Текст книги "Трафальгар. Люди, сражение, шторм (ЛП)"

Автор книги: Фил Крейг

Соавторы: Тим Клейтон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Капитан Маженди наблюдал происходящее и докладывал, что в процессе поворота некоторые из судов, преимущественно испанские трехдечники, значительно увалились под ветер. В Обсервационной эскадре Гравины, маневрирующей с целью прикрытия арьергарда, отстало несколько кораблей. Проблема заключалась в том, что ветер был очень слаб. Суда приводились круто к ветру, т. е. медленно двигались, стараясь держать курс как можно ближе к линии ветра, но скорость их была недостаточной для хорошей управляемости. Еще больше ухудшала положение крупная зыбь, которая подходила с траверза и увеличивала дрейф судов. Маневрирование в таких условиях является серьезным испытанием и для укомплектованных, опытных экипажей, а часть испанских моряков имела только двухдневный опыт плавания в открытом море на этих кораблях. Французские экипажи также испытывали недостаток квалифицированных матросов. Попытки занять заранее назначенные им места в боевом ордере и затем совершить поворот на противоположный курс привели к тому, что франко-испанский ордер становился все более беспорядочным и разобщенным.

Маженди жаловался, что "ведущий корабль, испанский «Нептуно», не поднялся на ветер, хотя сигналы с этим распоряжением повторялись несколько раз. Также и некоторые другие корабли не заняли своих назначенных позиций". Исполняющий обязанности лейтенанта Огюст Жикель, ответственный за маневрирование на баке «Энтрепида», лежавшим недалеко от «Нептуно», полагал, что Вильнёв давал Каэтано Вальдесу (командиру «Нептуно») неправильные приказы. Он чувствовал, что необходимо набрать большей скорости для лучшей управляемости судов во время маневрирования. Вместо того, чтобы дать распоряжение на «Нептуно» "поставить все возможные паруса и занять свое место в строю, адмирал безостановочно посылал сигналы держаться круче к ветру". При этом слабом ветре суда с худшей управляемостью дрейфовали под ветер более других, и линия баталии становилась все более и более деформированной с тем, что "суда то дублировались, то оставляли обширные дыры в линии на корысть англичан". Возможно, Вильнёв избегал распоряжений о постановке всех парусов, опасаясь произвести впечатление безудержного бегства. Также он был озабочен построением своего флота как можно компактней, поэтому, возможно, столпотворение беспокоило его меньше, чем разрывы строя.

Косме де Чуррука, военно-морской теоретик и капитан линейного корабля «Сан-Хуан-Непомусено», не был впечатлен руководящими талантами Вильнёва. Он считал ошибочным первый сигнал о занятии предварительно запланированных позиций: при существующих условиях сформировать боевой строй являлось непростой задачей для любого флота, но поворот был еще более глупым приказанием, так он только усложнил имевшиеся проблемы. Он стоял на квартердеке со своим старым товарищем и заместителем Франциском Мойуа, который принимал участие во всех его исследовательских экспедициях. С профессиональным отвращением наблюдали они беспорядок, последовавший за приказом Вильнёва лечь на обратный курс – корабли,  пытающиеся повернуть, дрейфующие под ветер, стремящиеся занять свое место в строю. Наблюдая за своей командой, выбивавшейся из сил от бесконечной работы с канатами, Чуррука повернулся к другу и сухо заметил: "El general frances no conoce su obligacion, y nos compromete"[47]47
  Французский адмирал не знает своего дела и подвергает нас опасности.


[Закрыть].

Там, на западе, британские корабли уже не казались единой массой. Было видно, что они разделились на две основные группы, надвигавшиеся на строй Вильнёва. Однако было еще не вполне ясно, куда они направят основной удар.

 
Сердца британцев встрепенулись
От открывшегося вида.
Мы приготовились сражаться
За Честь и за Золото.
 

Интересны мотивы, которые приписывал британскому моряку матрос 1 статьи Джеймс Мартин в своих скверных виршах. Честь – предсказуемо, но золото не так очевидно. Дело в том, что королевский флот стимулировался призовыми деньгами. Захваченные суда оценивались, а вырученные деньги распределялась между участниками захвата. Положенные суммы рассчитывались по довольно сложным правилам, согласно которым большая часть предназначалась старшим по рангу, но полагались всем. Победоносным экипажам также выплачивали head money[48]48
  Head money – вознаграждение за (голову) взятого в плен французского моряка.


[Закрыть]  за каждого взятого в плен французского моряка. Во время Семилетней войны британцы выработали практику ослабления французского флота взятием в плен как можно большего количества его умелого личного состава. Хотя и жестокая (довольно много французов умирало в плену), эта практика была крайне успешной, так как обучение профессионалов требовало долгих лет тренировок и опыта, поэтому их было некем заменить. Во время войны с 1793-го по 1801 год 40 тысяч французских моряков прошли через британские тюрьмы.

Призовые деньги придавали морской службе определенное очарование. В 1780 году некий школьник, наблюдая передачу моряками солдатам французских пленных, слышал распеваемую девицами в Госпорте песенку:

 
Моряки, они получают такие деньжищи,
Солдаты же получают только нашивки.
Я так люблю бравого моряка,
Солдат же может поцеловать меня в зад.
 

В то время, как матросы зачастую имели денег достаточно, чтобы произвести впечатление на госпортских девиц, офицеры иногда делали состояние на призовых суммах, обычно при службе на фрегатах, посланных в крейсерство для захвата вражеских судов. В 1799 году Генри Дигби (капитан «Африки» при Трафальгаре) участвовал в захвате испанской «Св. Бригитты». Его доля призовых за перевозимые ею сокровища составила 40730 фунтов, 18 шиллингов и три с четвертью пенса, в то время как жалование капитана фрегата не доходило до двухсот фунтов в год.

Боевые корабли безо всяких сокровищ на борту также имели цену, и главной целью в битве было не потопление или уничтожение противника, а захват его в как можно менее поврежденном состоянии – в таком случае его стоимость была больше. При Трафальгаре каждый бросал взор на испанский четырехпалубник «Сантисима-Тринидад». "Пусть Бог благословит Вас, и поставит борт о борт с «Сантисима-Тринидадом»", писал Коллингвуду Нельсон в июле. Генри Уолкер вспоминал, что в это утро на «Беллерофоне» "все были в приподнятом состоянии" и люди были так уверены в победе, что "они занимались определением количества своих призов и прикидывали долю призовых на каждое судно". Старейшие матросы на борту – такие, как, например, 49-летний Джеймс Джилл, прослуживший тринадцать лет на флоте – подсчитывали, какую сумму получит «Беллерофон» за испанский четырехпалубник «Сантисима-Тринидад». "Смею сказать, что мы были далеко не единственным на флоте судном, на котором велись такие подсчеты".

Многие письма и отчеты, написанные непосредственно после битвы, утверждали, что британские моряки были не просто самоуверенны – они стремились в бой. Джеймс Мартин говорил о «Хладнокровии и Рвении» и «Решительной Атваге». Второй лейтенант морской пехоты Самюэль Бёрдон Эллис с «Аякса» был послан вниз с какими-то распоряжениями и "был поражен приготовлениями, проводимыми синими бушлатами[49]49
  То есть матросами (в отличие от морпехов-красномундирников).


[Закрыть]". Большинство было раздето по пояс (внизу было жарко и душно), с повязанными на голове платками, прикрывавшими уши. Платки несколько приглушали гром орудий, «но многие люди оставались глухими в течение нескольких дней после сражения». Одни точили абордажные сабли, другие полировали орудия, а трое или четверо танцевали «волынку». «Все, – заметил он, – казались охваченными непреодолимым желанием сойтись вплотную с врагом. Время от времени они выглядывали из портов, делали предположения касательно разных неприятельских судов, со многими из которых наши суда сходились в схватках при различных обстоятельствах».

Определенное нервное напряжение было разлито в атмосфере, так как люди понимали, что не все из них переживут этот день. Уильям «Образина»  Робинсон вспоминал некоторых матросов с «Ревенджа», предлагавших гинею за стакан грога. Другие же "составляли что-то вроде устного завещания, например: если одно из посланных Джонни Крапо[50]50
  Так матросы прозвали французов.


[Закрыть] ядер оторвет мне голову, ты заберешь все мои принадлежности; если же ты будешь убит, а я останусь жив, то я заберу твои".

Многие офицеры писали письма домой. Некоторые из них остались неоконченными, как письмо Нельсона Эмме Гамильтон. Джон Айкенхед, один из юных мичманов на «Ройал-Суверене», писал: "Если суждено мне, мои дорогие родители, пасть за дело короля, то пусть эта мысль утешает вас. В моей душе нет ни малейшего страха. О, мои родители, сестры, братья; дорогие дедушка, бабушка и тетя – поверьте, это так". Он не подписал письмо, надеясь продолжить его в конце дня. Другие писали простые прощальные записки своим возлюбленным. Некоторые из «юных джентльменов» «Марса» имели знакомых в Эдинбурге или Перте. Сын кэптена Джорджа Даффа Норвич прибыл на борт в конце сентября, где встретился со своими кузенами – Александром и Томасом. Отослав юного Норвича и прибывших вместе с ним трех других мальчишек в относительную безопасность нижней палубы, Дафф написал торопливую записку своей жене:

Моя дражайшая София, у меня почти нет времени сообщить тебе, что мы вступаем в бой с Объединенным флотом. Я молю Бога и надеюсь, что наше поведение будет безупречно, а я буду  иметь счастье обнять мою возлюбленную супругу и ребятишек. С Норвичем все хорошо, он счастлив. Я все же отослал его с квартердека.

Искренне твой навек,

Джордж Дафф

Глава 10
Сохраняя лицо

С рассветом британцы оказались примерно в одиннадцати милях, и при слабом бризе они приближались со скоростью не более двух узлов – скоростью неспешно прогуливающегося пешехода. Это был короткий октябрьский день, и солнце заходит в это время года довольно рано. В данный момент основной заботой Нельсона была скорость, поэтому он обращал мало внимания построению эскадры. Запланированный заранее боевой порядок его собственной дивизии был таков: «Темерер», «Суперб», «Виктори», «Нептун», «Тигр» и «Канопус». Но один из этих кораблей все еще был в Ла-Манше, а два других находились возле Картахены – посыльное судно, отправленное на их розыск, встретило их там именно этим утром. «Принц» был назначен ведущим в колонне Коллингвуда, но трехдечник Ричарда Гриндалла шел, по образному выражению лейтенанта «Тоннанта» Фредерика Хоффмана, «как стог сена», и ему передали приказ держаться в удобном для него месте, держась в стороне от обеих колонн, чтобы не мешать более быстроходным судам. Такой же приказ был дан «Британии» и «Дредноуту». Во главе колонн, надвигавшихся на франко-испанский строй, находились «Виктори» и «Ройал-Суверен». Нельсон решительно стремился не дать уйти неприятелю и навязать ему сражение.

Ранним утром Нельсон передал капитанам фрегатов распоряжение прибыть на борт своего флагманского судна. Генри Блеквуд выразил свою озабоченность безопасностью самого адмирала и предложил тому поднять свой флаг на его фрегате «Эвриал», с которого можно было эффективней руководить ходом сражения. Как и предполагал Блеквуд, Нельсон отказался, мотивируя свое решение важностью подачи личного примера. Затем Блеквуд пытался убедить его пустить вперед корабли «Темерер», «Нептун» и «Левиафан». Он и капитан «Виктори» Томас Харди убеждали, что для руководства флотом будет лучше, если Нельсон как можно дольше будет находиться вне непосредственного столкновения. В конце концов тот согласился пропустить вперед «Темерер». К этому времени «Темерер» шел по траверзу «Виктори», стремясь занять свое место в строю согласно предварительному плану.

Капитан Элиаб Харви находился на голосовой дистанции, и пока Блеквуд передавал ему это распоряжение, он заметил, что «Виктори» опять увеличила ход. Очевидно, Нельсон снова передумал. Капитану «Нептуна» Томасу Фримантлу было назначено место в строю сразу за «Виктори». «Нептун» считался тихоходным, но тут шел достаточно быстро, чтобы к 10 часам утра быть в состоянии обогнать «Виктори». По словам Уильяма Бедкока, Фримантл "собирался обойти его и первым прорвать вражеский строй, но несчастный лорд Нельсон сам окликнул нас с кормовой галереи флагмана и сказал: ʻ«Нептун», уберите ваши лиселя и сдайте назад; я сам прорву вражеский стройʼ".

Примерно милей южнее Коллингвуд на «Ройал-Суверене» с недавно обновленной медной обшивкой подводной части корпуса отрывался от остальных кораблей своей колонны. Запланированный за ним «Тоннант» Чарльза Тайлера не чистил корпус в течение многих месяцев, и даже под всеми поставленными парусами не мог выдерживать заданное расстояние. «Белайл», следующий за ним под марселями и брамселями, с трудом удерживал свое место. В шканечном журнале «Белайла» на девять двадцать имеется запись: "Флагман передал распоряжение «Белайлу» и «Тоннанту» поменяться местами в строю". Юный Пол Николас с «Белайла» вспоминал, что, когда корабли поравнялись, капитаны приветствовали друг друга через рупоры. "Капитан Тайлер воскликнул: ʻСлавный день для старой Англии! Еще до исхода дня каждый из нас получит по призу!ʼ Эта уверенность в нашем профессиональном превосходстве, наводящая ужас на другие нации, выражалась на всех лицах. Как бы в подтверждение этих вдохновляющих мыслей, оркестр нашего мателота заиграл ʻБританцы попадают прямо в цельʼ".

Планом предусматривалось, что колонна Коллингвуда атакует в строю пеленга. Для введения неприятеля в заблуждение изменение боевого порядка предполагалось сделать в последний момент по сигналу Нельсона. Коллингвуд понял, что при таком слабом ветре перестроение будет затруднительным и долгим. Запись в его журнале показывает, что он "подал сигнал подветренной дивизии перестроиться в строй пеленга вправо" заранее. Он сделал это подачей сигнала трем из своих кораблей – «Белайл», «Ахилл» и «Ревендж» – изменить курс вправо. Он не стал уменьшать свой ход, чтобы позволить кораблям совершить правильное перестроение, но этим сигналом дал знать капитанам, что им следует вступить в боестолкновение со всем франко-испанским арьергардом. Планировалось, что сам он вступит в бой с двенадцатым от конца колонны кораблем, однако вместо этого он направился к трехпалубнику «Санта-Анна». Возможно, что он посчитал его двенадцатым из-за неправильного построения неприятеля. На самом деле «Санта-Анна» была шестнадцатым кораблем от хвоста колонны. Атакуя так далеко вперед, он давал своим кораблям гораздо более трудную задачу, чем ту, которую поставил перед ним Нельсон. Нельсон рассчитывал, что корабли Коллингвуда по количеству вымпелов будут превосходить неприятеля на четверть, на самом деле количественное превосходство получилось у французов с испанцами.

Тем временем Нельсон, желая обезопасить Коллингвуда, в 10 часов передал на «Марс» приказ выйти в голову подветренной дивизии. «Марс» отрепетовал полученный сигнал, но смог только обогнать «Тоннант», так как «Ройал-Суверен» и «Белайл» шли быстрее. Сам Коллингвуд не сделал даже попытки уменьшить ход. Вне всякого сомнения, он наблюдал поведение Нельсона и был полон решимости также лично вести в бой свои корабли. Мичман Джон Айкенхед в своем письме домой, написанным этим утром, заметил, что перспектива предстоящей битвы сделала адмирала "выглядевшим вполне молодым". Коллингвуд в самом деле был очень бодрым все это утро. Он обратил внимание своего слуги Уильяма Смита на великолепный вид неприятельского флота, а первому лейтенанту Джеймсу Клавеллу посоветовал сменить сапоги на ботинки с чулками, мотивируя это тем, что в случае ранения хирургу легче срезать чулки, чем сапоги.

Нельсон спустился в свою каюту, почти полностью лишенную мебели, и, встав на колени перед столом, начал заполнять свой дневник – документ личный, но предназначенный для общественности. Он начал довольно прозаично: "На рассвете мы обнаружили Объединенный флот неприятеля…", а затем перешел к тщательно составленной молитве:

Да дарует великий Бог, перед которым я преклоняюсь, великую и славную Победу моему Отечеству, к благополучию всей Европы; пусть никакие поступки не запятнают Её; и пусть после   Победы гуманность станет характерной чертой британского флота. Я же посвящаю свою жизнь Тому, кто создал меня, и себе лично желаю, чтобы Его благословенный свет озарил мои усилия, направленные на верное служение Отечеству. Ему я вверяю судьбу свою и того правого дела, которое доверено мне защищать. Аминь. Аминь. Аминь.

Эта запись существует в двух идентичных рукописных копиях, сделанных, возможно, с помощью пантографа, и она явно была предназначена для публикации. Нельсон старательно конструировал свой публичный имидж, и эта молитва, скорее всего, была бы опубликована даже в том случае, если бы он остался жив. Многие письма, написанные капитанами своим домашним (особенно это касается писем Эдварда Кодрингтона), выглядят хотя бы частично так, что они были составлены в расчете на возможную публикацию, и поэтому ко многому тому, что на первый взгляд кажется сугубо личным, при исследовании следует относиться с осторожностью. Выраженные Нельсоном чувства, отождествляющие британские интересы с интересами всей Европы, составлены в чрезвычайно дипломатической манере.

Затем Нельсон попросил Харди и Блеквуда засвидетельствовать официальный документ более личного свойства. В нем он просил государственной защиты для своей любовницы и своей дочери в случае своей смерти. Обрисовав дипломатические достижения Эммы Гамильтон, как результат её влияния на неаполитанскую королеву, Нельсон так завершает этот документ:

Таким образом, я вверяю Эмму, леди Гамильтон, на попечение Короля и Отечества с тем, чтобы они предоставили ей достаточные средства для поддержания достоинства её титула пожизненно. Я также оставляю на попечение моего Отечества свою приемную дочь Горацию Нельсон Томпсон и желаю, чтобы в будущем она носила мою фамилию. Это единственные одолжения, которые я прошу у моего Короля и Отечества в момент, когда я собираюсь сражаться за их дело.

Не было ничего необычного на флоте в том, чтобы оставлять своих детей на попечение короля и страны. Когда кэптен Джон Моррис, командуя кораблем «Бристоль» в Америке в 1776 году, был смертельно ранен, он поручил своего сына заботам короля и страны; взращенный флотом, Джеймс Моррис теперь вел в бой линейный корабль «Колосс». Попытка Нельсона гарантировать благополучие своих любимых таким образом вовсе не была настолько эксцентричной, как может показаться теперь.

Вильнев был все еще не уверен в том, куда направит Нельсон свой удар. Сначала создалось впечатление, что британцы намереваются отрезать его от Кадиса. Затем они изменили свой курс к востоку и разделились на две колонны, нацелившиеся, по-видимому, на центр Объединенного флота. Затем подветренная колонна повернула в сторону арьергарда, в то время как наветренная колонна снова несколько изменила свой курс к северу, по всей видимости, направляясь на середину кораблей Дюмануара, шедших теперь впереди флота. Нельсоновский замысел «удивить и смутить» приносил свои плоды.

Между тем, свалка и неразбериха в Объединенном флоте продолжалась. Очевидец сообщал, что "авангард заштилел и с трудом управлялся, в то время как арьергард уже поймал бриз, распространявшийся с юго-запада". «Санта-Анна», а затем и «Принц Астурийский» повернули под ветер с тем, чтобы дать больше пространства столпившимся вокруг них кораблям. В десять тридцать «Принц Астурийский» подвернул еще под ветер, и «Ашилль», все еще пытавшийся занять предназначенную ему позицию впереди «Астурийского», столкнулся с ним, но повреждения от столкновения были незначительны.

Некоторые пытались сформировать строй из кораблей, находившихся под ветром, аналогично построению предыдущего дня. Это было стандартной практикой и прагматическим решением, принимая во внимание возможности худших испанских экипажей. Постоянные же сигналы Вильнева держаться круче к ветру приводили их в замешательство. Конечно, под ветром находились скалистые отмели испанского побережья, и адмирал, вне всякого сомнения, желал держаться от них как можно дальше. Конечным результатом такого замешательства было то, что "несколько кораблей дублировали друг друга и создавали столпотворение в кордебаталии и арьергарде".

Ведущим в авангарде Пьера Дюмануара был Каэтано Вальдес на прекрасном испанском восьмидесятипушечнике «Нептуно». Несмотря на то, что ему только исполнилось тридцать четыре года, Вальдес был уже опытным мореплавателем (он сопровождал Галиано в одном из исследовательских плаваний) и уважаемым бойцом, который участвовал в спасении «Сантисима-Тринидада» в битве при мысе Сан-Винсенте. За «Нептуно» следовал «Сципион», а третьим в строю был «Энтрепид», которым командовал неудачливый капитан Луи Энферне. Он должен был следовать четвертым за «Буцентавром», а вместо этого находился на девять корпусов впереди. Ночью он потерял свое место в строю, а при повороте через фордевинд обошел многие суда и оказался на траверзе флагманского корабля контр-адмирала Дюмануара «Формидабль». Шедший перед «Формидаблем» испанский корабль «Райо» увалился под ветер и отстал, в результате чего образовался разрыв в строю, и Дюмануар приказал Энферне заполнить его. «Формидабль» был восьмидесятипушечным кораблем, который успешно состязался с «Буцентавром» в артиллерийских стрельбах в Тулоне. Вояж в Вест-Индию проявил его тихоходность (Вильнев приписывал это плохому качеству медной обшивки корпуса), но тем не менее он был мощным кораблем. Идущие за ним «Монблан» и «Дюге-Труэн» находились почти на траверзе друг друга. Большой, но очень старый корабль «Райо» со своим необученным экипажем дрейфовал на некотором расстоянии под ветром, а на ветре от него шел «Св. Франциск Ассизский».

Положение кораблей на начало сражения (11:45). Названия британских кораблей подчеркнуты.

Ведущие корабли дивизии Вильнева столпились в беспорядке, «Сан-Августин» шел под ветром у «Героя», нового корабля, спущенного на воду в Рошфоре в 1803 году. Позади и немного под ветром от «Героя» находился массивный «Сантисима-Тринидад», флагманский корабль испанского контр-адмирала Балтазара де Сиснероса. Корпус этой величественной громадины (единственного четырехпалубника в мире) был окрашен в белый цвет, с четырьмя рядами  вызывающе алых пушечных портов, а его носовая часть была богато украшена великолепной группой фигур, представляющих Святую Троицу. Построенный в Гаване из американского кедра, он был спущен на воду в 1769 году как трехдечник, а в 1795-ом добавили еще одну батарейную палубу.[51]51
  Фактически испанцы просто соединили квартердек и полубак, заменив легкий спардек над шкафутом прочной палубой. Строго говоря, эта четвертая палуба не должна была бы считаться палубой в полном смысле этого слова, так как она была протянута не по всей длине корабля, а соединяла полубак и квартердек. С другой стороны, орудия были установлены по всей её длине.


[Закрыть] Артиллерийское вооружение состояло из 136-ти орудий и 4-х карронад, водоизмещение составляло 3100 тонн, экипаж – 1048 человек, включая 382 солдата. Его считали переутяжеленным и валким, но в битве при Сан-Винсенте испанцы защищали его с таким же упорством, с каким британцы стремились захватить его. Сзади шел флагманский корабль Вильнева «Буцентавр», восьмидесятипушечник, хотя Джеймс Мартин считал (правильно или ошибочно), что при Трафальгаре он нес 102 орудия. Вильнев высоко ценил его ходовые качества и его стойких провансальских моряков, отзываясь о его команде как об «одной из лучших в эскадре».

Однотипный с ним корабль «Нэптюн», еще один новенький восьмидесятипушечник, должен был следовать непосредственно за «Буцентавром», но испанец «Сан-Хусто», которому следовало находиться четырьмя корпусами далее, помешал капитану Эспри-Транкию Местралю занять это ответственное и почетное место в строю. Эти два судна попытались поменяться друг с другом местами и оба сдрейфовали под ветер:

«Сан-Хусто» был не на своем месте и, находясь на ветре, постепенно оттеснял меня и мешал моим действиям. Я немедленно окликнул его и спросил, знает ли он свое место в строю; я сообщил ему, что мое место – непосредственно за кормой «Буцентавра». Он ответил, что постарается встать позади меня, однако не сделал этого, и продолжал приводиться к ветру на моем левом крамболе, что заставило меня увалиться под ветер и отойти от флагмана, от которого я был вначале на расстоянии голосовой связи.

Мэстраль принадлежал к тем французским капитанам, которые во всем винили своих испанских союзников, но в этом случае он, вероятно, был прав. Как и «Райо», «Сан-Хусто» недавно вышел из дока, и его команда находилась на нем в море всего третий день. Капитан Мигель Гастон критически относился к её подготовке и обвинял в неумении управлять парусами и постоянном уваливании под ветер. Это замешательство было весьма некстати, так как «Нэптюн» был «одним из превосходнейших и наиболее мореходных кораблей флота». Позиция непосредственно за флагманским кораблем была весьма вероятным фокусом британского внимания, и было желательно, чтобы её занимал мощный корабль. Занимающий следующее место в строю испанец «Сан-Леандро» последовал в кильватер за увалившимся под ветер «Нэптюном», оставив зияющую «дыру» позади флагмана. Когда командовавший «Редутаблем» (концевым кораблем дивизии Вильнёва) Жан-Жак Люка увидел потенциально катастрофическое развитие ситуации, он объявил своим офицерам и матросам, что они пойдут вперед для поддержки флагмана. Его слова были встречены аплодисментами и криками «Да здравствует император, да здравствует командир!» Команда «Редутабля» была вышколена и хорошо мотивирована своим энергичным капитаном. Сопровождаемый барабанщиком и флейтистом, Люка во главе своих офицеров прошел по батареям и был весьма удовлетворен, найдя моряков горящими желанием вступить в бой.

Позади «Редутабля» имелся еще один значительный разрыв. Дивизию вице-адмирала Игнасио де Алава должен был вести «Энтрепид», но Луи Энферне был далеко впереди от назначенной позиции, как и «Сан-Хусто», который должен был следовать за ним. Следующим в строю, но значительно увалившимся под ветер, был «Эндомтабль», мощный 80-пушечник. Он был на скорую руку отремонтирован в Тулоне в 1804 году, и от той чрезвычайной мобилизации, снабдившей неплохими командами линейные корабли «Буцентавр» и «Нэптюн», ему достались лишь отбросы. По мнению Вильнёва, это был прекрасный корабль с отвратительной командой. Затем шла «Санта-Анна» под флагом Алавы, ведущая связный строй из четырех кораблей. Окрашенная полностью в черный цвет, с недавно замененной медной обшивкой, она сохранила ядро обученной команды, которая состояла, вместе с приданной пехотой, из 1089 человек. Теоретически, на её вооружении находилось 112 орудий – тридцать 36-фунтовок, тридцать две 24-фунтовки, тридцать две 12-фунтовки и восемнадцать 8-фунтовок на квартердеке и баке, но фактически двенадцать 8-фунтовок были заменены на двадцать карронад. За «Санта-Анной» следовал 74-пушечный «Фугё» под командой великолепного Луи-Алексиса Бодуэна, подававшего большие надежды молодого офицера, поднявшегося из низов. Вильнёв считал, что судно нуждается в доковании, но экипаж на нем был превосходный. Бодуэна, инспектировавшего батарейные палубы и другие важные посты, встречали знакомые приветствия: "Да здравствует император!" и "Да здравствует наш бравый командир!" В кильватере за «Фугё» следовали «Монарка» и недавно построенный 74-пушечный «Плютон» под командой надежного и опытного бретонца Жюльена Космао-Кержюльена. Ядро его команды было сформировано из превосходных провансальских моряков. Он предупредил находившегося на судне сзади контр-адмирала Шарля Магона, что, если неприятель попытается прорвать строй впереди него или впереди почти неподвижного испанца «Монарка», он прибавит ход для предотвращения такой попытки.

«Альхесирасу» Магона следовало быть в центре своей дивизии в составе резервной эскадры, но после поворота на обратный курс суда полностью сломали строй, и Магону пришлось возглавить кучу беспорядочно и тесно столпившихся судов. Сзади него находился Дионисио Алкала Галиано на 74-пушечнике «Багама», несущего на борту восемьдесят орудий и десять карронад большого калибра. Эти двое во время военного совета чуть не устроили дуэль из-за оскорбленной национальной чести, но тут были вынуждены полагаться друг на друга в предстоящем сражении. Галиано мучительно сознавал, что в его команде из 690 человек было чрезмерно много сырых рекрутов сомнительного качества. Он приказал прибить испанский флаг к мачте гвоздями, чтобы никто не смог спустить его в знак сдачи, и поручил своему юному родственнику гардемарину Алонсо Бутрону следить за ним, добавив, что ни один Галиано никогда не сдавался, чего ждет и от самого Алонсо. Следующим был надежный Пьер-Поллен Гурреж на таком же надежном «Эгле» со своей драчливой командой "крепких парней". Испанский корабль «Монтаньес» вследствие столпотворения и отставания от продвигавшегося вперед «Альхесираса» не смог занять свое место и постепенно спускался на уровень «Эгля» и «Свифтсюра», находясь на ветре от них. Следующим судном в строю должен был быть элегантный испанец «Аргонаута», несущий 90 орудий, но он был обойден двумя французскими 74-пушечниками – «Свифтсюром» и «Аргонавтом».

Дивизия резервной эскадры под командой Магона была сгруппирована очень плотно, а вторая дивизия Гравины, хоть и в относительном порядке, располагалась слишком близко к первой, что затрудняло маневрирование. Впереди был «Сан-Ильдефонсо», за ним «Ашилль», следующим следовал флагманский корабль Гравины «Принц Астурийский». Он был до отказа набит вооружением: к штатным ста двадцати орудиям (калибром 32, 24 и 12 фунтов) было добавлено четырнадцать 48-фунтовых и шесть 24-фунтовых карронад на юте. Его экипаж составлял 1113 человек. Следующим шел «Бервик» и замыкал строй «Сан-Хуан-Непомусено» под командой бригадира Косме де Чуррука.

Теперь трудно понять, что собирался предпринять опытный адмирал Гравина со своим тактическим резервом. Его размер, вероятно, был предопределен с учетом количества британских вымпелов, а обнаружив их неожиданное увеличение на шесть единиц, Гравина, возможно, счел необходимым удлинить линию баталии. Вильнёв сигналил ему держаться ближе к ветру с тем, чтобы он мог прикрыть центр флота – предположительно для того, чтобы Гравина вступил в бой в нужный момент, имея преимущество в ветре позади траверза. Это в корне противоречило тактической доктрине испанцев. Усложненный испанский сигнальный код 1804 года под редакцией предположительно Эсканьо содержал правила борьбы с вражеским флотом, который атаковал, спускаясь по ветру, прорывал строй и затем ложился на параллельный курс подветренному флоту с его подветренной стороны, т. е. то, что они ожидали от британского флота. В таком случае передние корабли подветренного флота должны снизить ход, а замыкающие добавить парусов, повернуть под ветер, затем лечь на прежний курс, взяв, таким образом, противника в два огня. Гравина мог иметь в виду такой маневр, и в некоторых местах подобное имело место.