Текст книги "Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП)"

Автор книги: Фил Крейг

Соавторы: Тим Клейтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Отчет Коллингвуда о шторме был намеренно сдержан в некоторых ключевых моментах. Затем Адмиралтейство сделало депеши еще менее откровенными, скрыв некоторые признания Коллингвуда перед тем, как они были опубликованы 6 ноября. В письме, которое Коллингвуд адресовал секретарю Адмиралтейства Уильяму Марсдену 24 октября, он писал: "Я испытываю самые серьезные опасения за несколько кораблей моей эскадры: «Белайл» – единственный, у которого полностью потеряны мачты, но и «Виктори», «Ройал-Суверен», «Темерер» и «Тоннант» тоже находятся в очень плохом состоянии". Это было опущено, чтобы не поощрять врага и не беспокоить родственников людей, находившихся на этих кораблях. По оперативным соображениям они не опубликовали замечание Коллингвуда о том, что "я не могу выяснить, какова была цель противника, но если «Буцентавр» после шторма окажется на плаву, я постараюсь это сделать".

В следующей депеше от 28 октября Коллингвуд информировал Адмиралтейство о том, что он потерял свои призы: "Я сомневаюсь, что смогу привести хоть один корабль из них в порт". Он объяснил, что

если бы я поставил на якорь такие суда, у которых были хорошие якорные канаты, то они (имея на борту всю свою команду), несомненно, перерубили бы их и направились в порт в штормовую погоду; а там было 10 линейных кораблей и пять фрегатов, готовых прийти им на помощь в хорошую погоду – так что я надеюсь, что их светлости одобрят то, что я (имея в виду только уничтожение вражеского флота) счел мерой крайней необходимости.

Это также было скрыто, чтобы не умалять значение победы. Но это подчеркивает два ключевых момента в рассуждениях Коллингвуда. Первый заключался в том, что уничтожение вражеского флота было абсолютным приоритетом – точка зрения, которую разделил бы Нельсон. Второй заключался в том, что, по понятным причинам, Коллингвуд переоценил стойкость противника. Они никогда не выделяли и не могли выделить десять линейных кораблей для вылазки, а после 24 октября Эсканьо было бы трудно отправить хотя бы один.

Очевидно, что Коллингвуд корил себя из-за своего провала с постановкой на якорь и охраной призов и последовавшего за этим побега пятерых, и именно в этом многие впоследствии обвиняли его. Учитывая направление ветра, захваченные корабли могли перерубить канаты и направиться в Кадис только с позиций к югу от города. Те, которые перерубили или оборвали канаты позже (когда они были к северо-западу от Кадиса), оказались не в порту, а на пляже близ Санлукара. Сомнительно, нужно ли было уничтожать эти трофеи. Коллингвуд мог бы снять вражеские экипажи и посмотреть, выдержат ли корабли шторм, стоя на якоре, вместо того, чтобы затопить или сжечь их. Но он, несомненно, был напуган плохой погодой и вылазкой противника. В защиту Коллингвуда можно сказать, что Генри Бейнтан всегда скептически относился к перспективе возможности спасения находившихся на его попечении кораблей.

Как выяснилось, некоторые командиры – умышленно или нет – проигнорировали распоряжение об уничтожении призов. В своем письме от 28 октября Коллингвуд признался первому лорду, что шторм 24-25 октября "полностью разогнал корабли и разбросал призы во всех направлениях". С тех пор, писал Коллингвуд, он "собирал и уничтожал их там, где они стояли на якоре на побережье между Кадисом и в шести лигах к западу от Санлукара, в связи с отсутствием надежды спасти хоть одного, чтобы доставить в порт". Он ожидал, что, если погода останется умеренной, эта работа завершится к следующему дню. Он не знал, что в этот самый день «Тандерер» лейтенанта Джона Стокхэма привел «Сан-Хуан» в Гибралтар, пробившись сквозь сильнейший шторм. К 4 ноября, когда он написал последнюю депешу, Коллингвуд знал, что «Багама», «Сан-Ильдефонсо» и «Свифтсюр» были спасены, но он все еще понятия не имел, что «Сан-Хуан-Непомусено» уже отбуксирован в Гибралтар. Эти два письма были доставлены Блэквудом в Лондон 6 ноября после того, как Коллингвуд перенес свой флаг на «Куин».

Отчет Коллингвуда был не единственным отчетом о сражении, который получило Адмиралтейство. 4 ноября Кодрингтон написал лорду Гарлису, члену коллегии, сообщая ему, что он думает о том, что произошло после сражения. Он жаловался на отсутствие связи и управления, на то, что корабли, переполненные пленными и ранеными, слишком долго держались вдали от Гибралтара. Его письмо начиналось так: "Поскольку наш адмирал не прибыл, мы ничего не знаем о пункте назначения; но, как я и опасался, обнаружилось, что мы все делаем в какой-то бессмысленной манере, которая не повысит престиж нашей победы". Это вылилось в серию жалоб.

Также из-за отсутствия присутствия нашего адмирала и единодушия в наших действиях экипажи начинают оскорблять друг друга. Мы все беспокоимся из-за того, что наши бедные жены, услышав о случившемся, не знают, живы мы или мертвы... Бедный Моррис, как мне кажется, очень возбужден своими страхами о состоянии жены в этих печальных обстоятельствах... Лорд Коллингвуд, безусловно, действовал самым лучшим образом из возможных, и, насколько это возможно, храбрейший человек из когда-либо ступавших на борт корабля. Я также могу поверить, что он по-своему очень хороший человек, но у него нет ни капли достоинства, которым должен обладать адмирал, и, кажется, он теряет все великолепие командования из-за своего внимания к мелочам. Что он сейчас делает, одному богу известно... В любом случае, поскольку здесь больше нет лорда Нельсона, с которым я мог бы служить, я хотел бы вернуться домой как можно скорее.

Никогда, пока я жив, я не перестану сожалеть о его потере. Он подал сигнал готовиться к постановке на якоря; и если бы адмирал Коллингвуд отреагировал на этот намек, мы могли бы теперь получить почти все наши призы, и новость к этому времени стала бы достоянием общественности в Вене и в армии Бонапарта, где она произвела бы сенсацию, выгодную австрийскому делу.

Кодрингтон вернулся в Гибралтар без приказа, «прежде чем лихорадка, начавшаяся среди испанцев, успела распространиться». Он беспокоился о заполненных пленными «Левиафане» и «Аяксе», которые все еще находились около Кадиса.

В день, когда он писал, 4 ноября, разыгрывался заключительный акт драмы. Адмирал Дюмануар в конце сражения направил свои четыре корабля на юг, к Гибралтарскому проливу. Но при наступлении сумерек ему показалось, что он увидел приближавшиеся корабли адмирала Луиса, и он передумал и направился на север, надеясь добраться до Рошфора. Его четыре корабля с трудом пережили шторм, а поврежденный в бою «Формидабль» был вынужден выбросить за борт с квартердека двенадцать орудий. Он был в плачевном состоянии, когда 2 ноября эскадра Дюмануара была замечена двумя британскими фрегатами. Французы отогнали их, но возле Ферроля их заметил другой фрегат, последовал за ними и затем известил сэра Ричарда Стрекана о встрече с французами. Эскадра Стрекана, блокировавшая Ферроль, была рассеяна штормом, но он отправился за Дюмануаром с теми кораблями, которые у него были. После двухдневной погони вдоль галисийского побережья его четыре корабля при поддержке четырех фрегатов настигли четверку Дюмануара у мыса Ортегаль и завязали с ними бой.

Это было неравное сражение. "Наш несчастный корабль, – писал капитан 67-го полка Гемелинг, служивший на «Дюге-Труэне», – полностью выведенный из строя и имевший водотечность, был сокрушен огнем двух линейных кораблей и фрегатов. Это была не война в том смысле, в каком ее понимают; это была бойня, страшная бойня. Три четверти моих людей лежали мертвыми вокруг меня; мой бедный лейтенант Ле Дейё лежал в нескольких футах от меня, и там было так много других!" Еще четыре французских корабля оказались в руках британцев.

Раненым испанцам и французам, прибывшим в Кадис 30 октября, повезло. А большинству британцев пришлось ждать, пока они не добрались до Гибралтара в какой-то день ноября. К чести Соланы, маркиз предложил британцам услуги госпиталя в Кадисе, но Коллингвуд отказался, возможно, чтобы дать понять, что его потери действительно невелики.

На самом деле, число раненых становилось все меньше по мере того, как росло число погибших. Некоторые погибли бы при любых обстоятельствах, но шторм не только потопил моряков. Создавая невыносимые условия на борту из-за качки и лишая их возможности быстрее прибыть на берег, он унес жизни многих раненых. На «Виктори» осколочные ранения Генри Крамвелла переросли в гангрену, и он скончался в субботу. Джозефу Гордону успешно ампутировали бедро, но в воскресенье у него случился спазм, и он умер. Мичман Александр Палмер был ранен мушкетной пулей в бедро. К счастью, пуля не задела кость, но в понедельник он умер от столбняка.

Норфолкский протеже Нельсона, Уильям Форстер, двоюродный брат Берри, скончался от полученных ран сразу после прибытия в Гибралтар 30 октября. Джек Спратт, подштурман «Дефайенса», который в одиночку поднялся на борт «Эгля» и чья нога была повреждена мушкетной пулей, был в плохом состоянии:

Мистер Бернетт, хирург на борту «Дефайенса», пришел к капитану Дарему и попросил письменного приказа отрезать мистеру Спратту ногу, заявив, что это ранение невозможно вылечить, и что тот отказался подчиняться операции. Капитан ответил, что он не может отдать такой приказ, но он хотел бы повидаться с мистером Спраттом, что Дарему удалось сделать, несмотря на собственные раны. Когда капитан обратился с Спратту, тот протянул другую ногу (безусловно, вполне здоровую) и воскликнул: ʻНикогда! Если я потеряю ногу, где я найду подходящую пару для этой?ʼ

Уильям Бернетт сделал все, что мог. Во время шторма Спратт «испытывал сильную боль от резких рывков нашего корабля, когда бурные волны бились о корпус». Он мог слышать, а также чувствовать, как скрежещут концы костей в месте слома.

К тому времени, когда Спратт добрался до Гибралтара, он бредил, у него была высокая температура. Он двигал ногами, и кости постоянно сдвигались относительно друг друга, поэтому хирург Гибралтарского госпиталя мсье Бувье поместил его ногу в коробку. Спратт почувствовал зуд и подумал, что, должно быть, становится лучше. Когда открыли коробку и сняли повязку, Спратт увидел, что "сотни крупных красноголовых личинок длиной почти в дюйм впились в икру моей драгоценной конечности, видны были только их хвостики". Личинки, по его мнению, появились от шпанских мух, которые наводнили переполненный ранеными госпиталь. Вечно жизнерадостный Спратт позже писал, что он "все еще мог видеть выражение лица мсье Бувье, в то время как его уши были втянуты до плеч". Хирург убил личинок с помощью примочек, и в конце концов нога Спратта зажила. В результате она оказалась почти на три дюйма короче другой, но он счел, что это лучше, чем протез.

«Левиафану» не разрешалось следовать в Гибралтар до 10 ноября. Бейнтан встретил «Виктори» и «Белайл», которые возвращались в Англию, 6 ноября и передал им французских пленных и нескольких англичан, освобожденных из тюрьмы Кадиса, но его корабль оставался переполненным сотнями испанцев. Стала распространяться лихорадка. Томас Мейн, баковый старшина, оправился от ампутации и "разгуливал по кораблю в добром здравии и расположении духа". 5 ноября у него поднялась температура. "Предполагалось, – сообщал в своем рапорте хирург Шовеллер, – что его товарищи по столу дали ему слишком много выпить". Ему стало хуже, он был доставлен в Гибралтарский госпиталь вместе с другими ранеными с лихорадкой, и спустя пять дней умер.

К тому времени, когда они достигли Гибралтара, перегруженный работой хирург сообщил: "Многие из нашего экипажа страдали от болей в кишечнике, а у других малейшая травма или царапина превращалась в зловонную увеличивавшуюся язву". Распространение болезни усугублялось отчаянной перенаселенностью. На борту «Левиафана» находились 463 пленных и многочисленные британские моряки с других кораблей, а также его собственный экипаж из 618 человек. Девяносто испанских пленных "были ранены, у некоторых из них на различные конечности были наложены жгуты с момента начала операции. Прошло четыре или пять дней, следовательно, большинство конечностей находились в состоянии омертвения или приближались к нему". Шовеллер делал все возможное, чтобы помочь им: "В четырех из этих случаев я ампутировал две руки и два бедра – двое первых справились хорошо и были отправлены на берег в Альхесирасе, последний умер на третий день операции, культи омертвели".

По мнению Шовеллера, экипаж был спасен от более серьезных потерь, связанных с болезнями, благодаря "сухой системе уборки, разжиганию печей между палубами в сырую погоду, вентиляции и проветриванию постельных принадлежностей так часто, как позволяла погода".

Англичанин, чье описание условий в гавани Кадиса было напечатано в «Военно-морской хронике», после шторма направился к замку Сан-Себастьян, затем на юг вдоль пляжа:

Насколько хватало глаз, песчаный берег перешейка, граничащий с Атлантикой, был покрыт тут и там мачтами, реями, обломками кораблей, телами погибших. Среди прочего я заметил стеньгу, помеченную названием «Свифтшур» и широкой стрелой Англии[75]75
  Broad arrow (наконечник стрелы с широкой режущей кромкой) – маркировка, означающая, что данное имущество является собственностью британского правительства.


[Закрыть], что только усилило мое страстное желание узнать, насколько сильно пострадали англичане, поскольку испанцы все еще продолжали утверждать, что они (англичане) потеряли своего главного адмирала и половину своего флота. Окруженный этими обломками, я взобрался на салинг мачты, выброшенной на берег, и, окинув взглядом океан, увидел на большом расстоянии несколько мачт и плавающих обломков. Поскольку море теперь было почти спокойным, с легкой зыбью, впечатление, производимое этими предметами, было чем-то вроде возвышенной меланхолии и трогало душу воспоминанием о печальных превратностях человеческих судеб. Части плавающих обломков были видны с крепостных валов, но ни одна лодка не осмелилась выйти, чтобы осмотреть их или попытаться отбуксировать – таковы были опасения, которые все еще наполняли их умы по поводу врага.

Глава 23
Мы все оплакиваем его

Фрэнсис Остин, возможно, и не разделял литературных талантов своей сестры Джейн, но они оба прекрасно разбирались в людях. Фрэнсис много раз встречался с Нельсоном и служил под его началом достаточно долго, чтобы слова, которые он написал Мэри Гибсон 27 октября, имели вес:

Я никогда не слышал о равном ему и не ожидаю снова увидеть такого человека. В самом здравом суждении он сочетал быстрое принятие решений и быстрое исполнение своих планов; и он в высшей степени обладал счастливым талантом заставлять людей любого класса быть довольными своим положением и стремиться проявить себя в отправлении государственной службы.

Этот последний талант довел флот до слез, когда они узнали о смерти своего лидера. Ричард Андерсон, штурман «Принца», который был мало знаком с адмиралом, написал 1 ноября в своем дневнике черновик письма своей жене:

Мы были так заняты, и у меня все было разрушено, негде писать – полно пленных. О, что за время у нас было! У меня никогда не было более тяжелой службы. Слава Богу, сейчас мы в безопасности в Гибралтаре и надеемся, что нас отправят домой. Мы потеряли 8 или 9 призов, это будет потерей наших призовых денег, но самая большая потеря – это потеря нашего благородного Нельсона. Мы все оплакиваем его.

Матрос 1-й статьи Джеймс Мартин был одним из многих моряков, написавших стихотворение на смерть Нельсона:

 
О каком лучшем конце может мечтать Лучший из Героев.
Еще не родившиеся дети будут лепетать имя Героя
И из века в век нести его Несравненную славу.
 

Краткий опыт службы под руководством Нельсона произвел на Эдварда Кодрингтона похожее впечатление: «Какой бы великой и славной ни была наша победа, – писал он своей жене Джейн, – я почти готов пожертвовать всей ее ценностью ради жизни Нельсона. Несмотря на леди Г., он был действительно великим человеком, и все, кто служил под его началом, должно быть, думают подобным образом». Что бы ни говорили против личности Нельсона, факт остается фактом: хорошие знатоки людей предпочли бы служить под его началом, чем под началом любого другого офицера.

После восьмидневного плавания лейтенант Джон Лапенотьер прибыл в Фалмут 4 ноября и спешно отправился в столицу по суше. Когда полтора дня спустя он добрался до Лондона, тот был окутан туманом. Лапенотьера провели в зал заседаний Адмиралтейства в час ночи 6 ноября, как раз в тот момент, когда секретарь Уильям Марсден собирался ложиться спать. "Сэр, мы одержали великую победу, но потеряли лорда Нельсона", – доложил лейтенант. Прочитав депеши, Марсден оставил Лапенотьера в одиночестве и отправился на поиски лорда Бархэма.

Первый лорд уже удалился отдыхать, как и его слуги, и только после некоторых поисков я смог обнаружить комнату, в которой он спал. Раздвинув занавески, со свечой в руке, я пробудил старого пэра от крепкого сна; и, к чести его нервов, следует отметить, что он не выказал никаких признаков тревоги или удивления, а спокойно спросил: ʻКакие новости, мистер М.?ʼ Затем мы в нескольких словах обсудили, что следует предпринять, и я просидел остаток ночи с теми клерками, которых смог собрать, чтобы в ранний час отправить необходимые сообщения королю, принцу Уэльскому, герцогу Йоркскому, министрам и другим членам кабинета, а также лорду-мэру, который сообщил полученные известия в кофейню Ллойда для лиц, заинтересованным в торговом судоходстве. Уведомление о необходимости производства королевского салюта также было передано.

Сам Бархэм написал жене Нельсона, Фрэнсис, и одновременно отправил посыльного Эмме Гамильтон в Мертон-Плейс. Там она и сестра Нельсона, Сюзанна Болтон, услышали звук орудий Тауэра и предположили, что они сигнализировали о какой-то победе в Германии. Пять минут спустя Эмма услышала звук подъезжавшей кареты.

Я послала узнать, кто приехал. Мне сообщили: мистер Уитби, из Адмиралтейства. ʻПроводите его ко мне немедленноʼ, – сказала я. Он вошел с бледным лицом и слабым голосом произнес: ʻМы одержали великую победуʼ.  ʻБог с ней, с победой, – сказала я, – письма, подайте мне мои письмаʼ. Кэптен Уитби был не в состоянии говорить: слезы в его глазах и мертвенная бледность на его лице заставили меня понять все. Думаю, что я вскрикнула и упала навзничь, и в течение десяти часов после этого я не могла ни говорить, ни разразиться слезами.

Марсден отредактировал депеши Коллингвуда от 22 и 24 октября, чтобы на следующий день опубликовать их в газете «London Gazette Extraordinary». Общая реакция на известие о победе была странно приглушенной. Леди Элизабет Херви сообщила, что, когда она покидала Адмиралтейство, «там было огромное скопление людей, но все молчали или говорили шепотом в знак уважения и скорби... Привратник сказал сэру Эллису, который проходил через ворота: ʻʻСэр, вы слышали плохие новости? Мы захватили двадцать кораблей, но лорд Нельсон убит!ʼ» Приглушенный тон был вызван не только смертью Нельсона. Даже после усилий Марсдена ссылки Коллингвуда на тяжелые потери и сильный шторм после боя звучали зловеще. Леди Бессборо заметила: «Сцена в Адмиралтействе была весьма впечатляющей – толпы людей, в основном женщин, спрашивали о мужьях, братьях, детях».

Эдвард Кодрингтон был в ярости из-за того, что Коллингвуд не предпринял никаких попыток предложить офицерам отправлять почту домой с депешами на «Пикле», и его опасения оправдались, когда первые новости о сражении, дошедшие до его жены, пришли из газеты. Внезапно вбежал слуга Джейн Кодрингтон и сообщил ей, что "произошло грандиозное сражение и лорд Нельсон мертв!" К счастью, она находилась в Брайтоне, где жил принц Уэльский, и вскоре он смог предоставить авторитетный список погибших офицеров, в который не входил ее муж. Еще хуже пришлось Бетси Фримантл, живущей дома в Свонборне, графство Бакингемшир, которая узнала эту новость от своих слуг:

Я была очень встревожена ужасным видом Нелли, которая вошла сразу после завтрака и сказала, что Дадли привез из Уинслоу отчет о том, что у Кадиса произошла ужаснейшая битва, Нельсон и несколько капитанов убиты, а двадцать кораблей захвачены. Я действительно чувствовала себя неописуемо несчастной до прибытия почты, но была избавлена от такого ужасного состояния тревожного ожидания письмом от лорда Гарлиса, который поздравил меня с тем, что Фримантл жив и здоров, и его заметной ролью в Победе, одержанной 21-го числа у Кадиса.

Как лорд адмиралтейства, Гарлис в числе первых получил сведения о битве. Он был старым другом Кодрингтона и Фримантла и немедленно написал их женам. Двое из клана Гренвиллов, лорд Темпл и лорд Джордж Гренвилл, приехали из Эйлсбери в Свонборн в форме территориальной кавалерии[76]76
  Территориальная кавалерия (Yeomanry) была создана в 1794 году как добровольческие подразделения из джентльменов и йоменов для защиты морского побережья от вторжения французов и для борьбы со шпионами и мятежниками. Уже имевшаяся с середины 17-го века милиция, состоявшая из нижних слоев населения, правящими классами считалась не вполне надежной.


[Закрыть], чтобы поздравить Бетси «с хорошими новостями самым лестным и дружеским образом. Как я жду письмо от Фримантла, – написала она в своем дневнике. – Я совершенно сбита с толку и не могу думать и грезить ни о чем, кроме недавней Победы. Бедный Нельсон! Если бы он выжил, это было бы поистине великолепно. Сожаления по поводу его смерти ощущаются сильнее, чем радость по поводу уничтожения Объединенных флотов».

Прибытие Блэквуда со второй партией депеш от Коллингвуда принесло и письма с флота. Лейтенант Уильям Хенна с «Марса» написал Софии Дафф 27 октября: "Я полагаю, что более неприятная задача, чем та, что возложена сейчас на меня, едва ли может выпасть на долю человека... поскольку я сам являюсь мужем любимой супруги и отцом детей..." Ее сын Норвич писал: "Моя дорогая мама, ты даже представить себе не можешь, как мне не хочется начинать это печальное письмо".

Аналогичные письма получали в Испании и Франции. В Кадисе церкви были полны встревоженных родственников, ожидавших возвращения пленных из Гибралтара. 21 ноября в церкви Кармен состоялась поминальная служба по тем, кто не вернулся. Официальные известия из Кадиса поступили 5 ноября в Ла-Корунью и Ферроль, где комплектовались экипажи семи испанских кораблей и базировались пять французских кораблей. По словам шкипера шведского торгового судна, допрошенного капитаном британского фрегата, эта информация «вызвала всеобщий ужас, тревогу, суматоху и уныние у людей всех рангов... Он увидел список из 22 линейных кораблей, которые пропали без вести».

Донесения адмирала Эсканьо были опубликованы в тот день в газете «Gazeta de Madrid». Хотя он постарался придать как можно более благоприятный оттенок этому событию, он признал, что "потери на кораблях флота в целом, без сомнения, были очень велики". В ноябре того же года все испанские капитаны-участники битвы при Трафальгаре получили повышение, а выжившим морякам выплатили тройное жалованье за день. Адмирал Гравина умер четыре месяца спустя в своем доме напротив недостроенного собора в Кадисе, отказавшись от операции в попытке сохранить руку.

Наполеон узнал о Трафальгарской битве 18 ноября в Австрии. Никаких упоминаний об этом сражении так и не появилось во французской правительственной газете «Moniteur», хотя вымышленный отчет о британских потерях был опубликован в газете «Journal de Paris» от 7 декабря. Это была слегка расширенная версия столь же оптимистичного отчета, опубликованного в «Gazeta de Madrid» 19 ноября, в котором назывались десять британских кораблей, потопленных во время сражения или впоследствии потерянных во время шторма, и еще много поврежденных.

Родственники французских офицеров и рядовых были оставлены на месяцы в неведении об их судьбе. Это относилось даже к старшим французским офицерам, которые проявили себя с большой честью. 21 декабря старший сын капитана 1 ранга Луи Бодуэна написал письмо, в котором спрашивал Декре, знает ли он, что случилось с его отцом. Семья не имела никаких известий после битвы и гибели корабля Бодуэна «Фугё»: "Молчание моего отца и неуверенность в его судьбе причиняют его несчастной семье самую жестокую боль. Его жена, его ребенок и я опасаемся, что он пал жертвой своего мужества". Декре потребовался еще месяц, чтобы подтвердить правоту их опасений.

В конце января Маргарита Бриаман написала Декре из Рошфора:

Я только что была проинформирована частными письмами, что мой муж мичман Франсуа Эли Бриаман, исполнявший обязанности лейтенанта линейного корабля «Редутабль», был трижды ранен в бою, который этому кораблю пришлось вести против английского корабля «Виктори», и что он умер от полученных ран на следующий день. Я остаюсь матерью двух мальчиков, старшему из которых одиннадцать лет, и у меня нет средств, чтобы оплатить расходы на их образование.

Я прошу вас, Ваша светлость, распорядиться о расследовании вашим кабинетом, чтобы выяснить, если это возможно, действительно ли мой муж мертв...

Административная задача осложнялась огромным количеством погибших или взятых в плен: 1087 раненых испанцев и 253 раненых француза были переданы фрегатам в Кадисе; 210 испанских офицеров и 4589 моряков и солдат были освобождены под обязательство не участвовать в военных действиях в Гибралтаре в ноябре. Несколько удачливых французов и одна женщина, вечно везучая Жанна Конан, также были освобождены под обязательство в Гибралтаре, в основном из-за неразберихи. Около трех тысяч французских пленных, захваченных при Трафальгаре, были доставлены в Англию. Те, кто высадился в Портсмуте, были заключены в тюрьмы в Фортоне, Портчестере и на семи блокшивах, а доставленные в Плимут были заключены в тюрьме Миллбей и на восьми блокшивах. Привезенные в Чатем были распределены между четырьмя блокшивами.

Большинство французских офицеров в конечном итоге жили под домашним арестом в Кредитоне или Винкантоне и могли свободно общаться и даже путешествовать с разрешения властей. Для рядовых моряков пребывание в Британии было гораздо менее приятным. Из французских военнопленных, доставленных в Великобританию в период с 1803 по 1814 год, 10 341 умер в плену, 17 607 были обменены и отправлены домой, а 72 000 все еще находились в Великобритании, когда война закончилась в 1814 году.

Пьер Вильнёв и Жан-Жак Маженди были первыми военнопленными, прибывшими в Англию, и были отправлены сначала в Бишопс-Уолтем, а затем в Рединг. Для Маженди это был третий опыт пребывания в плену в Великобритании. В Рединге к паре присоединились Луи Энферне и Жан-Жак Люка. Кодрингтон в письме попросил свою жену Джейн присмотреть за Энферне, объяснив, что "его жена и семья находятся в Тулоне, и у него нет ничего, кроме жалования – в возрасте пятидесяти лет, после сорока лет службы". Энферне не нуждался в срочной помощи, потому что, объяснил Кодрингтон, кэптен Бен Хэллоуэлл, "хотя и не участвовал в боевых действиях 21-го, настоял на отправке ему сундука с двумя дюжинами рубашек, чулок, кровати и немного ткани, чтобы сшить ему пальто, а также чек на 100 фунтов стерлингов в качестве благодарности за доброжелательное отношение, с которым он столкнулся со стороны Гантома и его офицеров, когда был их пленником".

Маженди и Люка было дано разрешение присутствовать на похоронах Нельсона. После ремонта в Гибралтаре линейный корабль «Виктори» 4 декабря прибыл в Англию с телом Нельсона, сохраненным в бочке с бренди. Правительство объявило, что следующий день будет национальным днем благодарения, и по всей Британии были проведены официальные мероприятия. В родном графстве Нельсона Норфолк были организованы балы и ужины в Грейт-Ярмуте, Норвиче и Своффхэме. Газета «Norwich Mercury» сообщала, что в городе Кингс-Линн "крыша зала образовала внушительный навес из военных знамен, вымпелов и военно-морских трофеев, на переднем плане которого возвышался бюст Героя Трафальгара, окруженный лавром, а под ним располагался соответствующий девиз: palmam qui meruit ferat[77]77
  Palmam Qui Meruit Ferat (лат.) – Вознагражден будет тот, кто этого заслуживает(лат.)


[Закрыть]. Постоянное пламя восковых свечей освещало три длинных стола, уставленных отборными деликатесами, которые только можно было купить или искусно приготовить". Затем был предложен тост: «За славную и бессмертную память нашего горячо любимого и вечно оплакиваемого героя лорда виконта Нельсона». В Эйлшеме в церковь направилась процессия с флагами, которые несли матросы, с флотским кэптеном верхом на боевом коне и лейтенантом со знаменем с надписью «Бессмертный Нельсон». После службы волонтеры Эйлшема выстрелили в воздух, были зажжены фейерверки и населению выставлены три бочки пива. В Норвиче череда событий завершилась торжественным ужином, на котором присутствовала жена сэра Эдварда Берри.

Издатели напечатали «Жизнь Нельсона» так быстро, как только смогли набрать текст. Один из них, анонсируя четвертое издание 14 декабря, утверждал, что за последние десять дней было продано более трех тысяч экземпляров. Господа Колнаги с Кокспер-стрит ухитрились прорекламировать первую посмертную гравюру Нельсона в тот же день, когда новость о его смерти впервые появилась в газете «The Times», и в течение нескольких недель в обращении были еще пять портретов. У графства Норфолк появилась эксклюзивная гравюра, выполненная Эдвардом Беллом из Норвича с портрета, выставленного среди портретов других достойных личностей Норфолка в Сент-Эндрюс-холле. Томас Баттерсворт, опубликовавший альбом эстампов двадцати шести линейных кораблей, захваченных войсками Нельсона к 1802 году, быстро выпустил второе издание, увеличив общее число призов до сорока шести. Крупные книготорговцы «Бойделл и К°» объявили награду в пятьсот гиней за лучшую картину, изображающую смерть Нельсона, которая будет опубликована в виде гравюры в стиле «Смерти генерала Вулфа». Конкурс выиграл Артур Девис, который сделал зарисовку трупа Нельсона на «Виктори» после того, как его извлекли из бочки и поместили в простой гроб.

23 декабря, после долгого путешествия в Лондон, тело Нельсона прибыло в Гринвичский госпиталь, где его поместили в последний гроб, тот самый, который кэптен Бен Хэллоуэлл заказал из мачты «Л'Ориента» после битвы на Ниле и подарил Нельсону несколько лет назад. Его сопровождал очень эмоциональный Александр Скотт, который никак не хотел расставаться со своим любимым начальником. Пятнадцать тысяч скорбящих увидели тело в том виде, в каком оно лежало в Расписном Холле Гринвичской больницы. Еще тысячи не смогли попасть внутрь.

9 января 1806 года огромная процессия различных плавсредств прошла вверх по реке, сопровождая гроб Нельсона на гребном катере, сделанном для Карла II. Гроб простоял ночь в Адмиралтействе, а затем в специально спроектированной похоронной карете в египетском стиле был доставлен в собор Святого Павла. Процессия была такой длинной, что, когда голова достигла собора, задние все еще не покинули Уайтхолл. Служба проходила при искусственном освещении и достигла импровизированной кульминации, когда сэр Айзек Херд завершил список титулов Нельсона словами "герой, который в момент Победы был покрыт бессмертной славой". Сорок восемь матросов «Виктори», которые несли в процессии изодранный осколками флаг корабля, перед опусканием гроба в могилу спонтанно оторвали от него большой кусок и разорвали на более мелкие кусочки, чтобы сохранить в качестве сувениров. Основной частью флага они накрыли гроб Нельсона.