаться, Проуз украдкой передал Коллингвуду обнадеживающий отчет об оставшихся силах противника. Он насчитал на плаву тринадцать линейных кораблей, четыре фрегата, три брига и корвет. Но из тринадцати линейных кораблей только у двух были все мачты, а остальные были либо слишком сильно повреждены для вылазки, либо явно не готовы к немедленной боевой службе. Фрэнсис Остин в своем письме Мэри Гибсон отметил суждения британских офицеров: "Большинство из них потеряли почти все свои мачты и настолько полностью выведены из строя, что зимой они не смогут быть снова готовы к службе".

Наконец-то Коллингвуд смог немного расслабиться. В воскресенье барометр упал, но теперь снова неуклонно поднимался. Он отправил капитана Хоупа с «Дефенсом» и «Сан-Ильдефонсо» в Гибралтар, за которым последовал «Полифем», буксирующий французский «Свифтсюр». На следующий день прибытие адмирала Томаса Луиса с четырьмя мощными кораблями и тремя судами поменьше еще больше ослабило давление на нового командующего. Было немного досадно, что, не зная о действовавшем тогда перемирии, Луис немедленно попытался захватить «Аргонавт», который нес караульную службу у входа в порт. Согласно записям в шканечном журнале «Канопуса»: "При выполнении разведки положения вражеского корабля было решено, что вывести его при таком ветре невозможно, и что не стоит рисковать выходом из строя одного из кораблей эскадры в попытке уничтожить врага. Выяснилось, что он быстро подтягивается на якоре внутрь бухты, и у него, видимо, была большая длина каната. Береговые батареи выпустили по нам несколько ядер".

В тот день капитан Генри Блэквуд на «Эвриале» вошел в бухту, чтобы доставить Солане второе сообщение от Коллингвуда, в котором спрашивалось, может ли каждый британский корабль по очереди заходить в гавань, чтобы высаживать испанских пленных, и обсудить статус адмирала Алавы, который, сбежав, не считал себя военнопленным. Мичман Геркулес Робинсон сопровождал Блэквуда и вспоминал, как испанские зрители восхищались элегантной внешностью капитана, когда они поднимались по Аламеде к дому губернатора. Он также сохранил яркие воспоминания об ужине с Соланой, который закончился незабываемо сочным ананасом и десертным хересом. Робинсон и Блэквуд переночевали на берегу в доме консула Джеймса Даффа.

Из их разговора до населения Кадиса просочились некоторые более или менее достоверные новости. Они узнали, что, по крайней мере, часть британского флота выдержала шторм и что «Сантисима-Тринидад» и «Сан-Ильдефонсо» были захвачены, а не потоплены. Блэквуд и Робинсон подтвердили, что Объединенный флот оказал упорное сопротивление и что Нельсон был убит. Проуз сообщил из личных наблюдений, что бригадир Хосе де Варгас, капитан «Сан-Ильдефонсо» был жив, но ранен, но никто из британских офицеров, которые посещали Кадис, не имел сведений о других кораблях. Встревоженные родственники посещали дом Даффа, чтобы попытаться выяснить, что случилось с их близкими, но узнали немного или вообще ничего. Блэквуд же был слишком глубоко потрясен потерей Нельсона, чтобы проявлять сочувствие к горю других людей.

Коллингвуд начал посещать свои корабли, чтобы узнать об их состоянии. В среду вечером Эдвард Кодрингтон писал своей жене Джейн, что "«Эвриал» с адмиралом Коллингвудом на борту прошел у нас за кормой; и вскоре после этого адмирал прислал за мной шлюпку, чтобы просто поздороваться и обсудить наше положение, поскольку это было мое первое общение с ним после боя". Интересно, что Коллингвуд до сих пор понятия не имел, сколько призов было захвачено. Он сказал Кодрингтону, что "опознал одиннадцать французов и одиннадцать испанцев, которые были захвачены, но трое или четверо сбежали в первую же ночь после этого из-за недостаточной охраны".

Кодрингтон сообщил, что «Орион» "сейчас снова приводит в порядок паруса и такелаж, и, возможно, все было бы в относительном порядке, если бы не масса пленных, а также грязь, мерзость, зловоние и неразбериха, которые они вызывают". В дополнение к собственной команде «Ориона», насчитывающей сейчас около 530 человек, на корабле было "около 100 человек с других кораблей и 580 пленных французов и испанцев. Короче говоря, вчера мы обеспечили питанием почти тысячу двести человек". Коллингвуд пообещал на следующий день избавить их от раненных пленных, "что явилось большим облегчением: их у нас на борту около тридцати человек, и они не только занимают много места и внимания, но и, бедняги, воняют совершенно невыносимо".

Шлюпка за шлюпкой с ранеными отправлялись в гавань Кадиса. "Сцен на набережной и на улицах, по которым провозили раненые, – писал некий английский торговец, которого, скорее всего, можно идентифицировать как Джеймса Даффа, – было достаточно, чтобы потрясти любое сердце, еще не ожесточившееся при виде крови и человеческих страданий". Всякий раз, когда неосторожные лодочники или внезапная волна швыряли лодку о каменный причал, "от несчастных искалеченных исходил ужасный крик, пронзавший душу". Испанские дворяне в своих лучших одеждах помогали выносить на берег раненых. Англичанин отметил, что в этом "было что–то от показухи", но он тоже помог, подняв некоторых по ступенькам от воды к носилкам, ожидавшим наверху: "Малейший неверный шаг заставлял их вскрикивать, и я до сих пор содрогаюсь при воспоминании об этих звуках". Отсюда их "увозили в больницы со всеми проявлениями человеческих страданий, в то время как толпы испанцев либо оказывали помощь, либо смотрели на это с ужасом в глазах. Тем временем их товарищи, которым удалось спастись невредимыми, расхаживали взад и вперед, скрестив руки на груди и опустив глаза, в то время как женщины сидели на кучах оружия, личных вещей и обломков рангоута, опустив головы между колен". Он узнал, что все больницы в Кадисе уже переполнены, а для остальных реквизированы монастыри и церкви. Габриэль Додиньон, первый лейтенант «Буцентавра», был одним из счастливчиков, его доставили с тонущего флагмана в числе первых. Его серьезные осколочные ранения в нижнюю часть живота были обработаны хирургом Королевского госпиталя, и после длительного приема минеральной воды он выжил.

Капитан Перно был чрезвычайно впечатлен действиями маркиза Соланы, которого можно было увидеть со своими старшими чиновниками в порту, руководящим высадкой раненых. Он собрал все транспортные ресурсы Кадиса. Носилки, ручные тележки, паланкины, двуколки и даже кареты были готовы доставить раненых в больницу. Перевозка совершалась медленно и осторожно, с заботой о раненых, и люди вокруг со слезами на глазах наблюдали за этой печальной процессией. Это была идеальная сцена для проявления театральных инстинктов Соланы, и он сам нес носилки, навещал и утешал пострадавших, предлагал свою помощь и даже деньги. "Сколько маркизов во Франции, – писал Перно, – поступили бы подобно этому храброму человеку, чья человечность и великодушие смягчают, успокаивают и возвышают ум?" Несмотря на всю глубину своего отчаяния, Перно самым теплым образом оценил поведение жителей Кадиса и окрестностей по отношению к раненым французам. "Повсюду жители тех мест, вблизи которых корабли сели на мель, давали нашим потерпевшим кораблекрушение одежду, еду и даже деньги, – писал он. – Подводя итог, я сомневаюсь, что какое-либо морское ведомство Франции сделало бы для испанцев то, что эти замечательные люди сделали для французов".

Точно такие же похвалы были произнесены англичанами. Уильям Данбар, штурман «Донегала», который привязал себя к гакаборту «Райо» во время кораблекрушения, впоследствии рассказал Эдварду Кодрингтону, что, когда он прибыл в гавань Кадиса, "карету завели в воду, чтобы он мог сойти со шлюпки, в самой карете были разложены всевозможные напитки и кондитерские изделия для него, а в помещении на берегу его ждали чистое белье, кровать и прочее". Когда его карета проезжала по улицам, женщины и священники угощали его деликатесами. "Короче говоря, – пишет он, – и это чистая правда: если бы он потерпел крушение в любой части Англии, он никогда не получил бы и половины того внимания, которое ему уделяли эти бедные испанцы, чьих друзей мы только что уничтожили в таком количестве". Кодрингтон отметил, что, со своей стороны, англичане пошли на значительные трудности и подвергли себя большой опасности, чтобы спасти выживших в битве испанцев от смерти во время шторма, поэтому они заслужили некоторой благодарности.

В рассказе Уильяма Торпа о том, что случилось с моряками «Минотавра», выжившими после крушения «Нептуно»», есть доля правды. После того, как нас отконвоировали с места крушения в Пуэрто-Санта-Мария, "мы были помещены в тюрьму и испанцы с нами обращались хорошо, хотя наши постели лежали на земляном полу". Они провели там три дня, а затем в воскресенье, 27 октября, они снова "прошли маршем 16 миль до городка на острове Лоян[73]73
  Лоян – остров Леон (Isla de Leon).


[Закрыть], миновали маленький городок под названием Пунто-Реаль примерно в девяти милях от Сент-Мэри, где нас поместили в тюрьму, а на следующий день угостили пинтой вина и хлебом. На следующий день, 28-го, мы прошли маршем до Кадиса около девяти миль, где нас снова поместили в тюрьму и дали по четверти доллара на человека". 29 октября «нас отвели на набережную и посадили на борт двух испанских канонерских лодок, а затем перевезли на борт французского фрегата „Эрмуан“, назначенного доставить нас на флот для обмена. Мы оставались на борту две ночи, где нашим довольствием были пинта вина и хлеб». 1 ноября их погрузили на борт «Сириуса», пересадили на «Свифтшур» и доставили в Гибралтар, где они вернулись на «Минотавр». По словам Торпа, «наши потери составили четверо погибших из-за падения обломков рангоута и вследствие утопления». Торп также утверждал, что «испанцам нельзя предъявить никаких обвинений в жестокости или даже недоброжелательности: те, кто благополучно высадился на берег, смотрели на наших людей как на своих избавителей, и там были случаи благодарности и доброты, которые сделали бы честь любой нации».

Другому моряку, который, возможно, выжил в том же крушении, повезло больше:

Первыми сошедшие на берег испанские пленные, повидав своих друзей, вернулись с рассветом, чтобы помочь нам, и принесли немного хлеба, инжира и вина, чтобы подкрепить нас. Это было весьма кстати, потому что за последние двадцать четыре часа мы почти ничего не ели. Испанцы вели себя с нами очень любезно. Что касается меня, то после того, как я съел немного хлеба и фруктов и выпил немного вина, я попытался встать, но не смог. Тогда один из испанцев, видя, в каком я был состоянии, был настолько любезен, что позвал еще двух или трех своих товарищей. Они положили меня в одну из запряженных волами повозок, в которых они привезли для нас провизию, и укрыли меня одним из своих огромных пончо. Он похлопал меня по плечу и сказал: «Боно Инглиш!» В повозке я был защищен от ветра и дождя – дул сильный штормовой ветер – и чувствовал себя вполне комфортно, только нога у меня сильно болела; но, слава Богу, вскоре я крепко заснул. Как я слышал впоследствии, прибыли французские солдаты и отвели остальных моих товарищей в Кадис, где их посадили в испанскую тюрьму. Что касается меня, то меня отвезли в Кадис в повозке, запряженной волами, и мой добрый друг отвез меня в свой собственный дом и велел уложить в постель, где я и оказался, когда проснулся.

В некоторых случаях с потерпевшими кораблекрушение и взятыми в плен англичанами так хорошо обращались их бывшие противники, что они были не слишком рады возвращению на свои корабли. Трое моряков с «Донегала» воспользовались возможностью сбежать в Санлукар после крушения «Райо». Вполне возможно, что они каким-то образом потерялись, но двое американцев среди них, вероятно, знали, что Кадис – подходящее место, откуда можно попасть на американский корабль.

Колин Кэмпбелл, находившийся на «Аргонауте» и спасенный моряками «Донегала», все еще находился на этом корабле, когда французское картельное[74]74
  Картель – соглашение об обмене пленными, почтой и т.п. между воюющими сторонами.


[Закрыть] судно вернуло его товарищей по «Дефайенсу»; они пережили несколько дней экстремальных приключений на «Эгле» вместе с Асмусом Классеном. Они рассказали Кэмпбеллу, что после того, как Классен посадил судно на мель, они были спасены на испанских лодках. Для английских офицеров было «вдоволь баранины», и испанцы «отнеслись ко всем с величайшей добротой, предоставили им комнаты для проживания и ключ, чтобы они могли выходить и входить, когда захотят. Им было очень жаль выходить на фрегате, так как им приготовили ослов для перехода по суше в Гибралтар; они ожидали увлекательного путешествия».

Испанцы могли бы с полным основанием обвинить французов в постигшем их бедствии. Они могли бы плохо относиться к британцам как к врагам, которые их убивали. Но это, в конце концов, был «век чувствительности», когда читатели романов находились под влиянием Лоуренса Стерна, Иоганна Вольфганга фон Гете, Жан-Жака Руссо и их многочисленных подражателей. Писатели и художники способствовали  развитию у людей чувств жалости и сострадания. Гравюры на такие темы, как «Штормовая ночь: жена, ожидающая возвращения мужа», или «Юнга, потерпевший кораблекрушение, рассказывает свою историю у дверей загородного дома», украшали комнаты по всей Европе. Здесь, в Кадисе, все было по-настоящему в высшей степени. В реакции местных жителей были элементы шока, массовой истерии и благодарности за милость Божью, которая после такой катастрофы вернула немало мужчин Андалусии. Несколько трезвомыслящих людей усмотрели показуху в публичной благотворительности богатых, но мало кто сомневался в искренности этого необычайного излияния щедрости и сочувствия.

Только 31 октября его жена и сын узнали, что случилось с Дионисио Алькала Гальяно. Десятилетняя сестра Антонио ходила в школу для девочек в Кадисе. Каждый день учительница спрашивала девочек, не было ли каких-нибудь известий у кого-нибудь из тех, у кого были родственники на кораблях. Когда она задала этот вопрос дочерям лейтенанта Роке Гуручеты, они ответили, что получили известие от своего отца в тот же день, а когда их спросили, на каком корабле он находился, они сказали, что это «Багама». Галиано немедленно отправили слугу в дом Гуручеты, и он немедленно вернулся с ужасными новостями, которые подтвердили то, что они уже предполагали. "Мои сомнения и сомнения моей семьи рассеялись, оставив нас с горем еще более острым и горьким", – писал Антонио.

В конце месяца в Кадис прибыл гонец с сообщением от Наполеона, приказывающим флоту оставаться в порту. Оно прибыло с опозданием на две недели.

«Пикл» привез два письма от Коллингвуда: в одном, датированном 22 октября, описывалось сражение, а в другом, датированном 24 октября, описывалась первая часть шторма. Описание сражения не отличалось точностью и включало в себя один вымышленный инцидент с участием «Темерера». Геркулес Робинсон, который в ночь после битвы доставил шлюпкой капитана Элиаба Харви с «Темерера» на «Эвриал», сказал, что тот был удивительно разговорчив и хвастлив в рассказе о роли своего корабля в победе, и Коллингвуд, похоже, купился на это.